Любовь к русским женщинам лишила покоя Александра Дюма-сына. Когда одну из них, Лидию Нессельроде, спешно увозил из Парижа муж, Дюма сломя голову мчался за ней до самой российской границы. За которую его просто не пустили… Надежда Нарышкина постаралась вытеснить из сердца Александра свою любимую подругу, стала ему женой, поселилась в провинции. Но огонь неутоленной страсти не давал покоя супруге великого писателя. Тысячу раз задавал себе Дюма один и тот же вопрос: чего же еще хочет загадочная русская душа?
Отрывок из книги:
В упомянутом доме на углу бульвара Монмартр и улицы Ришелье на первом этаже находилось кафе Фраскати – очень модное, как были модными все итальянские заведения в Париже того времени. Буквально через несколько месяцев после того, как произошли описываемые здесь события, особняк снесли, повинуясь каким-то неведомым законам градостроительства, но пока он еще стоял, и расположенное в нем заведение Фраскати было необычайно популярно.
Здесь подавали мороженое, равного которому не едали даже знатоки, которые предпочитали проводить время не на Елисейских полях или в Тюильри, а на Корсо или на площади Треви! Говорили, что Фраскати собрал все лучшее из итальянских рецептов и создал свой собственный, который и вызывал всеобщий восторг. Ходила шутка, мол, в свое мороженое Фраскати добавляет гашиш, который вызывает у тех, кто попробовал это мороженое, желание отведывать его снова и снова. Впрочем, Теофиль Готье, бывший среди модного света признанным экспертом из-за своей знаменитой новеллы «Клуб любителей гашиша», уверял, что никаким гашишем тут и не пахнет. Ни в прямом смысле, ни в переносном.
Несмотря на это, а может быть, благодаря этому в кафе всегда было полно народу – мужчин, дам, детей, от столика к столику проворно сновали гарсоны, все были слишком заняты гастрономическими ощущениями и болтовней – и никто, конечно, не обращал внимания на людей, которые не искали свободных мест за столиками, не торчали перед витриной, решая труднейшую проблему, сколько шариков и какого именно мороженого заказать, а поднимались по узкой боковой лестнице на второй этаж. Здесь, за плотно закрывающимися дверями из тяжелого, непрозрачного богемского стекла чуть не круглыми сутками шла карточная игра, к которой порой присоединялись и люди из самого высшего парижского общества, и иностранцы, искавшие в Париже – этом благословенном рассаднике всех грехов! – самых острых ощущений.
Почему шли к Фраскати не только за мороженым? Строго говоря, в Париже было немало более или менее известных игорных домов, однако ходили слухи, что у синьора Монти, крупье Фраскати, выиграть почти невозможно. Испытать удачу – изведать это волшебное почти ! – находилось много желающих, и некоторым иногда действительно везло, особенно на первых порах…
В числе таких временных удачников оказалась и Лидия Нессельроде.
Впервые она заглянула к Фраскати с Марией Калергис, которая, кажется, знала всех на свете и была на дружеской ноге со всеми игроками. Неизменно приветливая, не огорчаясь проигрышами, не впадая в восторг от выигрышей, Мария в азарт никогда не приходила и откровенно скучала, а потому появлялась в игорном зале все реже и реже, а потом Лидия стала туда приходить одна. Конечно, ей доводилось слышать, что бывали такие несчастные люди, которые оставляли на зеленом сукне все свое состояние, но она оставалась искренне убежденной, что это просто неудачники. Она же по праву рождения и положения принадлежала к числу безусловных любимчиков судьбы, а значит, ей непременно повезет.
Первые выигрыши укрепили Лидию в сем убеждении, и она почувствовала себя до смешного счастливой и независимой. Честно говоря, ей изрядно надоело находиться в постоянной зависимости от щедростей мужа. Конечно, о, конечно, он должен, он обязан содержать жену, но разве порядочный муж станет беспрестанно требовать отчетов в том, на что потрачены деньги?! Лидия выросла, имея в глазах пример родителей. Арсений Андреевич в жизни с Аграфены Федоровны ничего подобного не спросил: ну просто потому, что не осмеливался! А вот Дмитрий Карлович осмеливался, и Лидию это изрядно нервировало во время их совместной жизни. Конечно, в Париже о ее тратах никто не допытывался. Дусенька Алексаша на это права не имел, ибо денег ей не давал – они у него случались раз от разу, едва хватало на театры-концерты-букеты-конфеты-рестораны. Эта его безденежность Лидию порой умиляла: а ведь считается модным писателем! Впрочем, по рассказам маман, ее поклонник Пушкин тоже считался модным – да еще каким модным! Солнцем русской поэзии! Лидиному любовнику-литератору и не снилась такая известность! – он вечно пребывал в долгах как в шелках. Вот и знаменитый папенька Дюма с сантима на су перебивается…
Видимо, это судьба всех писателей во все времена: то удержу тратам не знать, то на спичках экономить!
Лидия была влюблена в младшего Дюма совершенно бескорыстно, ибо у нее были свои деньги. Единственное, что удручало, так это необходимость постоянно обращаться в Banque de France, дабы получить их. Именно там находились поручительства Нессельроде, по которым обслуживали Лидию. Все служащие ее знали как постоянную и очень состоятельную клиентку, оказывали ей всяческое уважение – и она не ведала отказа в выплатах, однако в прошлом месяце порядок обслуживания изменился. С посетителей стали требовать документы!
Это не лезло ни в какие ворота, это было страшно оскорбительно! Приходит человек и говорит: «Я такой-то, выдайте мне такую-то сумму!», а в ответ слышит: «Соблаговолите предъявить бумагу, удостоверяющую вашу персону и право требовать деньги!»
По слухам, банк немедленно потерял несколько клиентов, однако податься им особенно было некуда: и крупные Credit du Nord и Credit du Sud, и мелкие частные банки, повинуясь распоряжению Генерального Банковского Совета Франции, докатились до того же безобразия.
Узнав об этом, Лидия пришла в ярость оттого, что жизнь грозила стать чрезмерно сложной, что теперь необходимо постоянно таскать с собой свои бумаги. Она ведь никогда не знала, сколько денег ей может понадобиться в следующую минуту, это раз, а во-вторых, она была довольно-таки растеряха и вполне могла свой ридикюль с паспортом где-нибудь забыть! Кроме того, всякая дама, носившая корсеты (а Лидия позволяла себе не надевать его только дома, в самой приватной компании!), прекрасно знала, что ей в любой миг могла понадобиться нюхательная соль. Иногда бывало так душно, но в корсете не больно-то вздохнешь! А вдруг флакончик для солей в ридикюле откроется, и эта гадость, пахнущая нашатырем, высыплется? Она ведь разъест бумаги! Чернила ведь мгновенно расплывутся!
В общем, было от чего волноваться. Однако лишь только Лидия приготовилась упасть прямо в банковском зале в обморок (ну просто чтобы досадить этим упрямым французским ослам!), как появился начальник отделения и успокоил графиню, сказав, что прекрасно знает уважаемого министра графа Карла Нессельроде, ибо тот постоянно пользуется услугами главного парижского отделения Banque de France и является одним из самых надежных клиентов. Поэтому он с удовольствием избавит его невестку от необходимости предъявлять бумаги каждый раз, как ей понадобятся деньги. Конечно, в своем роде это отступление от правил, но он готов пойти навстречу прекрасной даме и избавить ее от формальностей. Он сам будет обслуживать ее. Ей достаточно будет всего лишь предъявить… свой перстень с изумрудом.
– Какая глупость! – воскликнула Лидия. – Зачем вообще что-то предъявлять?! Вы ведь меня прекрасно знаете!
Если банковскому служащему и не слишком понравилось, что его фактически назвали глупцом, то он не подал такого виду и повторил, что это – всего лишь формальность.
– Должны же в банковском деле соблюдаться хоть какие-то формальности! – добавил он с такой очаровательной улыбкой, что наша героиня совершенно успокоилась и немедленно забыла об этом разговоре.
Прошло какое-то время. Лидия все чаще проводила вечера в игорном доме Фраскати. В это время Александр Дюма-сын был как-то постоянно занят и не мог уделять возлюбленной столько времени, сколько прежде.
Он решил воскресить несколько угасающий интерес публики к злоключениям Маргариты Готье (Мари Дюплесси тож), поставив пьесу с таким же названием, как у романа – «Дама с камелиями». Собственно, его отец намеревался сделать это в своем театре еще два года назад, однако тут разразилась революция 1848 года, парижанам мигом стало не до страданий каких-то чахоточных проституток, Исторический театр Дюма-отца закрылся. За минувшие два года Александр-младший изрядно сократил пьесу (в первоначальном варианте она должна была идти четыре часа, но не всякий опустевший желудок и переполненный мочевой пузырь смогут выдержать такую нагрузку!), вообще несколько оживил действие, и ее принял театр «Водевиль». Однако министр полиции Леон Фоше запретил пьесу: сюжет показался ему слишком смелым.
Дюма-сын, имея в авангарде Дюма-отца с его стенопробивательными навыками, кинулся к цензору де Бофору. Тот даже разговаривать не стал, припомнив, что в свое время был вообще против публикации романа из-за описанных в нем откровенных сцен.
– А теперь вы хотите, чтобы особое умение вашей героини раздвигать ноги было показано со сцены?! – возмущенно воскликнул цензор.
Оба Дюма поспешили уйти от де Бофора, испугавшись, что он запретит переиздание самого романа и вообще прикажет изъять его из книжных лавок.
Известная актриса Мари-Шарлотт Дош (ей была предназначена главная женская роль), по прозвищу «малютка Дош», чьи лебединая шея и осиная талия считались неотразимыми в официальных кругах, в своих хлопотах о постановке пьесы дошла до Луи-Наполеона, с которым познакомилась в Лондоне, еще когда он только мечтал о престоле и жил на средства мисс Гарриет Говард.
Вдохновленный воспоминаниями, император послал на одну из репетиций своего единоутробного брата, принца-президента герцога Морни, который имел некоторое отношение к драматургии. Как нам известно, его ставили даже в России, пусть в любительских театрах, но ставили же!
Герцог, человек вообще-то великодушный, но, к сожалению, очень даже не чуждый типическому пороку всех творческих личностей, а именно – зависти, потребовал «свидетельство о морали» для пьесы, подписанное тремя знаменитыми писателями, известными своей нравственностью. Дюма-сын показал драму Жюлю Жанену, Леону Гозлану и Эмилю Ожье, и те рекомендовали ее к постановке. Однако даже это не помогло: они показались Морни не слишком уж знаменитыми.
Наверное, если бы свидетельство подписали Шекспир, Корнель и Ростан, герцог Морни пьесу все равно бы не пропустил, поскольку никто из этих знаменитейших драматургов не мог похвастаться должным уровнем морали в своих собственных произведениях.
Словом, сейчас Дюма-сыну было несколько не до развлечений с милой русской дамой, он даже за обещанный роман о ней не мог взяться.
Нет, Лидия ничуть не обижалась – просто сочла себя свободной проводить досуг так, как желала.
Ведь все на свете приедается, даже любовь… Эта одна из тех прописных истин, которым поначалу никто не верит, но которые с течением времени начинают казаться совершенно очевидными. Принято считать, что в первую очередь эта истина доходит до мужчин. На самом деле случается, что женщины прозревают куда раньше. Первыми признаками такого прозрения служит у них откровенное нежелание сидеть дома и терпеливо ожидать появления своего возлюбленного. Страстное желание куда-нибудь немедленно пойти становится навязчивым. Причем пойти одной, без него. Чтоб не мешал получать удовольствие от жизни.
«Бальзак уверял, что постоянство не свойственно парижанке, – подумала Лидия. – Я не парижанка, но мне оно тоже несвойственно! Нет, я не собираюсь изменять Александру! Я его по-прежнему люблю… Вернее, почти по-прежнему. Я просто хочу немножко поразвлечься…»
А поразвлечься она желала за карточным столом, и никак иначе.
* * *
В один промозглый ноябрьский вечер 1850 года какая-то женщина средних лет стояла под окном одного особняка на Страстном бульваре и пристально всматривалась в ярко освещенные окна. Несмотря на стужу, некоторые створки были отворены, на улицу вырывались звуки музыки, а судя по силуэтам пар, стремительно проносившимся мимо окон, в особняке танцевали, да так танцевали, что всем было жарко!
Женщина смахнула слезинку, холодившую ей щеку. Туда, к танцующим, ей не было ходу… Нет, не потому, что она какая-нибудь нищенка, с завистью глазевшая на веселье богатых и знатных людей! На ней был бархатный, отороченный соболем салоп. Под этим салопом – шелковое зеленое клетчатое платье, голубая бархатная кофточка, а пышные русые волосы прикрывала синяя атласная шапочка. Золотые с бриллиантами серьги мерцали в ушах, на мизинцах надеты два супира – также с бриллиантиками, да еще широкое золотое кольцо на безымянном пальце правой руки. Из-за этого кольца все принимали ее за даму замужнюю, однако это была всего лишь некоторая утеха ее самолюбию. Дама эта вовсе не была замужем – она являлась всего лишь содержанкой богатого человека, которого любила всем сердцем, всей душой, всеми помыслами, которому принадлежала не только телом, но и всем существом своим.
О да, эта женщина прекрасно понимала, что они – неровня, что она – всего лишь тайная часть его жизни и никогда не появится с ним рядом в том обществе, к которому он принадлежал по рождению и положению. То, что она доброжелательно принята в его доме, было для нее истинным чудом. Мать ее возлюбленного так обожала сына, что всякую его причуду, самую несусветную, готова была возвести в абсолют совершенства. К тому же Луиза, – а женщину, которая сейчас стояла под окнами особняка на Страстном бульваре, звали Луиза Симон-Деманш и она была француженка, – сумела убедить семью своего любовника в том, что заботится лишь о его счастье, что ни на что не претендует, даже не мыслит мешать ему, и охотно отойдет в сторону, вообще исчезнет из его жизни, если он прикажет ей это сделать. Например, если он решит жениться.
Само собой, Луиза лукавила, когда распиналась перед матерью своего друга. Ее заветной мечтой было стать его женой – женой человека, которого она любила, которому вверилась вся, душой и телом, который сделался смыслом ее жизни. И она лелеяла надежду, что так же дорога ему. История человеческих отношений знает немало мезальянсов, которые заключены по страстной любви. Луиза слышала даже, что брат русского царя женился на женщине, которая была всего лишь графиней и, конечно, не годилась в жены человеку из царской семьи.
Она грустно усмехнулась. «Всего лишь графиня!» Хорошо сказано…
Нет, этот пример не годился. Вот, гораздо лучше другой. Луизе рассказывали о необыкновенно богатом барине по фамилии Шереметев, который сочетался браком со своей крепостной актрисой.
Вот это судьба! Почему бы и Луизе Деманш не удостоиться такой чудесной судьбы?
Ведь все началось так, как будто впереди одни только чудеса!
…Тот день 1841 года она вспоминала часто. Тетушка Жанна зашла за ней – погулять вместе. Луиза была занята работой – она служила модисткой в шляпной мастерской, – но стоял такой чудесный день! Париж словно бы принакрылся душистой дымкой – цвели яблони в садах. На Монмартре, который постепенно из заброшенного пригорода превратился в модное место для прогулок парижан, открылось новое кафе. Владельцем его являлся известный парижский ресторатор Поль Моризо, старинный приятель Жанны. Оба они были родом из Прованса – и даже помолвлены! Однако она вышла за другого, этот другой умер, Моризо тоже был теперь женат на другой, но их с Жанной отношения оставались по-прежнему нежными, хотя и целомудренными. Поль Моризо очень ценил тонкий вкус Жанны, а оттого и пригласил на открытие нового кафе.
Луизе не часто случалось бывать в таких изысканных заведениях. Эта роскошь интерьера – кафе вполне уместно смотрелось бы на Итальянском бульваре! – составляла очаровательный контраст с деревенским пейзажем и крутой улочкой Сен-Венсен, по которой было модно подниматься не в экипаже (под колеса приходилось подкладывать камни, чтобы карета не съехала вниз!), а пешком.
– Если людям не надоест ходить в гору и с горы, ты не будешь знать отбою от клиентов, – грубовато сказала тетушка Жанна.
– Как удачно, что англичане ввели в моду моцион, – весело отозвался Поль.
– У тебя бывают и англичане? – удивилась Жанна.
– Вот один из них, – заявил Поль, указывая на рослого молодого и очень красивого человека со светлыми волосами и голубыми глазами, в лице которого при этом было нечто восточное.
– Тише! – одернула Жанна бестактного приятеля.
– Да ведь англичане не знают по-французски, – с чистопровансальской наивностью воскликнул Поль.
– Но я не англичанин и я знаю по-французски, – улыбнулся молодой человек и поднял свой бокал вина: – Позвольте мне, чужестранцу, предложить тост за французских женщин!
Луиза прерывисто вздохнула, сердце ее вдруг забилось быстро-быстро – так этот иностранец был красив.
Их взгляды встретились, и он снова улыбнулся, приподнимая бокал, как бы подчеркивая, что и улыбается именно ей, и пьет именно за нее.
– О, эти русские бояре так экстравагантны… – пробормотала Жанна.
Вот так все это и началось. «Русский боярин» пригласил Луизу с Жанной за свой столик, а Поль Моризо, чтобы сгладить чуть не разгоревшийся международный скандал, угостил их кофе и модными итальянскими пирожными «макарони» за счет заведения.
Молодой человек представился. Его звали просто – Александр, а фамилию его Луиза никак не могла не то что запомнить, но даже просто повторить, поэтому он написал ее на листке, вырванном из записной книжки, и она потом держала этот листок под подушкой, украдкой целовала его и учила наизусть такую странную фамилию – Сухово-Кобылин… Но толком выговаривать ее Луиза научилась только в России, да и то не сразу.
За кофе Александр рассказал своим новым знакомым, что окончил с золотой медалью Московский университет и в том же году отправился в Гейдельберг. Он изучал философию в знаменитом университете, а иногда все бросал и пускался в странствия по Европе. Эту поездку в Париж он назвал самым счастливым событием в своей жизни и при этом так поглядел на Луизу, что тетушка Жанна, особа многоопытная и проницательная, украдкой хихикнула и пошла за буфетную стойку к Полю – поговорить о прошлом, чтобы не мешать молодым людям поговорить о настоящем.
Луиза жаловалась, что не может найти хорошей работы. Модисток в Париже слишком много – куда больше, чем покупательниц шляпок!
– А вы поезжайте в Россию. Вы найдете себе отличное место. Хотите, я вам даже рекомендацию дам? – И Александр вырвал из своей записной книжки еще один листок.
Тут подошла тетушка Жанна, которую немного обеспокоили эти листки, которые один за другим подавал Луизе «русский боярин».
«Уж не назначает ли он свидание моей племяннице? – встревожилась Жанна. – Не дает ли ей адрес своего отеля? Я должна заботиться о Луизе, об этом просила меня ее покойная матушка…»
Кстати, Александр с превеликим удовольствием написал бы Луизе адрес своего отеля, да вот незадача: нынче же вечером он должен был отправиться в Гейдельберг и не мог пропустить свой дилижанс.
Тогда, прощаясь с Луизой, Сухово-Кобылин вздохнул с некоторым сожалением, потому что интрижка не состоялась. Он был уверен, что больше не увидится с хорошенькой модисткой – и каково же было его изумление, когда через год, вернувшись в Москву, он получил письмо от мадемуазель Луизы Симон-Деманш, которая приехала из Парижа и отправилась по адресу, указанному любезным русским мсье в рекомендательном письме. Однако вот беда – за это время хозяйка мастерской умерла, к несчастью, так что не может ли мсье Александр составить Луизе протекцию вновь? Или ей возвращаться в Париж, как говорят русские, не-солово-хлебаши ?
Вообще говоря, Сухово-Кобылин за это время успел подзабыть хорошенькую француженку и не чувствовал особенного желания встречаться с ней вновь, однако его ужасно насмешило это не-солово-хлебаши — из-за того, что фамилия его зятя была Петрово-Солово.
Александр Васильевич пришел по адресу, который сообщила ему Луиза, – она снимала комнату в номерах… И там же, в номерах, на узкой скрипучей кровати, она отдалась ему – и потому, что была счастлива его видеть, и потому, что не хотела упустить возможность привязать его к себе как можно крепче!
Кажется, и Александр Васильевич теперь хотел того же! Луиза нужна была ему не только в роли безотказной любовницы, но и как помощница в деловом предприятии.
Сначала он все же помог ей устроиться модисткой в магазин Мене на Кузнецком Мосту, но скоро – по его же настоянию – девушка эту работу бросила.
Вернувшись из Гейдельберга, Сухово-Кобылин поступил в канцелярию московского губернатора, но казенная служба его утомляла – он то просил отпуска, то откровенно манкировал своими обязанностями. Его куда больше привлекала частная коммерческая деятельность: Сухово-Кобылин основал винокуренный, свеклосахарный, спиртоочистительный заводы, а также завод шампанских вин.
Но продукцией надо торговать! Гораздо выгодней свой товар продавать в своем магазине, а не отдавать перекупщикам, это всякий коммерсант скажет. Поэтому для розничной торговли Александр Васильевич открыл в Москве магазин, который возглавила Луиза Симон-Деманш. Александр Васильевич очень рассчитывал на знаменитую французскую практичность. Теперь Луиза была зарегистрирована как «московская купчиха», но от французского подданства не отказалась и писалась по бумагам девицею. Может, она была единственной девицею среди московских купчих!
Хотя между ней и Сухово-Кобылиным был четко распределен денежный процент, Александр Васильевич частенько оказывался у Луизы в долгах. Он обожал карточную игру, однако никогда не увлекался сверх меры и не терял головы, поэтому часто бывал весьма удачлив. Как-то раз он даже выиграл у графини Антоновской дорогую подмосковную деревню Захлебовку!
Однако Луиза оказалась не слишком-то хорошей «купчихой», и винный магазин спустя несколько лет закрыла – «по скудости доходов». Теперь она ведала продажей патоки в лавке на Неглинной. Патока тоже поступала из имений Сухово-Кобылина.
…Луиза нервно стиснула руки. Муфта была очень теплая, но пальцы стыли. Так было всегда при сильном волнении, что зимой, что летом, и она отлично помнила, как однажды Александр сказал ей брезгливо: «Руки у тебя вечно ледяные, рыбья твоя кровь!»
Сказал как бы вскользь, без особенного намерения обидеть, да Луиза вроде и не обиделась, однако почему-то показалось, что эта фраза как бы кладет рубеж их нежным, любовным, восторженным отношениям, а остается только спокойное, бесстрастное и чисто деловое содружество двух коммерсантов.
Да, все утратило свою пленительную новизну! Хранить верность кому бы то ни было, тем паче – любовнице, сожительство с которой уже вошло в привычку, казалось Сухово-Кобылину изрядной нелепостью. Ему было немногим больше тридцати – и он славился как изрядный знаток женщин. Множество амурных похождений считались непременным свойством истинного светского льва, Александр Васильевич дорожил своей репутацией и старался поддерживать ее. Весь московский свет знал о французской любовнице Сухово-Кобылина, но это ничуть не мешало ему сводить с ума и замужних дам, и неопытных девиц. Однако – из осторожности – он вступал в связи только с замужними дамами: просто потому, что ни с кем не хотел себя надолго связывать.
Ах, сколько насмешливых рассказов наслушалась от него Луиза, когда, наскучавшись с очередной пассией, он возвращался в снятый для любовницы дом графа Гудовича на Тверской улице, на углу Брюсова переулка! Сначала-то Александр Васильевич нашел для нее квартиру из пяти комнат (зал, гостиная, кабинет, приемная и спальня) в доме на Рождественке, но потом нашел жилье получше, на свои деньги обставил красивой мебелью. В доме Луизы служили собственные крепостные Сухово-Кобылина: повар, кучер и две горничные. У нее был также свой выезд и три собачки редкой породы кавалер-кинг-чарльз-спаниели – подарок любовника.
Александр Васильевич любил это жилище (ему почему-то очень льстило, что в этом же дворе снимал жилье Карамзин, когда писал «Бедную Лизу), он возвращался сюда как к себе домой… Как бы хотелось верить, что всегда, от любой женщины он вновь вернется сюда… Однако, увы, Луиза была не так глупа, чтобы лелеять несбыточные надежды. Она не сомневалась, что рано или поздно Александр встретит ту, которая заберет его всего – с сердцем, мечтами, честолюбием, с его неуемным любовным аппетитом…
И вот это случилось!
Сейчас Луиза даже не могла вспомнить, кто упомянул при ней имя Надежды Ивановны Нарышкиной, одной из цариц модного света, блестящей красавицы с колдовскими зелеными глазами, этой чаровницы, этой сирены, которая на последнем балу так много танцевала с Сухово-Кобылиным, что их начали пристально лорнировать досужие сплетники…
У Луизы было несколько близких приятелей в Москве: Эрнестина Ландрет, француженка, живущая с подпоручиком Сергеем Петровичем Сушковым (между прочим, родным братом поэтессы Евдокии Ростопчиной!) – их дом был неподалеку, также на Тверской, в Газетном переулке. Дружила Луиза и с семейством Кибер, которые жили, впрочем, под Москвой – в Хорошеве. В Воскресенском Луиза была в добрых отношениях с французами по фамилии Адуэн-Бессан – семьей управляющего фабрикой шампанских вин Сухово-Кобылина. И полнейшим ее доверием, конечно, пользовался доктор Реми, к которому Луиза обращалась при всех недомоганиях.
Кто из этих добрых друзей назвал имя, которое прозвучало для нее, словно смертный приговор? Как так вышло, что Луиза сразу почувствовала недоброе и принялась исподтишка следить за домом Нарышкиных, намереваясь выведать, справедливы ли ее ревнивые подозрения, в самом деле там бывает ее любовник, – и больше всего на свете желая ошибиться.
А может быть, его и сейчас там нет, на этом балу? Может быть, Луиза зря стоит здесь и мерзнет до того, что у нее уже зуб на зуб не попадает?..
 | Елена Арсеньева. Русская любовь Дюма |