В новом романе Джонатан Троппер снова рассказывает о мужчине, переживающем кризис сорокалетних. Дрю Сильвер, некогда известный музыкант, после развода не живет, а плывет по течению. Перебивается случайными заработками, обитает в убогой квартирке, общается в основном с такими же неудачниками. Даже с дочерью почти потерял контакт, и о своей беременности она сообщает ему только потому, что надо с кем-то поделиться, а маму огорчать не хочется. А еще выясняется, что у Сильвера серьезные проблемы с сердцем и необходима срочная операция. Но у нашего героя почти нет желания жить…
Отрывок из книги:
Глава 1
Вторник. Меньше трех недель до свадьбы жены и пара дней до того, как Сильвер подумает, что не стоит очень уж цепляться за жизнь, если она так же бездарна и никчемна, как у него. Прошло семь лет и около четырех месяцев с тех пор, как Дениз развелась с ним, имея на то внушительный список причин, и примерно восемь лет, как его группа “Поникшие маргаритки” выпустила единственный альбом и проснулась знаменитой за счет одного лишь хита “Покойся в распаде”. Одним благословенным летом казалось, что весь мир распевает эту песню. А потом все перестали, а он уже не мог остановиться — хотя вообще-то Сильвера дважды останавливали: за вождение в нетрезвом виде и за домогательства; и он бы поведал вам об этом, если б смог, но, скажем так, подробности слегка испарились из его памяти, и теперь все это уже история. Затем записывающая компания произвела у него за спиной кое-какие манипуляции, и Пэт Макгриди, вокалист группы, отправился в суперуспешное сольное плавание, оставив Дэнни (бас-гитара), Рэя (гитара) и Сильвера (ударные) наедине с их до боли тусклыми жизнями в родном Элмсбруке. Податься было некуда, и Сильвер вернулся домой, где и обнаружил, что Дениз уже сменила замок и обратилась к адвокату за разводом.
Но все это случилось тогда, а сегодня вторник, спустя восемь лет и несчетное число ошибок. Сильверу сорок четыре, хотя верится с трудом, он потерял форму и провалился в депрессию — хотя он не уверен, что это можно назвать депрессией, раз есть все причины в ней находиться. Скорее тебе просто тоскливо или одиноко, или ты каждый божий день остро сознаешь, сколько всего уже никогда не вернуть.
А в субботу Сильвер и Джек отправляются подрочить.
— Это обручальное кольцо?
Они гонят по хайвею в кабриолете Джека, BMW десятилетней давности, и тот замечает на пальце Сильвера кольцо. Джек на чем свет стоит честит трек хип-хопа, делая вид, будто понимает слова, Сильвер же рассеянно барабанит пальцами по коленкам. Они ровесники, по сорок четыре, оба известные мастера принимать феноменально неверные решения.
Он забыл снять кольцо. Одному богу известно, сколько он сто проносил. На пальце со времен брака осталась вмятинка, и всякий раз, как он надевает кольцо, оно садится на место, словно деталь в паз, и Сильвер напрочь забывает о нем. Расстроенный, он стягивает кольцо и засовывает в карман — пусть бренчит вместе с прочей мелочью.
— Какого хрена, Сильвер? — спрашивает Джек, стараясь перекричать гул автострады, хип-хоп и беспрестанный звон в ушах Сильвера.
Он страдает от шума в ушах, приступы колеблются от средних до сильных. Лечению болезнь не поддается, и, насколько ему известно, никто особо не стремится привлечь к проблеме внимание общественности или профинансировать исследования. Он страдает в полном одиночестве.
— Я просто с ним играл.
— Это твое обручальное?
— А какое еще бывает?
— Не знаю. Подумал, может, ты пошел и купил себе новое.
— Какого черта я вдруг стану покупать обручальное кольцо?
— А с чего тебе носить старое, через десять лет после развода?
— Через семь.
— Прости. Через семь. Признаю ошибку.
Джек расплывается в хитрой улыбочке типа “я знаю тебя лучше, чем ты сам”. Той самой, от которой у Сильвера возникает желание воткнуть в глаз Джека указательный палец, завести его за переносицу и высунуть обратно через другой глаз, смастерив таким образом удобную ручку, с помощью которой можно содрать его лицо.
— Что-то не так, Сильвер?
— А что может быть не так? Мне сорок четыре, еду сонанировать в стаканчик ради семьдесяти пяти долларов. Живу жизнью мечты.
Джек ухмыляется:
— Самые легкие деньги в твоей жизни.
Большую часть времени, проведенную с Джеком, он гадает, действительно ли Джек верит в собственный бред или притворяется. Оба — разведенные мужчины среднего возраста, их дружба родилась из общей неустроенности, потому что так уж случилось, что они жили на одном этаже “Версаля”. Джек считает, что Сильвер в депрессии, Сильвер считает Джека идиотом, и оба они, в общем, так или иначе правы.
Они держат путь в дополнительный офис Медицинского исследовательского центра “Блечер-Ройял”, где зарегистрируются, сдадут анализ крови, а затем интенсивно поработают рукой и безыскусно кончат в лабораторную емкость. Это будет сделано без каких-либо химических лубрикантов — во имя науки — и за семьдесят пять долларов еженедельного вознаграждения.
Они участвуют в испытаниях лекарственного препарата (Джек нашел объявление в интернете), который, как предполагается, сможет без использования гормонов лечить малую подвижность сперматозоидов у мужчин. Возможные побочные эффекты включают резкие перепады настроения, головокружение и, странным образом, ослабление либидо, о чем без тени иронии на двадцатиминутном представлении препарата им сообщил администратор.
Вы предпочтете не знать об этом кабинете — комнатенке, обильно обработанной дезинфицирующими стредствами, о захватанных порножурналах, к которым он не притрагивается, думая о всех тех липких руках, что уже их пролистали. О депрессивном маленьком телевизоре на шаткой подставке ИКЕА и скромной стопке DVD с корешками, помеченными либо Гт (гетеро), либо Гм (гомо). Или о том, как он не садится в кресло, не ставит диск, а просто стоит посреди комнаты, в трусах, повисших у щиколоток, и пытается вызвать в памяти образы девушек, с которыми спал в далекой юности, когда его целиком поглощали глубокий страстный поцелуй, вид обнажившейся груди, полузакрытые глаза распаленной девушки, которая, глядя ему в лицо, жадно тянется к сто ширинке.
Но, как всегда, как раз перед тем, как сперма, булькнув, коснется дна стаканчика, как бы он ни сопротивлялся, перед глазами встает Дениз, смотрящая исподлобья с обычным своим презрением, и это лишает момент последних крупиц наслаждения, которые он еще мог доставить.
Последняя капля, холод влажной салфетки и затем — тепло его семени на кончиках пальцев сквозь пластиковые стенки; по ощущению — самое живое из всего, что он вообще способен из себя выдавить.
Глава 2
Джек уже отстрелялся и болтает с девушкой за стойкой в холле. Она явно не его типа — эдакая мышь, с вялой россыпью прыщей на скулах, — но Джек предпочитает подстраховаться. Никогда не знаешь, кто еще нарисуется на горизонте.
Джек — риелтор, с вечно зажатой между пальцев визиткой, которую он неуловимым жестом сует вам в руку, так, что вы и не заметите, как он это проделал. Он имеет уверенный и самодовольный вид человека, который всегда доводит дело до конца, касается ли оно постели или покупки особняка в колониальном стиле. Собственно, он известен тем, что частенько добивается и того, и другого одновременно. Это происходило и когда он был женат, так что брак, конечно, был вопросом времени. Случилась одна пуэрториканская барменша. Как-то раз во время ужина она заявилась к ним домой с проклятиями на испанском языке. Жена гонялась за ним сначала с мясорубкой, а потом с командой адвокатов из юридической конторы ее отца.
— А вот и он! — говорит Джек, оповещая весь офис о выходе Сильвера. — Ты случаем не решил для начала отужинать? Я чуть было не послал Вики разведать, что там и как.
Вики улыбается, смущенная, может, даже немного обиженная, но в то же время польщенная. Такой уж у Джека талант.
— Я в порядке.
Он протягивает Вики свой стаканчик, стараясь не встретиться с ней взглядом, она вручает ему чек, и вот так вот запросто он продал свое семя. Контейнер непрозрачный, и все же отдавать женщине собственную сперму всякий раз кажется диким.
— Отличная работа, — Джек похлопывает Сильвера по спине, они выходят на полуденное солнце.
И это моя жизнь, думает про себя Сильвер и, как всегда, изо всех сил старается не запаниковать. Позади немало ошибок.
Непонятно, с чего начать. Все шло не так настолько давно, что пытаться вычленить отправную точку — все равно, что пытаться определить, где начинается твоя кожа. Ты лишь знаешь, что она покрывает тебя целиком, порой чуть плотнее, чем хотелось бы.
Но, несомненно, какие-то ошибки были. Нехорошие ошибки. Чтобы понять это, довольно лишь взглянуть на него.
Во-первых, он набрал жирка. Не того безобразия, о котором пишут в журналах, но все-таки. Уже изрядное время он не занимался никакой физической активностью. “Физическая активность” — так вообще нынче говорят? Он не уверен. Распад еще не начался, но трещинки быстро превращаются в разломы, явно обозначилось пузо, намечаются брыли, и в теплое время года необходимо точечное нанесение детской присыпки, чтобы избежать трения и опрелости.
Чтобы не пахнуть присыпкой, он злоупотребляет дезодорантом и обильно поливается Eternity от Calvin Klein. Он разбрызгивает туалетную воду в воздух, а потом проходит через облако — как делала его мать, когда он был ребенком. Так что да, теперь он толстый парень, от которого разит детской присыпкой и туалетной водой, сидящий в одиночестве в пиццерии, оставляя жирные пятна в книжке и не читая ее, промокающий салфеткой масло с плохо выбритого подбородка и поглядывающий на всех входящих хорошеньких девушек.
Сочти вы его жалким типом — это было бы вполне объяснимо. А может, и педофилом.
Вот почему он стал последнее время носить старое обручальное кольцо. Не потому, что скучает по Дениз, он ни капли не скучает, и это, вероятно, является печальным подтверждением того, что она всегда думала о сто эмоциональности. А потому, что это золотое кольцо на пальце меняет всю картину, отбрасывает на него легкий отсвет респектабельности. Подразумевает, что он возвращается домой к кому-то, кто находит в нем что-то стоящее, кого не отвращает хотя бы редкий физический контакт с ним, что делает сто очевидные недостатки не столь основательными. Это может осложнить дело, заговори он с привлекательной женщиной, но женщины, с которыми он нынче общается, по большому счету не из тех, кого смутит обручальное кольцо.
Глава 3
У него вошло в привычку развеивать депрессивный осадок от посещения банка спермы в “Последней странице”, большом независимом книжном в тихом районе нижней части Элмсбрука. Обычно он читает журнал Rolling Stone, пьет содовую, восполняя запас жидкости, и ждет.
Лили приходит без четверти три. Ее длинные волосы небрежно стянуты резинкой и уже рассыпаются, легкие белокурые пряди выбиваются и летят за ней, как хвост кометы. Волосы столько раз красили в самые разнообразные оттенки белого, что они потеряли представление о собственном природном цвете, и корни теперь скорее невнятные. На ней черные колготки, ковбойские сапоги, свободный кардиган землистого оттенка. Она несет гитару в мягком черном чехле за спиной, кверху грифом, как меч ниндзя.
Сильвер пристально наблюдает за ней со своего насеста в кафе. Недостатков хоть отбавляй: сильно выпуклый лоб, маленький бойцовский нос, кривой зуб с одной стороны. Но все в целом слагается в нечто крайне привлекательное, и эта дробная красота остается с ним даже после того, как Лили проходит мимо, направляясь к детскому отделу.
Он любит ее так, как мужчина способен любить женщину, с которой никогда не говорил, а это значит куда больше, чем вы могли бы подумать. Это любовь чистая, эпическая в своем роде. Если бы понадобилось, он бы ради нее встал на пути несущегося автобуса. Единственная, ради кого еще он на это готов, — это Кейси, его дочь, которая, по некоторым его догадкам, даже получила бы удовольствие от подобного зрелища. За восемнадцать лет ему так и не удалось всерьез проявить себя на ниве отцовства. Печальная правда такова, что, умри он за Кейси, это стало бы единственным очком в пользу искупления и вряд ли помогло существенно поправить положение. Умереть каждый дурак может, верно?
Он крадется между стеллажами, как какой-нибудь воришка. Он уже различает тихие струнные переборы Лили, прерываемые шипением кофемашины в кафе при магазине. Она играет здесь дважды в неделю для кучки малышни трех-четырех лет, которая сидит кружком у ее низкого пластикового стула, пьет сок и подпевает, покуда няни тихонько болтают меж собой на разных островных диалектах.
Сильвер стоит в отделе книг “Помоги себе сам”, где он может слушать, не вызывая ничьих подозрений. “Плоский живот за тридцать дней”, “Как питаться, чтобы похудеть”, “Учись уважать себя” — миллиардная индустрия, выстроенная на абсурдной идее, что человека можно исправить. Он делает вид, что просматривает книги, на самом деле наблюдая за игрой Лили. Все ее тело движется в такт аккордам, светлые волосы покрывалом падают на лицо, и вот она поднимает взгляд на детей и начинает петь.
Кот вернулся домой
прямо на следующий день
кот вернулся домой
мы думали, он сбежал
но вернулся домой
он просто нс захотел остаться без нас,
без нас, без нас, о да!
Объяснить это невозможно. Очевидно глупая детская песенка. И ее тонкий голос дрожит на высоких нотах, а порой и вовсе срывается. Но она поет с чувством, так, будто это честная, искренняя песня о любви, самая потаенная ее боль, переложенная на музыку. Дурацкая песенка слишком ничтожна, чтобы вместить всю ее энергию, поэтому она выплескивается через край, наполняя комнату, наполняя его. Дети подпевают разнобойным хором — они здесь уже не в первый раз, но ее голос взлетает над ними, парит где-то между вентиляторами на потолке этого маленького магазинчика, все еще цепляющегося за жизнь в эпоху цифровых технологий. Он ощущает знакомый ком в горле, это парадоксальное чувство, будто теряешь что-то, чего никогда не имел. К третьему куплету он уже окончательно побежден.
Сосед поклялся пристрелить кота
он зарядил ружье гвоздями и динамитом
он все ждал и ждал, когда кот выйдет
девяносто семь мелких кусочков
вот вес, что осталось от соседа
но кот вернулся домой...
Временами на него волной накатывает пронзительная ясность — его бросает в холодный пот от сознания того, что он потерял и во что превратился. Он прячется там, напрочь лишенный помощи в отделе “Помоги себе сам”, не пойми что среднего возраста, с усталыми ногами, звоном в ушах и больным сердцем, пытающийся унять слезы, вызванные женщиной, с которой даже не знаком, на разрыв аорты поющей о покушении на кота.
Как он это видит? Он балансирует на грани. По прикидкам, у него, может, еще один последний шанс на настоящую и долгую любовь, и это если не брать в расчет его покалеченную и в высшей степени сомнительную способность на это чувство. За свою жизнь он любил больше женщин, чем следовало. Он не столько окунается в любовь, сколько пикирует в нее, как камикадзе, бесстрашно, на предельной скорости. Он всегда был склонен считать это свойство скорее даром, нежели проклятием, но теперь понимает, что оно — лишь очередное свидетельство того, что он не в порядке.
Он один уже давно, больше семи лет. В какой-то момент одиночество становится скорее привычкой, чем состоянием. Приходит время, когда уже не смотришь на телефон, недоумевая, почему и позвонить некому, уже не стрижешься, не качаешься, не думаешь, что завтра — первый день оставшейся тебе жизни. Потому что завтра — это сегодня, сегодня — это вчера, а вчера тебя отметелило до полусмерти и поставило на колени. Единственный способ не двинуться умом — прекратить надеяться на что-то лучшее.
Но в глубине души он еще не готов сдаться, все еще верит, что где-то там есть она, женщина, которая разглядит мужчину за этим расшатанным, распадающимся остовом, женщина, которая точно знает, что нужно делать с таким безнадежным любовником-камикадзе. И он знает, что эта частица его непременно умрет, если ему когда-нибудь еще доведется крепко уснуть.
Первую девушку, в которую он влюбился, звали Софи Кинслауэр. У нее била короткая рваная стрижка и на шее розовое родимое пятно в форме рога. Когда они впервые поцеловались, она издала чуть слышный стон, открывший мир плотской чувственности, о котором он прежде лишь смутно догадывался. Им было по шестнадцать, в темном закутке парковки за школой в этот момент шла какая-то игра, и когда она застонала, он вдруг услышал, что вторит ей, как будто она разбудила в нем нечто, о чем он и не подозревал. Она прижалась к нему всем телом, раскрыв рот, чтобы принять его язык. Следующие несколько недель она оккупировала его, как армия страны-победительницы. Дома он мастурбировал так яростно и часто, что в какой-то момент испугался, что всерьез себе навредил. Встречаясь, они целовались исступленно, покуда не распухали губы и не немели языки. А потом все закончилось в один день. Он не помнит ничего конкретно, но простая статистика и холодный спазм в животе, стоит только подумать об этом, красноречиво доказывают, что все случилось с его подачи, что это он выискал в ней недостаток, за который цеплялся, пока не разучился видеть все остальное.
 | Джонатан Троппер. На прощанье я скажу |