Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.
Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.
Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.
Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.
Отрывок из книги:
И много лет спустя помнил Салман то утро во всех подробностях. Незадолго до Пасхи Беньямин принес ему, как всегда, две фалафели и в первый раз сигарет. Вместе с Пилотом они отправились к реке, где Беньямин закурил. Сделав пару глубоких затяжек, он прокашлялся, сплюнул и передал сигарету Салману. Тот втянул в себя дым, после чего его охватил такой сильный приступ кашля, что казалось, глаза вот-вот выкатятся из орбит. Салмана тошнило. Пилот сочувственно смотрел на хозяина и вилял хвостом.
— Это не для меня, — сказал Салман, возвращая Беньямину сигарету. — Слишком пахнет отцом.
— Как же ты собираешься стать мужчиной? — удивился Беньямин.
— Не знаю, но курить в любом случае не буду, — ответил Салман, продолжая кашлять.
Он поднял с земли маленькую веточку и бросил ее в реку, чтобы отвлечь внимание Пилота от своих страданий.
Беньямин пребывал в тот день в скверном настроении, так как недавно узнал, что его детство почти закончилось: в ближайшее время ему предстояло жениться на своей кузине. Сам он ненавидел эту девчонку. Однако она была богатой наследницей, а отцу не терпелось рассчитаться со всеми своими кредиторами.
Но Салман понятия не имел, почему его приятель так раздражен, что принуждает его курить, да еще и издевается над ним.
— Терпеть не могу таких пердунов! — бурчал Беньямин. — На прошлой неделе ты отказался дрочить со мной наперегонки, а теперь не хочешь курить. Трус ты вонючий!
У Салмана от этих слов комок к горлу подступил. Он чувствовал, что теряет своего единственного друга.
В этот момент раздался неистовый лай Пилота.
Каждую весну на этой реке было половодье, и она из невзрачного ручейка превращалась в бурлящий поток, уносящий целые деревья и остатки разрушенных хижин. Даже размывала мост возле огромного абрикосового сада, принадлежавшего семье Аббани.
Салман побежал на берег и увидел Пилота, отчаянно борющегося с волнами. В пасти он держал человеческую руку, и Салман понял, что это утопленник. Пилот плыл под углом к направлению течения, только так и можно было пересечь бурный поток. Тем не менее он все больше удалялся от берега. Крикнув Беньямина, Салман побежал туда, куда относило собаку и человека. У разрушенного моста Пилот вытащил свою ношу на берег. Когда подоспел Салман, пес уже стоял на мелководье и вилял хвостом. Маленький, худой человек, по-видимому крестьянин, лежал на спине. Похоже, он разбил голову.
— Помоги мне! — закричал Беньямину Салман.
Однако тот не приближался, предпочитая наблюдать за происходящим со стороны.
— Пойдем, — сказал Беньямин. — Он все равно мертв, а у нас будут неприятности.
Кровь бросилась Салману в лицо.
— Помоги мне, придурок! — возмутился он. — Он еще жив!
Пилот прыгал вокруг и лаял, словно тоже призывал Беньямина. Однако тот уже исчез в зарослях плакучей ивы, чьи ветки, подобно занавесу, склонялись к самой воде.
И это были последние слова, которыми обменялись Салман с Беньямином. С этого дня Салман стал избегать бывшего приятеля. Со временем он узнал, что Беньямин женился на своей кузине и переехал в Багдад. Но это случилось лишь два или три года спустя.
Итак, Салман в одиночку вытащил спасенного на берег и попытался пробудить его к жизни. Он массировал ему грудь и хлопал по щекам. Внезапно мужчина открыл глаза и закашлял.
— Где я? Кто вы? — растерянно спросил он, глядя на Салмана с Пилотом.
— Вы тонули в реке, а собака вас спасла, — с гордостью ответил Салман. — Она у меня прекрасно плавает.
— Они чуть не убили меня, — прошептал человек.
Позже Карам — так звали спасенного — сказал Салману, что в то утро началась его вторая жизнь. И если первую ему подарила мать, то вторую — Салман с Пилотом.
С того самого дня Салман всю неделю без выходных работал у Карама в его маленькой, уютной кофейне в престижном квартале Сук-Саруя. Карам так и не рассказал ему, за что его избили до бесчувствия и бросили в реку. Только один работник кафе как-то обмолвился, что за всем этим стоит какая-то история.
— Это значит, — сделала вывод всезнающая Сара, — что здесь замешана одна женщина и несколько мужчин, которым не нравилось, что твой спасенный спит с ней под одним одеялом.
— Под одним одеялом? — переспросил Салман.
— Ой, только не говори мне, что понятия не имеешь о том, что делают мужчина и женщина, оставшись наедине в темной комнате! — закатила глаза Сара.
— Ты имеешь в виду, что его бросили в реку за то, что он занимался любовью? — удивился Салман.
Сара кивнула.
Всю ночь Салман не мог сомкнуть глаз. Почему человек рискует жизнью только за возможность переспать с женщиной?
Он не находил ответа.
Не выдержав, Салман все-таки спросил Карама, встречается ли тот опять со своей женщиной.
Тот округлил глаза.
— Женщиной? Какой женщиной?
— Из-за которой вас бросили в воду, — пролепетал Салман, уже сомневаясь в правильности догадки Сары.
— Ах с той! — загадочно захохотал Карам. — Нет, ту я никогда больше не видел.
Салман понял, что Карам над ним просто смеется.
Лишь спустя год юноше открылась вся правда, и тогда стало ясно, что на этот раз Сара оказалась далека от истины.
Кафе Карама стало Салману вторым домом. Жалованья ему не платили, но чаевые составляли сумму больше той, что зарабатывал его отец. Салману приходилось относить заказы в богатые дома квартала Сук-Саруя: закуски и прохладительные напитки — все, что нужно для утоления внезапно подступившего голода или для угощения неожиданно нагрянувших гостей. А гости в Дамаске редко предупреждают о своем визите заранее.
Два других работавших в кафе разносчика Салману не нравились. Старший из них, Самих, был сморщенный, озлобленный карлик. Дарвиш, более молодой, напротив, тщательно следил за собой, причесывался и брился. Он отличался спокойным характером, плавной походкой и говорил голосом женщины. Позже Салман узнал, что Дарвиш, с виду приветливый, как монахиня, внутри ядовит, как кобра. Самих говорил ему, что, поздоровавшись с Дарвишем за руку, следует проверить, все ли пальцы остались на месте.
Двое коллег Салмана должны были делить с ним доставку заказов на дом и обслуживание посетителей кофейни. Ни один ни другой не могли ничем серьезно досадить новичку, поскольку знали, какую слабость питает к нему хозяин. Им оставалось лишь догадываться о причинах особого отношения Карама к этому костлявому юноше с оттопыренными ушами и держать свои версии при себе. Обоим было известно, что становиться Караму поперек дороги опасно.
В то же время ни Самих, ни Дарвиш никогда — вплоть до ухода Салмана из кафе осенью 1955 года — не упускали возможности разозлить его или заманить в ловушку, с тем чтобы оставить себе лучших клиентов и самые щедрые чаевые. Как правило, все это оборачивалось для них напрасной тратой сил. Салман был вежлив и обходителен от природы и пробуждал к себе сочувствие даже в самых отпетых скрягах.
Но особенно раздражали их привилегии, которые Салман получил уже на вторую неделю работы. Новичок был вхож к хозяину. Раз или два в неделю Карам поручал ему сделать покупки и отнести к нему домой.
Владелец кофейни жил в окрестностях горы Квассиун, что высится над Дамаском в его северо-западной части. Немногочисленные дома этого квартала утопают в зелени, со всех сторон окруженные ухоженными садами и огородами, с фруктовыми деревьями, миртом и зарослями опунции. Жилище Карама располагалось неподалеку от площади Хоршид, которую еще называют площадью конечных остановок, потому что ею заканчиваются в Дамаске все трамвайные маршруты.
Половину приусадебного участка занимали яблони, абрикосы и миртовые деревья. Опунция и вьющаяся роза оплетали забор, образуя непроницаемую для посторонних взглядов стену. В доме было слышно журчание реки Ясид, из которой Карам для своих нужд откачивал ручным насосом воду.
Этот дом с садом он унаследовал от бездетной тети и жил там один.
Пройдя по узкой тропинке, обсаженной кустами олеандра, и миновав порог в три ступеньки, можно было от садовой калитки добраться до деревянной входной двери — настоящего шедевра дамасских резчиков. Открывавшийся за нею темный коридор делил дом на две части и заканчивался спальней. С правой его стороны находились большая кухня и крохотная ванная, с левой — просторная гостиная и маленькая светлая комнатка с окнами в сад.
Спальня в конце коридора не имела окон. Здесь всегда витал запах плесени. Карам пытался бороться с ним разной цветочной водой, но делал только хуже. Впрочем, он все равно не любил пускать гостей в эту комнату.
Салман чувствовал себя непривычно в доме Карама. В квартире его родителей для разных нужд не выделялось отдельных помещений: в каждой комнате и мылись, и готовили, и спали, и отдыхали.
— Спальня — мой храм, — говорил Карам.
Там действительно иногда стоял запах ладана.
Правда, старший из работников кофейни, Самих, утверждал, что это не ладан, а гашиш, который по ночам Карам курит в огромных количествах.
Как-то раз, оказавшись один в доме Карама, Салман не выдержал и заглянул в спальню. В центре ее стояла огромная кровать из темного дерева. Больше ничего интересного там не было. Но над кроватью Карам соорудил целый иконостас с фотографиями. Приглядевшись, Салман увидел, что все это снимки одного человека: парикмахера и культуриста по имени Бадри, который часто захаживал в кафе, чтобы заказать меню для своих мышц.
Фотографии Карама представляли его в самых разных позах и ракурсах: улыбающимся и подчеркнуто серьезным, одетым и в одних плавках, с кубком чемпиона в руке и без. Бадри ежедневно тренировался в спортивном клубе и никогда не упускал возможности продемонстрировать свои мускулы. Волосы на груди, ногах и руках он тщательно сбривал, как женщина. У него была загорелая кожа и глуповатый взгляд.
Салман каждый день занимался с Сарой, после чего относил Пилоту миску с мясными обрезками, которые за гроши покупал у мясника, и до изнеможения играл с собакой в полуразрушенном здании бывшей бумажной фабрики.
Несколько грошей он всегда отдавал Файзе, чтобы та купила для матери чего-нибудь вкусненького, потому что денег, которые выделял отец, хватало только на то, чтобы ей не умереть с голоду. Оставшуюся сумму Сара прятала в укромном месте на черный день. Салман полностью доверял девочке, хотя за услуги она требовала от него ежемесячно большую порцию фисташкового мороженого. Она называла это процентами. Лишь по прошествии нескольких лет Салман понял, что эти отчисления было бы правильнее назвать банковским сбором. Но мороженое он всегда покупал ей без возражений. И не только потому, что любил и Сару, и ее мать, но и потому, что не имел другой возможности хранить свои капиталы.
За два года Салману удалось накопить так много, что он решил сделать матери подарок. За Мариам водилась одна странность, которую Салман помнил с самого раннего детства. Каждый год перед Пасхой она говорила сыну:
— Ну что, Салман, давай принарядимся к празднику, как порядочные люди.
Первое время мальчик клевал на ее приманку. Думал, что отец дал ей денег. Он тщательно умывался, причесывался и отправлялся вместе с матерью на рынок Сук-аль-Хамидия, где было много магазинов и витрин с красивой одеждой.
Мальчик радовался, потому что ботинки, которые он носил всю зиму, к весне просили каши и размокали внизу, в то время как сверху, наоборот, становились твердыми, как жесть. «Обувь бедняка предназначена для истязания, чтобы он мог искупить свои грехи и после смерти попасть в рай», — говорил Махмуд, разносчик из соседней пекарни, похлопывая ботинок, от которого у него кровоточила нога. При этом раздавался звук, как будто он стучал по дереву.
И так, из года в год, Салман не терял надежды получить на Пасху новую обувь и отправлялся с матерью на базар. Там они ходили от витрины к витрине, иногда мать останавливалась и подолгу разглядывала какое-нибудь платье или охала при виде детского костюмчика или пары ботинок, потом переводила взгляд на сына и рассматривала его, словно прикидывая, подходит ему этот размер или цвет. И двигалась дальше.
Спустя час Салман не выдерживал и дергал мать за рукав:
— Мама, мама, когда же наконец мы куда-нибудь зайдем?
— Зайдем? — переспрашивала Мариам. — А зачем нам куда-нибудь заходить?
— Чтобы купить мне ботинки, а тебе платье, — удивлялся Салман.
— Ах, мальчик мой, где же я возьму столько денег!
Теперь он смотрел на нее испуганно.
— Ну не делай такое глупое лицо, — говорила она ему. — Просто любуйся всей этой роскошью и воображай, что гуляешь здесь нарядный и красивый.
Словно рассердившись, Мариам прибавляла шагу и быстро проходила оставшиеся ряды.
И вот за неделю до Пасхи Салман пригласил мать на рынок Сук-Аль-Хамидия, и дорóгой они много смеялись, вспоминая прошлое. Возле одной из витрин мать увидела красивое платье и остановилась.
— Нравится? — с издевкой спросил Салман.
— Нравится? — печально повторила мать. — Это платье сделало бы из меня принцессу.
— Тогда оно твое. Примерь и начинай торговаться с продавцом. Деньги у меня при себе.
Голос отказывал Салману, хотя он старался говорить уверенно и бодро.
— Ты шутишь? — не поверила мать.
Салман полез в кошелек и вытащил оттуда две сотенные бумажки голубого цвета и множество купюр по десять лир.
— Я скопил все это, чтобы сделать из тебя принцессу, — пояснил он и быстро добавил: — Туфли тебе тоже надо купить, а мне нужны новые штаны, рубашка и лакированные ботинки. Я все рассчитал. Сто девяносто — максимум две сотни лир, если будешь хорошо торговаться.
Несмотря на слабость, мать торговалась хорошо. Домой они вернулись навьюченные тяжелыми сумками, а в кошельке у Салмана еще оставалось тридцать лир. Не забыл он и о паре белых носков для Сары. Та криво усмехнулась, принимая подарок: носки оказались на три размера больше, чем нужно. Она отдала их матери.
На Пасху Салман взял выходной, и они с матерью отправились к утренней мессе. Продефилировав по ковровой дорожке с гордо поднятой головой, мать уселась в первом ряду. Она действительно выглядела потрясающе. Священник так и застыл с разинутым ртом. Причащая Салмана, он даже забыл сказать фразу «тело Христово», так как не сводил глаз с благородной дамы, в которой с трудом узнал свою прихожанку.
Отец в это время отсыпался после очередной пьянки.
Счастье Мариам длилось три недели, после чего она слегла. Поскольку мать Салмана не слишком заботилась о своем здоровье, легкая простуда вскоре вылились в пневмонию. Обертывания, компрессы и травяные настои не помогали, поэтому Файза вызвала врача. Он был очень любезен, но попросил пять лир вперед. Салман заплатил, хотя лекарство, которое выписал доктор, все равно оказалось для него слишком дорогим.
Соседки, прежде всего Файза, советовали ему не слушать врача и продолжать лечение травами. Но Салман знал, что матери поможет только дорогое лекарство. Сбережений Сары тоже оказалось недостаточно.
По понедельникам посетителей в кафе обычно было не много, поэтому в тот день Карам на работу не явился. Самих, старший официант, отвечал в его отсутствие за кассу. Он только рассмеялся, когда Салман попросил у него взаймы двадцать лир.
— Будь доволен, если я ссужу тебе двадцать пиастров. Знаешь ли ты, что такое двадцать лир? Это две сотни чашек чая, или сотня кофе, или семьдесят пять кальянов. С какой стати я должен тебе все это дарить? Шеф повесит меня и прикрепит на грудь щит с надписью «Казнен за глупость».
Дарвиш с Самихом хохотали так громко, что Салман, разгневанный, покинул кофейню. Он знал, где живет Карам, и отправился прямиком к нему.
Калитка оказалась незапертой. Салман прошел через сад и уже возле входной двери услышал доносившийся изнутри смех. Дверь также была открыта, и Салман вошел в дом. Голоса доносились из спальни.
Салман надолго запомнил, как это бывает, когда сердце вдруг перемещается внутрь черепной коробки. Он не был чужим в этом доме, приходил к Караму и уходил из него, когда заблагорассудится. Парикмахера Бадри он тоже встречал здесь часто. Но сейчас, заглядывая из коридора в приоткрытую дверь спальни, Салман увидел нечто в высшей степени странное. Бадри лежал на кровати под его шефом и нежным голоском кинодивы повторял: «Еще, еще…» В свои четырнадцать лет Салман не понимал, что происходит в спальне. В горле у него пересохло, и каждый глоток колол, словно наждачная бумага. Салман осторожно повернулся и покинул дом. Лишь на улице до него дошло, что он стал свидетелем любовной игры, в которой Бадри отводилась роль женщины. Разумеется, ему уже приходилось слышать слово «голубой», но до сих пор он воспринимал его как оскорбление и не задумывался над его смыслом.
Салман знал, что выглядит сейчас бледнее обычного. Щеки покрылись ледяной испариной. Он притаился за дверью, пока мужчины шумно мылись в ванной. Лишь когда все стихло, Салман выпрямился и три раза постучал входным молоточком.
Прошло довольно много времени, прежде чем ему открыл испуганный Карам.
— Что-нибудь случилось?
— Нет-нет, — заговорил Салман, захлебываясь слезами. — Но моя мать больна. Мне срочно нужно двадцать лир. У нее… у нее… тяжелая форма пневмонии. Я верну вам с процентами.
— Подожди.
Карам исчез, но вскоре снова появился, на этот раз в новой голубой пижаме. Он протянул Салману купюру в двадцать лир и еще пять монетами.
— На пять лир купишь матери фруктов. Это мой подарок. Остальное вернешь.
Салману захотелось поцеловать Караму руку, но тот быстро погладил его по голове и снова исчез со словами:
— Хорошенько закрой за собой садовую калитку.
Мальчик слышал, как он запер дверь на два оборота.
Приняв лекарство, мать впервые за долгое время уснула спокойно.
Но Салман все крутился с боку на бок и мучился вопросом: почему его начальник, имея такой дом и деньги, любит не женщину, а мужчину? И на что ему эта гора мускулов с напомаженными волосами? Бадри даже двигаться толком не умел. Когда он поднимал ко рту чашку с кофе, создавалось впечатление, будто она весит десять килограммов.
Когда Салман рассказал Саре о том, что видел в доме Карама, та, как всегда, всему нашла объяснение.
— Любовь — это карнавал, — сказала она. — Должно быть, Господь второпях вложил сердце женщины в тело мужчины.
Салман удивленно вытаращил глаза, и она попробовала выразиться точнее:
— Это как в хамаме, когда банщик по ошибке отдает одежду одного посетителя другому. — Тут она вздохнула. — И у Саида тоже сердце женщины, потому-то его так любят все мужчины.
Тут Сара закатила глаза и сияюще улыбнулась, изображая красавчика Саида.
— У Бога тоже случаются оплошности, — продолжила она. — Неудивительно, ведь Ему приходится поддерживать порядок во всей Вселенной.
Тут девочка перечислила по меньшей мере с десяток случаев Божественных ошибок.
Сара была непостижима. Салман искренне восхищался ею. Школа, в которой она училась, находилась в ведении монашек Безансона, которых Сара не уставала радовать своими успехами. Салман уже представлял ее врачом где-нибудь в Африке или медсестрой в резервации индейцев. Услышав об этом, Сара только рассмеялась в ответ.
— Глупый, — сказала она. — Индейцы как-нибудь обойдутся без меня. Я буду учительницей, выйду замуж и рожу двенадцать детей, из которых один станет мясником, другой пекарем, третий столяром, четвертый слесарем, пятый парикмахером, шестой сапожником, седьмой портным, восьмой учителем, а девятый, десятый, одиннадцатый и двенадцатый — полицейским, цветочником, врачом и аптекарем, чтобы я ни в чем не нуждалась в старости.
Впоследствии она действительно снискала себе славу одного из лучших педагогов страны и вышла замуж по большой любви за водителя автобуса, который до конца своих дней боготворил ее. Двенадцать их детей выучились на ремесленников, учителей и торговцев. Одна из дочерей Сары стала врачом, другая адвокатом. Вот только мясником быть никто не пожелал.
Со временем Салман узнал, что его начальник в тот день, когда они с Пилотом вытащили его полумертвого из реки, пострадал не из-за женщины, а из-за молодого мужчины. Он назначил юноше свидание, на которое вместо него явились два его брата с целью убить Карама.
Разносчик Дарвиш тоже числился среди его любовников, и Карам оставил его работать в кафе, после того как они расстались. Однако Дарвиш до сих пор любил Карама. Он был женат и, несмотря на равнодушие к женскому полу, сделал семерых детей.
Салман уже начинал чувствовать симпатию к силачу Бадри и втайне сочувствовал женщинам, которым никогда не достанется эта гора мускулов. Бадри мог не только поднять Салмана одной рукой, но и носить его в зубах. Для этого Салман должен был лечь на пол и напрячься, а Бадри брал его зубами за ремень и поднимал. При этом на затылке атлета набухали жилы толщиной с палец.
Бадри часто захаживал в кафе, но Карам делал вид, что едва знаком с ним. Он подавал ему напитки, шутил, но держался отстраненно. Тем не менее опытный взгляд безошибочно распознал бы в этих двоих любовников. И Дарвиш тоже чувствовал это. Однако его сбивало с толку, что Бадри заходил не каждый день и всегда платил, поэтому Дарвиш был склонен видеть любовника хозяина скорее в полноватом разносчике из кондитерской, который приносил в кафе сладости на продажу. С ним хозяин непристойно шутил, то и дело норовя ущипнуть, обнять или пощекотать.
Бадри был глуповат и религиозен и являл собой олицетворение опасной смеси невежества и фанатичной веры. С Салманом он разговаривал только потому, что того любил Карам.
— Ты единственный христианин, которому я подаю руку, — говорил Бадри. — Если кто-нибудь из нечестивцев случайно забредет в мой салон, я немедленно выставлю его вон. А потом еще прокипячу ножницы и бритвы, чтобы смыть с них запах неверного.
— Голову даю на отсечение — этот человек живет в страхе, — заметила на это Сара. — Если до него доберутся фанатики, сделают из него фарш.
— Много же котлет будет у них в тот день, — отозвался Салман.
Он уже представлял себе, как бородатые фанатики вроде тех, что борются против аморального образа жизни в Дамаске, стоят вокруг огромной мясорубки, в которой исчезает силач Бадри.
— А ты в своем кафе глупеешь день ото дня, — добавила Сара.
Сама она за всю свою жизнь не съела ни кусочка мяса.
Сара первой, задолго до Салмана, заметила, что работа у Карама, кроме хорошего заработка, ничего ему не дает. Свой вердикт она вынесла еще летом 1952 года, в то время как Салман покинул кафе осенью 1955-го. Позже у него сохранились лишь смутные воспоминания обо всем, что имело отношение к Караму и его товарищам. В памяти главные события того времени оказались связаны с Сарой. Их ежедневные занятия продолжались. Теперь она заставляла Салмана пересказывать содержание прочитанных романов и критически комментировать их, учила алгебре, геометрии, биологии, географии, физике и немного французскому языку, на котором разговаривала без акцента.
Позже она блестяще сдала экзамены на аттестат зрелости, два года проучилась на педагогическом факультете, а потом преподавала математику и французский язык в одной элитной школе. Она была востребована и в качестве репетитора в богатых христианских семьях, но взяла только дочь бразильского консула из-за высокой почасовой оплаты. Сара хотела оставить себе достаточно времени для чтения и занятий с Салманом.
Потом она вышла замуж за водителя автобуса, пухлого, лысоватого парня, любившего ее безмерно. Кузина Лейла делала намеки на невзрачность ее жениха и как-то призналась, что сама она втайне мечтает об одном живущем неподалеку актере и замуж выйдет лишь в том случае, если любовь устроит в ее сердце настоящий пожар. Сара немедленно дала ей бесплатный урок жизни.
— Тогда тебе надо выходить за пожарного, — сказала она. — Это только на экране актеры — рыцари без страха и упрека и покорители женских сердец. В жизни они воняют, храпят, и иногда у них вскакивают прыщи на заднице. Мне нравятся полноватые мужчины: они симпатичные и с юмором у них все в порядке. Согласно статистике, они смеются на сорок процентов больше, чем худые. А если у такого человека еще и доброе сердце — чего большего я могу себе пожелать?
Свадьба Сары вылилась в грандиозное событие. С погодой повезло: февраль выдался сухим и теплым, как май. Жених Сары был родом из города Хомса. Родители его умерли, поэтому справлять свадьбу решили в Дамаске. Так захотел отец Сары, который понимал толк в праздниках. В церковь Сара входила как принцесса: десять полицейских в парадной форме выстроились у входа, образовав почетный караул.
Семь дней гулял Двор милосердия, словно был населен одними только родственниками Сары. Особенно удивили Салмана Самира и ее сын Аднан, к тому времени уже женатый, — проживал он в Еврейском переулке и работал водителем такси. Оба они занимались свадьбой с таким рвением, будто всегда любили Сару. Самира готовила для гостей, а Аднан исполнял роль мальчика на побегушках. Мать Салмана Мариам тоже помогала по мере сил. А уж накрывали столы и покупали напитки всем двором. Шимон тоже проявил щедрость, пожертвовав на торжество несколько корзин овощей и фруктов.
Жених был счастлив и повторял, что за всю свою жизнь не переживал ничего подобного.
И Салман радовался бы не меньше его, если бы за неделю до того не пропала его собака. Однажды ему дали в ресторане бесплатно костей и мяса, и он хотел отнести все это Пилоту, но обнаружил вместо него лишь клок черной шерсти да несколько капель крови. Что произошло? Салман не сказал Саре об исчезновении Пилота, чтобы не портить ей настроение перед свадьбой.
После семи дней праздника Сара и ее муж уехали в Хомс, прекрасный город на реке Оронт. Это случилось в марте 1955 года. Сара обняла Салмана на прощание и шепнула ему на ухо:
— Тысяча девятьсот пятьдесят пятый год — счастливый и для меня, и для тебя. Я вышла замуж за человека, которого люблю. Ты тоже скоро шагнешь в ворота, ведущие к твоему счастью.
Салман молча кивнул и крепко прижал к себе подругу. Его тревожило здоровье матери и судьба Пилота, который, если вообще был жив, наверняка чувствовал себя теперь еще более одиноким, чем его хозяин.
Прошли годы, прежде чем Салман снова увидел свою собаку. Но уже той осенью он убедился, что в прогнозах на будущее Сара не ошиблась.
 | Рафик Шами. Секрет каллиграфа |