Мои отношения с деньгами начались, как и у многих последних пассажиров уходящего СССР, со сдачи бутылок. Я наблюдал за тем, как они медленно копятся на нашем балконе - зеленые полу-литровые, прозрачные «ноль-тридцать три» из-под недавно легализованной «Пепси», толстые и редкие шампанские бутыли и винные «ноль-семьдесят пять», - и раз в две-три недели собирал их в пакеты и тащил к табору приемщиков стеклотары, который по выходным разворачивался у магазина «Мясо-Рыба».
Деньги не должны быть бесплатными, считали мои родители, бесплатные деньги растлевают. Карманных денег мне, кроме копеек на школьные завтраки, поэтому не выдавалось. За выполнение домашних поручений мне не платили тоже: уборка своей комнаты и мытье посуды, в конце концов, являются не работой, но служением, авансовой выплатой сыновнего долга, а деньги служение оскверняют и разрушают; к тому же сыновний долг нельзя монетизировать.
А вот бутылки оказались компромиссом: с одной стороны, от меня всего-то и требовалось, что собрать их в пакеты и дотащить до пункта приема, но с другой стороны, я выполнял некую символическую работу - и труд мой был небесполезен. И деньги - мокрые копейки, мятые и рваные рубли и трешки - я получал не напрямую из родительских рук, а как бы от государства, что избавляло моих родителей от неловкости финансовых взаимоотношений с ребенком.
И вот я плелся, звеня и спотыкаясь, за четыре квартала, к городку, составленному из синих пластмассовых ящиков, стоял в очереди с потеющими алкашами и выгружал, вручал оценщику с беломориной в зубах свои стеклянные драгоценности, а взамен получал: за пол-литровую пивную - двадцать копеек, за «Чебурашку» из-под «Пепси» - пятнадцать, за винную - двадцать пять, кажется. С винными мне редко везло.
Эти бутылки до сих пор звенят в моем сердце, а слипшиеся пятнадцатикопеечные монеты по сей день зажаты в моей ладони - первые заработанные деньги, как первый секс, не забываются никогда.
А вы сдавали стеклотару? А нынешние лидеры наши, интересно, сдавали? Наверняка сдавали ведь: вся страна сдавала. Все наше детство и отрочество мы сидели на этой бутылочной ренте. Ждали терпеливо, пока на балконе образуются из воздуха пустые бутылки, собирали и тащили обменивать их на мокрые деньги - на солдатиков, на военную технику, на револьверы с пистонами, а то и, если удавалось скопить, на какой-нибудь велосипед «Кама», например.
Жизнь советского человека была устроена подобно синим и черным пластмассовым ящикам для тары, поделенным на шестнадцать или двадцать бутылочных ячеек: у каждого в ней было свое место-клетка, и деться никуда из этой ячейки было нельзя. Рвать задницу смысла не было - за пределы уготованной распределением ячейки все равно не вырвешься.
И вот давно ушел поезд-СССР, закрылись пункты приема стеклотары, нет больше дефицита пустых бутылок: капитализм, вроде бы. А нас все никак не могут вытряхнуть из этих ящиков. Бутылочная ментальность, наследие совка и ностальгия по детству, неистребимы.
Кончились бутылки, но нефть бесконечна, потому как образуется из воздуха. И сдают ее, как встарь, в пункты приема наши правители и олигархи; сидит на бутылочной зарплате страна от Калининграда до Владивостока, чешет яйца, ковыряет в носу, не хочет париться; пусть и получает мокрые трешки и липкие копейки, зато и усилий много не нужно. Бутылки в образовании, бутылки в промышленности, бутылки в сельском хозяйстве. А безработные кабели по всей шестой части суши разворовывают и на цветмет сдают.
Это не хорошо и не плохо: мы - страна стеклотары, и точка. Духовность советского человека тем объяснялась, что ему материальное не положено было. Мы на мир смотрим через зеленое бутылочное стекло и не до конца понимаем, как деньги устроены. Бутылки были нашей манной небесной, а манну отрабатывать не нужно. Нас надо по пустыне еще сорок лет водить, чтобы рожденные в эру пустых бутылок состарились и умерли. Чтобы новое поколение народилось, не понимающее, зачем эти бутылки копить, мыть и переться с ними куда-то.
Только это поколение деньги от родителей напрямую получает. За оценки там или за уборку. И как знать, не попросит ли у них однажды денег за тот самый последний стакан воды.
(с) Дмитрий Глуховский