Затерянное в горах королевство Дамар помнит и чтит леди Аэрин, королеву былых времен. Много веков назад благодаря ей в Дамар вернулась Корона Героев и в стране на долгие годы воцарился мир. Но теперь демоны с Севера вновь собирают силы, а дамарцев слишком мало, чтобы противостоять им… Надежды почти не осталось, однако древняя магия дамарской земли подсказала королю Корлату, что судьба его страны зависит от девушки с далеких Островов, где люди не верят в волшебство.
И вот Харри Крюи, приехавшей в далекую и дикую провинцию без приданого и каких-либо видов на будущее, предстоит покинуть дом, войти в походный шатер горного короля, стать лучшей среди его воинов, принять из его рук легендарный меч леди Аэрин и отправиться навстречу опасности. Но пока она еще не знает, что судьба не оставила ей выбора: в ее крови, ожидая своего часа, дремлет древняя магия, а в ее сердце – любовь…
Глава из книги:
Харри проснулась сразу же, как только слуга отодвинул занавеси у ее спального места и поставил свечу на низкий бронзовый столик рядом. Она встала, потянулась, крякнула, вздохнула. А затем быстро переоделась в костюм для верховой езды и залпом проглотила оставленный у свечи маллак. Наркнон выразила протест против всей этой суеты сонным ворчанием, а затем перебралась на сбитые одеяла и снова заснула. Харри вышла наружу и обнаружила, что темно-гнедой Матина и ее собственный Золотой Луч уже готовы. Цорнин повернул к ней голову и вздохнул.
– Более чем согласна, – шепнула она ему, а он нежно прикусил ее за плечо.
Из темноты появился Матин с вьючной лошадью в поводу и кивнул ей. Они оседлали коней и поехали в сторону гор, вздымавшихся совсем близко к лагерю, хотя сейчас невидимых. Небо бледнело, и Харри обнаружила, что они уже забрались в нижние складки этих гор. Покинутый лагерь пропал из виду. Теперь конские копыта цокали по горной почве. Девушка вдохнула и почувствовала запах деревьев. Сердце ее взлетело и вопреки страху приветствовало новое приключение.
Они ехали весь день, останавливаясь только поесть да снять на несколько минут седла с коней и протереть им спины насухо. Чтоб снова оказаться в седле, Харри каждый раз приходилось искать подходящий валун и залезать на него. Услужливые люди в коричневом, опускавшиеся на колено и подставлявшие ей сложенные чашкой руки, остались далеко. Золотой Луч, в свою очередь, явно считал исполняемый всадницей ритуал весьма странным. Сначала подзывает, затем лезет на кучу камней и только потом садится на спину.
– Это первое, чему я научу тебя, – сказал в один из привалов Матин. – Смотри.
Он положил руки по краям седла и взлетел в него, скользнув правой ладонью по задней части седла и изящно убрав ее с дороги, как только оторвался от земли.
– Я так не могу, – вздохнула Харри.
– Сможешь, – ответил Матин. – Попробуй.
Харри попробовала. Спустя несколько попыток Золотой Луч прижал уши и спрятал хвост между ног. Тогда Матин разрешил ей найти небольшой камень, всего в несколько дюймов высотой, и заставил продолжать попытки. Цорнин сначала заартачился, не желая снова подвергаться дурацким шуткам, но потом все же подошел, покрепче расставил ноги, и Харри таки забралась в седло.
– Вскоре ты сможешь делать это с земли, – пообещал Матин.
«И это только начало», – подумала несчастная. Запястья и плечи болели. Хотя бы Золотой Луч не держал зла. Как только она снова оказалась на нем верхом, уши у коня встали торчком и он сделал несколько танцующих шагов.
Ехали все время в гору, пока у Харри ноги не заболели – чтобы не сползать с седла на круп коня, приходилось постоянно наклоняться вперед. Матин раскрывал рот, только чтобы заставить ее отрабатывать взлет в седло на каждом привале. И она наслаждалась тишиной. Местность вокруг изобиловала новыми для нее видами. Харри пристально рассматривала их все: торчавшую из дерна серую скалу с красными прожилками, оттенки травы от бледно-желто-зеленого до темно-зеленого, почти фиолетового, и форму травинок. Листья почти фиолетовой травы, если то была трава, имели широкие основания и узкие закругленные кончики, но вьючная лошадь с удовольствием щипала их. Верховым же коням воспитание мешало последовать ее примеру даже после стольких дней сухого пустынного корма. Мелкие розовато-белые цветочки вроде любимых леди Амелией пимчи, но с бульшим количеством лепестков, вырывались из трещин в скалах. Крохотные полосатые коричневые птички, похожие на воробьев, чирикали, перепархивали со скалы на скалу и проносились над головой у коней.
Время от времени Матин оборачивался, и его старое сердце согревалось при виде чужестранки, с откровенным наслаждением озирающейся вокруг в новом для нее мире. Похоже, келар подал Корлату не такую уж плохую идею. Хотя вначале, когда Корлат изложил Всадникам план отправиться обратно в поселок Чужаков и украсть девушку, все это старику очень не понравилось.
Они разбили лагерь в высоком узком конце небольшой долины. Харри решила, что это место знакомо Матину давно. Из земли бил родник. Рядом с ним они и поставили две крохотные палатки, называемые тари, такие низкие, что Харри забиралась в свою на четвереньках. В нижнем и более широком конце долины ручеек разливался и превращался в пруд. Коней как следует протерли, накормили овсом и выпустили.
– Иногда, далеко от дома и в маленьком лагере, спутывать наших коней необходимо, – пояснил Матин. – В табуне им веселее. Но Золотой Луч теперь твой конь и не покинет тебя, а со Всадницей Ветра мы вместе уже много лет. Вики же, вьючная лошадь, останется со своими друзьями. Ведь даже маленький табун лучше одиночества.
Матин, обиходив лошадей, занялся ужином, а Харри задержалась, расчесывая Золотому Лучу гриву и хвост. Она возилась еще долго после исчезновения последнего намека на колтуны. При всей усталости ее радовала необходимость заботиться о коне самой, радовало отсутствие конюха, способного отнять у нее это удовольствие. Наверное, и она когда-нибудь научится запрыгивать в седло, как Матин. Спустя некоторое время Харри оставила коня в покое и, не имея других занятий, нерешительно приблизилась со щеткой к Всаднице Ветра. Кобыла подняла голову в легком удивлении, когда девушка принялась за длинную гриву над холкой. Кобыла нуждалась во внимании не больше, чем Золотой Луч, но не возражала. Однако, когда Матин протянул Харри полную тарелку, девушка бросила щетку и сразу подошла. Она съела все и заснула, едва донеся голову до подушки.
Ночью Харри проснулась от неожиданной, хотя и знакомой тяжести на ногах. Наркнон подняла голову и басовито заурчала, когда девушка пошевелилась.
– Что ты здесь делаешь? – удивилась Харри. – Тебя не приглашали, а кое-кто в Корлатовом лагере вовсе не будет доволен твоим отсутствием на очередной охоте.
Наркнон, не переставая урчать, по-кошачьи перетекла вдоль Харри и, вытянув большую хищную голову и обнажив блестящие клыки длиной в палец, очень нежно куснула подругу за подбородок. От урчания на таком расстоянии у девушки завибрировала черепная коробка, а от деликатного укола зубов на глаза навернулись слезы.
Матин сел, услышав голос подопечной. Из завешенного входа палатки торчал хвост Наркнон, и кончик его безмятежно сворачивался и разворачивался.
Харри не поверила своим ушам – она услышала смех Матина. Ей и в голову не приходило, что учитель умеет смеяться.
– Они догадаются, куда она направилась, Харизум-сол. Не переживай. Ночью холодно, и еще похолодает. Будь же благодарна товарищу по ночлегу, прежде чем мы покинем это место. Жаль, ни один из нас не умеет охотиться с ней. Ее ловкость пригодилась бы. Спи давай. Завтра тебе предстоит очень длинный день.
Харри легла, улыбаясь в темноте деликатности наставника: «Ни один из нас не умеет охотиться с ней». Мысль об уроках с этим человеком уже не так пугала. Особенно теперь, когда выяснилось, что он способен смеяться. На душе стало легче, и девушка скоро заснула, а Наркнон, осмелев от простоты маленького лагеря и крохотной палатки, вытянулась во всю длину возле своего любимого человека и заснула, сунув голову Харри под подбородок.
Харри проснулась на рассвете с ощущением неизбежности происходящего. Идея выкатываться наружу так скоро не привлекала ее разум ни в малейшей степени, но тело вскочило на ноги и принялось разминать мышцы прежде, чем хозяйка успела возразить. Все шесть недель, проведенные ею в этой долине, прошли примерно в том же духе. Нечто присущее этому месту завладело ею и проникло в самые потаенные глубины ее личности. Харри не думала – она действовала. Руки и ноги жили сами по себе, голова почти не успевала осознавать, чем они заняты. Опыт был жутковатый, поскольку Харри с детства привыкла как следует все обдумывать. Собственная подвижность ее завораживала, но в то же время казалась не совсем своей. Наверное, ее вела леди Аэрин.
Вдобавок Матин, как она выяснила, что-то подсыпал ей в еду. У него имелся пакетик, набитый пакетиками еще меньшего размера, живший в одном свертке с кухонными принадлежностями. Большая часть этих мешочков содержала безвредные травы и приправы. Харри узнавала их по вкусу, если не по названию. О новых специях, с тех пор как впервые попробовала горскую кухню, она расспрашивала, пока Матин растирал их меж пальцев, прежде чем высыпать в рагу. От их пряного аромата щипало в носу и наворачивались слезы. Страх перед Матином как перед пугающим незнакомцем уходил, уступая место привязанности к прекрасному, пусть иногда властному учителю. И из Харри посыпались вопросы обо всем на свете. Она усвоила, что во время готовки наставник пребывает в более благодушном настроении, чем когда-либо.
– Дерт, – мог ответить он на вопрос о крохотной кучке зеленого порошка на его ладони, – растет на низком кустарнике, на листе по четыре лепестка.
Или:
– Нимбинг – растертые сухие ягоды растения, по имени которого он назван.
Но когда Харри спрашивала про серую пыль с густым неописуемым запахом, Матин с непроницаемой миной отсылал ее драить безупречно чистую сбрую или носить совершенно ненужную воду. Когда он проделал это в четвертый или пятый раз, Харри уперлась:
– Нет. Что это за штука? У меня сбруя аж истончилась от постоянной чистки, Золотой Луч и Всадница Ветра расчесаны волосок к волоску, палатки закреплены так, что их и лавина не снесет, а тебе воду уже некуда девать. Что это за штука?
Матин тщательно вытер руки и снова связал вместе все свои пакетики.
– Это называется соргунал. Он… придает человеку бодрости.
Харри обдумала услышанное.
– Ты хочешь сказать, это… – Слов на горском не хватило, и она использовала островное: – Наркотик?
– Я не знаю слова «наркотик», – спокойно ответил Матин. – Это стимулятор, да. Он опасен, да. Но, – здесь в глубине его глаз от почти невидимой искорки смеха, которую Харри научилась различать на квадратном лице наставника, зажегся маленький огонек, – я знаю, что делаю. Я твой учитель, и я говорю тебе: ешь и не думай.
Харри приняла свою тарелку и поглотила еду ничуть не медленнее, чем обычно.
– Как долго, – спросила она между ложками, – можно использовать этот… стимулятор?
– Много недель, – ответил Матин, – но после состязаний тебе страшно захочется спать. И у тебя будет время для этого.
Тот факт, что ни Харри, ни Матин не могли охотиться, нимало не огорчал Наркнон. Каждый день, когда уроки заканчивались и Харри с Матином и кони возвращались в лагерь, усталые, грязные и, в случае с Харри, ободранные, Наркнон встречала их, вытянувшись перед очагом, с ежедневным приношением – зайцем или двумя-тремя фликами. Флики с виду напоминали фазанов, но по вкусу походили скорее на уток. Порой кошка даже приносила небольшого оленя. В обмен она получала Харрину кашу по утрам.
– Я не взял с собой достаточно крупы, чтобы хватило на троих и на шесть недель, – заметил Матин на третье утро, когда девушка оставила две трети своей порции Наркнон.
– Я лучше доем остатки фликов, – отозвалась Харри и сдержала слово.
Она училась обращаться с мечом и легким круглым щитом, какие носили горцы. Постепенно смирилась, хотя так и не до конца, с коротким, укрепленным цепями кожаным жилетом и рейтузами, выданными ей Матином, и даже освоилась в них. Пока хватало света, ее гоняли в хвост и в гриву. Харри с тревогой отмечала, что постоянно делает успехи. Действительно, словно что-то проснулось у нее в крови. Она больше не думала об этом как о болезни, вот только от собственных ощущений отмахнуться не получалось. Она словно не усваивала уроки впервые, а возвращала оставленные по необходимости старые навыки. Любить свой меч, чтить его, как герои ее детских книг чтили свое оружие, она так и не научилась. Но научилась понимать его. И Золотой Луч больше не прижимал уши, когда она взлетала в седло.
По вечерам при свете костра Матин учил Харри шить. Он показывал ей, как подогнать Золотому Лучу седло, пока оно не подошло ей идеально. Как пристраивать крючья и стропы, чтобы тюки располагались равномерно, меч легко ложился в руку, а притороченный к седлу шлем не бил по колену.
Она становилась все быстрее и ловчее на занятиях, и Матин показывал ей все больше гор вокруг их лагеря в маленькой долине. Харри освоила, сначала пешком, потом верхом, широчайшее разнообразие доступных поверхностей: плоские скалы, крошащийся сланец, мелкие скользящие лавины гальки и песка, траву и щебень. Труднее всего оказалось в лесу, где приходилось равно беспокоиться и о случайных ветках, и о направленных ударах противника. В конце четвертой недели они с Матином ненадолго спустились в пустыню и прятались там друг от друга. По расположению деревьев и камней и бегущему ручью она узнала место, где стоял королевский лагерь. Однако люди давно покинули его. И именно здесь на сером песке, когда Цорнин скакал и вертелся под ней, произошла странная вещь.
Матин всегда теснил ее, ей оставалось только защищаться. Он проявлял в этом такое постоянство и методичность, что поначалу Харри не замечала, как растет ее мастерство. Он неизменно говорил спокойно и достаточно громко. Она хорошо слышала его, даже когда они колошматили друг друга почем зря. В какой-то момент она начала отвечать так же спокойно, словно воинское искусство представляло собой новую салонную игру. Она знала, что ее наставник прекрасный наездник и мечник. Невозможно стать Всадником, не будучи мастером в том и другом. И он ее учил. Большую часть времени за эти недели она провела как в тумане. Порой в голове прояснялось, и тогда она чувствовала себя удостоенной, пусть и недостойной. Но теперь, уклоняясь и парируя, ловя редкие шансы нанести колющий или рубящий удар, Харри обнаружила, что начинает злиться. Злость разгоралась сначала медленно, незаметно, а затем с ревом вспыхнула. И это бешенство озадачило ее не меньше всего остального, случившегося после невольного отбытия из Резиденции. Оно ощущалось как ярость, опасная багровая пелена. Она не могла припомнить ничего хуже. Казалось, оно не имеет ничего общего с потерей самообладания, со злостью по какому-либо поводу. Харри не понимала ни источника, ни цели этого гнева. Даже когда у нее заболели виски, она чувствовала себя отдельной от него. Но дыхание слегка участилось, а следом и рука стала проворнее. Почувствовав восторг Цорнина от ловкости наездницы, Харри потратила мгновение на ироничное мысленное замечание, мол, Золотой Луч первоклассный конь с далеко не первоклассным всадником. В отместку гул в ушах поднялся до ужасной головной боли.
Обычная решительная и сосредоточенная улыбка наставника, в которой ей последнее время мнился оттенок гордости, чуть дрогнула при первом натиске. Он на миг поднял глаза к ее лицу и ровно в тот миг, когда мечи встретились… заколебался.
Не думая, ибо именно этому ее учили, она усилила натиск. Всадница Ветра споткнулась, и Золотой Луч врезался в нее, плечо в плечо. Клинки сшиблись рукоять к рукояти, и, к своему ужасу, Харри надавила и вытолкнула наставника из седла. Его щит лязгнул о камень и по-дурацки завертелся на выпуклой стороне, словно оброненная тарелка.
Кони разошлись. Харри в смятении взирала на Матина, сидящего в облаке пыли. Вид у них обоих был одинаково удивленный. На миг улыбка у него пропала, но вернулась, когда он поднялся на ноги, а ученица соскользнула со спины Золотого Луча и опасливо приблизилась к нему. Она попыталась неуверенно улыбнуться в ответ, неловко пряча меч за спиной, словно не хотела вспоминать о его присутствии. А учитель переложил пыльный клинок из правой руки в левую, подошел к ней и стиснул плечо. Он был на полголовы ниже ее, поэтому ему приходилось смотреть на подопечную снизу вверх. Хватка у него была такая, что кольчуга врезалась в плечо, но Харри не заметила боли, потому что Матин сказал ей:
– Моя честь принадлежит тебе, госпожа, делай с ней что хочешь. Я так не летал уже десять лет, и в прошлый раз меня вышиб сам Корлат. Я горжусь, что учил тебя… и, госпожа, я не последний из Всадников.
Ярость покинула ее, оставив по себе высохшую мерзлую пустоту. Но, встретившись глазами с Матином, Харри увидела в них искру дружбы, а не просто объективное удовлетворение учителя от успеха блестящего ученика. И это согрело ее больше, чем ярость. Здесь в горах она, Чужая, обрела друга, и он был не последним из Всадников.
Уроки продолжались, но стали быстрее и жестче. Свет на лице Матина никогда не гас, на смену сосредоточенности наставника пришло радостное воодушевление воина, встретившего достойного противника. Теперь они тратили столько сил, что приходилось останавливаться на отдых в полдень, когда солнце стояло в зените, хотя в горах было гораздо прохладнее, чем в центральной пустыне. Цорнин никогда не признавал своей усталости и все время пристально наблюдал за Харри, лишь бы ничего не упустить. Сначала он негодовал на их пешие занятия, прядал ушами, бил копытами и кружил вокруг них с Матином. Приходилось отгонять его сердитыми криками. Но в последние десять дней он с удовольствием стоял в теньке, свесив голову, пока хозяйка валялась на траве рядом.
– Матин, расскажи мне, как тренируют лошадей? – попросила однажды Харри.
У них как раз случился полуденный перерыв, и Золотой Луч обнюхивал ее. Девушка часто приберегала для него что-нибудь вкусненькое с обеда.
– Мой клан выращивает лошадей, – ответил Матин.
Он лежал на спине, скрестив руки на груди и закрыв глаза. Несколько минут наставник молчал. Харри хотелось заорать от нетерпения, но она уже усвоила, что тогда Матин замолкает вообще, зато если прикусить язык и сидеть тихо, сдерживая раздражение, наверняка услышишь продолжение.
На сей раз Матин рассказал про отца и троих старших братьев. Они разводили, растили и тренировали лучших дамарских верховых коней.
– Когда мне было столько, сколько тебе, – бесстрастно произнес он, – лучших коней обучали воинским приемам ради безупречности управления, необходимой и лошади, и всаднику. А не с расчетом на то, что она рано или поздно пригодится в бою.
Мой отец воспитал Огненное Сердце. Сейчас он очень стар и больше не тренирует лошадей, но по-прежнему держит в голове все родословные линии наших коней и решает, каких жеребцов с какими кобылами скрещивать.
Наставник умолк, и Харри решила, что это все, но он медленно добавил:
– Золотого Луча растила моя дочь.
Последовала долгая пауза.
– Почему ты тоже не остался тренировать коней?
Матин открыл глаза.
– Мне казалось, что отца, троих братьев и их семей, жены, дочери и двух сыновей вполне достаточно для одной семьи, занимающейся одним делом. Я обучил много лошадей. Я наезжаю домой… время от времени, а то жена еще забудет мое лицо. Но мне всегда хотелось повидать мир. Быть Всадником означает странствовать… К тому же, возможно, я не так уж хорош в этом деле. Никому из семьи никогда и в голову не приходило оставить лошадей хотя бы на день. Я единственный на много поколений, кто ездил на Лапрунские игры, чтобы заслужить свой меч.
– Тогда почему ты меня учишь? Ты… Тебе Корлат приказал?
Матин снова прикрыл глаза и улыбнулся.
– Нет. На следующий день после того, как ты выпила Милдтар и увидела битву в горах, я поговорил с Корлатом. Твое Видение однозначно указывало, что тебя надо учить сражаться. Этим мог заняться Форлой, он единственный из нас говорит на Чужом языке. Или Иннат, лучший среди нас наездник. Но я старше и, возможно, терпеливее… и я учил юного Корлата в бытность Всадником его отца.
«Форлой, – подумала Харри. – Значит, это был Форлой».
– Матин… – Она уставилась в землю, выдергивая пучки лиловой травы и раздирая их на кусочки и не замечая, что Матин повернулся к ней и смотрит на нее, заслышав горечь в ее голосе. Такого не случалось уже несколько недель, и лучше бы так и оставалось. – Почему… почему Форлой не разговаривал со мной, пока я… пока ты не начал учить меня говорить по-вашему? Он настолько ненавидит Чужаков? Откуда он вообще знает их… мой… язык?
Матин молчал, обдумывая, сколько можно рассказать новому другу, не предавая старого.
– Не суди его слишком строго. Да и себя тоже. Когда ему было столько, сколько тебе сейчас, еще до того, как он стал Всадником, Форлой встретил на весенней Ярмарке в Ихистане женщину и влюбился в нее. Она родилась и выросла на юге и пошла в услужение в семью Чужаков. Когда хозяев перевели в Ихистан, она отправилась с ними. На второй год, на следующей Ярмарке, он вернулся, и она согласилась уйти в горы с ним. Думаю, она любила Форлоя. Она старалась полюбить его землю ради него, но не могла. Она учила его наречию Чужаков в память о прежней жизни, слова хранили ее. По собственной воле она бы его не покинула, ведь она дала слово. Но спустя всего несколько лет она умерла. Форлой помнит ее язык ради нее, но любви к нему не питает. – Он помолчал, наблюдая за пальцами ученицы. Они расслабились, и лиловые стебли упали на землю. – Думаю, он ни единого слова на нем не произнес за много лет. А Корлат не стал бы его просить по менее важной причине.
«Корлат, – подумала Харри, – знает историю о юной чужестранке, которая не прижилась на горной почве. А она была дарийка по рождению и воспитанию и отправилась сюда по доброй воле».
– А Корлат? Почему Корлат говорит на языке Чужаков?
– Корлат полагает необходимым, – задумчиво отозвался Матин, – владеть наречием своих… противников. Или врагов. Он и по-северному говорит, а также пишет и читает. И на Чужом, так же как и на нашем, горском. У нас теперь не много таких, кто умеет писать и читать. Я к ним не отношусь. Не хотел бы я быть королем.
До Лапрунских игр оставалось всего несколько дней. В промежутках между все более интенсивными занятиями Матин дополнительно учил Харри горскому языку. И каждое новое слово, казалось, пробуждало что-то в глубине ее души. Словно в ее голове и нервах жил кто-то еще. Харри приняла это. Все на пользу. Странная способность позволяла ей жить в горах, которые она незаметно для себя полюбила. В ней зародилась надежда, что она сможет отплатить этому краю добром. То же загадочное свойство души помогло ей завоевать друга. Черпать в нем гордость не получалось, ибо оно не принадлежало ей. Харри не знала, следует ли благодарить за него келар или Аэрин-сол, но надеялась, что восприимчивость ко всему горскому не покинет ее, пока она не завоюет себе право остаться здесь.
Под уроки языка Матин рассказывал ей о горах, в какой стороне от их маленькой долины находится Город, какое дерево лучше горит, как найти воду там, где ее на первый взгляд нет, и как выжать последние мили из запаленной лошади. Боевые упражнения развивали память и способность привлекать внутренние резервы. Также учитель называл ей имена всех полевых цветов, попадавшихся на глаза, и рассказывал, из каких трав можно приготовить чай и варенье. И во время подобных разговоров лицо его становилось мягким, каким она видела его, только когда он склонялся над кухонным костром. И она запоминала даже то, что он говорил о травах. Еще он учил ее, какими листьями лучше всего останавливать кровотечение, и показал три способа разжечь костер в дикой местности.
Рассказывая о разведении огня, Матин искоса взглянул на ученицу.
– Есть и четвертый способ, Хари. Когда-нибудь Корлат, возможно, научит тебя ему. – В этом крылась какая-то шутка, которая его развеселила. – Я не могу.
Харри терпеливо ждала. Задавать наставнику вопросы, когда он таким образом кидал ей приманку, было бесполезно. Однажды, спустя день или два после случая в пустыне, она выказала чуть больше нетерпения, и Матин сказал:
– Хари, друг мой, я не могу открыть тебе множество вещей. Одни я расскажу тебе в свое время, другие тебе поведаю не я, о некоторых ты никогда не узнаешь или окажешься первой, кто найдет ответы на них.
Девушка взглянула на него поверх костерка и головы Наркнон. Они сидели скрестив ноги, кони спокойно паслись неподалеку и жевали так громко, что звук был слышен даже сквозь потрескивание пламени. Матин перематывал ослабшие звенья цепи, укреплявшей доспех.
– Ладно. Наверное, я кое-что понимаю.
Матин фыркнул от смеха. Она вспомнила, каким мрачным и молчаливым он показался ей на фоне прочих королевских Всадников.
– Ты понимаешь очень много, Харизум-сол. Не завидую остальным, когда они снова тебя увидят. Только Корлат по-настоящему ожидает ту, кого я приведу ему из этих гор.
После той беседы ей стало проще воспринимать его лукавые загадки типа четвертого способа зажигать огонь. Причины оставались тайной, но она легче принимала это. Ее удивляло, как много он рассказывает ей о себе. Она знала, что ему нелегко говорить с ней о личном. Но таким способом он как бы извинялся за неполноту рассказов о другом. Благодаря его откровенности горцы становились ей ближе. Оказывается, ее собственное прошлое не так сильно отличалось от их прошлого, и Харри начала воображать, каково было бы вырасти в этих горах и всегда звать их домом.
Об Аэрин Драконобойце и Синем Мече Матин тоже рассказывал не много. Он упоминал о золотом веке Дамара, когда правила Аэрин, но не уточнял, когда это было и почему то время зовут золотым. Харри узнала, что у Аэрин был муж по имени Тор. Он тоже сражался с северянами. Северяне враждовали с дамарцами от начала времен и гор, и каждая эпоха древнего королевства имела свою историю противостояния между ними. Короля Тора называли Справедливым.
– Тоскливо, наверное, называться Справедливым, когда твоя жена убивает драконов, – заметила как-то Харри, но, хотя Матин позволил себе улыбнуться, в тот раз вытянуть из него ничего не удалось.
И все же кое-что Харри выведала.
– Матин, Чужаки верят, что горское кол… что келар способен заставить ружья не стрелять, кавалерию падать, вместо того чтобы мчаться вперед, и… всякое такое.
Наставник промолчал. Он замариновал кусочки последней добытой Наркнон антилопы в остром пряном соусе и теперь обжаривал их на двух палочках на слабом огне. Девушка вздохнула.
Матин поднял глаза от шампуров, не переставая медленно их поворачивать.
– Со стороны Чужаков мудро верить правде, – сказал он.
Он воткнул одну палочку тупым концом в землю и снял первый кусочек мяса коротким ножом. Пожевал вдумчиво, сосредоточенно нахмурившись, как художник, оценивающий собственную работу. Лицо его разгладилось, и он протянул Харри палочку, которую держал в другой руке. Но о келаре ни слова.
Матин больше не падал, и к середине шестой недели Харри казалось, что она уже забыла первые уроки. Они остались далеко в прошлом. Она не могла припомнить время, когда ладонь ее правой руки не уродовали мозоли от рукояти меча, когда тяжелый панцирь казался неудобным и непривычным и когда она не ездила на Цорнине каждый день.
Харри помнила, что родилась в далекой зеленой стране, ничуть не похожей на пронизанную келаром землю, где она находилась теперь. Помнила, что у нее есть брат по имени Ричард, которого она до сих пор зовет Дикки, к его глубокому неудовольствию. Звала бы, сумей он ее услышать… Помнила полковника Джека Дэдхема, любившего горы так же, как она. Однажды ее посетила мысль: возможно, мы встретимся снова и послужим Дамару вместе.
На четвертый день шестой недели она осторожно сказала Матину:
– Я думала, до Города отсюда больше дня пути.
– Ты думала правильно. В твоем присутствии в первый день состязаний нет нужды.
Она взглянула на него, чуть ободренная, но и еще больше обеспокоенная.
– Не бойся, мой друг и хранитель моей чести, – сказал Матин. – Ты явишься как гром среди ясного неба, и бока Цорнина ослепят твоих врагов.
Харри рассмеялась:
– Не терпится это увидеть.
– Так и будет, – сказал он. – Но я, поскольку знаю, как все будет, предвкушаю это еще больше твоего.
 | Робин Маккинли. Меч королевы |