Эта книга — рассказ о жестоком, сложном и прекрасном мире королевских автогонок «Формулы-1», мире, в котором вертятся поистине бешеные деньги, а значит, — кипят бешеные страсти. Предельные скорости, яркое зрелище, смертельная опасность, огромные суммы на тотализаторе, любовь и смерть, и, конечно, интересы могучих корпораций, для которых жизнь человека — ничто по сравнению с прибылью.
В романе описаны подлинные ситуации, хотя нет ни настоящих имен, ни подлинных названий фирм. И тем не менее эта история — правда!
Отрывок из книги:
Еще подростком он любил издеваться над самыми «знойными» мгновениями американских фильмов-катастроф. Это когда до взрыва адского устройства остается двадцать секунд, и нужно решить, какого цвета проводок перерезать либо какой код набрать, чтобы остановить запущенный механизм. Бесстрашные герои боевика отчаянно спорили по поводу единственно возможного варианта, язвили друг друга убийственными прозвищами, а в крохотных промежутках между их дебатами на черном экранчике неумолимо отсчитывались роковые секунды. И когда их до взрыва оставалось одна или две, тогда нужный провод безошибочно перерезался, и город, страна, планета оказывались спасены от неминуемой гибели.
В реальности это действо занимало от одной до пяти минут экранного времени, и зрители успевали покрыться холодным потом, испытать онемение желудка, но затем облегченно ухнуть либо выругаться. За якобы двадцать секунд им показывали целую драму.
Даниэль смеялся и над героями фильма, и — еще больше — над зрителями. В тринадцать-пятнадцать лет, а тем более позже, пересев с карта в гоночную машину, он отлично знал, что такое секунда, десятая секунды, сотая секунды и что можно сделать за каждый из этих промежутков времени. Между прочим, секунда не так коротка, как кажется на экране, да и любая доля ее что-то значит, когда мир спрессован в серое лезвие трассы и каждый нерв живет словно сам по себе, выполняя свою единственную функцию, а все вместе нервы и весь организм работают воедино с нервами и организмом несущейся, обгоняя мгновения, машины.
За двадцать секунд можно выиграть или проиграть заезд, совершить обгон, поменять лопнувшее колесо или даже сполер. Но вот обменяться хотя бы парой фраз из шести-семи слов нельзя. Взрыв прогремит раньше.
Сейчас, в ту долю мгновения, когда Даниэль вдруг понял, что собирается сделать Брэндон, он осознал и другое: в его распоряжении двадцать одна секунда. За это время он, Даниэль, должен принять решение и осуществить его.
Сине-белый болид Брэда миновал «шпильку» и пошел на полной скорости по кривой, к «рифу Дейла». До «рифа» — восемьсот метров. Двадцать секунд.
Чтобы за эти секунды успеть настичь лидера, нужно пройти поворот, не сбрасывая скорость, а это было за пределами допустимого. Но выбора не оставалось — и Лоринг вошел в узкую параболу, оставив на шкале триста двадцать километров. Шестикратная перегрузка не вдавила, а буквально впечатала его в пилотское кресло. Болид, вероятно, в своей машинной душе решивший, что пилот помешался, и оттого испытавший ужас, рванул руль из рук Даниэля. Но на те три с половиной секунды, за которые они проходили «шпильку», у гонщика хватило сил одолеть машину, и это спасло их обоих.
И вот он — широкий полукруг, потом — почти прямая. Остаются тринадцать с половиной секунд. Педаль скорости уже вдавлена до предела. Сине-белая машина — в каком-то десятке метров впереди. Да, Брэд и не думает поворачивать, он идет прямо на «риф».
— Дэн?! Что ты?!
Вопль Грэма Гастингса задохнулся и заглох в наушниках. Опытный «дирижер трассы» отлично видел, что слова уже не имеют смысла.
Почти как в фильме. За две секунды до той невидимой черты, за которой уже не оставалось ни выбора, ни смысла, оранжевая «ларосса» вдруг настигла «ронду». Едва уловимое движение руля, и вот болид Даниэля огибает машину Брэндона и по внешней траектории поворота входит между нею и «рифом».
«Если он не отвернет, то вмажет меня в скалу, а сам отлетит к другой стороне трассы. Уцелеет, скорее всего! А я?» Как быстро работает мысль! Быстрее, чем мчится машина…
Между болидами — не более десяти сантиметров. Между «лароссой» и «рифом», что сейчас проскальзывает мимо, — возможно, еще меньшее расстояние.
Брэд отвернул — стремительно, едва не потеряв машину, только чудом удержав ее в повиновении. Он готов был пропустить возникший, точно призрак, болид старшего брата. Однако Даниэль, даже не увидев, а угадав сброс скорости, тоже сбросил и держался рядом с «рондой». Две секунды. Одна. «Риф» мерцающей черной массой улетел назад, а впереди вновь — только несущаяся серой полосой трасса.
Нет, не только?.. Что это там, впереди? Кто это? Остин Сантано? Это они его уже на второй круг обгоняют, что ли? Прочь, с дороги, прочь!
Бедняга Остин! Он очень даже готов был пропустить Лоринга во второй раз. И двух Лорингов, одного за другим. Но братья шли бок о бок, а это делало обгон невозможным: трасса ведь, а не футбольное поле!
Даниэль позволил Брэду уйти вперед и обогнать ошарашенного португальца, но тут же, в свою очередь, совершил обгон и вновь поравнялся с сине-белым болидом. Брэд не поворачивал к нему шлема и больше не пытался оторваться от «лароссы». Он понимал: брат не отпустит его.
Пятидесятый круг. Опять поворот на «риф». Ну? Не вздумает ли Брэндон тоже пройти «шпильку» на полной скорости, чтобы уйти вперед? Да нет: он не удержит машину! Улетит в гравий. Брэд и не пытался. Снова они входят в плавную кривую «плечо к плечу», едва не соприкасаясь.
В передатчике ожил голос Грэма:
— Даниэль! Что случилось? Что с тобой?
— Все в порядке, — обычным, ровным тоном отозвался Лоринг. — А что?
— Ну ладно, потом. А сейчас обгоняй его! Он идет всего на триста пятнадцать. Разгоняйся и обгоняй. Ты — второй.
— Обгоню. Но позже. Где остальные?
— Остальные не достанут! Олафсон — третий, но ему до тебя пятнадцать секунд. Да делай ты наконец эту «Ронду»! Что за идиотский риск?!
Даниэль понимал, в каком состоянии сейчас пребывает Грэм, и оценил его мужество. Увидеть, как первый пилот команды идет на явное самоубийство, лишь чудом остается цел, да еще и не вылетает с трассы, а потом наблюдать эту дикую гонку двух точно слипшихся друг с другом машин — гонку, в которой рыжая «ларосса» явно не желает отделяться от сине-белой «ронды»… Что должен был подумать технический директор? Как оценить поступок Лоринга-старшего?
— Все в порядке, Грэм, — повторил Даниэль. — Мне захотелось поиграть. Я все сделаю, как надо.
Передатчик потерянно замолчал. Гастингс не станет ни ругаться, ни настаивать. Скорее всего, он боится. Боится за Даниэля. Он знает, что перегрузка в шесть «же» может повлиять не только на шейные позвонки…
Пятьдесят пятый круг. Брэд вдруг приподнимает руку и показывает что-то Даниэлю. Что? «Уйди вперед»? Да-да, как же, жди! Они уже обошли на второй круг еще пятерых, все с тем же разрывом в пять-шесть метров друг от друга и с последующими короткими атаками Даниэля, упрямо настигающего, но не обгоняющего брата. Что, интересно, творится на трибунах? Такого они до сих пор не видели! Впереди еще один «отстающий» болид. Да что же вы все так ползете-то?! Ведь сил уже не остается повторять этот виртуозный и опаснейший маневр!
— Последний круг, Лорни! Ты что там, заснул?! Сукин сын!
Ага! Грэм сорвался! Или просто пытается привести в чувство пилота, с которым, по его мнению, не все ладно?
— Слышу, Грэм. Я понял.
И вот последний выход на «риф Дейла». На этом все кончится. Он ведь знает Брэда. Тот никогда не повторит своей попытки, если она не удастся сейчас. Вот ведь мерзавец! Ему нужно было стать первым в гонке, чтобы именно первым войти в то страшное пике и резануться на всей скорости о знаменитую скалу! Какая-то невероятная смесь честолюбия, трусости, злости. Бедный Брэди!
Во время последнего прохода вдоль страшного «рифа» Даниэль едва не коснулся болида Брэндона. То ли на долю мгновения ослабла рука и на пол-волоса сместился руль, то ли… Нет: теперь уже он выдержит! Не выдержать было бы просто смешно!
«Риф» вновь умчался назад, они вошли в поворот, и Даниэль, наконец, позволил примерзшей к педали ноге сделать последний толчок. Пошел!
«Ларосса», шедшая по-прежнему рядом с «рондой», вдруг сделала рывок и помчалась вперед, все увеличивая и увеличивая расстояние между ними. Брэндон, будто опомнившись, тоже увеличил скорость до предела. Вовремя! Олафсон сократил отрыв от их «связки» до пяти секунд и (кто его знает?), может, надеялся?..
Последний поворот, прямая. Море рыжих флагов, стена рыжих футболок на трибунах. Наверное, там стоит дикий рев. Интересно: каким финиширует Ларри? Ой, что это? Ну так и есть! Брэд не сумел собраться, в последнем повороте потерял машину, и настырный Олафсон на своем «скиде» все же проскочил вторым…
— Финиш, Лорни! Все! Ты — первый!
Никогда еще Грэм так не произносил эти слова. Голос у него — просто умирающий, будто директор держится из последних сил.
Даниэль вдруг понял, что и он доехал на самом пределе. В горле стоял сухой ком, шея предательски ныла, сердце, только что бившееся ровно, сделало скачок и, судорожно трепыхаясь, тоже подбиралось к горлу.
А оранжевый болид торжествующе плыл мимо трибун, на которых царило настоящее безумие. Сто пятьдесят тысяч зрителей, половина которых видела то, что происходило в районе «рифа Дейла», на огромных плазменных экранах, а другая половина — «вживую», прямо с трибун, — действительно не могли понять: для чего великий Лорни выкинул этот сумасшедший номер? Но его поклонники, как обычно, когда он побеждал, выли от восторга, а недоброжелатели (таких здесь, в Килбурне, бывает процентов двадцать) наверняка пытались перекричать остальных, уверяя, что эта выходка — уже не предел, а беспредел самоуверенности Рыжего Короля…
* * *
Господи, как болит шея! А в те три секунды суперперегрузки казалось, будто все в порядке.
Даниэль чувствовал, что больше всего на свете хочет дотянуть до боксов. Вся команда стояла у въезда, встречая его, и по выражению лиц механиков пилот понял: он их насмерть напугал! Из-за их спин лезли, пропихивались, провинчивались темные фигуры с видеокамерами и фотоаппаратами, но «рыжие» стояли стеной — нечего трогать Лорни, покуда он не переведет дыхания.
А дальше начались какие-то глупости. Сперва руль не желал выходить из пазов. Кто-то помог Даниэлю вытащить его и положить на передний сполер. Потом он вдруг обнаружил, что лишь с большим трудом может выйти из машины, хотя нужно было всего-то чуть приподнять ногу. И наконец — не захотел сниматься шлем. Даниэль возился с ним не меньше минуты, пока сзади не протянулись чьи-то руки и не подняли упрямую штуковину над головой пилота. Обернувшись, Лоринг уперся взглядом в серое лицо Грэма Гастингса.
— Ну что? — тихо спросил гонщик. — Ведь получилось? А что ты такой бледный?
— Ты на себя посмотри! — еще тише ответил Грэм.
И не добавил ни слова. Неужели он о чем-то догадался?
К подиуму нужно было подниматься по двум лесенкам, у всех на виду. И нельзя было держаться за перила — сразу поймут, что у победителя заезда подгибаются ноги! Впрочем, Брэндон, поднимавшийся третьим, почти не скрывал охватившей его дрожи: он ухватился за эти самые перила раз пять! Зато Кнут Олафсон только что не прыгал по ступеням — под конец он уже почти смирился с мыслью, что придет третьим.
А возле подиума, как обычно, торчали здоровенные бутылки шампанского. Увидав их, Даниэль понял, что готов завопить от ярости. Неделю назад погиб Джанни! Весь этот злосчастный заезд прошел под мрачной звездой трагедии. Полиция не вылезает из гоночного городка, газеты пишут об убийстве и всяких версиях его причин куда больше, чем о «Фортуне». А эти идиоты выставляют шампанское, как ни в чем не бывало! Они что — думают, будто в такой ситуации прилично пить из горлышка, поливаться и дурачиться, делая вид, что все о, кей?
На Брэндона он старался не смотреть, чтобы не сорваться. Сейчас, когда все осталось позади, ужас тех двадцати секунд обрушился на Даниэля сильнее, чем испытанная им почти смертельная перегрузка. Он понимал, что ему было страшно, и не стыдился этого страха. После аварии в Вальденштадте, когда Лорни извлекали из машины будто поломанную куклу, он научился признаваться себе в такого рода слабостях. Тот миг — миг удара, нечеловеческой боли и провала в слепящую пустоту — стоил трех месяцев мучительной войны не только с собственной изувеченной плотью. Его тогда хорошо «починили», через сорок дней он уже смог ходить и начал издеваться над собой, занимаясь упражнениями, к которым, как уверяли врачи, можно было приступить еще не скоро.
Но все это время — и пока продолжалась полная беспомощность в металле и гипсе, и когда тянулась изнуряющая борьба за возвращение силы и упругости тела, — он выдерживал гонку с собственным страхом. Он знал: после таких травм редко возвращаются на трассу, причем чаще всего — не из-за самой травмы. Страх шел за ним на предельной скорости, иногда вырастал непомерно, целиком занимая в его душе «зеркало заднего вида». Но ни разу не вырвался вперед! Вернуться Даниэль хотел сильнее, чем просто выжить и выздороветь. Он вернулся.
Со страхом Лоринг справился и на этот раз. Но теперь его неумолимо одолевала злость. Как мог Брэд все это задумать и вытворить?! От начала до конца. От просверленного бака — до сегодняшней трусливой попытки избежать разоблачения таким вот эффектным и подлым способом. Будь ему пятнадцать лет, все это лезло бы в какие-то рамки, но если тебе стукнуло уже двадцать восемь…
Даниэль очнулся, когда перед ним вдруг оказался президент Ассоциации с кубком в руках и холодное серебро жестко коснулось его ладони. (Видя, что гонщик смотрит сквозь него отсутствующим взглядом, Пьетро Галлато буквально всунул ножку изящной вазы ему в руку). Трибуны стихли, замерев в ожидании: подбросит ли великий Лорни, как обычно, выигранный кубок, или на этот раз не станет?
Конечно, он не стал. Как не притронулся и к бутылке. Поглядев на победителя, Олафсон тоже (впрочем — не без сожаления) не взял свое шампанское. Что до Брэндона, то у того, кажется, шевельнулась мысль — изобразить, будто все в порядке. Он даже открыл бутылку и глотнул из нее, но потом шагнул к барьеру балкона и просто скинул шампанское своей команде.
В душевой Даниэль почти «отошел». Упругие струи теплой воды оживили его онемевшую шею, и он подумал, что врач, пожалуй, не понадобится: позвонки в порядке, боль была просто мышечным спазмом. Теперь главное — пережить пресс-конференцию, и тогда можно отключиться.
К его удивлению, журналисты очень мало спрашивали о взрыве и о гибели механика. Кажется, два-три вопроса, и то больше — «для порядка». Во-первых, за неделю газеты и журналы уже «наелись» всякими интервью на эту тему, а во-вторых, в пресс-центр пришли главным образом репортеры спортивных изданий, а этим было нужно другое. Все понимали, что темой номера будет сенсационная «парная гонка» братьев Лоринг, тем более что в начале ее Лорни ухитрился пройти «шпильку» без снижения скорости.
Даниэль почти не слушал вопросов и отвечал односложно, по старой, давным-давно продуманной схеме: да, вначале было трудно, да, он рисковал, но риск оправдал себя, нет, никаких особых трудностей в этой гонке не было. Такие банальности он говорил очень редко — на самом деле ему обычно хотелось сказать журналистам что-то интересное, отметить в прошедшем заезде какой-то особенный момент. К шаблону он прибегал, если очень уставал или бывал недоволен собой. (Они-то и не подозревают, что можно, даже выиграв заезд, ругать себя на чем свет стоит!)
— Но почему вы все-таки предприняли такую рискованную атаку, причем — в таком опасном месте трассы? — настырно усилила вопрос молодая симпатичная журналистка с волосами, выкрашенными в ярко-красный цвет и сколотыми над левым ухом игривой метелкой.
Он оценил оригинальность ее вида, отчасти искупившего назойливость вопроса, и впервые за всю пресс-конференцию улыбнулся. Улыбка Лорни всегда настраивала журналистов дружелюбно: слишком добросердечно-юной она была и совершенно не укладывалась в образ неизменно уверенной в себе суперзвезды. (Какой-то корреспондент рискнул однажды написать: «Когда Лоринг улыбается, отлично видно, что он совсем не заносчив, а скорее непобедимо застенчив!»)
— Я почувствовал, что могу выжать из машины максимальную скорость, поэтому и атаковал. Ни позади, ни впереди не было других болидов. Значит, можно было предпринять обгон. Место там (да!) считается опасным, но это ведь не причина отказываться от атаки.
— Но вы не снизили скорость, проходя «шпильку»! — не унялась красноволосая красавица.
Она сидела, вытянув руку с диктофоном так, что он всего на метр не доставал лица Даниэля. Кажется, ей ужасно хотелось, чтобы он ее запомнил.
— Может быть, я немного ошибся на этом повороте — я мог потерять машину. Но ведь этого не произошло!
Лоринг-старший продолжал улыбаться, и красноволосая сдалась.
— Это было великолепно! — вырвалось у нее.
Остальные зашумели и засмеялись. А потом разом набросились на Кнута и уже следом за ним — на Брэндона. Но что говорили тот и другой, Даниэль не слышал — он сидел, опустив голову, чтобы козырек бейсболки спрятал его лицо в тени, и думал только о том, что все должно вот-вот закончиться.
Наконец собравшиеся стали подниматься. Распорядители встречи решительно оттеснили журналистов к двери в коридор, хотя те, как обычно (и даже больше, чем обычно!), вновь рвались к гонщикам, щелкали фотоаппаратами, поднимали над головами камеры, пытались еще что-то у кого-то спросить.
Красноволосая все-таки ухитрилась змеей пролезть под локтем охранника и подскочила к Даниэлю, когда тот, последним встав из-за стола, направился к двери в холл:
— Послушайте!.. — она почти коснулась его красиво выставленным бюстом. — Еще один вопрос: а почему ваша жена никогда не приходит на гонки? Ко всем гонщикам, когда они выигрывают, жены подходят, поздравляют, а к вам…
— Во-первых, — он сам удивился мягкости своего голоса, — не «никогда». Вы не все гонки смотрели. А во-вторых, мисс, у нас двое маленьких детей, и мне спокойнее, когда жена с ними, а не на гонках. Разве это не правильно?
— Да, — она вдруг смутилась. — Да, наверное. А вы не могли бы…
И тут он сломался:
— Простите! Я проехал за час двадцать минут триста семьдесят километров. Вы не пробовали? Нет? И не пробуйте! До свидания.
Голос чемпиона прозвучал почти умоляюще. И тотчас охранник подцепил девушку под локоть:
— Пресс-конференция закончена. За-кон-че-на! Что за люди…
Впрочем, в задержке было и преимущество: когда Даниэль вышел в просторный холл, там уже никого не осталось — журналисты уходили через коридор с другой стороны здания, а охрана, пресс-атташе, сотрудники офиса успели выйти на улицу, где было прохладнее.
— Дени! Дени, постой!
Он оглянулся. Невесть откуда взявшись, к нему подошел и встал в двух шагах Брэд. На его щеках пунцовыми пятнами проступила краска, губы странно подрагивали.
Даниэль молча, в упор смотрел на брата, думая в эту минуту, что он его ненавидит. Почему Брэд все это сделал? Почему? Почему?!
— Дени, я хочу тебе объяснить! Послушай! Я…
— Сволочь!
Кроваво-красное пятно на миг затмило глаза, и Даниэль ударил вслепую. Но попал. Его ладонь наотмашь смазала по лицу Брэндона, тот вскрикнул, отпрянул. И растерянно поднял руку, словно ждал нового удара. Однако старший брат резко отвернулся и почти бегом кинулся к стеклянным дверям, ведущим на балкон.
Ни тот ни другой не успели заметить короткой белой вспышки и услышать тихий щелчок.
* * *
Комиссар Тауэрс еще раз прокрутила пленку назад и опять запустила. Снова на экране понеслись две машины — сине-белая и оранжевая. Снова вторая вошла в невероятный поворот и за несколько секунд настигла первую. Снова гонка бок о бок, обгоны отставших на круг… куда там, наверное, на два. «Ронда» выскакивает вперед, но лишь на несколько мгновений, потом — опять связка, словно «ларосса» пытается и никак не может совершить обгон. Возможно, так оно и было, но отчего же Лоринг-старший так легко, почти играючи оторвался от Лоринга-младшего на второй половине последнего круга? Да еще шедший третьим «скид» тоже обошел «ронду», на миг переставшую повиноваться пилоту. Впрочем, это понятно: Олафсон не мог решиться атаковать, пока два болида шли рядом. Все как будто объяснимо, но куда девать первую атаку Даниэля Лоринга? На пресс-конференции, которую комиссар тоже внимательно просмотрела, Рыжий Король сказал, что, возможно, ошибся. Но разве могут быть такие ошибки у шестикратного чемпиона мира, Всадника номер один? А если вспомнить его недавнее признание в совершенно непонятной, недопустимой слабости… Признание, сделанное полиции в присутствии чуть не половины своей команды!
Она нахмурилась, пытаясь прогнать мысли, которые считала следствием самовнушения. И не смогла.
За плотно закрытой дверью кабинета сновали полицейские, кто-то громко орал в телефонную трубку, где-то далеко (скорее всего, в коридоре) рыдала женщина, взахлеб пытаясь что-то кому-то рассказать. Невесть отчего эти привычные звуки сейчас стали раздражать Айрин.
Подумав минуту, она развернула кресло к телефону. Продолжая смотреть на экран, набрала номер. Подождала. Надавила на рычаг, затем повторила набор. Тишина. Поморщившись, Айрин Тауэрс отвернулась было от телефона, но потом вновь взяла его, одновременно выключив, наконец, видиоплеер. На этот раз она набрала другие цифры. После пятого гудка в трубке послышался чуть хрипловатый голос эксперта Уоллеса:
— Да, комиссар!
— Разбудила? — ее голос звучал бы виновато, если б не выдавал нетерпения.
— Чуть-чуть. По-прежнему люблю дремать днем. Что у тебя?
Она в нескольких словах рассказала о заезде.
Трубка какое-то время молчала. Потом Уоллес глубоко вздохнул.
— Ты права, здесь многое не стыкуется.
— Вот и я о том же. Привезти тебе пленку? Может, посмотришь?
Эксперт усмехнулся.
— Не привози. Я видел.
Она, не удержавшись, ахнула:
— Видел? Ты?! Уолли, но ты же этого не смотришь!
— Не смотрел. Но ведь в данном случае это входит… вошло в мои обязанности эксперта. Так? Я смотрел от начала до конца и даже записал, так что час назад прокрутил еще раз.
— И как?
— Потрясающе! Таких скоростей, таких возможностей машин еще лет десять назад нельзя было представить. Это прямо космический рывок! И… Ты права: он гений, этот Лоринг!
Тауэрс чуть усмехнулась:
— С первого раза видно? Хотя в этом заезде — пожалуй! Но я же не о том, Уолли. Ведь действительно непонятно, что произошло. Хотя можно строить предположения.
— Что же ты предположила?
— Погоди!
Она резко встала из-за стола, с трубкой в руке шагнула к двери, распахнула ее:
— Инспектор Демпси! Для чего вам телефонный аппарат? Вы так орете, что и без телефона слышно на другом конце города. Я слышу только вас. Умерьте децибелы! И сходите кто-нибудь — узнайте, что там с женщиной: это же ненормально, когда человек плачет пятнадцать минут кряду!
В помещении стало тихо: комиссара Тауэрс боялись все (что не мешало всем без исключения испытывать к ней уважение, а многим — даже и любовь). По крайней мере, ее приказы выполнялись сразу и без обсуждений.
— Что я предположила? — она вернулась к своему столу, но не опустилась в кресло, а встала возле, крутя его ногой то в одну, то в другую сторону. — А что я могла предположить? Исходя из того, что произошло три дня назад, из признания Лоринга, можно подумать, будто он собирался таким эффектным способом покончить с собой. Но в последний момент передумал и ухитрился выскочить из «шпильки» и при этом не долбануться об ту проклятую скалу. Но вот для чего обгон по внешней траектории? Ведь тоже — почти самоубийство.
На другом конце провода послышался смешок, затем Уоллес слегка закашлялся.
— Кх! Хм! Айрин, ты в это веришь?
— Во что?
— В то, что Дважды Золотой всадник «Фортуны», «великий Лорни», пытался покончить с собой?
Она колебалась пару мгновений.
— Не верю.
— Правильно. Тем более что перегрузка при скоростном развороте на «шпильке» тяжела, опасна, но вряд ли смертельна. А если бы болид вынесло из поворота, что и должно было случиться, но не случилось? Так вот: в этом случае машина въехала бы в гравий и при самом худшем варианте раздолбалась о барьер. Что тоже грозит увечьем, но едва ли — гибелью. Все это Лоринг отлично знает. Ну, хорошо. А в то, что он сам повредил свой болид, чтобы избежать явного проигрыша, ты веришь?
— Нет.
Уоллес вновь засмеялся.
— Вот-вот!
— Что «вот-вот»? — разозлилась она. — Что «вот-вот», Уолли? Три дня назад мне казалось, что я разобралась в происшедшем. И признание Лоринга только подтверждало мою версию. Но в эту версию никак не лезет попытка самоубийства. В которую — ты прав — невозможно поверить!
— Очень даже возможно, — эксперт откашлялся и теперь говорил без хрипотцы, своим обычным, немного резким голосом. — Очень даже возможно, Айрин. Лоринг действительно пытался покончить с собой.
— Но ты же говорил… — она опешила.
— Говорил. Но говорил о Рыжем Короле. Такой, как он, не струсит перед заездом, не испортит машину, чтобы проиграть как бы не по своей вине, не впадет в панику, страшась шумного скандала и суда. А если и запаникует, все равно не примет настолько бабьего решения. Человек, способный на такую слабость, не выиграет «Фортуну». Ну, пару заездов, может быть. Но не всю битву. А он выиграл ее уже шесть раз, чего никто никогда не делал и еще лет сорок никто не сделает. Ты хотя бы представляешь себе жизненный потенциал такого парня, Айрин?
— Отлично представляю. Но если ты при этом говоришь, что все-таки Лоринг пытался покончить с собой, то выходит, имеешь в виду другого Лоринга?
— Само собой. Я совершенно ясно это видел. На таран скалы шел Брэндон.
— Придурок! — выдохнула Айрин.
Эксперт опять засмеялся:
— Я тебе немножко распутал карты?
— Отчасти, Уолли. А в чем-то они, возможно, запутались еще больше. Ты видел заключение химической экспертизы?
— Видел. Согласен с ним полностью. Впрочем, я и так это знал. Тебя оно сильно смущает?
— Смущает, а то как же! Придется искать черную кошку в темной комнате. Другое дело — что она наверняка там. И чего-то еще я не могу уловить. Чего-то, связанного с видеозаписью.
Уоллес не понял или сделал вид, что не понимает:
— С какой еще видеозаписью?
— Да с кассетой видеонаблюдения. Там мало что можно разобрать — и в холле, и в коридоре перед боксами «Лароссы» было полутемно. Но у меня ощущение, будто есть какая-то деталь, которую я упускаю. Важная деталь.
— Прокрути запись еще. Это уже не заезд, в этих вещах все по твоей части.
Она рассердилась:
— Спасибо. Крутила уже раз шесть. Понимаю: что-то не стыкуется. И не могу сообразить — что же именно!
В трубке какое-то время было тихо. Потом эксперт произнес:
— Попробуй еще раз поговорить с Лорингом. Со старшим, разумеется.
— Разумный совет. За пять минут до того, как позвонить тебе, я как раз ему и звонила. Но его телефон молчит.
— А мобильный? Или он тебе не дал номера?
— Мне? Дал, конечно. Но и мобильный не отзывается.
— Ну, тогда все ясно! — воскликнул Уоллес. — Лорни остался в Килбурне и гоняет сейчас по трассе. Так сказать, снимает напряжение.
Айрин шумно выдохнула:
— После такого заезда — еще гонять по трассе? Да он железный, что ли?
— Не думаю. Железо шестикратных перегрузок не выдерживает. Поверь, Айрин: он там. И если хочешь его расколоть, поезжай туда сейчас. Парень очень умен и очень непрост, и если ты дашь ему время прийти в себя после сегодняшней встряски, он закроется наглухо.
— Поняла. Сейчас половина седьмого. Учитывая возможные пробки, к восьми буду в Килбурне. А он еще не уедет?
— Уверен: не уедет.
— Верю. Ладно, спасибо, Уолли. Пока.
* * *
Эксперт оказался прав. Айрин пришлось еще минут пятнадцать стоять возле ограждения пит-лейна, вызывая сердитые взгляды и шипение охраны, пока оранжевый болид Лоринга не вкатил под козырек боксов. Комиссар, правда, спрашивала у охранников, нельзя ли связаться с гонщиком по рации и сообщить, что его ждут. Но ответ, как она и ожидала, был отрицательный:
— Мы же только дежурные. И передатчиков у нас нет. Да Лорни и не включил, верно, передатчик в шлеме: кроме нас с ним, тут уже не осталось никого. А руками ему махать бессмысленно: на такой скорости он не увидит. Разве что махнуть красным флагом, но флаги — только у комиссаров, нам их не выдают.
Когда машина развернулась во внешнем боксе и встала, Айрин, не спрашивая разрешения, перескочила барьер ограждения и подошла к болиду.
— Привет, комиссар! — Даниэль поднял забрало шлема и, аккуратно вытащив руль, вынырнул из машины. — Кажется, правду говорят, что вас все боятся? Впервые вижу, чтобы наши охранники позволили кому бы то ни было подойти к боксам, да еще забраться за барьер!
— Лорни, но что же было делать? — крикнул, оправдываясь, один из дежурных. — Что верно, то верно: эта дамочка и застрелит — все говорят…
Айрин засмеялась:
— Какие обо мне ходят легенды! Неужто это болтают именно те, кого я застрелила? Лоринг, мне бы надо с вами еще разок поговорить. Вы как — в состоянии?
Даниэль снял шлем, стащил подшлемник и провел ладонью по влажным от пота волосам.
— Если вы о самочувствии, то я в отличной форме. Но сперва — в душ. Можете меня подождать в холле. Или… Эй, на что это вы так смотрите?
Взгляд Айрин, казалось, прирос к гонщику, но она смотрела не в его лицо, все еще бледное, однако уже не такое изнуренное, как утром. Глаза комиссара опустились ниже и скользнули по плечу Даниэля.
— Послушайте… Вы сегодня были в этом комбинезоне?
Даниэль поднял брови:
— На заезде-то? Нет: это — вчерашний, тот, что с квалификации. На заезд я всегда надеваю новый. Привожу их по три комплекта к каждому Гран-при. Утренний был внутри мокрый, как мочалка. Как бы я его надел? А что?
— Все три комбинезона у вас одинаковые? — быстро спросила комиссар Тауэрс. — Совершенно одинаковые? Да?
— Конечно, — гонщик не понимал, к чему она клонит.
— И вот эти эмблемы — тоже одинаковые на всех комбинезонах? Скажем, «Филипп Моррис»?
Даниэль нахмурился:
— Да реклама-то какое имеет отношение к вашему расследованию, комиссар? Эти сигареты мы уже несколько лет рекламируем. На болидах ведь написано то же самое.
— А вот это?
Айрин вдруг резко взяла Даниэля за локоть, большим пальцем прижав белый прямоугольник, нашитый на левый рукав комбинезона выше локтя.
— Это? «Ланком». Реклама французской парфюмерии. В этом году «Ларосса» подписала с ними договор.
— Значит, в прошлом году на ваших комбинезонах такой надписи не было?
Молодой человек перехватил взгляд Тауэрс, и на его щеках мгновенно выступил румянец. Однако так же быстро угас.
— Слушайте, я ни о чем не буду говорить, пока не вымоюсь и не переоденусь. Разве что вы пришли меня арестовать. Но в этом случае я вообще буду отвечать только при моем адвокате. А его придется вызывать из Дюссельдорфа.
«Уолли прав! — подумала Айрин. — Этот закроется наглухо. Ну ничего, ничего! Все равно я тебя поймала!»
— Лоринг, я не могу вас арестовать, — возразила она. — Вас совершенно не за что арестовывать. Идите, мойтесь на здоровье, я подожду. Но поговорить нам нужно.
Потом ей пришло в голову, что Даниэль решил показать характер и уехал: уже минут двадцать она сидела в холле, листая красочные технические журналы, а его все не было. Но вот на узкой ажурной лесенке, ведущей в раздевалки гонщиков, послышались шаги. Лоринг в коричневых джинсах и серой навыпуск рубашке, с аккуратно причесанными мокрыми волосами, спустился в холл и подошел к комиссару.
— Ну что? — в его голосе не было никакого вызова, только усталость. — Сегодня — вечер после заезда. Единственный, когда я могу позволить себе пару коктейлей. Не составите компанию?
Она встала:
— Пожалуй!
Бар в Килбурне был всего один. (Две скромные пивные и уличное кафе, само собою, в счет не шли). Комфортабельное питейное заведение соорудили непосредственно при гоночном городке. Поскольку «Ларосса» предоставляла свою трассу не только для состязаний в классах «Фортуна», «Фортуна-литтл» и «Фортуна-миттель», но и для соревнований обычных гоночных машин, и для юниорских первенств, то городок (а стало быть, и бар) бывали посещаемы достаточно часто. В дни, когда соревнований не проходило, сюда — понятное дело — приходили лишь редкие завсегдатаи из местных, и карта вин заодно с меню дешевела будто по волшебству. Но в гоночные дни, до вечера и даже до ночи, покуда хотя бы кто-то из съехавшихся в Килбурн болельщиков еще мог оставаться здесь и соблазниться мерцающей вывеской бара, — вино, виски, ром, пиво, коктейли, всевозможные закуски, от самых простых до самых изысканных, — все это предлагалось по суперстоличным ценам. А когда не просто гонки, но именно ее величество «Фортуна» собирала в маленький Килбурн сто пятьдесят тысяч зрителей, цены взвивались до космических высот, и это никого не удивляло. В такие дни местные жители даже не подходили к бару (тем более что им было некогда. Мало кто из аборигенов не промышлял при «Фортуне»: кто продавал сувениры, кто — цветные фотографии гонщиков, иногда — с лихо подделанными автографами. Иные специально к заездам выращивали побольше цветов: всяко раскупят — не для кумиров-пилотов, так для своих дам!).
В восемь часов вечера бар оказался пуст. Просторное помещение, выполненное в современном стиле, тем не менее не раздражало безвкусицей. Столики на двоих и на троих, с углублениями посредине, и в этих углублениях — мерцающие зеленоватые лампочки. Столешницы из настоящего мрамора, хотя и прихотливой, не классической формы; стулья из бамбука, с сиденьями под крокодиловую кожу. Пол — матовое зеркало. С высоченного потолка свисают сплетения не то змей, не то лиан, и по ним волнами переливается пульсирующий свет. Живые пальмы в кадках, умело имитирующих куски гигантского бамбука, на фоне огромной стеклянной стены, за которой — настоящий закат над настоящим зеленым, уютным городком. Конечно, роскошная барная стойка, и там — упругий мускулистый бармен лет сорока. (Разве в спортивном баре смотрелся бы другой?) Даже музыка звучала не оглушающе-муторно-наглая, как везде, но красивая.
Даниэль был здесь своим. Вышибала, дремавший на высоком стуле возле дверей, приоткрыл глаза и приветствовал Лорни взмахом фирменной бейсболки (не фуражки, разумеется!). Бармен заулыбался и приосанился.
Лоринг остановился подле столика, стоявшего у самого окна — если только гигантскую стеклянную стену можно было назвать окном. Даниэль по всем правилам отодвинул стул и подождал, пока сядет его спутница. После чего уселся сам, небрежно вытянув ноги в стоптанных летних туфлях. Бармен возник около спустя полминуты.
— Лорни, это было запредельно! Поздравляю! Сегодня, как я понимаю, ты будешь пить не сок со льдом, не кофе и не молочный коктейль. Что в этот раз?
— Спасибо, Лео. «Черный жемчуг».
— О`кей! А даме?
— То же самое. Вы ведь доверяете моему выбору? — взгляд, обращенный к Айрин, был почти насмешлив. Откуда, в самом деле, комиссару полиции знать, какими коктейлями можно потешить свое воображение в таком баре?
— Вполне доверяю, — кивнула она. — Правда, когда я была здесь в последний раз, то пила «Сарабанду». Но разнообразие не помешает.
— «Сарабанду» теперь почти никто не умеет приготовлять! — бармен засиял улыбкой. — Это роскошный старый рецепт. Я, правда, умею. Так что если надумаете повторить…
— Возможно, — Лоринг даже не показал удивления. — Но для меня это чересчур крепко. Два «жемчуга» и сливки с шоколадом для дамы. Любите? — снова быстрый взгляд и чуть заметная усмешка.
— Очень.
Пока бармен виртуозно смешивал коктейли, откуда-то сбоку к столику подкатил крепыш лет тридцати, белобрысый и светлоглазый, в той же форменной одежде и бейсболке вышибалы.
— Привет, Даниэль! Поздравляю! Но такого я еще не видел! Для чего ты так всех напугал, а?
Это было сказано по-немецки, и Лоринг ответил на том же языке:
— Привет, Хайни. Нужно ведь разнообразие. Не то все газеты, и в первую очередь наши, наперебой пишут, что я начинаю жутко всем надоедать. Выигрываю и выигрываю. А когда не выигрываю, то начинаю толкаться и таранить других.
— Ага! — ухмыльнулся Хайни. — Лопаются от злости. Слушай, а ты давно не приходил сюда с женщиной. Отменная телка! Только, по-моему, она старше тебя.
Комиссар Тауэрс не повела и бровью, но Рыжий Король нахмурился:
— Хайни, я вроде бы никогда не нуждался в консультациях по части женщин. А если серьезно, то это — комиссар полиции из Лондона, и ты отлично понимаешь, по какому поводу она здесь.
— Здесь я, чтобы выпить, — спокойно возразила Айрин.
Загорелый крепыш испуганно попятился, а Даниэль залился краской от ушей до ворота рубашки.
— Тьфу ты, дьявол! Вы говорите по-немецки?
Она покачала головой. (Ого, а он и вправду застенчивый! Вот так сюрприз! Журналисты тоже бывают наблюдательны!)
— Не говорю. Но понимаю неплохо. Я учила немецкий в школе.
— Простите, ради Бога! Ну что ты за идиот! — это относилось уже к Хайни. — Вали-ка отсюда!
— Он не обидел меня. Скорее — польстил, — заметила Айрин, рассматривая на свет напиток, который в это время поставил перед нею бармен. — Тем более что я не просто старше вас, Лоринг, а старше на шестнадцать лет.
— Неправда! Лет на семь, не больше. Мне тридцать пять.
— Знаю. А мне — пятьдесят один. Простая арифметика. Какой красивый коктейль!
В высоком, тонкого стекла, стакане густо переливалось темное облако, действительно почти черного цвета. На дне сквозь эту мерцающую мглу просвечивало несколько черных виноградин. Комиссар поднесла к губам соломинку:
— Ого!
— Нравится? — досадуя на себя и пытаясь побороть смущение, спросил Лоринг.
— Отличная штука. Под такую и вправду не хочется задавать дурацкие вопросы. Но не зря же я сюда ехала!
— Значит, задавайте.
* * *
Даниэль вытащил соломинку и тянул коктейль прямо из стакана, явно для того, чтобы опустить голову и не смотреть комиссару в глаза. Айрин оценила эту уловку.
— Лоринг, я уверена — вы поняли, для чего я спросила вас про рекламу «Ланкома». А значит — не будете притворяться.
— Не буду.
— И врать, что на некоторых из ваших комбинезонов этой рекламы нет, тоже не будете.
— Не буду. Это ничего не стоит проверить.
— Правильно. А я-то ломала голову, что меня смущает в видеозаписи, сделанной камерой наблюдения! Послушайте, а откуда у вашего брата вообще комбинезон «Лароссы»? Вы ему дали?
Даниэль глотнул из стакана и вновь окунул туда соломинку.
— Пару лет назад Брэндон выиграл заезд. В Ницце. Я пришел вторым. Брэд был совершенно счастлив. На подиуме он залил меня шампанским с головы до ног. Потом погладил рукав моего комбинезона и сказал: «Для меня он счастливый. В нем ты мне проиграл!» Ну, я и ответил: «Хочешь, подарю?» Посмеялся. А он, представьте, пришел потом в мою раздевалку: «Обещал комбинезон — давай!» Конечно, я отдал. Но это было два года назад, и смешно связывать то событие с нынешним взрывом и гибелью Джанни.
— Да, — согласилась Айрин, — смешно. Думаю, он потом надевал вашу форму, садился за руль и представлял, что он — это вы. Что он — победитель, Золотой всадник, король «Фортуны». А когда вы поняли, что ваш болид покалечил именно Брэндон?
Лорни поставил стакан на стол и, внезапно наклонившись, посмотрел в лицо комиссару. В спокойных глазах темной волной вырастала злость. Казалось, он готов сорваться. Однако его голос прозвучал ровно:
— Послушайте, комиссар Тауэрс! Я рассказал вам, как к Брэду попал комбинезон, в котором его засекла камера наблюдения. Это доказывает, что мой брат был в нашей конюшне. Но совершенно не доказывает, что он ковырялся в моем болиде! Даже — что подходил к нему. В любом случае, это не доказательство для суда.
Айрин засмеялась:
— Продолжаете настаивать на том, что вы сами это сделали? Тогда почему Брэндон сегодня пытался покончить с собой?
— Вы с ума сошли!
Даниэль дернулся, собираясь вскочить, и только громадным усилием воли удержал себя на стуле. Его выразительные губы искривились, пальцы так стиснули стакан, что стекляшку спасло лишь ее утолщенное донышко. Комиссар ждала окончания вспышки и, когда Лоринг перевел дыхание, тихо сказала:
— Если хотите поспорить со мной, давайте завтра же посмотрим запись заезда.
— Все видели его! — голос Даниэля угрожающе дрогнул. — Некоторые думали, что я спятил, иные — что работаю на публику, рискуя разбиться в лепешку. Но даже Грэм Гастингс, наш технический директор, «дирижер гонки», не догадался, что произошло на самом деле! Это мог увидеть и понять только профессиональный гонщик, да и то не всякий. Кто вам сказал?
— Наш эксперт, мистер Уоллес. Он отлично чувствует такие вещи. Не злитесь, Лоринг! Я знаю, что болид испортил ваш брат. И могу это доказать.
— Не докажете. Это сделал я.
Айрин снова глотнула «Черного жемчуга» и улыбнулась:
— Ваш механик Дэйв Клейн узнал Брэндона на той злополучной кассете видеонаблюдения. Он — единственный, кто понял, что это были не вы. Потому что не верил в саму возможность вашей виновности. Доносчиком Клейн не стал, в полицию не заявил, но позвонил вашему брату и потребовал, чтобы тот сам во всем сознался. А в противном случае грозил разоблачением.
— Откуда вы это знаете? — глаза Лоринга сузились. — Телефонное прослушивание? А разрешение на него вы получили? Ничего вам не доказать, комиссар!
Она продолжала улыбаться:
— Брэд потерял голову от страха перед судом. А вы? Вы не боитесь суда?
Лорни ответил ехидным смешком:
— Я-то? Меня не дадут в обиду! Фан-клуб поставит на уши всех болельщиков, а у меня их десятки миллионов.
— То-то они очень защитили вас три месяца назад от оголтелой газетной травли! — почти зло бросила Айрин. — Вас, «великий Лорни», простите, смешивали с дерьмом, а вступиться оказалось некому.
— Сравнили! Газетные нападки — банальная вещь, никто уже давно не реагирует на это. Другое дело — обвинение в убийстве, хотя бы и непреднамеренном. Фанаты взбудоражат общественность, а мои адвокаты сумеют убедить суд. Только лишняя реклама будет. Вы же прекрасно понимаете, что до тюрьмы дело не дойдет.
— Понимаю, — она все сильнее хмурилась, крутя стакан в ладонях, будто стараясь согреть прохладную ароматную жидкость. — Но ведь и Брэндону тюрьма вряд ли грозила бы. И усугубляет его вину лишь то, что он пробрался в чужие боксы, но тут опять же нужна только пылкая речь хорошего адвоката.
Даниэль открыл рот, собираясь ответить новой резкой фразой, но передумал. Мгновение помедлив, он вдруг взял руку комиссара и сжал в своей упругой ладони. Широко раскрытые глаза смотрели в лицо Айрин почти умоляюще:
— Да как же вы не понимаете? Нас нельзя сравнивать. Моя карьера — на самой вершине и, если честно, подходит к концу. Ну, года два, ну, три — и придется уходить. До сорока теперь не ездят, а если пытаются ездить, то начинают проигрывать. Нервы-то стираются, как резина на колесах! У меня уже есть больше, чем все. А Брэндон бьется за признание, за славу. Да, он тоже опытный гонщик, у него есть имя. Но это — мое имя! А ему нужно завоевать свое. Он талантлив. Что вы так смотрите? Не верите? Правда — талантлив! Обвинение в убийстве, скандал, суд — все это для него означает конец карьеры. «Ронда» не встанет на его защиту, они просто разорвут контракт. И тогда — падение с высоты, забвение, конец. Прошу вас: пожалуйста, не делайте этого — не топите Брэда! Я виноват. Честное слово, я!
Айрин смотрела в лицо Золотого всадника и с удивлением думала, что не поверила бы никому другому, услыхав такую пылкую речь, но этому человеку почему-то верит. Хотя, скорее всего, слова Лоринга одновременно и искренни, и лукавы… Он честно говорит о своем преимуществе над Брэндоном: да, его карьера, пожалуй не рухнет, угоди он под суд. А у его брата положение в команде и в самой системе «Фортуны» шаткое. Но, с другой стороны, смятение и мольба в голосе Даниэля — вероятно, напускные. Не может он быть таким уж пылким! Когда нужно, он хладнокровен, как танк. Просто использует свое обаяние, силу которого отлично знает. А что? Пожилая женщина есть пожилая женщина, будь она сто раз комиссар полиции. Женщинам на закате лет всегда до боли сердечной нравятся молодые отважные мужчины.
«Интересно: как далеко способен зайти Лоринг в использовании этого оружия? — подумала Айрин. — Если очень далеко, то такая жертва была бы покруче сегодняшнего смертельного риска на трассе!»
Она едва не засмеялась вслух. И не удержалась от вопроса:
— Вы что же — подкупить меня пытаетесь, мистер Лоринг?
Он ответил не задумываясь:
— Попытался бы, но я же не полный идиот! Вижу, что вы не возьмете денег. Вы их в принципе не берете. В этом плане с мужчиной было бы проще: тот всегда соизмеряет принципы со смыслом. Какой смысл ради буквы закона гробить в общем-то невиновного парня? И если комиссар-мужчина не продаст свои принципы за миллион, то за десять миллионов — уж точно!
— А вы бы дали десять миллионов?
— Дал бы. Надеюсь, у вас в кармане нет диктофона?
— Есть, но он выключен. Как обидно, что я не мужчина! — она, наконец, рассмеялась и осторожно отняла у него свою руку. — Не надо, Даниэль! (Господи! С чего это вдруг по имени?) Никакого суда не будет. Ни над вами, ни над Брэндоном. У меня в кармане не только диктофон, но и результат химической экспертизы. Болид не мог взорваться от смеси бензина с парами этого вашего нового машинного масла. Так что к смерти механика привела вовсе не выходка вашего брата. Не дырка в баке.
Только на миг глаза гонщика расширились от изумления и, кажется, от радости. Потом в них блеснула ярость.
— Да?! А тогда какого дьявола вы столько времени тянули из меня жилы? Для чего вам было знать об этом комбинезоне и все прочее? Поиздеваться захотелось?!
Теперь он уже не притворялся. Все чудовищное напряжение этого жуткого дня, весь пережитый страх, тревога, сомнение — все прорвалось наружу в этой вспышке гнева.
Комиссар покачала головой:
— Ответ экспертизы ничего не прояснил, только запутал. Я знаю, отчего машина не взорвалась. Но отчего она взорвалась — не знаю. А должна знать. Равно, как должна знать, кто хотел и, возможно, сейчас хочет убить вас, Лоринг.
Рыжий Король сразу сник. Глотнув коктейля, поперхнулся, кашлянул.
— Это не Брэд, — сказал он хрипло. — Кто угодно, но не он!
— Вот-вот! Кто угодно! А случай в Лос-Анджелесе с этим коллективным судилищем на виду у прессы доказывает, что оказаться этим «кем-то» может, увы, любой из гонщиков, например. Они уже озверели от вашей непобедимости. Кстати: когда они устроили это позорное голосование в духе китайских коммунистов, как проголосовал ваш брат? Тоже против вас? Не отвечайте: я знаю, что все были против. А я-то уважала всадников «Фортуны»!
Даниэль резко выпрямился на стуле и непроизвольно, как чаще всего делал, волнуясь и стараясь скрыть волнение, скрестил руки на груди. (Какой идиот и когда вздумал утверждать, что это — поза высокомерия?)
— Послушайте, комиссар! — он говорил уже другим голосом, насмешливо и впервые с небольшим акцентом, которого раньше не было заметно. — Вы влезли в мир, которого не знаете и о котором не имеете права судить. Мир спорта вообще достаточно жесток. По крайней мере — в наше время, когда все завязано на огромных деньгах и на огромных амбициях. А сообщество под названием «Фортуна» вобрало в сконцентрированном виде все, чем живет, дышит, грешит, чем питается и чем испражняется современный спорт! Здесь не просто деньги! Здесь ТАКИЕ деньги, каких вы не сможете и представить. Даже и я не смогу: мои пятьдесят миллионов евро в год — просто фантики на фоне того, что получают концерны и компании, которые продают нас. Не просто зрелище гонки, в которой любой пилот может погибнуть или изувечиться. Но еще и состязание лучших умов, конструкторских гениев, ювелирного мастерства рабочих. Здесь покупаются и продаются самые великие надежды, самое бешеное честолюбие. И все, кто завязан в этот клубок, становятся частью организма «Фортуны». А каждый гонщик живет мечтой о Гран-при: подиум становится ловушкой, для некоторых — манией! Потому что жить в этом, рисковать, выкладываться каждым нервом, всеми силами, и не надеяться стать чемпионом — невозможно. Это прекрасная мечта, но это же — и дьявольское искушение. Мы тут все не ангелы и все в общем-то одинаковые. А вы решили, кажется, что я лучше? Я езжу чуть лучше, да. А внутри — такой же, как все. Может — и хуже, чем все, потому что, действительно, иногда зарываюсь. И другие это видят. Нравится вам или нет, мы такие! Добро пожаловать в наш мир, если хотите!
Он умолк, снова отпил коктейля и вдруг смешался:
— Тьфу! Напился я сегодня, что ли? Что это я несу?
Айрин одним глотком опустошила свой стакан почти до дна и медленно придвинула к себе креманку со сливками и шоколадом.
— Интересно все это, — тихо сказала она. — Очень интересно.
Даниэль скользнул по ее лицу быстрым взглядом:
— Вам, правда, интересно? А мне казалось — нормальных людей все это должно раздражать. Как-то даже слышал от одного неглупого человека: «И что ребята выпендриваются? Получать десятки миллионов и еще из-за чего-то там переживать!»
— За эти миллионы вы рискуете жизнью, — возразила Айрин.
— В таком случае позвольте уж спросить: за сколько рискуете жизнью вы? И не три раза за две недели, а ежедневно? А, комиссар?
Она хотела, но успела ему ответить. Длинная тень упала между ними на мраморный столик, и женщина быстро повернула голову. В двух шагах, нагловато улыбаясь, стоял юноша лет восемнадцати в ладном джинсовом костюме. Его взгляд лениво скользнул по лицу Айрин и остановился на ее груди.
— Главное в бабе — это сиськи! — изрек он и улыбнулся еще шире.
 | Ирина Измайлова. Всадники "Фортуны" |