Сто лет назад убийство наследника австро-венгерского престола молодым сербским фанатиком спровоцировало Первую мировую войну. Что происходило в европейских столицах после известия о теракте в Сараево? Реконструируем смертельную спираль угроз и обещаний, захлестнувшую континент.
Воскресное утро, 28 июня 1914 года, Сараево. Над лабиринтом улочек с мечетями и минаретами — безоблачное небо. Город празднично украшен, повсюду видны флаги, гирлянды и портреты высокого гостя: в столице Боснии и Герцеговины все готово к визиту будущего кайзера Австро-Венгрии, эрцгерцога Франца Фердинанда.
Церемония специально запланирована на воскресенье, чтобы как можно больше жителей некогда турецкой провинции могли поприветствовать гостя. Франц Фердинанд может стать кайзером Австро-Венгрии в любой момент, заменив 85-летнего императора Франца Иосифа, правящего империей уже более полувека.
У 50-летнего племянника кайзера уже готов план действий на случай передачи ему власти. Он хочет «реструктурировать» многонациональное государство и превратить сегодняшнее австро-венгерское двоевластье в «триаду» — с помощью присоединения южно-славянских народов. Своего рода «Югославия» под властью Габсбургов должна стабилизировать монархию.
Эти планы не добавляют будущему императору популярности. Австрийский престол свалился на него случайно, после самоубийства кронпринца Рудольфа. Племянник императора Франц Фердинанд шел следующим в династическом порядке: закрытый и надменный человек, который к тому же еще и женился на богемской графине, статус которой не соответствовал правилам дома Габсбургов. Чтобы получить согласие кайзера на престолонаследие, Францу Фердинанду пришлось отказаться от всех династических прав своих будущих потомков. Больше того, его супруге Софии запрещено появляться рядом с ним во время публичных выступлений и приемов.
Франц Фердинанд, любящий муж, берет Софию с собой в Сараево. Визит запланирован на символическую для них дату — именно 28 июня Франц Фердинанд отказался от престолонаследия своих потомков, чтобы вступить в брак.
Он приготовил Софии особенный подарок: она будет сидеть рядом с ним в машине во время проезда по городу. Хотя бы здесь, в Боснии, люди увидят будущего кайзера рядом с женой.
Для обоих это путешествие станет последним.
Австро-Венгрия оккупировала Боснию и Герцеговину в 1878 году, а в 1908-м — аннексировала. Прошло шесть лет, но напряженность в стране не ослабла: хотя мусульмане-боснийцы и католики-хорваты примирились с новыми властями, самая большая этническая группа — боснийские сербы — стремится к воссоединению с «исторической родиной», Сербским королевством. Идея сама по себе не оригинальна: в Европе эпоха национальных государств. Но для венских правителей она равносильна государственной измене.
В свою очередь власти Сербии подогревают сепаратизм боснийских сербов, и это ведет к постоянной напряженности в отношениях с Австро-Венгрией. Еще в 1911 году в Сербии была основана тайная националистическая организация «Черная рука». Другое ее название — «Единство или смерть», а цель — объединение всех южных славян — сербов, боснийцев, хорватов и словенцев — под сербским управлением.
Будущий австрийский император Франц Фердинанд становится ее главной мишенью — ведь он стремится к автономии южных славян под крышей австрийской монархии. Его визит в Сараево — уникальный шанс для националистов: о приезде наследника было объявлено за несколько месяцев, программа известна заранее. Достаточно времени, чтобы спланировать покушение.
Эскадрон смерти состоит из семерых юношей: шестерых боснийских сербов и одного боснийского мусульманина; самым молодым — по 17 лет. Трое из них, среди которых Гаврило Принцип и Неделько Чабринович (обоим 19), обучались стрельбе под руководством «Черной руки» в Белграде. Перед отъездом в Сараево они получили револьверы и гранаты, а также цианистый калий, чтобы не сдаваться живыми. Сербские пограничники помогли перейти на оккупированную Австро-Венгрией территорию. До сих пор неизвестно, до какой степени во всей этой операции был задействован сербский правительственный аппарат. Известно, что высокопоставленные члены правительства были в курсе готовящегося покушения цак минимум на уровне слухов.
В начале июня сербские террористы прибыли в Сараево и завербовали четырех сообщников.
Утром 28 июня 1914 года они распределяются вдоль маршрута кортежа и смешиваются с толпой на набережной реки Миляцка. Для сербов это символическая дата — Видов день, национальный праздник, во время которого вспоминают поражение от турок в 1389 году на Косовом поле.
В этот святой для сербов день их заклятый враг едет по Сараево в открытой машине. На нем генеральская форма, рядом с ним супруга — вся в белом. И почти никакой охраны.
Кортеж выезжает на «аллею бомбистов», как две недели спустя напишет немецкий посол в Лондоне. Автомобиль следует мимо первых двух заговорщиков, но ничего не происходит. Наверное, в последний момент их покинула смелость. Наконец, гимназист Неделько Чабринович бросает в машину гранату. Та скатывается на мостовую, взрывается, ранит нескольких человек. На улице паника. Террориста хватают, он проглатывает цианистый калий, но тот не действует, его лишь тошнит.
Один из офицеров ранен в затылок, его отправляют в больницу. Франц Фердинанд приказывает ехать на большой скорости в городскую ратушу. Именно там запланирован прием от имени бургомистра. Эрцгерцог с трудом сохраняет самообладание. После встречи с градоначальником он хочет изменить маршрут и посетить в больнице раненого офицера.
Но его водитель ничего не знает об этом. Как и было запланировано, он сворачивает с набережной на узкую улицу, ведущую в центр города. Сидящий рядом с ним губернатор приказывает ему разворачиваться. На секунду машина останавливается.
В это мгновение решается судьба Австро-Венгрии.
Машина останавливается в трех метрах от Гаврило Принципа. Тот достает револьвер, дважды стреляет — и ранит эрцгерцога в шею, а его жену — в живот.
Толпа хватает убийцу. Машина мчится к резиденции губернатора. Франц Фердинанд теряет сознание, изо рта течет кровь. София при смерти. Врачи бессильны. Супруги умирают практически одновременно.
На часах 11:45. По городу расползается ужас.
Из Сараево в европейские столицы разлетаются срочные телеграммы, вырывая правительства из воскресного сна.
Спустя пять недель европейские державы схлестнутся в войне, которая опустошит континент.
Потом поколения историков будут ломать голову над вопросом: как Европа умудрилась свалиться в это безумие? И не смогут найти подходящего ответа. Потому что главной причиной катастрофы континентального масштаба было отключение рассудка.
Европейская политическая конъюнктура начала двадцатого века — хрупкая система альянсов. С одной стороны Великобритания, Франция и Россия, три державы Антанты, а с другой — Германия, Австро-Венгрия и Италия («Тройственный союз»).
Германия и Австро-Венгрия скреплены союзными договорами. Еще в марте 1909 года германский рейхсканцлер князь Бернгард фон Бюлов объявил: Германия всегда будет поддерживать монархию Габсбургов.
Но дилетантская и неуклюжая политика германского кайзера Вильгельма II изолировала страну. Нехватку уважения она пыталась компенсировать тактикой сильной руки. «Мы не потерпим, чтобы какая-либо иностранная держава, чтобы какой-нибудь чужеземный Юпитер сказал нам: «Что делать? Мир уже поделен!»... Мы имеем интересы во всех частях света... — объявил Бюлов еще в 1899 году. — В наступающем столетии немецкий народ будет или молотом, или наковальней».
Германия чувствует себя в изоляции, воспринимает это как заговор европейских держав. Идея прорвать кольцо станет для кайзера Вильгельма II и его правительства основополагающей.
Но у соседей высокие ставки в большом политическом покере. Франция мечтает вернуть себе регион Эльзас-Лотарингия, утраченный в войну 1870—1871-х.
Россия желает восстановить статус великой державы после позорного поражения в Русско-японской войне 1905 года. А также противопоставить что-то австрийской политике на Балканах.
Австро-Венгрия хочет подавить Сербию и ограничить русское влияние в регионе. Великобритания — предотвратить доминирование одной-единственной державы.
В результате летом 1914 года ситуация в Европе напоминает игру в бирюльки — хаотично набросанные палочки удерживают хрупкое равновесие. Достаточно потянуть в одном месте — и все рухнет.
Сербия становится роковой палочкой.
Но этой войны никогда бы не было, если бы политическая элита континента подсознательно не готовилась к ней: в умах царили страсть к апокалипсису, декадентство, пресыщение миром и осознание бесперспективности бытия. Все это вело к разрушению традиционных форм в искусстве, живописи, музыке и литературе. Весь континент только и говорил о том, что война «неизбежна».
Позднее победители повесят всю вину на Германию. А сами немцы будут видеть себя жертвами войны, навязанной извне. И то, и другое — ерунда. Ни одну из европейских великих держав нельзя признать виновной. Разнились лишь степени педантизма, глупости и надменности.
Австралийский историк Кристофер Кларк в своей недавно опубликованной книге «Лунатики — как Европа скатилась в Первую мировую войну» пишет, что пороховую бочку подожгли сербские националисты — при поддержке Франции и России. Он считает, что власти Сербии были в курсе планируемого покушения на Франца Фердинанда.
Однако Кларк игнорирует роль агрессивной политики Германии — кайзера Вильгельма II и его военных, подталкивающих Австро-Венгрию к войне. Наверное, ближе всего к правде — самокритичный анализ, ставший популярным в Германии после Второй мировой. Его автор, историк Фриц Фишер, считает: «Решающую часть ответственности за развязывание войны несет немецкое командование».
Новость об убийстве в Сараево австрийского наследника застигает Вильгельма II на борту его яхты в Северном море. Кайзера трясет от ярости, ведь Франц Фердинанд был его другом. Он хочет мести. А ведь всего два года назад он предостерегал: «Германия должна будет сразиться с тремя сильнейшими государствами за свое существование. В этой войне на карту будет поставлено все. Усилия же Вены и Берлина должны быть направлены на то, чтобы из-за конфликта с Сербией этого ни в коем случае не произошло».
Но убийство в Сараево меняет все. «С сербами надо покончить и именно сейчас», — пишет германский кайзер на краю телеграммы, в которой посол в Вене сообщает, что следы террористов ведут в Белград.
Австрия жаждет мести. Газеты в бешенстве. Тон обостряется изо дня в день. Сербы — «сброд и убийцы», «вшивый народ», «похитители овец». Но 85-летний кайзер Австро-Венгрии медлит. Он не авантюрист. Свою последнюю войну — в 1866 году против Пруссии — он проиграл. И теперь догадывается, что еще одну войну его разваливающаяся империя не переживет. «Сильнейший не даст себя спровоцировать», — говорит он адъютанту, который принес ему новость о гибели племянника.
Если во всей этой трагедии должна быть дьявольская фигура, то на ее роль лучше всего подходит граф Леопольд фон Берхтольд, министр иностранных дел Австро-Венгрии. «Усталые циничные глаза, один из самых элегантных господ в Вене, с выражением пресыщенного светского и спортивного человека, который выращивает лошадей больше для скачек и войны, чем для езды» — так опишет его Эмиль Людвиг в своем бестселлере «Июль 1914», вышедшем в 1929 году.
Граф Берхтольд — самый циничный член правительства. Он требует немедленной войны с Сербией. Против таких идей поднимается протест в собственных рядах. Венгерский премьер-министр граф Иштван Тиса заявляет: война с Сербией будет смертельной ошибкой, за которую он не хочет отвечать. «Мы будем выглядеть возмутителями мира и развяжем войну в неблагоприятных условиях». Он считает, что в конфликт может вмешаться Россия, а Германия, наоборот, отказать в помощи.
Хорошо, отвечает Берхтольд, давайте проясним этот пункт. Австрийский кайзер пишет письмо своему немецкому коллеге. 5 июля, через неделю после покушения в Сараево, начальник канцелярии МИД Австро-Венгрии граф Александр фон Хойош привозит послание из Вены в летнюю резиденцию Вильгельма II в Потсдаме.
«Покушение на моего несчастного племянника, — писал Франц Иосиф, — есть прямое следствие агитации русских и сербских панславистов, чьей единственной целью является ослабление Тройственного союза и разрушение моей империи (...) Сербия должна быть исключена из числа политических факторов на Балканах».
Кайзер Вильгельм устно уверяет австрийского посланника в неограниченной солидарности Германской империи. Тот телеграфирует в Вену: «... мы можем рассчитывать на полную поддержку Германии. Позиция России в любом случае будет враждебной, к чему он (кайзер) уже давно готов. Если дойдет до войны между Австро-Венгрией и Россией, то мы можем быть уверены, что Германия встанет на нашу сторону (...). Если мы считаем необходимыми военные действия против Сербии, то он бы сожалел, если бы мы упустили столь подходящий момент».
Эти слова станут решающими. Кайзер Вильгельм бросил их мимоходом, после обеда, за кофе и сигаретой, без консультаций с канцлером, без всяких условий. Он ни на секунду не задумывается, что карт-бланш, который он выдает правителям Австро-Венгрии, делает его заложником. Не понимает, что эти слова могут обернуться обвинением во втягивании Австрии в войну. И в конце концов сделать его главным виновником катастрофы, в которую будет ввергнут континент.
На следующее утро он выезжает в Киль, чтобы отправиться оттуда в свое ежегодное путешествие по Северному морю на яхте. Весь мир должен видеть, что немецкий кайзер не замышляет ничего дурного.
Тем временем немецкий карт-бланш развязывает руки правительству Австро-Венгрии. 7 июля министр иностранных дел Берх-тольд созывает совет министров, ответственный за внешнюю политику, финансы и военную систему. Звучит сигнал к началу войны. Протокол заседания сохранился.
В самом начале Берхтольд объявляет: он «отдает себе отчет, что кампания против Сербии может привести к войне с Россией». Но надо действовать. Военный министр соглашается и требует немедленной мобилизации войск. Формальное объявление войны он считает излишним. В конце концов Русско-японская и последняя Балканская войны начались без всяких формальностей.
Венгерский премьер-министр граф Тиса против. Он не поддержит «нападение на Сербию без предварительных дипломатических действий». Поэтому Белграду надо поставить хотя бы ультиматум. Остальные участники заседания требуют составления документа таким образом, чтобы Сербия не смогла его принять. Граф Тиса соглашается.
14 июля министр Берхтольд сообщает кайзеру Австро-Венгрии: «Содержание ноты для отправки в Белград утверждено. Исходя из него надо с большой вероятностью рассчитывать на военный конфликт».
Но вручение ноты Сербии задерживается. Французский президент Раймон Пуанкаре находится с официальным визитом в Санкт-Петербурге, а австрийцы не хотят, чтобы император Николай Второй мог лично обсудить с ним ситуацию. Пуанкаре не оставляет в российской столице никаких сомнений в том, на чьей стороне Париж. На одном из приемов он объявляет австрийскому послу: «Сербия имеет близких друзей в лице русского народа, и у России есть союзник — Франция».
В Вене эти предостережения никого не волнуют. 23 июля, всего несколько часов спустя после отъезда Пуанкаре из Петербурга, Австро-Венгрия предъявляет ультиматум Сербии. Британский министр иностранных дел сэр Эдвард Грей позже назовет его «мерзейшим документом, когда-либо направленным от одного государства другому». В письме в крайне грубом тоне Австрия выдвигает список требований, сводящихся в итоге к существенному ограничению суверенитета Сербии.
Цель этой бумаги — не предотвратить войну, а начать ее.
Накануне вечером посол Австро-Венгрии в Берлине показывает текст ультиматума статс-секретарю имперского ведомства иностранных дел кайзеровской Германии Готлибу фон Ягову. Тот в ужасе. «Это очень грубо!» — говорит он. Посол отвечает: «Да, но уже поздно. Завтра утром он будет в Белграде».
Ультиматум Сербии производит эффект разорвавшейся бомбы. Война, считавшаяся «неминуемой», становится реальностью. Страх сковывает континент. Начинаются судорожные попытки посредничества. Правительства работают круглые сутки, летят телеграммы и дипломатические ноты. Россия просит Германию усмирить Австрию. Германия просит Россию повлиять на Сербию. Франция подталкивает Россию к скорейшей мобилизации. Великобритания призывает всех к переговорам.
Эти новости застигают немецкого кайзера на яхте врасплох. Он несколько раз советовался с канцлером: не лучше ли вернуться в Берлин? И всякий раз тот успокаивал его.
На борту императорской яхты царит прекрасное настроение. Свита развлекается играми, маскарадами, балами и приемами, корабельный оркестр играет польку. А об ультиматуме своего союзника в адрес Сербии Вильгельм узнает из норвежских газет — «не из Берлина же», как он горько заметит в своих мемуарах. Он тут же приказывает поднять якорь и возвращаться в Киль.
48-часовой срок, установленный ультиматумом, истекает в 18:00 25 июля. На ответ из Белграда в Вене уже никто не рассчитывает. Посол Австро-Венгрии в Сербии барон Владимир Гизль фон Гизлинген пакует чемодан, чтобы успеть на поезд в Будапешт, который уходит в 18:30. Но к его огромному удивлению, незадолго до шести вечера в посольство приезжает премьер-министр Сербии Никола Пашич и вручает ответную ноту. В ней говорится, что страна принимает практически все требования Австрии. Единственное, от чего правительство отказывается, — это допуск австрийских следователей к раскрытию покушения в Сараево на сербской территории.
Гизль бегло пробегает ноту, она его мало волнует. Он торопится на поезд. Посол спешно отправляет премьеру заранее подготовленный ответ — Австро-Венгрия разрывает дипломатические отношения с Сербией.
Два дня спустя Вильгельм II возвращается в Потсдам. На следующий день ему на стол кладут текст ответной ноты сербского правительства. Кайзер в восторге: «Отличный результат для 48-часового ультиматума. Это больше, чем можно было ожидать! С этим отпадает любая причина для войны,
Гизль мог спокойно оставаться в Белграде! Теперь я бы никогда не объявил мобилизацию!»
Если бы он только мог повернуть колесо истории вспять! Но уже поздно. 28 июля Австрия объявляет войну Сербии. И на следующий день — в ответ на убийство престолонаследника — австрийские войска начинают обстрел Белграда.
Война. Но пока это не мировое, а региональное противостояние двух соседних государств.
Единственные, кто может остановить большую войну на континенте, — это Германия и Россия. Союзник Австрии Вильгельм II и покровитель Сербии Николай II — монархи-родственники; они ведут личную переписку, называют друг друга «Ники» и «Вилли».
Последний раз они встречались два года назад, когда немецкий кайзер посетил своего русского «кузена» на яхте. «Царь, его дети и его окружение состязались в доказательствах любезности и гостеприимства», — записал Вильгельм в своих мемуарах.
Немцы и русские не воевали больше ста лет. С Наполеоном они сражались плечом к плечу. Но теперь безумная политика сделала их врагами. Оба понимают, что значит война. И догадываются, что в случае поражения под угрозой может оказаться их трон. Или даже жизнь.
Царь Николай II телеграфирует кайзеру: «Призываю тебя помочь мне в столь серьезное время. Бесчестная война была объявлена слабой стране. Возмущение в России, полностью разделяемое мною, огромно. Предвижу, что очень скоро давление сломит меня и я буду вынужден принять чрезвычайные меры, которые могут привести к войне».
Он призывает Вильгельма «во имя нашей старой дружбы» «удержать» Австрию от того, чтобы «зайти слишком далеко».
Следует ответ из Берлина. Кайзер Вильгельм пишет, что не считает действия Австро-Венгрии «недостойной войной». И советует России «остаться наблюдателем австро-сербского конфликта и не втягивать Европу в самую ужасную войну, которую она когда-либо видела».
Вена и не думает утихомириваться. Министр иностранных дел Берхтольд отклоняет все предложения о посредничестве.
События разворачиваются стремительно. 30 июля, спустя два дня после объявления Австрией войны Сербии, царь подписывает приказ о всеобщей мобилизации.
Новость об этом шокирует Вильгельма II. Он чувствует себя преданным. Из Восточной Пруссии приходят сообщения о движении русских войск на границе. Кайзер отправляет последнюю депешу своему другу Ники: «Ответственность за безопасность моей империи вынуждает меня принять превентивные защитные меры. Я дошел до возможных пределов, и ответственность за бедствие, угрожающее цивилизованному миру, падает не на меня».
Время дипломатии истекло. 31 июля в Берлине объявляется военное положение. Вечером тысячи людей стекаются к рейхсканцелярии на Вильгельмштрассе. Около полуночи канцлер объявляет из окна, что кайзер до последней секунды пытался спасти мир. «Если нас заставят взять меч, то мы выйдем на поле брани с чистой совестью и осознанием того, что мы не хотели войны».
В Германии слишком поздно понимают, что выданный Австро-Венгрии карт-бланш на месть за убийство престолонаследника ввергнет Европу в кошмар. Когда приходит весть о мобилизации в России, рейхсканцлер отправляет в немецкое посольство в Вене три депеши подряд, последнюю в три часа утра. «Чтобы остановить всеобщую катастрофу или хотя бы представить Россию в невыгодном свете, мы должны немедленно высказать пожелание, чтобы Вена начала переговоры. Хотя мы и готовы выполнить свои союзнические обязательства, мы против того, чтобы Вена втягивала нас в мировой пожар».
Еще две недели назад эти слова могли предотвратить войну. Но теперь уже поздно.
Пока немецкий канцлер призывает австрийское правительство к уступкам, начальник генерального штаба Хельмут фон Мольтке укрепляет тылы. «Я оцениваю положение как критическое, если Австро-Венгрия немедленно не мобилизуется против России», — телеграфирует он в Вену.
Министр иностранных дел Австрии Берхтольд не верит своим глазам. «Кто отдает приказы в Берлине? Канцлер или генштаб?» — кричит он. Но там этот вопрос уже закрыт. Курс определяет генеральный штаб.
Наступает 1 августа. В этот день умирает последняя надежда на мир. Ибо накануне кайзер Австро-Венгрии лаконично сообщил в Берлин: «Кампания моей армии против Сербии не должна почувствовать помех в виде угрожающей позиции России. Я осознаю последствия своих решении и полагаюсь на Божью справедливость».
Над Германией витает лихорадочное напряжение. В ожидании новостей у замка кайзера в Берлине собирается толпа. В 17:00 из арки появляется полицейский и сообщает, что Вильгельм II объявил всеобщую мобилизацию. Массы ликуют. Бьют колокола.
Ближе к вечеру кайзер обращается к народу из окна замка лично: «Если дело дойдет до войны, мы забудем о партиях и все станем братьями. (...) немецкий меч выйдет победителем из битвы». На следующее утро газета «Франкфуртер Цайтунг» напишет: «Речь кайзера была встречена ликованием, какого раньше не видел Берлин».
Одновременно с этим в Санкт-Петербурге посол Германии вручает российскому министру иностранных дел ноту об объявлении войны.
Стратегический план военного командования Германской империи, разработанный еще в начале двадцатого века, предусматривал молниеносную войну на двух фронтах сразу: на западе против Франции и на востоке против России.
Однако у Германии нет веской причины для объявления Франции войны, не связанной напрямую с сербско-австрийским конфликтом. И Париж не настолько глуп, чтобы давать немцам предлог. Тогда в Берлине вспоминают проверенные годами трюки: изобретают «нарушения границ», выдумывают сообщения о французских самолетах, якобы сбрасывавших «бомбы на подъездные пути в Карлсруэ и Нюрнберге».
3 августа Германия объявляет войну Франции.
В этот момент на ринг выходит Великобритания. И хотя правящее большинство в палате общин хочет мира, британской сдержанности есть предел.
Еще 29 июля министр иностранных дел сэр Эдвард Грей настойчиво предупреждает немецкого посла: в случае нападения на Францию Лондон не останется в стороне. «Война будет величайшей катастрофой, которую видел мир», — цитирует министра немецкий посол в своей телеграмме в Берлин.
Германская верхушка до последнего момента пребывала в иллюзии, что Великобритания останется в стороне. Когда 1 августа, после объявления войны России, из германского посольства в Лондоне приходит депеша, создающая видимость британского нейтралитета, в замке кайзера начинается эйфория.
Он требует шампанского. И приказывает остановить наступление на Западном фронте. Начальник генерального штаба Мольтке возмущенно отказывается. Его мечта о красивой победоносной войне грозит лопнуть как мыльный пузырь. «Не хватало еще, чтобы и Россия отступила в последнюю минуту», — говорит он. Через несколько часов он может выдохнуть: немецкое посольство в Лондоне опровергает мирную депешу. Кайзер в шоке.
У Вильгельма невротическое отношение к Великобритании. С русским царем он на равных, на Францию смотрит свысока. Но на Британскую империю — с восхищением, завистью и ненавистью. Хочет быть таким, как британцы. Он отлично знает эту страну — гораздо лучше, чем любой немецкий правитель до него. Английский язык он впитал буквально с молоком матери, дочери королевы Виктории. В молодости гостил в английских замках, участвовал в охоте и парусных регатах аристократии, сидел у смертного одра королевы, своей бабушки.
Но он так и не стал британцем. А навсегда остался пруссом: чуть более шумным, более вызывающим, более плебейским, чем положено в высшем обществе. И, несмотря на всю свою родословную, чувствовал, что английские родственники смотрят на него свысока. У него развились комплексы отторгнутого. Он ненавидел свою мать и презирал отца.
Его безумный план строительства флота, ставший ключевым моментом германской внешней политики, был своего рода перчаткой, брошенной в сторону высокомерных британских родственников. Пусть уж его дядя Эдуард, унаследовавший трон после смерти королевы Виктории, боится немецких броненосцев.
Кайзер понимает, что его предали. Человек, который мог одним словом «нет» предотвратить мировую войну, видит себя жертвой британских происков.
А начальник германского генштаба Хельмут фон Мольтке невозмутим. Великобритания его не волнует. Он претворяет в жизнь готовый стратегический план на случай войны. В соответствии с ним нападение на Францию должно последовать через Бельгию. Оттуда армия будет переброшена на юг, чтобы ударить противника с тыла и окружить. Во всяком случае, так представлял себе план действий его автор, старый генерал-фельдмаршал граф фон Шлиффен.
В этом прекрасном плане есть один большой изъян: с 1839 года Бельгия — нейтральное государство, статус которого гарантирован международными соглашениями. Вторжение туда станет грубым нарушением международного права.
Но формальности уже никого не волнуют. 2 августа Берлин предъявляет ультиматум Бельгии: либо она позволяет вход немецкой армии, либо Германия «будет вынуждена рассматривать королевство как врага». Ответ ожидается не позднее семи утра следующего дня.
Правительство Бельгии заседает до полуночи. В семь утра в посольство Германии поступает ответ: «Нет». Бельгия будет «отражать любое нападение всеми имеющимися средствами».
Новость о предстоящем немецком вступлении в Бельгию застигает британского министра иностранных дел Грея на заседании палаты общин. Он говорит: «Если в этот критический час мы откажемся от обязательств чести и интересов, вытекающих из договора о бельгийском нейтралитете (...), я не могу поверить ни на минуту, что в конце этой войны, даже если бы мы и не приняли в ней участия (...), мы и тогда потеряем, как мне кажется, наше доброе имя, уважение и репутацию в глазах всего мира».
На заседании правительства Великобритании принимается решение в пользу войны, в случае если Германия нарушит нейтралитет Бельгии.
На рассвете следующего дня, 4 августа 1914 года, немецкие войска переходят бельгийскую границу. Речь уже идет не о Сербии или Австрии, а о могуществе германского колосса. Германия встревает в «борьбу не на жизнь, а на смерть».
Пока в Бельгии горят первые дома и на улицах появляются первые трупы, в Берлине собирается рейхстаг. Кайзер, в серой униформе, зачитывает тронную речь. Она звучит как приказ:
«С тяжестью на душе пришлось мне мобилизовать мою армию против соседа, с которым мы вместе дрались на многих полях брани. Российское императорское правительство, поддавшись напору ненасытного национализма, вступилось за страну, давшую повод для несчастий этой войны. В навязанной самообороне, с чистой совестью и чистыми помыслами, мы беремся за меч».
Кайзер повторяет перед депутатами то же, что он уже объявлял 1 августа народу: «Я не знаю больше никаких партий. Я знаю только немцев». Словно средневековый феодал он требует у председателей фракций «присягнуть» ему на готовность «пойти в огонь и воду». Депутаты подчиняются. На заседании нет лишь социал-демократов.
Это неслучайно. Рабочее движение на всем континенте стоит перед большим испытанием. В своих резолюциях социалистические партии Европы клялись объединиться против войны эксплуататоров. Еще 25 июля, когда стало известно об австрийском ультиматуме Сербии, партийная газета немецких социал-демократов пишет: «Фурия войны, выпущенная австрийским империализмом, хочет погрузить Европу в смерть и погибель. (...) Ни одна капля крови немецких солдат не должна быть пожертвована ради жажды власти австрийских правителей».
Первые антивоенные демонстрации начались еще до полномасштабных боевых действий. Но со вступлением в войну России настроение в Германии меняется. Русский царь для немецких социалистов — воплощение реакционного кровопийцы. Теперь для них тоже важнее родина, а не «братство народов». В Берлине, как и в Париже, социалисты стоят перед непростым решением: поддержать ли в парламенте запрос правительства о военных кредитах?
Социал-демократическая партия Германии посылает своего уполномоченного Мюллера в Париж, чтобы выяснить позицию французских единомышленников и их лидера Жана Жореса. Когда немецкая делегация прибывает в Париж, Жорес убит — застрелен молодым фанатиком в центре городе.
Но и он перед смертью повернул в сторону патриотизма. «Да, мы знаем, что на совести наших отечеств много несправедливости; что родина бывает для многих мачехой; мы боремся с ее грехами, но мы любим ее и не дадим в обиду в случае нужды», — писал Жорес.
Французские социалисты объясняют посланцу из Берлина, что «положение французской и немецкой социал-демократии не совсем совпадает». Если Франция подвергнется нападению Германии, то они проголосуют за военный бюджет.
3 августа, в день объявления Германией войны Франции, Мюллер в Берлине. Своим рассказом он ошеломляет однопартийцев. Парламентская фракция проводит внутреннее голосование по вопросу о военных кредитах: только четырнадцать из девяноста двух делегатов «против», среди них председатель фракции Гуго Гаазе.
С этого начинается раскол в стане немецких социал-демократов. На следующий день парламент, в том числе и их фракция, поддерживает правительство.
Война набирает ход. С утра немецкие войска переходят бельгийскую границу: пехота, запряженная артиллерия, грузовики, повозки. Оккупантов никто не ждет с распростертыми объятиями — в Бельгии вспыхивает сопротивление.
Днем канцлер Германской империи Теобальд Бетман-Гольвег объясняется перед рейхстагом. Без обиняков подтверждает, что страна нарушает международное право: «Несправедливость, которую мы тем самым совершаем, должна быть исправлена, как только мы достигнем нашей военной цели».
В тот же вечер, в 19:00, британский посол в Берлине, сэр Эдвард Гошен, передает жесткий ультиматум Германии — Великобритания требует немедленного прекращения боевых действий против Бельгии.
Если в течение пяти часов, то есть до полуночи, не будет положительного ответа, Гошен «попросит паспорта» для себя и своей жены и поставит свое посольство под защиту Соединенных Штатов — это британская манера объявлять войну.
Рейхсканцлер Германии в полной растерянности. «Я нашел канцлера очень взволнованным, — сообщает британский посол в Лондон. — Решение нашего правительства напугало его. Из-за слова «нейтралитет», из-за клочка бумаги Англия вступает в войну с родственным народом, который не мечтает ни о чем больше, как о том, чтобы жить с ним в мире».
Посол спокоен: Великобритания обязалась защищать нейтралитет Бельгии, и договор должен быть исполнен. «Но какой ценой!» — выкрикивает рейхсканцлер.
Посол прощается. Навсегда. Бетман-Гольвег чудовищно обижен — будто отвергнутый любовник, которому возлюбленная бросила розы в лицо.
Из любви и ненависти остается только ненависть: немецкая военная пропаганда выставляет «фальшивый Альбион» как главного врага, кукловода окружения, бездушного монстра, натравливающего народы Европы друг на друга. «Боже, покарай Англию» звучит немецкое приветствие в 1914 году.
С первого дня мобилизации Германия живет как в бреду. Миллионы немцев переживают начало войны как «освобождение», «внутреннее очищение» и чуть ли не религиозную «трансформацию». Страна впадает в невиданный массовый экстаз. Психоз охватывает всех: и социал-демократов, и рабочих, и поэтов.
Писатель Томас Манн не остается в стороне: «Вся добродетель и красота Германии раскрывается лишь в войне», — пишет он. «Немецкая душа воинственна из-за нравственности, не из-за тщеславия и мании победы или империализма. Ей свойственно что-то глубинное и иррациональное — демонический и героический элемент, который противится признать социальный дух как последний и достойный человека идеал. Вы хотите нас окружить, изолировать, истребить, но Германия будет как лев защищать свое глубокое ненавистное Я».
Стефан Цвейг, гражданин мира и пацифист, переживает военный психоз в своей родной Вене. «Правды ради надо признать, — напишет он позднее в изгнании, — что в этом первом движении масс было нечто величественное, нечто захватывающее и даже соблазнительное, чему лишь с трудом можно было не поддаться. И, несмотря на всю ненависть и отвращение к войне, мне не хотелось бы, чтобы из моей памяти ушли воспоминания об этих днях. Как никогда, тысячи и сотни тысяч людей чувствовали то, что им надлежало бы чувствовать, скорее, в мирное время: что они составляют единое целое. (...) Так мощно, так внезапно обрушилась волна прибоя на человечество, что она, выплеснувшись на берег, повлекла за собой и темные, подспудные, первобытные стремления и инстинкты человека (...) Возможно, и эти темные силы способствовали (...) тому зловещему, едва ли передаваемому словами упоению миллионов, которое в какое-то мгновение дало яростный и чуть ли не главный толчок к величайшему преступлению нашего времени».
Но далеко не все немцы захвачены этим подъемом. «Тяжелая печаль одолевает многие крестьянские семьи, — пишет баварская газета. — Отцы и сыновья должны покинуть их, лошади и повозки реквизируются военными ведомствами, на полях не собран урожай».
Национал-патриотическая истерика — ворота в ад. В тот момент вряд ли кто-то мог представить, какой будет война в двадцатом веке — с ее пулеметами, артиллерией, отравляющими газами и танками. С целыми армиями, которые будут зарываться в окопы как кроты. С боями, в которых будут гибнуть сотни тысяч людей на паре квадратных километров.
Война продлится четыре года и три месяца. Она станет страшнейшей резней в истории человечества. Германия потеряет убитыми 2,7 миллиона человек. Россия — более 1,8 миллиона. Франция — 1,9. Австро-Венгрия — 1,8. Великобритания — 1 миллион.
В финале этой войны Европа будет опустошена, внутренне и внешне. Будет тосковать по миру, но не найдет его. В истерзанных душах останется ненависть.
В ноябре 1918 года в госпитале померанского городка Пазевальк лежит солдат, который временно потерял зрение в ходе британской газовой атаки. Позже этот немец напишет, что в день заключения перемирия он решил «стать политиком», чтобы отомстить за проигранную войну.
Его зовут Адольф Гитлер.
(с) Генрих Енеке