Известной писательнице кто-то звонит с угрозами, а через некоторое время ее находят убитой в собственном доме. Ситуацию осложняет исчезновение рукописи, способной пролить свет на преступление. К расследованию подключается Кей Скарпетта, главный судмедэксперт Ричмонда. Постепенно один за другим начинают погибать люди из ближайшего окружения писательницы, а сама Кей становится новой мишенью преследователя. Ей остается лишь одно — раскрыть дело и поймать убийцу прежде, чем он доберется до нее.
Отрывок из книги:
Мисс Харпер принесла еще вина. Часы на лестничной площадке мелодично пробили двенадцать.
— Часы… — вздохнула хозяйка. — Опаздывают на десять минут. Давно…
Телефоны в особняке действительно не работали. Идти в город пешком по занесенной снегом дороге? Я поняла, что придется здесь переночевать.
Брат умер. Берилл умерла. Осталась только мисс Харпер. Я закурила и сделала еще глоток вина.
Мисс Харпер не могла убить Берилл и брата, она просто была слишком слаба физически. А если убийца охотится и за ней? Если он вернется?
Револьвер остался дома.
Потит обещал, что полиция будет патрулировать местность.
На чем? На снегоходах?
Словно издалека донесся голос хозяйки.
— Извините. — Я вымученно улыбнулась.
— Мне кажется, вы замерзли, — проговорила она.
Мисс Харпер снова опустилась в кресло и повернулась к огню. Ее лицо выражало достоинство и умиротворенность. В камине прыгало и гудело пламя, ветер, врываясь в трубу, разбрасывал пепел. Но все же мое присутствие, похоже, ободряло хозяйку. На ее месте я тоже вряд ли захотела бы остаться в такую ночь одна.
— Спасибо, я в порядке, — соврала я. Мне действительно было холодно.
— Принести вам свитер?
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Мне ничего не нужно.
— Этот дом невозможно согреть, — продолжала она. — Слишком высокие потолки. И теплоизоляции нет. Впрочем, человек ко всему привыкает.
Я подумала о своем теплом домике в Ричмонде. О широкой кровати с жестким матрасом и электрическим одеялом. О блоке сигарет на полочке у холодильника и бутылке доброго виски в баре. И представила стылую, пыльную комнату на втором этаже особняка.
— Я прекрасно устроюсь здесь. На диване.
— Чепуха. Огонь скоро погаснет. — Она по-прежнему смотрела в камин, но пальцы нервно вертели пуговицу на свитере.
Попробовать еще раз?
— Мисс Харпер, как вы думаете, кто мог это сделать? С Берилл, с вашим братом? И почему?
— Полагаю, это один и тот же человек. — Она произнесла это твердо, без тени сомнения.
— Может быть.
— Мне бы хотелось чем-то вам помочь, но это уже не важно. Что сделано, то сделано.
— И вы не хотите, чтобы он понес наказание?
— Какой прок от наказания? Совершённого уже не поправить.
— А Берилл? Разве она не хотела бы, чтобы его поймали?
Мисс Харпер повернулась ко мне.
— Жаль, что вы не знали Берилл.
— Да, жаль, но мне кажется, что я уже знаю ее. Немного.
— Это трудно объяснить…
— Вы и не обязаны ничего объяснять.
— Все могло бы быть так чудесно…
На какое-то мгновение боль вырвалась наружу, исказив ее черты, но уже в следующую секунду мисс Харпер овладела собой. Она не договорила, но я поняла, что ей хотелось сказать. Все могло бы быть так чудесно… потому что теперь никто не разлучил бы этих двух женщин. Двух подруг. Жизнь пуста, когда ты один, когда некого любить.
— Мне очень жаль. Мне ужасно жаль, мисс Харпер.
Она вздохнула и отвернулась.
— Середина ноября, и уже снег. Так рано… Скоро опять наступит оттепель. Утром вы сможете уехать. Думаю, к тому времени о вас вспомнят. Хорошо, что вы пришли.
Она как будто знала, что я приеду. Я не могла избавиться от чувства, что мисс Харпер неким образом все спланировала. Но, конечно, это было невозможно.
— Я хочу попросить вас кое о чем.
— О чем, мисс Харпер?
— Приезжайте сюда весной. В апреле. — Она смотрела в камин и как будто обращалась не ко мне, а к кому-то другому, кого здесь не было.
— С удовольствием.
— Расцветут незабудки. Луг будет голубым. Это мое любимое время года. Мы с Берилл обычно выходили и собирали букет. Вы когда-нибудь присматривались к незабудкам? Или вы из тех, кто все принимает за данность и не обращает внимания на мелочи? Они такие красивые, если смотреть на них вблизи. Такие красивые, словно сделаны из фарфора и раскрашены рукой самого Господа. Мы вплетали их в волосы и ставили в вазы по всему дому. Мы с Берилл. Пообещайте, что вернетесь в апреле. Обещаете, да? — Она повернулась, и столько мольбы было в ее взгляде, что мне стало больно.
— Да, конечно. Обещаю, — ответила я совершенно искренне.
— Вам приготовить что-то особенное на завтрак? — спросила мисс Харпер, поднимаясь.
— Меня устроит все, что вы готовите себе.
— Продукты найдете в холодильнике, — как-то странно сказала она. — Берите вино, и я провожу вас наверх.
Поднимаясь по украшенной тонкой резьбой лестнице, хозяйка держалась за перила. Верхнего света здесь не было, только лампы на стене. Спертый воздух отдавал подвальным холодом.
— Если что-то понадобится, я буду в комнате по другую сторону коридора. Третья дверь, — сказала она, впуская меня в маленькую спальню.
Мебель была дорогая, красного дерева, с мозаичными инкрустациями. На оклеенных голубыми обоями стенах висели написанные маслом картины: цветы и речные пейзажи. На кровати под высоким балдахином высилась горка одеял. Приоткрытая дверь вела в выложенную плиткой ванную. Здесь тоже попахивало плесенью и пылью, как будто окна никогда не открывались и покой комнаты не тревожило ничто, кроме воспоминаний. Похоже, спальня пустовала много лет.
— В верхнем ящике найдете фланелевый халат. Чистые полотенца и все необходимое в ванной. Устроитесь?
— Да, спасибо. — Я улыбнулась ей. — Доброй ночи.
Дверь запиралась на довольно хлипкую задвижку. В ящике, кроме халата, больше ничего не было. Лежавший под ним пакетик-саше давно потерял аромат. Остальные ящики оказались пустыми. В ванной я обнаружила завернутую в целлофан зубную щетку, маленький тюбик зубной пасты, кусочек лавандового мыла, которым ни разу не пользовались, и, как и обещала хозяйка, стопку чистых полотенец. Раковина была совершенно сухая, а когда я повернула золоченую рукоятку, из крана потекла ржавая вода. Прошла, казалось, вечность, прежде чем вода стала чистой и достаточно теплой, чтобы я решилась ополоснуть лицо.
Халат, старый, но чистый, был того же, что и незабудки, выцветшего голубого цвета. Я легла, натянула на себя одеяло и только потом выключила лампу. Подушка оказалась слишком высокой, и мне пришлось изрядно ее помять, чтобы придать подходящую форму. Дрожа от холода, с торчащим из-под одеяла посиневшим носом, я лежала, вглядываясь в темноту, в комнате, где когда-то жила Берилл. Вина уже не осталось. В доме было так тихо, что казалось, если прислушаться, можно услышать, как падает за окном снег.
В какой-то момент сон все же сморил меня, но ненадолго. Очнулась я внезапно, резко открыв глаза и боясь пошевелиться. Бешено колотилось сердце. Кошмар исчез, но страх остался, и я не сразу вспомнила, где нахожусь. Меня разбудил какой-то шум. Но был ли этот шум реальный или он тоже мне приснился? В ванной подтекал кран, и капли с раздражающе долгими интервалами падали в раковину. Где-то за пределами моей запертой на засов спальни едва слышно скрипнули половицы.
Мысли, цепляясь и путаясь, пронеслись по кругу. Дерево скрипит при падении температуры. Мыши. Кто-то прошел по коридору. Я задержала дыхание. Прислушалась. Мягкие, осторожные шаги прошелестели за дверью. Мисс Харпер. Похоже, спустилась вниз. Уснуть не получалось. Я ворочалась и металась, наверное, с час; в конце концов включила лампу и выбралась из постели. Часы показывали половину четвертого, и о сне не стоило даже и мечтать. Дрожа в чужом фланелевом халате, я накинула пальто, отодвинула задвижку и осторожно направилась по коридору к проступающему в темноте изогнутому силуэту лестничных перил. Холодный холл освещался лишь зыбким мерцанием луны, сочившимся через два оконца по обе стороны от входной двери. Снег прекратился, на небе сияли звезды. Деревья и кусты застыли, облитые белой глазурью. В надежде на сохранивший тепло камин я пробралась в библиотеку.
Мисс Харпер сидела на диване, закутавшись в вязаную шерстяную шаль. Взгляд ее, как и раньше, был устремлен на угасающее пламя, на щеках блестели слезы, которые она не потрудилась смахнуть. Тихонько откашлявшись, чтобы не напугать, я позвала ее по имени.
Хозяйка не шевельнулась.
— Мисс Харпер? — повторила я уже громче. — Извините, но мне показалось…
Откинувшись на резную спинку дивана, она, не мигая, смотрела прямо перед собой. Я подошла, опустилась рядом и поднесла руку к ее шее. Голова качнулась. Кожа была еще теплая, но пульс не прощупывался. Я стащила мисс Харпер на коврик и приникла губами к сухим губам, отчаянно пытаясь вдохнуть жизнь в легкие, заставить биться сердце. Сколько это продолжалось, не знаю. Когда я наконец сдалась, губы мои онемели, мышцы спины и рук дрожали, всю меня просто колотила дрожь.
Телефоны по-прежнему не работали. Я не могла никому позвонить. Я ничего не могла сделать. Я стояла у окна библиотеки и смотрела сквозь слезы на невероятную белизну, залитую бледным светом луны. За рекой тьма сгущалась, и все, что было там, терялось во мраке. Мне удалось втащить тело на диван. Я укрыла покойную шалью. Огонь в камине догорел, и юная девушка на портрете отступила в тень. Смерть Стерлинг Харпер застала меня врасплох и оглушила. Я села на коврик у камина и долго смотрела на умирающее пламя. Оживить его тоже было выше моих сил. Впрочем, я и не пыталась это сделать.
Я не плакала, когда умер отец. Он болел так долго, несколько лет, что мне пришлось научиться гасить свои эмоции. Большую часть моего детства он пролежал в постели, а когда наконец умер однажды вечером, страшное горе матери загнало меня на холм отчужденности, и там, на казавшейся безопасной и неуязвимой позиции, я довела до совершенства искусство созерцания обломков моей семьи.
С невозмутимым, как казалось со стороны, спокойствием взирала я на анархию, захлестнувшую мать и младшую сестру, Дороти, которая со дня рождения отличалась поразительным нарциссизмом и полной безответственностью. Я молча отошла в сторону от их шумных, крикливых споров и стычек. Я бежала от них, чтобы спастись, чтобы не видеть этих бесконечных войн. После школы я, вместо того чтобы возвращаться домой, работала у «Серых сестер» или просиживала часами в библиотеке, где постепенно осознавала свое опережающее сверстников умственное взросление и те плоды, которые оно может принести. Меня увлекали естественные науки, и особенно биология человека. В пятнадцать лет моей любимой книгой, основой самообразования, движущей силой прозрения стала «Анатомия Грея».[10] Я собиралась уехать из Майами и поступить в колледж. В эпоху, когда женщины подались в учителя, секретарши и домохозяйки, я намеревалась стать врачом.
Я училась на пятерки, занималась теннисом и читала, читала, читала, а тем временем мои родные вели бесконечную войну, напоминая тех ранних конфедератов, которые упрямо сражались и после победы северян. Меня мало интересовали свидания, у меня было мало друзей. Окончив школу в числе первых, я поступила в Корнеллский университет на полную стипендию. Потом были Медицинский центр Джонса Хопкинса, Школа права в Джорджтауне и возвращение в Медицинский центр Хопкинса на освободившееся место патологоанатома. Я весьма смутно представляла, что делаю. Избранная карьера постоянно возвращала меня на место ужасного преступления, к смерти отца. Я препарировала смерть и тысячи раз складывала ее заново. Я постигла ее коды и несла ее в суд. Я познала ее механизмы. Но ничто, никакие знания не вернули к жизни моего отца, и ребенок во мне так и не освободился от печали.
Под шипение угасающих углей на меня снизошел беспокойный сон.
Моя тюрьма материализовалась постепенно, в холодной, неприветливой просини рассвета. Боль прострелила спину и ноги, когда я неуклюже поднялась и шагнула к окну. Солнце бледным яйцом повисло над серой полоской реки. На фоне белого снега чернели стволы деревьев. Камин остыл. А в моем воспаленном мозгу стучали два вопроса. Умерла бы мисс Харпер, если бы меня здесь не было? Момент для смерти, когда в доме такая гостья, и впрямь весьма удобный. Почему она спустилась в библиотеку? Воображение рисовало картину: мисс Харпер идет по лестнице, подбрасывает в огонь полено и располагается на диване. И вот, пока она сидела, всматриваясь в язычки пламени, сердце вдруг остановилось. Или, может быть, в конце своей жизни она смотрела на портрет?
Я зажгла все лампы. Пододвинула к камину стул. Встала на него и приподняла картину. Вблизи портрет выглядел совершенно обычным, весь его будоражащий воображение эффект терялся в мягких тонах красок и сдержанных мазках. Я спрыгнула и положила картину на пол, стряхнув многолетнюю пыль. Ни даты, ни подписи. К тому же при ближайшем рассмотрении полотно оказалось не таким уж и старым. Вероятно, краски приглушили намеренно, потому что потрескаться они не успели.
Перевернув картину, я осмотрела коричневую бумажную подложку. На ней стояла золотая печать с выгравированным названием уильямсбергской художественной мастерской. Я записала информацию в блокнот и, забравшись на стул, повесила портрет на место. Потом присела перед камином, достала ручку и стала разгребать пепел. Обугленные куски дерева покрывала странная белая зола, рассыпавшаяся при первом же прикосновении. Под ней оказался комок чего-то, напоминающего расплавленный пластик.
— Без обид, док, ладно? — пробурчал Марино, выруливая со стоянки. — Выглядишь ты неважно.
— Большое спасибо, — пробормотала я.
— Только не обижайся. Похоже, выспаться не удалось.
Когда я утром не явилась на вскрытие тела Кэри Харпера, Марино сразу же позвонил в уильямсбергскую полицию, и через полчаса перед особняком, лязгая цепями и оставляя черный след на слежавшейся белой целине, появился внедорожник, из которого вылезли два смущенных копа. После угнетающе долгой, но неизбежной череды вопросов тело Стерлинг Харпер погрузили в примчавшуюся карету «скорой помощи» и увезли в Ричмонд. Меня же на полицейской машине доставили в уильямсбергское отделение, где снабдили кофе и пончиками. Туда же приехал и Марино.
— Ни за какие коврижки не остался бы в этом доме на всю ночь, — продолжал лейтенант. — Меня бы и холод не остановил. Лучше задницу отморозить, чем просидеть ночь с мертвяком…
— Знаешь Принцесс-стрит? — перебила его я.
— А что такое? — Отражение в зеркале повернулось ко мне.
Снег под солнцем как будто горел, но дорога быстро превращалась в сплошную раскисшую колею.
— Есть адрес: дом пятьдесят семь по Принцесс-стрит, — сказала я тоном требовательного пассажира, желающего, чтобы его доставили к самому подъезду.
Нужное строение отыскалось в конце исторического квартала города, между двумя магазинчиками на Мерчант-сквер. На недавно открытой стоянке стояло с десяток машин, крыши которых прикрывал нетронутый снежный покров. Галерея «Виллидж фрейм» была, к счастью, открыта.
От расспросов Марино воздержался, вероятно понимая, что я не в том настроении, чтобы удовлетворять его любопытство. Единственный посетитель, молодой человек в черном пальто, лениво перебирал постеры. За прилавком молодая женщина с длинными светлыми волосами стучала пальцем по кнопкам калькулятора.
— Чем могу помочь? — вежливо осведомилась она.
— Скажите, вы давно здесь работаете?
Блондинка холодно и с сомнением оглядела меня с ног до головы, и я с опозданием поняла, что выгляжу, должно быть, не слишком представительно. Спать пришлось в пальто. Волосы растрепались. Подняв руку, чтобы убрать выбившуюся прядь, я обнаружила, что вдобавок ко всему ухитрилась потерять сережку. Пришлось назвать себя и предъявить в подтверждение тонкий черный бумажник с латунной бляхой судмедэксперта.
— Два года, — ответила она.
— Меня интересует картина, для которой ваша мастерская изготовила раму, но это было, скорее всего, еще до вас. Портрет. Привозил его, по-видимому, Кэри Харпер.
— О господи. Я слышала в новостях сегодня утром. То, что с ним случилось… Ужасно. — Девушка помолчала, потом добавила: — Вам надо поговорить с мистером Хилджманом. — Она вышла через заднюю дверь.
Мистер Хилджман, солидный джентльмен в твидовом костюме, ничего определенного сказать не мог.
— Кэри Харпер не посещал нас несколько лет, и никто из сотрудников хорошо его не знает. По крайней мере, так мне представляется.
Такое объяснение меня не устраивало.
— Мистер Хилджман, над камином в библиотеке Кэри Харпера висит портрет светловолосой девочки. Раму для картины изготовили в вашей мастерской, вероятно, много лет назад. Вы что-нибудь помните об этом?
Серые глаза за круглыми стеклами очков смотрели на меня так же равнодушно.
— Портрет кажется очень старым, — объяснила я. — Вероятно, хорошая имитация. Не совсем обычно решена тема. Девочке на портрете лет девять-десять, самое большее двенадцать, но одета она как молодая женщина, в одежду белого цвета. Сидит на скамеечке, в руке — серебряная щетка для волос.
Мысленно я укорила себя за то, что не сделала фотографию. «Полароид» лежал в саквояже, но такая мысль почему-то не пришла мне в голову. Я была слишком расстроена случившимся.
В глазах мистера Хилджмана наконец что-то вспыхнуло.
— Знаете, я, кажется, припоминаю, о чем вы говорите. Очень милая, но при этом весьма необычная девочка. Да-да. Я бы сказал, вызывает определенные мысли.
Я не стала его подстегивать.
— Это было… гм… лет пятнадцать назад, не меньше. Дайте-ка подумать. — Он прикрыл глаза. Потом покачал головой. — Нет. Не я.
— Не вы? Что не вы?
— Раму делал не я. Клара. Моя помощница. Она тогда здесь работала. Полагаю… нет, я совершенно уверен, что ее делала Клара. Довольно дорогая работа, впрочем, картина, откровенно говоря, того не стоила. Портрет не был так уж хорош. Хотя вообще-то, — добавил он, нахмурившись, — одна из самых удачных попыток…
— Ее? — снова вмешалась я. — Вы имеете в виду Клару?
— Я говорю о Стерлинг Харпер. — Мистер Хилджман с любопытством посмотрел на меня. — Она художник. — Он помолчал. — В те времена мисс Харпер много писала. У них в доме, насколько я понимаю, была студия. Я там, разумеется, не бывал. Она часто приезжала к нам, привозила свои работы. Главным образом натюрморты, пейзажи. Если не ошибаюсь, та картина, которая вас заинтересовала, ее единственный портрет.
— И давно она его написала?
— Как я уже сказал, лет пятнадцать назад.
— Ей кто-то позировал?
— Смею предположить, портрет писали с фотографии… — Он поморщил лоб. — Знаете, я вряд ли смогу ответить на ваш вопрос. Если мисс Харпер кто-то и позировал, то я этого не знаю.
Мне удалось скрыть удивление. Берилл в то время было лет шестнадцать — семнадцать, и жила она в Катлер-Гроув. Неужели мистер Хилджман и люди, жившие тогда в городе, не знали об этом?
— Весьма печальная история… Такие талантливые, интеллигентные люди. Ни семьи, ни детей.
— А друзья?
— Видите ли, я с ними не был знаком лично.
«И такой возможности у вас больше не будет», — мысленно добавила я.
На стоянке Марино протирал ветровое стекло куском замши. Растаявший снег и оставленная дорожниками соль не лучшим образом сказались на ослепительном облике новенькой машины, что заметно испортило лейтенанту настроение. На тротуаре под водительской дверцей валялись окурки — что пепельницу можно опорожнить в другом месте, Марино и в голову не пришло.
Мы сели и накинули ремни.
— Два вопроса, — начала я. — В библиотеке особняка висит портрет девочки, раму для которого мисс Харпер, по-видимому, заказывала в этой мастерской лет пятнадцать тому назад.
Он вытащил зажигалку.
— Берилл Мэдисон?
— Возможно, на портрете изображена Берилл. Но ко времени знакомства с Харперами ей было около семнадцати, а девочке на картине едва ли больше двенадцати. Да и представлена она на картине весьма любопытно. В стиле Лолиты…
— М-м?
— Сексуально, — раздраженно пояснила я. — Девочка на портрете показана чувственной молодой женщиной.
— Ого. Так ты хочешь сказать, что Кэри Харпер был тайным педофилом?
— Ну, во-первых, портрет написала его сестра.
— Вот дерьмо! — прокомментировал Марино.
— Во-вторых, у меня сложилось впечатление, что владелец художественной мастерской до сих пор не в курсе того, что Берилл вообще жила у Харперов. Интересно, знали ли об этом другие? А если нет, то как такое было возможно? Она прожила в особняке несколько лет. И Катлер-Гроув — не где-то у черта на куличках, а всего лишь в двух милях от города. Небольшого городка, где все друг друга знают.
Лейтенант не произнес ни слова.
— Конечно, — продолжала я, не дождавшись его реакции, — вполне возможно, что все это досужие домыслы. Жили они замкнуто. Допускаю, что Кэри Харпер нарочно прятал Берилл от окружающего мира. В любом случае ситуация представляется не совсем здоровой. Но к их смерти это может не иметь никакого отношения.
— Черт! — фыркнул Марино. — Нездоровая, как же. Я бы поискал другое слово. И какими бы затворниками они ни были, это не объясняет, почему о ней никто не знал. Такого не может быть. Разве что девочку держали под замком или на цепи, прикованной к кровати. Проклятые извращенцы. Ненавижу педиков. Ненавижу эту мразь, которая кладет глаз на детей. Понимаешь? — Он посмотрел на меня и тут же перевел взгляд на дорогу. — Ненавижу. И у меня снова такое чувство…
— Какое чувство?
— Что Мистер Пулитцеровский Лауреат угрохал Берилл. Она собиралась написать о нем книгу, перетряхнуть, так сказать, грязное бельишко. Он узнал, струхнул, заявился к ней вечерком и ножичек с собой захватил.
— Тогда кто убил его?
— Может, полоумная сестричка.
Кто бы ни убил Кэри Харпера, у него хватило сил сбить писателя с ног и перерезать ему горло. Женской работой здесь не пахло. По крайней мере, я ни разу не сталкивалась со случаем, когда женщина совершала бы нечто подобное.
Помолчав, Марино спросил:
— Как тебе хозяйка? Слабоумием не страдала?
— Особа довольно эксцентричная, но не слабоумная.
— Сумасшедшая?
— Нет.
— Судя по тому, что ты рассказала, я бы не назвал ее реакцию на убийство брата адекватной.
— У нее был шок. Когда у людей шок, они не всегда реагируют адекватно.
— Думаешь, самоубийство?
— Весьма вероятно.
— Нашла какие-нибудь препараты?
— Только те лекарства, что продаются без рецепта. Ничего серьезного.
— Внешние повреждения?
— Не заметила.
— Так ты знаешь, от чего она, черт возьми, умерла? — спросил Пит и снова, оторвавшись от дороги, посмотрел на меня.
— Нет. На данный момент у меня нет абсолютно никаких предположений.
— Ты, наверное, возвращаешься в Катлер-Гроув? — спросила я, когда Марино припарковался за моим офисом.
— Прям дрожу от нетерпения, — проворчал он. — Иди домой и выспись как следует.
— Не забудь осмотреть пишущую машинку Кэри Харпера.
Марино достал из кармана зажигалку.
— Марку, модель и все использованные ленты, — напомнила я.
Он закурил.
— И проверь, какая есть в доме почтовая и писчая бумага. Я бы предложила еще собрать золу в камине. Сохранить ее очень трудно и…
— Не обижайся, док, но ты напоминаешь мою мамашу.
— Я серьезно, Марино!
— Конечно, серьезно. И я серьезно — иди и выспись.
Как и я, лейтенант пребывал не в лучшем настроении и, скорее всего, тоже не выспался.
Подъездная площадка пустовала, на цементном полу чернели масляные пятна. Внутри морга назойливо жужжали лампы дневного света и гудели генераторы — в рабочие дни этот шум терялся в общей деловой суете. Я вошла в холодильник и, как всегда, невольно задержала дыхание, когда в лицо ударил сдобренный неприятным запахом поток воздуха.
Их тела лежали на каталках у левой стены. Я подняла синтетическую простыню, прикрывавшую Стерлинг Харпер, и, наверное, из-за усталости вдруг ощутила невероятную слабость. Колени задрожали, пальцы разжались, и саквояж упал под ноги. Перед моими глазами предстало утонченно-красивое лицо с расширившимися от ужаса глазами, когда она, открыв заднюю дверь, увидела меня в окровавленных перчатках над телом ее брата. Теперь они оба были здесь, брат и сестра. Я опустила простыню на безжизненное, как резиновая маска, лицо. Со всех сторон меня окружали голые ступни с висящими на них бирками.
Еще только войдя в холодильник, я заметила под каталкой Стерлинг Харпер желтую упаковку из-под фотопленки, но, лишь наклонившись за саквояжем, взглянула на нее внимательнее и заметила кое-что необычное. Коробка была из-под пленки «Кодак», тридцать пять миллиметров, двадцать четыре кадра. Мы же, в соответствии с заключенным контрактом, пользовались пленкой «Фуджи» на тридцать шесть кадров. Санитары, доставившие тело мисс Харпер, давно ушли и никаких фотографий они бы делать не стали.
Я вышла в коридор и сразу обратила внимание на мигающее световое табло лифта. Кабина остановилась на втором этаже. В здании кто-то был! Возможно, всего лишь охранник, совершавший дежурный обход. Но если учесть коробку из-под пленки… По спине побежали мурашки. Крепко сжимая ручку саквояжа, я двинулась вверх по лестнице, остановилась на площадке второго этажа и осторожно приоткрыла дверь. Двери кабинетов восточного крыла были закрыты, свет потушен. Я повернула направо, в главный коридор, миновала пустой класс, библиотеку, кабинет Филдинга. Пусто. Тихо. Никого. На всякий случай я решила заглянуть в свой офис и позвонить охраннику.
Страх парализует. На какое-то мгновение мой мозг отключился, а ноги приросли к полу. Незнакомец работал ловко и бесшумно, перебирая карточки в выдвинутом ящике. Воротник темно-синей куртки поднят, верхняя часть лица скрыта большими очками с затемненными стеклами, на руках хирургические перчатки. С мощного, как у борца, плеча свисал фотоаппарат на широком кожаном ремне. Мне незваный гость показался здоровенным и крепким, как каменная стена. Отступить, спрятаться было уже невозможно. Руки в перчатках замерли.
Меня спас рефлекс. Когда незнакомец повернулся и сделал первый шаг, саквояж уже летел к нему по дуге, как снаряд молотобойца. Удар пришелся как раз между ног и с такой силой, что очки свалились на пол. Незнакомец согнулся от боли, предоставив мне прекрасный шанс нанести удар ногой по лодыжке. Он рухнул, ударившись ребрами об объектив фотоаппарата.
Рассыпая содержимое, я уже шарила в саквояже, где всегда лежал баллончик со слезоточивым газом. Густая струя ударила в лицо — мой противник взревел, вцепился пальцами в глаза и покатился по полу. Я схватила телефон и набрала знакомый номер. Потом еще раз, для пущей уверенности, брызнула незнакомцу в лицо. По коридору уже бежал охранник. Немного погодя примчались копы. Задержанный истерично требовал отвезти его в больницу, но у полицейских жалобные вопли сочувствия не вызвали. Мужчину скрутили, заковали в наручники и потащили в машину.
Судя по водительскому удостоверению, звали его Джеб Прайс, ему было тридцать четыре года, и проживал он в Вашингтоне, округ Колумбия. За поясом брюк мистер Прайс носил автоматический «смит-вессон» калибра девять миллиметров с четырнадцатью патронами в обойме и одним в стволе.
Я не помнила, как добралась до приемной, где на доске висели ключи от выделенной мне временно другой служебной машины, и пришла в себя, только когда уже в сумерках подъехала к собственному дому. Только тогда я заметила, что сижу за рулем темно-синего фургона — огромного, предназначенного для перевозки тел, с занавешенным задним окошком и складным трапом в багажном отделении. Автомобиль представлял собой нечто среднее между семейным фургоном и катафалком, а припарковать его оказалось, на мой взгляд, немногим легче, чем пришвартовать к причалу яхту английской королевы.
Я не стала ни прослушивать поступившие сообщения, ни отключать автоответчик, а прямиком, как зомби, проковыляла наверх. Болело правое плечо. Ныл локоть. Пальцы на руке онемели. Сложив одежду на стуле, я приняла горячую ванну и наконец без сил упала на кровать. Сон. Глубокий-глубокий. Как погружение в небытие. Как умирание. Тьма обступала, сгущалась, и я пыталась плыть в ней, но тело, словно свинцовое, опускалось вниз…
Звонок стоявшего у кровати телефона оборвал автоответчик.
— …не знаю, когда смогу перезвонить, поэтому слушай. Пожалуйста, Кей, слушай внимательно. Я знаю про Кэри Харпера…
Сердце заколотилось, и я открыла глаза. Настойчивый голос Марка вывел меня из ступора.
— …пожалуйста, держись от этого дела подальше. Не вмешивайся. Пожалуйста. Позвоню, как только смогу…
К тому времени как я дотянулась до трубки и поднесла ее к уху, голос уже сменили частые гудки. Я прослушала сообщение сначала, упала на подушку и расплакалась.
 | Патрисия Корнуэлл. Суть доказательств |