Десятилетиями мы видели Северную Корею лишь такой, какой ее изображала государственная пропаганда. Большинство считает, что нам и сегодня продолжают показывать картонный фасад, не соответствующий реальности. В свой первый визит в эту страну в 2000 году я тоже так думал. Через два года агентство Associated Press открыло офис в Пхеньяне. С тех пор я посетил Северную Корею 25 раз и сделал тысячи фотографий «из-под полы». Важное уточнение: мне не разрешено свободно перемещаться, я не могу фотографировать ядерные реакторы или лагеря для заключенных. Но мои работы не цензурируются. Многие задокументированные мною события были постановками. Однако я научился видеть в северокорейцах обычных людей, а не актеров на геополитической сцене. Я хочу, чтобы те, кто увидит мои снимки, прошли этот путь вместе со мной. В мире, где практически все уже сфотографировано, я постарался открыть, каково это - жить в закрытом обществе.
Монахи шли за нами до самой парковки. Стояло зябкое осеннее утро, и тишина царила в храме Рёнтон, комплексе буддистских святилищ на холмах у города Кэсон. Несколько веков назад Кэсон был столицей корейской монархии, а Рёнтон - оживленным религиозным центром. Но в это утро храм пустовал, и только два монаха в серых одеяниях прогуливались среди построек с нарочитой безмятежностью. А в раскинувшемся внизу городе громкоговорители на пустынной главной улице Кэсона трубили песни во славу Ким Чен Ына -молодого человека, которого северокорейцы теперь называют Высшим Руководителем.
Мы с фотографом Дэвидом Гуттенфелдером прибыли в храм вместе с наблюдателями, дотошными чиновниками, которые сопровождают иностранных репортеров по всей стране, куда бы те ни направились. Я взял краткое интервью у одного монаха и прилежно записал пару банальных ответов в свой блокнот. «Буддизм помогает людям быть ясными, чистыми и честными», - сказал мой собеседник.
Буддистский храм в Северной Корее на первый взгляд - подходящее место, чтобы задать вопросы о свободе вероисповедания. Исследователи утверждают, что десятилетия диктатуры одной семьи практически уничтожили здесь организованную религию. Но если бы я задал этот вопрос, и кто-нибудь из монахов проявил хоть тень недовольства режимом, он бы бесследно сгинул в секретной системе лагерей, где, по оценкам правозащитников, томятся от 150 тысяч до 200 тысяч человек. Я не стал спрашивать, и вскоре мы покинули храм. Однако на парковке, стоило нам открыть дверь микроавтобуса, в котором нас повсюду возили, монахи появились снова. С ними шел наш наблюдатель. Все выжидающе смотрели на нас. Наконец старший монах заговорил. «Я знаю, о чем вы хотите спросить», - сказал Зан Хи Мён.
Я вдруг понял, почему монахи последовали за нами. Наблюдатели не знакомят журналистов с диссидентами, и Рёнтон не был убежищем оппозиционеров. Мне надо было сразу сообразить, что это - храм тоталитарного лицемерия, киношные декорации, где на каменных ступенях и резных деревянных дверях не видно следов времени. Монахи были актерами в театральной постановке о религиозных свободах Северной Кореи.
Мы были зрителями.
Лишь тогда я выдавил вопрос, которого они ждали: «Вам разрешают свободно исповедовать свою религию?» Лицо монаха осветила победная улыбка. «Западники считают, что в моей стране религия запрещена, - он покачал головой, торжество сменила грусть. - Это не так».
По словам старика, он был живым свидетельством свобод, данных корейцам Великим Руководителем Ким Ир Сеном и ныне защищаемых его внуком Ким Чен Ыном. Монах взглянул мне в глаза, произнося последнюю, словно отрепетированную, фразу: «Я хочу, чтобы вы рассказали миру правду».
Но в Северной Корее правда - понятие эфемерное. Реальность здесь спрятана за тщательно декорированными фасадами, и гости видят лишь идеально вымощенные дороги да памятники отцу, сыну, а теперь и внуку - семье, которая правит страной уже 65 лет.
В этом государстве работа репортера напоминает череду странных бескровных сражений.
Иногда - как в то утро в Рёнтоне - выигрывает правительство. Но если жить в стране достаточно долго и смотреть достаточно пристально, выдаются дни, открывающие больше, чем ожидаешь. Ради этого мы и возвращаемся сюда.
Весь последний год мы с Дэвидом ездили в сельхозкооперативы, присутствовали на бесчисленных митингах и посещали злачные места Пхеньяна вроде кегельбана «Золотая дорожка» - тут столичная элита катает щербатые мячи, привезенные из Америки. В бедной стране, где большинству всегда было не до моды, сегодня девушки дефилируют по «Золотой дорожке» в мини-юбках и на высоких каблуках - экономика потребления в столице постепенно растет.
Правда, в основном мы видим лишь то, что позволяют наблюдатели, представляющие влиятельные правительственные учреждения. Наблюдатели встречают нас в аэропорту по прилете и провожают до трапа на обратный рейс. Каждое утро они ждут нас в фойе гостиниц, выстроенных специально для иностранцев. В отелях постоянно работает отопление, электричество и есть даже доступ к Интернету, вот только постояльцев почти нет.
Наш главный наблюдатель - приятный, но нарочито безучастный мужчина по имени Хо Ен Ир. Он сопровождал нас в «Детский Универсам» и на митинги на площади Ким Ир Сена. Мистер Хо (для меня он так и остался мистером Хо) выступал в роли переводчика, гида и человека, обязанного не выпускать нас из поля зрения. Попытайся мы от него ускользнуть -наши визы, вероятнее всего, аннулируют.
После многократных попыток вызвать мистера Хо на откровенность, я сумел узнать следующее. Он учил английский. Однажды он видел фрагмент фильма «Унесенные ветром». Он любит Чарльза Диккенса. Его жена - домохозяйка. Кроме того, он патриот. Пускай он интересуется американским сленгом и нашей с Дэвидом работой, но его благоговение перед родиной очевидно. Проводить время с мистером Хо - значит видеть Северную Корею глазами верующего. Ему явно нравится рассказывать об истории своей страны, ее лидерах и памятниках. Но в ответ на наши неожиданные просьбы - посетить автодилера или сходить на урок истории в университете - обычно звучит стандартное: «Это может быть затруднительно». Почти всегда это значит «нет».
Сложно сказать, какая часть из того, что нам позволяет видеть мистер Хо, соответствует действительности. Однажды он привел нас знакомиться с молодоженами в их новую четырехкомнатную квартиру в Пхеньяне, где на стене висел плоский телевизор диагональю 106 сантиметров. Апартаменты находятся в одном из самых представительных жилых комплексов города, с фасадом, облицованным белой и синей кафельной плиткой. Эти престижные башни у реки Тэдонган были выстроены для немногочисленной элиты Трудовой партии Кореи (ТПК). Но мистер Хо утверждает, что паре выдали квартиру благодаря выдающимся производственным достижениям молодой супруги, работницы текстильной фабрики Мун Кан Сун, получившей звание Героя Труда.
Мун чуть за тридцать, но выглядит эта серьезная женщина гораздо старше. Пока ее муж беседует с нами, она тихо сидит в стороне. «Все люди моей страны - одна большая семья, а ее лидеры нам словно родители», - говорит, нервно теребя пальцы, Ким Кёк, работающий механиком на той же фабрике. По его словам, эта квартира - наглядное свидетельство того, как режим заботится о народе. Кроме нас трое людей - два наблюдателя и высокий хмурый мужчина, которого никто не потрудился представить, - внимательно слушают каждое слово.
Всегда есть вопросы, которые я не могу задать. Действительно ли пара живет в этой квартире? Если да - должны ли они постоянно держать квартиру готовой к показу иностранцам в качестве живой иллюстрации обещаний Ким Чен Ына принести процветание народу, привыкшему к бедности и голоду? Все ли их соседи принадлежат к партийной элите?..
Уже после написания этой статьи квартиру Мун Кан Сун посетил Высший Руководитель Маршал Ким Чен Ын собственной персоной (а его супруга Ли Соль Чжу даже помогла хозяйке вымыть посуду). Мун Кан Сун с мужем действительно живут в доме у реки Тэдонган, среди их соседей - другие передовики производства, а также удачливые предприниматели, работающие на тонкой грани между черным рынком и официальной экономикой. Эти дома - на уровень ниже тех, где живет элита. Квартиры аппарата ЦК ТПК и Совета Министров находятся в охраняемом правительственном квартале у гостиницы «Корё».
РАБОТА ЖУРНАЛИСТОВ в Северной Корее иногда все же позволяет заглянуть в очень закрытый мир, созданный правящей семьей. Потихоньку мы складываем из хрупких и зачастую мутных фрагментов мозаику - портрет страны, прилагающей большие усилия к тому, чтобы остаться непонятой.
Мы стали ценить увиденное мимоходом. Мы обнаружили, как легко застать людей врасплох, фотографируя из окна автобуса, и на какие красноречивые детали натыкаешься, случайно повернув не в том месте. Однажды наш водитель по ошибке свернул с идеально вылизанной улицы Пхеньяна на узкую, пыльную, всю в рытвинах, дорогу, вдоль которой высились неосвещенные дома. В другой вечер мы заметили заплесневелую жилую многоэтажку, каждая комната которой освещалась скудным светом одной голой лампочки. Мы выбирались из относительно благополучного Пхеньяна в города без современных построек, с полупустыми полками в тускло освещенных магазинах.
Но чтобы свободно поговорить с северо-корейцами о реалиях тоталитарного режима, нужно ехать в Южную Корею, Великобританию или Китай. «Я так и не могу понять, почему нас вынуждали жить в таких грустных условиях», -говорит бывший северокорейский шахтер, сбежавший в Сеул в 2006 году из-за того, что его отец был заподозрен в политической неблагонадежности. Беженцы рассказывают о скрытой кастовой системе, построенной на идеологическои основе: если хоть один член семьи был осужден за политическое преступление, в тюрьму могут попасть и другие родственники.
Мой собеседник - один из примерно 25 тысяч людей, бежавших в Южную Корею. Они спасались от политических репрессий, от жесткого полицейского государства и отчаянной бедности (по оценкам ООН, каждый третий ребенок в Северной Корее хронически недоедает). Правда, общее число беженцев сильно снизилось с конца 2011 года, когда Ким Чен Ын усилил охрану на границе с Китаем.
Разумеется, правительство регулярно демонстрирует внешнему миру жизнерадостные картины: сельские школы принимают счастливых крепких детишек, магазинные полки ломятся от продуктов, а преданность Руководителю не знает границ. Жители умеют разговаривать с репортерами языком сюрреалистических, заученных гипербол, возвышающих лидеров страны. «Благодаря теплой любви Уважаемого Маршала Ким Чен Ына даже сельские жители вроде нас могут приехать сюда и поиграть в минигольф», - сказала мне однажды 51-летняя Ким Чен Уй, домохозяйка из дальнего северо-восточного региона на первом в стране поле для мини-гольфа, построенном в Пхеньяне.
После множества подобных встреч легко поверить карикатурам, представляющим се-верокорейцев роботами. Сложность состоит в том, чтобы отыскать тщательно скрываемую и гораздо более прозаичную реальность. Иногда достаточно найти тему, на которой местные жители немножко открываются. Например, «Унесенные ветром». Вся нация наслаждается романом о Гражданской войне в США и восхищается образом красивой, не останавливающейся ни перед чем женщины, которая поклялась больше никогда не голодать. По приблизительным оценкам, во времена Корейской войны погибло или пропало без вести более миллиона жителей Северной Кореи, а еще сотни тысяч умерли от голода, бушевавшего в 1990-х. Правительство заказало перевод книги Маргарет Митчелл именно в середине 1990-х, когда страна с трудом пыталась выжить без советской помощи, а ее граждане массово гибли от голода.
Роман взбудоражил столицу. В наши дни в Пхеньяне сложно найти взрослого человека, не читавшего «Унесенных ветром». Гид из Центральной библиотеки - пропахшего плесенью монолитного здания - считает книгу доказательством того, как плохо обращаются с женщинами в Америке. Один бюрократ из Кэсона, мужчина с выцветшим галстуком в синюю полоску, назвал роман марксистской басней. Несчастливая в браке женщина сказала мне, что она открыла силу в хладнокровной целеустремленности Скарлетт О’Хара. Эта книга о торжестве людей, которым, подобно северокорейцам, удалось выстоять, пережив Гражданскую войну и восстановив разрушенные дома.
Наглядный образец местной стойкости - женщины среднего возраста, которым, судя по всему, вполне удобно сидеть на земле холодной ночью, кутаясь в дешевые хлопчатобумажные пальто и глядя на фейерверк.
Тяга к знаниям неуемна в Пхеньяне, где электричество часто пропадает без предупреждения. Проехав поздно ночью по центру города, можно увидеть десятки людей, стоящих под уличными фонарями с газетами и учебниками.
ВОСКРЕСНЫМ ВЕЧЕРОМ В СТОЛИЦЕ я впервые наблюдал явно постановочный парад единообразия и лояльности: почти 500 пар танцевали в тени трех каменных кулаков, вытянутых в небо. Каждый кулак сжимает по инструменту - серп, молот и кисточку - эмблему ТПК. Мужчины - в рубашках с короткими рукавами и при галстуках, женщины - в тонких платьях из полиэстера, которые здесь считаются национальной одеждой. Танцоры вращались в хорошо отрепетированных кругах, а между песнями тихо стояли по парам.
Мало кто улыбался. Большинство лиц не выражало ровным счетом ничего, как обычно бывает на массовых демонстрациях, где часто встречаются скука, обреченность и патриотизм. Представители власти шныряли вокруг, одергивая каждого, кто «сбивался с ноги». В ту ночь я не мог представить себе человека, который бы радовался жизни в этом танце на постановочном мероприятии.
Пару ночей спустя, где-то около двух, из своего гостиничного номера я смотрел на город. На опустевших улицах не было ни патрулей безопасности, ни солдатских колонн. Откуда-то издалека долетала музыка. Высунувшись в окно, я увидел ярко освещенное маленькое здание в паре кварталов от меня.
Там была вечеринка. В бинокль я увидел десятки человек, собравшихся во дворе. Бутылки переходили по кругу. Блестели оранжевые огоньки сигарет. Многие танцевали. Танец был тот же, что и пару дней назад, но с размахом и удалью людей, которые на самом деле получали удовольствие. Прислушавшись, я уловил нотки той же самой, что и воскресным вечером, музыки, разносившиеся в ночи.
Что они отмечали? День рождения? Повышение в должности? Свадьбу? Я никогда не узнаю. Но праздник тот наглядно показал, что происходит, когда рядом нет журналистов и наблюдателей.
«Мы нормальные, - сказал мне однажды северокореец, теперь живущий в Сеуле. - Пожалуйста, не забывайте об этом. Люди живут, борются за рабочие места, дерутся. Из этого складывается жизнь - в Северной и Южной Корее, в США». И в любой другой стране.
(с) Тим Салливан