Пожизненно одинокая,так и не ставшая никому ни невестой, ни женой, ни матерью... О Фаине Раневской вроде бы странно говорить в контексте женской судьбы.Тем не менее судьба ее была выдающейся и именно женской. Другой вопрос, счастливой ли.
Муля, не нервируй меня!» - говорит Ляля из «Подкидыша». «Я буду жаловаться королю! Я буду жаловаться... на короля!» - это уже Мачеха из «Золушки». Мы не можем просто прочитать эти фразы. Нет, читая, мы СЛЫШИМ их, причем всегда в одном и том же исполнении - произнесенными неповторимым голосом Фаины Раневской. И каждый раз изумляемся завораживающей магии ее актерского гения.
«Красота - это страшная сила», - утверждает ее Лев Маргаритович (она же - Маргарит Львович) из «Весны». Фильм давно устарел, но если ленту повторяют по ТВ, мы рвемся к экрану только на сцены с Львом Маргаритовичем. Раневская не устаревает, ее игра так же интересна, смешна и трагична, как и 65 лет назад. Когда-то в Московском театре им. Моссовета, на спектакле по серенькой «революционной» пьесе Билль-Белоцерковского «Шторм», публика покидала зал, как только заканчивался маленький эпизод, где Фаина Георгиевна играла спекулянтку. Зрители задыхались в овациях и уходили почти поголовно. Через некоторое время эпизод Раневской (написанный ею самой с разрешения автора) сняли. «Вы слишком хорошо играете свою роль, и от этого она запоминается чуть ли не как главная фигура спектакля», - пояснил режиссер Завадский. Его можно понять - вровень с ней играть было трудно, да и жить тоже. И это одна из причин, почему одиночество стало ее судьбой.
Нелюбимая дочь
Гиршу Фельдману в Таганроге завидовали - уж слишком он был богат и удачлив: владел фабрикой, несколькими домами и даже пароходом, свободные деньги выгодно вкладывал в нефтепромыслы. Он коммерческому своему дару цену знал, но не считал себя любимцем судьбы, ведь жизнь - не только коммерция. Господин Фельдман искренно считал, что женился на женщине очень красивой и добропорядочной, но, надо признать, глупой как пробка. Кому, как не дуре, придет в голову рыдать целый день из-за смерти Антона Чехова? Жалко, конечно, несчастного земляка-таганрожца: умер от туберкулеза рано и мучительно, да еще и отец у него разорился. Но не плакать же по нему, как по близкому родственнику, а Милька ревела белугой. С детьми тоже не все ладно. Младший из двух сыновей - Лазарь - умер ребенком, а из двух дочерей сердце радовалось только за старшую - Беллу. Фаня же была сущим наказанием. Если Беллочка удалась умом в отца, красотой - в мать, то с младшей было все наоборот. Из гимназии девочку пришлось забрать на домашнее обучение: учителя жаловались на ее категорическую несовместимость с арифметикой и даже оставили на второй год, а одноклассницы травили за застенчивость и заикание. За годы обучения в начальных классах друзей Фаня так и не завела, одиноко простаивала в сторонке на всех переменах - неуклюжая некрасивая дылда. Только мать, увлеченная литературой и театром, видела в Фанечке умницу и родственную душу. Девушка не расставалась с книгой, а театром просто бредила.
В 17 лет Фаина, пользуясь поддержкой матери, умолила отца дать ей денег, чтобы поехать в Москву. Нельзя сказать, что папа обрадовался, но отпустил. Однако ему и в голову не приходило, что дочка Фельдмана отправилась не осматривать достопримечательности, а бегать по театрам - надеялась, что хоть какая-то труппа возьмет ее в штат. Актерская стезя была ее мечтой, а в Василия Качалова, ведущего актера МХАТа, Фаня была влюблена до умопомрачения, строчила ему ежедневно страстные письма, но не отправляла, конечно. Как можно? В Москве, случайно встретив Качалова в Столешниковом переулке, она упала в обморок, да так, что расшибла голову. Прохожие занесли девушку в ближайшую аптеку, и там она еще раз лишилась чувств, потому как, придя в себя, услышала волшебный голос кумира, осведомлявшегося о ее здоровье. Через десяток лет они, уже коллеги-актеры, станут настоящими друзьями.
Посмотри на себя в зеркало!
Барышня Фельдман вскоре вернулась в Таганрог - ни на одну сцену ей устроиться не удалось. Дома она поступила в частную театральную студию и стала готовиться штурмовать Москву - даже гимназические экзамены сдала экстерном! А еще избавилась от заикания, научившись чуть растягивать слова. Через два года Фаина объявила отцу, что станет театральной актрисой и никем другим. Гирш Фельдман возмутился не на шутку. Его дочь, девушка из порядочной семьи, будет кривляться на потеху публике? Нет и еще раз нет! Когда монолог о семейной чести не произвел впечатления, отец добил Фаню заключительным аккордом: «Посмотри на себя в зеркало и увидишь, что ты за актриса!» Между прочим, с этими словами промышленника Фельдмана соглашались не все. Актриса Нина Сухоцкая познакомилась с Фаиной задолго до того, как та поступила на сцену и создала галерею своих безжалостных образов, которые уже неотрывны от нее и заслоняют истинное лицо. Описывая внешность молодой девушки, Сухоцкая утверждала, что Фаня, несмотря на неправильные черты лица, казалась красивой благодаря большим лучистым глазам, пышным каштановым волосам и неистощимому остроумию, мгновенно создававшему вокруг нее атмосферу праздника. Раневская же всю жизнь считала себя уродом.
После злых слов отца, с небольшим чемоданчиком она ушла из дома. В 1917-м семья Фельдманов отбыла из России в эмиграцию на собственном пароходе «Святой Николай». Фаины с ними не было, да и фамилию Фельдман она уже не носила. Ее актерским псевдонимом стала фамилия главной героини чеховской пьесы «Вишневый сад», к автору которой она впитала любовь со слезами матери.
С мамой и братом Фаина встретится лишь через 40 лет - на гастролях в Румынии. Сестра Белла приедет к ней в Москву через несколько лет - умирать. Отца к тому времени уже не будет в живых, он так и не узнает, что нелюбимая глупая дочь не опозорила семью, напротив - стала самым знаменитым ее представителем. В 1992-м, через 8 лет после смерти Раневской, редакция авторитетнейшей английской энциклопедии Who is Who включила ее в десятку самых выдающихся актрис XX века. Факт невероятный, если учесть, как ничтожно мало ее творческое наследие.
Провинциальная любовь
Тогда, в далеком 1915-м, уйдя из дома, Фаина Фельдман твердо знала, чего хочет больше всего на свете, - играть во МХАТе, на главной сцене страны, созданной легендарными Станиславским и Немировичем-Данченко. Туда она так никогда и не попала, из Москвы тоже пришлось уехать в провинцию, и не на сытые хлеба. Она работала на шатких подмостках почти что балаганов, обычно - с бездарными партнерами, очень часто - с незнающими своего дела режиссерами, а после представления возвращалась в гостиницу, для которой название «клоповник» было комплиментом.
Несколько раз она порывалась уйти со сцены. Кстати, вовсе не из-за клоповников и хронического безденежья. Ее вечная неуверенность в себе, порожденная одиноким детством и нелюбовью отца, приводила к тому, что любая сценическая неурядица казалась свидетельством бездарности и несоответствия высокой мечте. «Вот я играю в пьесе Сумбатова прелестницу, соблазняющую юного красавца, - рассказывала Раневская. - Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противнонежным голосом: «Шаги мои легче пуха, я умею скользить как змея...» После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображающую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти со сцены». Во второй раз она поклялась бросить театр... из-за старой лисицы. Фаина играла милую кокетку в комедии «Глухонемой». И по роли, и по моде ей следовало набросить на плечи какой-нибудь мех. Розовое платье, купленное на последние деньги, было вполне ничего, а вот единственный ее «мех» - облезшая лисица - давно потерял и цвет, и вид. Раневская выкрасила «бывшую» лисицу в черный цвет, накинула поверх наряда, но, выскочив на сцену, ошалела от хохота в зале и вылезающих из орбит глаз партнера. Краска линяла, но в темных кулисах этого никто не заметил, а вот на сцене абсолютно черная шея обворожительницы произвела фурор. Таких историй у нее было бесчисленное множество, все они выставляли актрису в крайне невыгодном свете, но в ее исполнении были ужасно смешными. Раневская обладала абсолютным чувством юмора и умела смеяться над собой. Однажды она даже поведала друзьям, как грубо некий провинциальный герой-любовник растоптал ее чувства.
Актриса влюбилась «в такого же горемыку, как она сама». После мучительной борьбы стыдливо пригласила его в гости, накрыла стол и надела лучшее платье. Посомневалась немножко, сменила платье на пеньюар и села ждать любви. Предмет мечтаний опоздал на два часа, но это чепуха. Он явился не один и, кося глазами на прелестную спутницу, прошептал: «Будь другом, уйди. Ты же такая хорошая...»
И она ушла бродить по улицам. Вернувшись, застала дом пустым, ужин тоже исчез. История невероятно грустная, но слушатели хохотали до икоты, а Раневская всегда предпочитала смех жалости и в жизни, и на сцене. Редчайший для актрис трагикомический дар угадала в Раневской женщина, сыгравшая огромную роль в ее судьбе, - актриса Павла Вульф, ставшая для Фаины главным учителем в искусстве и лучшим другом. Они встретились 1918-м в Ростове-на-Дону, где Раневская подрабатывала в массовке местного цирка. Шла Гражданская война, время было уже совсем страшное для наивной девушки, упорно пытавшейся стать актрисой. «Павла Леонтьевна спасла меня от улицы», - признавалась Фаина.
Эрзац-семья
В 20-е Раневская и Вульф вместе скитались по провинциальным театрам: Крым, Казань, Святогорск, Баку, Гомель, Смоленск. Те годы были очень тяжелыми. «Иду в театр, держусь за стены домов, ноги ватные, мучает голод», - вспоминала Фаина. На пороге 30-х приехали в Москву, потом отбыли в эвакуацию в Ташкент. К тому времени семейство разрослось: Ирина, дочь Павлы, родила сына Алексея. Фаина Григорьевна прожила в семье Вульф 30 лет. Внука Павлы Леонтьевны, Алексея Щеглова, не столько в шутку, сколько всерьез называла своим эрзац-внуком. Он отвечал ей нежной любовью и совсем маленьким дал актрисе прозвище Фуфа - никак не мог выговорить сложное для ребенка имя Фаина. Прозвище осталось на всю жизнь и даже проникло за кулисы - так Фаину Георгиевну называли коллеги-актеры.
В конце войны разношерстное актерское семейство вернулось в Москву (актрисой и режиссером была и Ирина Вульф). Тут Фуфа занялась воспитанием эрзац-внука с присущим ей артистизмом. «Я часто капризничал, - вспоминает Щеглов. - И тогда Фаина Георгиевна придумала инструмент моего укрощения - «Отдел детского безобразия». Она набирала по телефону какой-то «секретный» номер и просила прислать специалиста по детскому безобразию. Однажды после «вызова» в дверях показался огромный человек в полушубке с поднятым воротником, замотанный в шарф, в валенках, очках и шапке и низким голосом потребовал нарушителя. Конечно, это была Раневская, изображающая сотрудника «Отдела». Мне было страшно как никогда. Домашние уговорили «сотрудника» не забирать нарушителя, так как он обещает исправиться. В передней «униформа» была скинута и спрятана, Фаина Георгиевна вернулась веселой, а я некоторое время вел себя хорошо».
Разъехались Раневская и Вульфы лишь в 1948-м. Павла Леонтьевна с дочерью и внуком получила квартиру на Хорошевском шоссе, а Фаина переехала в коммуналку в центре Москвы - оттуда было рукой подать до Театра драмы (ныне Театр им. Маяковского), где она тогда служила. Хорошую квартиру она получит спустя несколько лет, будучи уже трижды(!) лауреатом Государственной премии. Коммуналка стала ее первым «собственным» жильем, надо сказать, весьма неказистым: единственное окно комнаты надежно упиралось в стену - чтобы днем не наступала ночь, свет никогда не выключался. «Живу, как Диоген - днем с огнем!» - шутила актриса. Лишь однажды пожаловалась зашедшей в прямом и переносном смысле «на огонек» Марии Мироновой: «Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили». Ей исполнилось 52 года, она уже была известной актрисой, сыгравшей десятки театральных ролей. Во всех кинотеатрах демонстрировались только что вышедшие в прокат «Золушка» и «Весна», а «Дума про казака Голоту», «Подкидыш», «Мечта», «Свадьба» давно стали классикой. Впрочем, надо было благодарить судьбу и за это. А еще за то, что просто жива и не за решеткой - в стране уже бушевала «борьба с космополитизмом». Время в очередной раз наступало непростое, хотя Раневской вряд ли было бы легко в каком-то другом. Талант настораживает любую власть, не только пролетарскую, а уж коллег в таком месте, как театр - «террариум» единомышленников, - тем более.
Дегустация меда с касторкой
Фаина Георгиевна Раневская ушла из жизни почти 30 лет назад, в 1984-м, но о ее непростом характере до сих пор ходят легенды. Актриса непримиримо и, что еще опаснее, прилюдно припечатывала острым словом тех, кто не соответствовал, по ее мнению, высоким стандартам: человеческим и профессиональным. Она отказывалась от ролей, переходила из театра в театр, виртуозно управлялась с ненормативной лексикой, скандалила на репетициях, где доставалось и актерам, и особенно режиссерам. Горько шутила о главреже Театра им. Моссовета: «Что великого сделал Завадский в искусстве? Выгнал меня из «Шторма». Завадский, кстати, через некоторое время позвал ее обратно - уж очень сильно упала «посещаемость». Но актрису это не слишком обрадовало: «Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия». О театральных журналистках говорила: «Критикессы - амазонки в климаксе». Двух особо ненавистных коллег называла «маразмист-затейник» и «помесь гремучей змеи со степным колокольчиком», а собрания труппы именовала «дегустацией меда с касторкой».
При этом ее боготворили зрители, обожали друзья, среди которых были актеры Михаил Жаров, Ростислав Плятт, Марина Неелова, поэты Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Анна Ахматова. Ее глубоко уважали профессионалы. Елена Юнгер, сыгравшая в «Золушке» Анну, одну из дочек Мачехи, так вспоминала о работе с Фаиной Георгиевной: «Ее требовательность к себе не имела границ: съежившись где-нибудь в углу, прячась от посторонних глаз, она часто сердито бормотала: «Не получается... Нет, не получается! Не могу схватить, не знаю, за что ухватиться...» Во время съемок Фаина Георгиевна очень похудела и, гримируясь, безжалостно обращалась со своим лицом. Подтягивала нос с помощью кусочков газа и лака, запихивала за щеки комочки ваты. Все это было неудобно, мешало... «Для актрисы не существует никаких неудобств, если это нужно для роли», - говорила она».
Раневская действительно работала над ролью как рабыня: «Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно». Она и жила. И, похоже, только на сцене, выплескивая в зрительный зал ураган эмоций и спрятав за острым, как бритва, языком комплекс никем нелюбимой отвергнутой беззащитной девочки. Лишь однажды проговорилась: «Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной...»
(с) Марина Королева