Я снова вижу, как она идет по проходу, прижимая книжку к груди. Как вспыхивает вокруг нее, блондинки, ореол, когда она пересекает лучи закатного солнца, пробивающего самолет навылет.
Ночь. Разгульные крики дорвавшихся до пива заокеанских тинейджеров.
Вместо луны в окно номера смотрит рекламный диск «Шкоды», подсвеченный изнутри. Диск должен вращаться, я знаю. Я жду поворота. Чувство, что время исчезло. Подозрение, что проснулся внутри сновидения. Диск висит неподвижно, угрожая стрелой.
«Ли, — сказала она при посадке. — Но ничего восточного!» И, вставая, уронила под ноги мне книжку по-русски: «Маги Праги».
Пропал?
* * *
Приступая к делам, надо знать, что встают в Праге раньше, чем в Америке. Сполоснув рот газированной минеральной «маттонкой» из минибара, я взял портфель и спустился на Вацлавскую.
Купол дворца с недвижимым диском «Шкоды» озаряло солнце. Банк на углу извещал, что уже переехал. Сняли вывеску и с казино «Зороастр». Со стороны Водичковой фасад дворца в ремонтных лесах, задрапированных пластиком. Толпа клерков обоего пола стала вливаться в пассаж, нагибаясь, еще до полного подъема решеток, приведенных в действие охранной службой «Черные шерифы». В левом крыле за витриной их было двое. Младший, не скрывая отвращения вообще к писанине, карябал в журнале. Старший оторвался от видеонадзора и спустился.
— Пан хочет купить нас?
— В точку. Как смотрит пан на утреннее пивечко?
— Пивечко...
— Кто паковал?
Я вынул бумагу и справился:
— Фирма «Светлый горизонт».
— Ну, туда берут и с темным прошлым.
— Да, но объем пропажи?
— Многовато, конечно... Год назад, говорите? Надо было бить в колокол сразу.
— Ему не до старосветского прошлого было, — защитил я клиента.
— «Голос Америки», возможно, вещает иначе, но второй шанс там дается не всем. Он ставил на честную работу. Знаете, hard working. Но возраст уже. Надорвался. Жена нашла себе молодого и черного, семья распалась, все пошло прахом. Вот тогда и отправился он на склад...
— А оттуда в больницу под вой сирен? Ясно, пан. Се ля ви. У нас тут не лучше был год. Сначала Пражский Икар. Потом вот упала стена. Завалило всю Водичкову. Не слыхали? Новость номер один.
— Боюсь, не в Америке.
— Так вы не знаете и про трагедию пана генерального? — Шериф понизил голос. — Наследник его? Двадцать семь лет, совладелец, хозяин своей «Кинофабрики», каждый день новая модель... Чего не хватало? А я вам скажу. Планеризма! С нашей крыши почти что добрался до Града. Но над Влтавой попал в переплет. Ветер с запада, фронт с востока... Упал камнем вниз. Повезло, не на Карлов мост. А может, и к лучшему было б. Теперь, где была фабрика порно, лазарет на него одного. Барышни говорят, что ноль реакции даже на это, — показал он чешским жестом. — Живой труп.
— Так это он Икар?
— Газеты прозвали. Рады банкротству. Нас ведь, пан, хотят продать иностранному капиталу. Так что при всем сочувствии...
— А если поднять журнал дежурств? Вы ведь отмечаете все, что вызывает подозрения?
Идею шериф признал здравой.
Но второе пиво отклонил, поскольку говорить об этом надо с главным менеджером.
* * *
Думая о Ли, я надеялся на проигрыш, но наиграл больше тысячи, когда расслышал звон ключей. Связки их опоясывали чресла молодого блондина. Мокасины на босу ногу. Белоснежная футболка «с крокодилом».
— Пан Марсель,—представился он.
— Юджин. Просто.
— Как я понял, вы по делу бывшего жильца, который недополучил свою движимость...
— Тридцать коробок.
— Могу взглянуть на доверенность?
Бумага, вынутая мною из портфеля, его убедила:
— В порядке. Если пан соблаговолит пройти со мной...
Прокуренный старичок рванулся к моему автомату, чтобы нахлобучить табличку «Занято», но я обрушил свой выигрыш: «Всем по пиву...» Меня сразу полюбили за широту. Только блондин остался безучастным. Даже взглянул на часы.
На этаже, куда он меня доставил, доживал социализм. Пахло домашним. В кабинетах завтракали среди бумаг, а в одном разливали что-то пенистое. «За двойню? Пан Марсель?» Он прошел мимо. Линолеум взвизгивал. Перед железной дверью отстегнул нужный ключ. Люминесцентный свет резанул по глазам. Свернул за стеллажи и вернулся с картонкой: «Бонус! Собрано персоналом из мусора...»
Под крышкой были рукописи. Не успел запустить руку, как нечто внутри резануло. Я вручил свою правую заботам менеджера, сбегавшего за аптечкой и резиновыми перчатками. Левой продолжал шевелить. Все разрознено. Все вперемешку. Парижская libertd, мюнхенское ярмо, пражская тщета...
Ногти достали картонное днище, и... Бинго!
— Моментик... — завязав бантик, он удовлетворенно прихлопнул кончиками пальцев по бинту. — Что-то интересное?
Я вытащил свой инструмент. Бамбук дал Учитель, флейту вырезал сам. Потом меня с ней разлучили. Давно. Далеко...
Голос вырвался из живота, как при буддистском песнопении:
— Сякухати.
— Ах это... — менеджер экстаза со мной не разделил. — Мертвый инструмент. Персонал хохотал, когда ваш клиент выходил с ним на террасу. И у пани его не звучал. А ведь профи, и в Граде играла, не знали? В базилике Святого Иржи... Не очень им повезло за океаном?
— Мягко говоря.
— Аналогично и с нашим, э-э-э, принцем крови. В нарушение всех правил относительно забытых и найденных присвоил флейту и терзал под диски, может, знаете, Тони Скотта. Не поэтому ли и...
Менеджер взглянул на потолок. Давно не беленый и в трещинах. По периметру ангелочки вручали друг дружке лепные венки.
— Он там?
— Он нигде. Но по ночам выкатываем в сад.
Внизу пожилой персонал в синих халатах терпеливо ждал указаний, но я заглянул в патио. Все аккуратно. Баки не пахнут. Подворотня на Водичкову под замком.
— Премного обязан. Что же до остального... — он отвел глаза. — Тут, боюсь, я ничем не смогу.
Пафос здесь не работает — такой это город. Но я сунул ему картонку, чтобы раскрыть свой портфель. Вот почему, хоть и пластик, в аэропорту Рузине я был задержан для выяснений. И упустил свою Ли. «Ничего восточного! От Полина...»
Увидев амфору с прахом, он отпрянул.
— Что это?
— Он... Мечтал о романе про Прагу. Может быть, написал.
— Господи милый ты боже! Русские, американцы! Все вы такие... Пределов не знаете! А мы только чехи. И даже уже не словаки. — Сунул визитку. — Звоните...
* * *
— Ю-джин!
Из-за летней ограды кафе «Европа» на Вацлавской махала блондинка. Я знал, что теперь все изменится, но так быстро...
— Где же вы были вчера? Я ждала вас с машиной. «Шкоду» взяла напрокат...
Я оглянулся по курсу зеленых глаз. Реклама на куполе медленно, но вращалась.
— Что вам снилось?
— Ночью? Я глаз не сомкнула.
— Неужели клопы?
Я сказал в самолете, что буду в «Гранд-отеле». А я в частном, ответила Ли. Выясняется: в смысле французском. Hdtelparticuliere. То есть собственный дом. Отошел по разводу. Особняк. Где никогда не была. Как и в Праге. А там жили сквоттеры. Со всеми вытекающими...
— Ночь просидела на крыше. Что с рукой?
На крутом повороте за Влтавой выскочил руль. Машина летела к обрыву, а мы с Ли изумленно смотрели на пластмассовое колесо, сжимаемое в воздухе мужскими руками, одна забинтована.
Всадив руль обратно, я обрел управление.
— Ну ты кул.
Крепеж там сорвало. Восстановил, пока Ли разгружала бытовую химию, приобретенную в супермаркете.
Вилла была — сразу под эгиду ЮНЕСКО. Неудивительно. Корбюзье ведь добрался до самой Москвы.
— Конструктивизм?
— Вроде даже пуризм...
Она умчалась в «ИКЕА», а я в респираторе и перчатках из толстой резины распахнул дверь, взломанную, судя по граффити, антиглобалистами. Да уж, пуризм...
Солнце садилось, когда Ли вернулась с надувным матрасом.
— Голоден?
Мы сидели снаружи за чугунным столом. Скандинавская разморозка шла неплохо под Veltltnske zelene из погреба.
— Не выжрали, к счастью.
— Поколение безалкогольное.
— Но шприцев повыметал...
Из шланга громко капало. Сад срывался вниз. Город как на ладони. Шпили, башни. Черепица. Над рекой завис воздушный прогулочный шарик.
— Что ж...
— Оставляешь меня здесь одну?
Я убрал руки с кружев чугуна. Поднял вторую бутылку.
Правобережная Прага замерцала огнями. Над ней проявилась Венера. Ночь и звезды.
— Чувство, — молвила Ли, — как мы на краю Вселенной.
— А хочешь за край?
Губами приложился к срезу флейты.
* * *
Однажды в Хоккайдо, когда я сидел на обочине, меня обокрали матросы с лесогруза «Сергей Лазо». Проезжая мимо, выхватили сякухати из котомки...
Спускаясь в порт Вакканай, я нашел два значка, отштампованных к Олимпиаде. На одном — мишка, на другом — пять колец и радужная стрела, которая указывала точку на глобусе, оттуда один дзен-буддист сделал ноги.
Сибирские кедры пароход разгрузил, заставив палубу «маздами» и «тойотами». Самое жуткое в жизни? Оно свершилось под крик: «Отдать швартовы!»
Хотелось из дзадзен кувырнуться в пену отхода. Не сказать, что кого-то намеренно проклял. Не пойму, как навлек я злосчастие. Но пошло по рукам и по странам.
Моя самоделка на борту онемела, как ни тужились. Ее выиграл в карты электрик. Вернувшись на Камчатку, подарил дочурке. Та выдула ангельский звук. Ее выучили на настоящей, на серебряной флейте. А бамбуковую она, будучи в Праге на гастролях и далеко уж не девочкой, подарила эмигранту-поклоннику. Ивану свет-Иносельцеву. Некогда, пользуясь положением, я ему обеспечил свободу в Париже. Во времена, когда это имело значение.
Прости и прощай. Этот мир, Ваня, тесен. Только вначале представляется он необъятным. Но... все не так, как вам кажется. Азы разведки включают и мир. Шар голубой. Тайну Времени сматывает вместе с нами, а я остаюсь, где всегда, — совершенно неподвижным и абсолютно безмятежным.
В позе дзадзен.
Тех, кто сидит на обочине, — их нельзя обижать...
Услышав аплодисменты, мы вернулись. Откуда-то из ночи нам хлопал ценитель.
Одной ладонью, конечно...
— Где будем ночевать, — спросила, мерцая, она, — в палатке или на крыше?
Матрас все равно надувать...
Мы были первыми в очереди на воздушный шар. Над Влтавой я выполнил волю клиента, а когда мы вернулись, бросил урну в обычную.
— Он был тебе близок?
— Ближе не бывает. Можно сказать, его создал.
— Как голема рабби Лёв?
В Тынском храме постояли у надгробия Тихо Браге, датского эмигранта от астрологии. На Целетной поговорили на родном языке с юными представителями группы «Алхимия в жизнь», последователями Парацельса. Крепко выпили в «Яме». Осмотрели монумент в начале Вацлавской. Не тот, под которым свершаются самосожжения, а временный: гигантскую девицу, снимающую, пардон, трусы. Собрание монстров международного монументализма, далеко уходящих вниз по бульвару, открывалось именно этой фигурой, представленной Чехией. Отрывающей от пьедестала каблук огромной платформы, чтобы стянуть свои кованые ажурные.
Вспышки туристов слепили.
— Nation's capital... Представить подобное в Вашингтоне, округ Колумбия? У нас такое невозможно.
Я согласился:
— Европа.
А в пассаже, куда мы взошли, из черноты Францисканского сада появился неожиданный персонаж. Весь забинтованный, голову он держал высоко. Двигаясь, как заведенная кукла. Бессмысленно, но целенаправленно. Длинноногая сиделка, подламываясь на каблуках, толкала пустую коляску: «Пан заместитель! Пан заместитель!..»
Пан шел на нас, но его упредили. Мотор загудел, нам пришлось отступить. Плюща окурки, решетка надавила на мрамор.
С той стороны за нее взялся менеджер. С новостями. Шерифы молчат, но он поднял журналы дежурств.
— И?
— Нет страниц.
— Вырваны?
— Просто исчезли. Как ваши картонки... Но разве не пани, кто держал под контролем эпопею убытия в Новый Свет? Может, ответы в Америке?
— Вне доступа, — сделал я жест.
— Тогда соболезную. А у нас в этом плане забрезжило. Начинают воскресать паралитики. Может, возьмутся и за бразды правления? Позвольте совет на прощание. Вы обратно по воздуху? Не берите с собой сякухати... Пан? Чем черт не шутит?
(с) Сергей Юрьенен