Разведение гусениц тутового шелкопряда — одна из немногих возможностей для жителей таджикских кишлаков хоть что-то заработать. Правда, зарплату выдают им не деньгами, а дровами.
Середина апреля, кишлак Ходжабайкуль, Таджикистан. На улице дождь льет как из ведра, а в бывшей чайхане колхоза имени Ленина тепло. Это свежепобеленная печка старается и двое немолодых мужчин. Уже неделю Сайдали и Карахан не покидают свой пост. Их задача — оживить «грену».
«Грена» — это яйца бабочки тутового шелкопряда, предназначаемые для размножения шелковичного червя. Ежегодно летом гренажный завод в городе Вахдате, что в тридцати километрах к востоку от Душанбе, получает от бабочек потомство, чтобы заморозить его до нового сезона. А следующей весной при температуре 22-25 градусов и влажности 22 процента происходит оживление. На специальных этажерках чайханы грена мирно греется в бумажных коробочках со странными надписями: БК-1, БК-2, СН-8... Так маркируется порода шелкопряда. Мужчины в соседней комнате пьют чай.
«Кирмак» — по-таджикски гусеница, но чаще так называют шелковичного червя. Чтобы получить из 19,5 грамма грены 65 килограммов отборного кокона (а именно таков план для колхозника-добровольца), на сорок дней нужно забыть о сне и покое. Кирмак — существо нежное и капризное. Температуру ему подавай не ниже 22 градусов, иначе аппетит пропадет. От муравьиного укуса защити, а то и помереть может. И с питанием привередлив: корми его листьями, сорванными исключительно в утренние или вечерние часы, когда в них больше влаги. Молитву почитай — вдруг кто-то косо посмотрит.
«Бисмилла ир-Рахман ир-Рахим! Во имя Бога Милостивого и Милосердного!» — в маленькую комнату своего дома входит Пардахол. В одной руке у нее молитвенник, в другой платок, полный листьев тутовника. За ней следом ее младший сын Музафар с фонариком. За окном сумерки — в комнате горит лампочка. Впрочем, она горит и днем — так положено по инструкции. Но ее тусклого ртутного света не хватает, чтобы рассмотреть личинки шелкопряда.
«Кушай-кушай, кирмачок, кушай-кушай, червячок!» — приговаривает Пардахол, посыпая листьями юного шелкопряда, лежащего на самодельном фанерном столе. — Станешь беленьким и красивеньким, чтобы в доме моем было много «дарзы».
«Дарза» — это охапка веток. Именно из-за дарзы жители кишлака Ходжабайкуль каждый год ввязываются в шелковый промысел. Чтобы прокормить своих питомцев, шелководы получают во временное пользование тутовые деревья (на 19,5 грамма грены примерно 80-90 стволов тутовника]. Возьмешься возиться с шелкопрядом — 150-200 охапок будут твои. Дарза — это и есть фактически зарплата колхозникам, которые не получают за свой труд ничего, кроме веток. В этой местности мало деревьев и дрова взять негде. А тандыр нужно топить круглый год. Летом для выпечки 15 лепешек нужно четыре вязанки дров. Вот народ и не щадит тутовник, старается оттяпать от ствола как можно больше. К тому же дарзу можно всегда продать. Но случается это редко — самим шелководам запаса веток хватает лишь до зимы.
В Ферганскую долину шелководство пришло из китайского уезда Хотан. Туда его занесла дочь китайского императора, вышедшая замуж за местного владетеля. Легенда гласит, что девушка, боясь быть уличенной в похищении тутового шелкопряда, вывоз которого из Китая строго запрещен, вплела похищенные коконы в свои косы и, приехав в Хотан, вывела из них бабочек и получила первые яйца шелковичных червей.
По другому преданию, спустя примерно двести лет оттуда же в 552 году два монаха принесли императору Византии Юстиниану грены тутового шелкопряда в своих полых посохах. Из Хотана искусство шелкомотания перешло сначала в Андижан, а потом в Самарканд и Бухару. Континентальный климат Ферганской долины, ее сухой воздух и тепло идеально подходят для здоровья и развития тутового шелкопряда. Исторически сложилось так, что в Средней Азии шелковым промыслом и по сей день занимаются преимущественно женщины.
«Бисмилла ир-Рахман ир-Рахим!» — Пардахол покормила кирмака и теперь окуривает помещение дымом испанда. Эту траву уважают все таджики, свято верят в ее антимикробную и чудодейственную силу. Аптекарям она известна как Peganum Harmalae, иначе «гармала», «могильник» или «рута».
Дым выедает глаза и дерет горло. Но Пардахол все нипочем, лицо ее сосредоточено и немного блаженно. Не спеша она обходит ложе шелкопряда. «Невестка уехала рожать к матери, дочери с утра до вечера на хлопковом поле трудятся, внуки в школе. А я не знаю, чем себя занять, чтобы развеять тоску по мужу. Год назад он умер. Вот взяла кирмака на воспитание. Ну и дрова, конечно, нужны», — объясняет она.
Дом наполнен детским шумом и разговорами взрослых. Кто-то смотрит телевизор, кто-то пьет чай. Из стоящей у окна люльки слышен плач младенца. Рядом с дастарханом уже спит Эмомали, еще один внук Пардахол.
«Это моя любимая комната, — говорит Пардахол, поднося тлеющую чудо-траву к спящему на полу внуку. — Сюда меня привели невестой. В ней прожили долгую жизнь родители мужа, а потом и мы сами. Здесь я рожала детей своих. Отсюда выдавала замуж дочерей. И они тоже тут рожали. Старший сын хочет сломать этот дом, называет его старым, низким и немодным. Но я не разрешаю. Пока жива сама, будет жить и моя «сутуми давлати хона», «драгоценная комната».
Пардахол выдали замуж, когда ей было 16 лет. Ее будущая свекровь, увидев однажды плачущую сироту, обиженную мачехой, сказала девушке: «Будешь мне дочерью и невесткой». Сорок лет Пардахол прожила с мужем в любви и согласии.
На часах половина седьмого. Семья уже позавтракала и приступила к приготовлению еды для кирмака. До третьего сна его кормят «салатом» — измельченными листьями тутового дерева.
Процесс развития шелкопряда от личинки до взрослой гусеницы делится на четыре этапа. Специалисты называют его линькой, а народ — снами.
Первый сон — четверо суток кирмака, темно-бурых личинок длиной всего три миллиметра, покрытых пучками длинных волос, кормят мелко нарезанными листьями. На пятый день гусеницы перестают питаться и замирают, обхватив задними ножками лист и высоко приподняв переднюю часть туловища. В таком положении они спят около суток. После чего личинка выпрямляется, шкурка лопается, и подросшая гусеничка, покрытая нежной новой кожей, вылезает из ставшей ей тесной одежки.
Второй сон — снова четверо суток питания и сутки отдыха. Для кормления листья режут на четыре части. Третий — подопечных кормят целыми, но мягкими листьями. Четвертый — кормежка и двое-трое суток сна. После последней линьки гусеница выглядит уже весьма внушительно: длина ее беловатого тела достигает восьми сантиметров, толщина — около одного сантиметра. На конце тела — тупой изогнутый рог, на голове шесть пар простых глазков и осязательные усики. Появлению этих глазков шелководы радуются так же, как родители первым шагам малыша.
Потом еще восемь-десять дней усиленного питания, и шелкопряда накрывают сухой желтой травой — рапсом или сорго (из нее делают обычно хозяйственные веники для подметания). И рапс, и сорго выполняют роль коконника. «Обязательно желтой, — подчеркивают жители Ходжабайкуля. — Чтобы кирмак решил, что осень наступила и пора задуматься о потомстве». Действительно — послушный шелкопряд тут же начинает вить кокон. И дня через четыре можно собирать урожай. Вуаля!
Из своих шелкоотделительных желез гусеница выпускает фиброиновые нити (белковое волокно), которые обволакивает серицином (шелковым клеем), вращаясь вокруг собственной оси. Чтобы нить не приклеивалась к предыдущему слою, из центрального канала шелкопряда выходит теплый воздух, который сушит коконную нить.
Два первых сна ходжабайкульский шелкопряд живет под боком у хозяина, где-нибудь в бане или свободной комнате. А увеличившись в размере, меняет уют домашних палат на просторы казенного дома. В кишлаке есть заброшенное здание детского сада. Там-то и предстоит кирмаку окончательно повзрослеть.
После распада Советского Союза ходжабайкульский детский сад оказался никому не нужен. В середине 1990-х, после гражданской войны, для многих таджиков жизнь началась с нуля. Работа, дававшая заработок и уверенность в завтрашнем дне, исчезла. Тогда-то многие жители кишлака занялись шелководством. Пардахол, например, до этого двадцать лет была дояркой. А Негмат и Гульнисо работали на комбинате по производству напольных покрытий. Теперь же их семья в полном составе работает в бывшем детском саду.
Гуля топит печку, а Негмат срезает листья с веток. С жильем у них проблемы, поэтому семья ухаживает за шелкопрядом с первого дня не дома, а здесь, в комнатах, наполненных сквозняком, эхом и детскими картинками поверх трещин на стенах. Днем и ночью супруги по очереди дежурят возле кирмака — очень уж ответственные это люди. Рядом с покоями шелкопряда находится их маленькая комнатка с постельными принадлежностями и чаем в термосе.
«Раньше мы пытались с соседями объединяться. Работали не хуже других, а как дело подходило к концу, так дележ не всегда честный — нам доставались мелкие коконы. Одним тяжелее, но спокойнее», — говорят они.
Негмат никогда не боялся работы, стараясь вытащить из нищеты семью и обзавестись своим домом. За его плечами работа в колхозе, заработки в России, тяжелая болезнь и вот теперь — шелковый промысел. Две дочери успели выйти замуж, сын окончить школу. А жилья как не было, так и нет.
«В союзные времена шелководам хорошо платили, передовикам вручали подарки: машинку швейную, телевизор или даже талон на автомобиль. А сейчас только «спасибо» и «молодец», если план выполнишь. Правда, когда первая дочь замуж собралась, начальство вернуло все деньги, что мы с женой за семь лет заработали», — говорит Негмат.
Мирзо, бывшему воину-афганцу и колхозному водителю, повезло еще меньше, чем Негмату. Для свадьбы его дочери у колхоза не нашлось денег. Выручили родственники и дарза.
В небольшой аккуратной комнате на такой же, как у Пардахол, самодельной «кровати» крепко спит вторым сном кирмак Мирзо и Хайринисо. Это еще одна семья, добровольно взявшая на себя бремя шелководства. Рядом с «кроватью» работает электроплита. В доме тепло. А чтобы не было слишком сухо, на полу стоит миска с водой.
«На той свадьбе чуть ли не весь годовой запас дарзы сгорел, — вспоминает Мирзо, — дочку ведь в феврале выдавали. Соседок, что помогали в приготовлении приданого, накормить надо было, напоить, обогреть. А еще сама свадьба... Две недели двери в доме не закрывались».
Для жителей кишлака дарза — не только топливо, но и местная валюта. Ею можно рассчитаться за что угодно. Например, прокат тележки для перевозки листьев и веток обойдется в пятнадцать охапок на весь срок. А за участие в сортировке и очистке коконов каждая помощница получит кроме обеда две-три дарзы.
После того как кирмак закончил трудиться над коконом, шелководы торопятся поскорее собрать урожай, чтобы куколка не успела превратиться в бабочку. Для этого и зовут соседей на помощь.
Пока женщины очищают коконы от лишнего пуха, Хайри готовит для них угощение, а Мирзо с сыновьями собирают в соседней комнате то, ради чего все это дело затевалось — ветки тутового дерева. Вот она, зарплата ходжабайкульцев! Деревянные деньги, аккуратно разделенные на «пачки» и связанные веревкой, величественно подпирают стены бывшего детского сада.