На одной из далёких и нам пока не известных планет обитал разумный и многочисленный народ сфириане. О, это была великая цивилизация! Ведь даже обликом своим они являли полное совершенство, потому что тела их были шарообразны. А шар, как известно, для данного объёма имеет наименьшую площадь поверхности, и посему он дольше всех прочих геометрических тел сохраняет тепло, меньше подвергается вредному космическому излучению, медленнее стареет и быстрее передвигается. Мало того, шарообразная форма позволяла сфирианам безо всяких технических приспособлений запросто раскатывать туда-сюда по родной планете, стремительно возделывать поля и плотно насыщаться пищей. Ну а в свободное время сфириане интересовались изящными искусствами и увлекались науками. Развитие наук позволило им изобрести зрительные трубки, снабжённые линзами — усечёнными шарами, и сфириане воочию убедились в том, что и солнце — шар, и планеты — шары, и спутники планет — тоже шары. Тогда, следуя строго научной логике, сфирианские учёные предположили, что их родная планета также представляет собой шар. Ну а дальше уже сам собой напрашивался - и незамедлительно последовал - вывод о том, что шар и только шар является главной и самой универсальной фигурой во всём мироздании. Шар — вот венец творения, шар идеален и практичен, надёжен, долговечен, прост... Что ещё надо?
А что такое колесо? Да это просто тень от шара и не более того, не было к нему никакого уважения, и поэтому колесо на той планете было обычной детской игрушкой. Так что часто можно было увидеть, как шумная компания мальчишек собиралась на мостовой... Нет, просим прощения, мостовых на той планете не было. Вместо них на улицах были проложены многочисленные канавки, по которым катались взрослые сфириане. Движение в канавках было очень оживлённым, и поэтому мальчишки, чтобы никто им не мешал, обычно собирались на пустыре за городом. Там они пускали колёса наперегонки, кричали, спорили, чьё колесо прибежало первым...
Хотя, точнее, это было вовсе не нора, а весьма уютное, чистое, сухое и хорошо освещённое помещение, вдоль стен которого возвышались многочисленные книжные шкафы, битком набитые всевозможными справочниками, энциклопедиями, монографиями, словарями и прочими научными изданиями, а посреди этой норы — то есть, конечно, не норы, а самой настоящей творческой лаборатории — стоял шестиногий трёхтумбовый стол, заваленный кипами всяческих рукописей. Дело в том, что ворчливый старик был великим учёным, признанным светилом в геометрии на шаре. А геометрия на шаре, как всем известно, весьма отличается от геометрии на плоскости, или, проще говоря, планиметрии. Так, например, сумма углов треугольника там превышает сто восемьдесят градусов, а всякая прямая линия не бесконечна в пространстве, а, обогнув шар, возвращается в исходную точку. Иными словами, если взять...
Однако мы всё-таки пока ничего брать не будем, и отвлекаться не будем, и также не будем забегать вперёд, а скажем только, что сей учёный старик был бесконечно влюблён в свою диковинную мудрёную науку. А дабы всякие там мелкие и ничтожные, на его взгляд, житейские заботы и хлопоты не отвлекали его от великих научных открытий, мудрец и посчитал за лучшее уединиться на уже описанном нами заброшенном пустыре. Всё мирское давно уже было ему безразлично. Всё — кроме колеса. Он ненавидел его. А почему? О, это целая история!
Лет за пять до описываемых событий великий геометр проживал в городе и пользовался большим уважением у сограждан; его часто приглашали на званые обеды в самые высокопоставленные дома. И вот однажды на одном из таких обедов какой-то шутник подбросил на ладони монету и весело сказал:
— Моя последняя монета. Жаль, что она такая маленькая, а вот была бы она размером с тарелку! Или даже как главная площадь, как город! Вот тогда бы я запросто расплатился со всеми своими кредиторами!
Все засмеялись, а шутник продолжил:
— Но это что! А вот если бы она была размером с планету! Да, кстати, а вы знаете, что наша планета никакой не шар, а диск, то бишь гигантская монета?
— Не может того быть! — с притворным ужасом воскликнула хозяйка дома.
— Может, сударыня, может! — с наигранной серьёзностью ответствовал шутник. - И всё это имеет строго научное объяснение.
— Какое же? Какое? — послышалось уже со всех сторон.
— А такое! — с жаром воскликнул шутник. — Уверен, что вы, друзья мои, и не подумаете мне возражать, если я заявлю, что самая идеальная и совершенная форма - это вовсе не шар, а диск! Правда?
Собравшимся эта мысль очень понравилась. Все стали оживлённо обсуждать удачную шутку. А и действительно, говорили они, что в этой жизни основа основ? Шар? Нет, куда ему! Всё держится на деньгах. Так что, конечно же, наша планета — монета! Ха-ха! А ведь это не лишено смысла!
И один лишь наш великий учёный, субъект весьма серьёзный и обидчивый, гневно воскликнул:
— Нонсис догмус! — и тотчас же отбросил вилку, снял с себя салфетку и поспешно выкатился прочь, ни с кем не попрощавшись.
«Нонсис догмус» на научном жаргоне означает крайнее отрицание.
Однако сфириане, с наукой не связанные, нашли мысль о плоской планете весьма смелой и правдоподобной. Глупая шутка, стремительно превращаясь в серьёзную гипотезу, покатилась по городу.
— А что! — восклицали одни. — Только на плоской планете и можно остаться в живых. С шарообразной планеты мы давно бы скатились вниз и попадали в космос!
Как будто не было на свете закона всемирного тяготения.
Другие же глубокомысленно качали головами и изрекали:
— Теперь понятно, куда исчезли наши корабли! Они свалились с края планетарного диска.
Тут мы должны вам кое-что объяснить. Дело в том, что цивилизация сфириан распространялась далеко — и очень даже далеко - не на всю их планету, а лишь на небольшую её часть. Территории, заселённые сфирианами, были сосредоточены на одном-единственном, но, правда, весьма обширном острове, со всех сторон окружённом невероятно бурным океаном, который надёжней любой, самой неприступной стены отделял сфириан от всей остальной их - и как бы и не их - планеты. В прежние, и очень давние, времена порою находились отчаянные смельчаки, которые направляли свои корабли за горизонт... И больше никогда не возвращались. Печальный опыт предков остудил исследовательский пыл сфириан — в последнее время они не только не решались отправляться в океан, но даже разучились строить корабли. Так что сфириане никак не могли исследовать свою планету и убедиться в её шарообразности. А наглядность — это великое дело. Правда, когда наглядность есть, то она как будто никому и не нужна. Зато малейшее отсутствие наглядности сразу рождает мысль о злоупотреблении нашим доверием даже тогда, когда дело касается самых что ни на есть пустяков. Л тут вдруг целая планета, её размеры и форма! И посему...
— Планета плоская! — всё чаше и чаше говорили простые сфириане.
Плоские формы для восприятия их широкими массами граждан, как правило, куда доступнее объёмных.
Учёные, конечно же, не верили подобным глупым россказням.
— Нонсис догмус, - со сдержанной дежурной улыбкой отвечали они досужим газетным писакам.
Для учёного не обязателен личный опыт. Учёный не требует, чтобы ему дали что-то увидеть или пощупать. Учёный верит логике научных доказательств, с него и этого достаточно.
Но когда и среди учёных появились такие, которые стали сомневаться в шарообразности планеты...
Тогда великий геометр не выдержал. Он бежал из города, закатился в самую глубокую нору на самом заброшенном во всей округе пустыре и отказался кого-либо принимать.
— Нонсис догмус! Нонсис догмус! - упрямо повторял зелёный от гнева старик.
Его так и прозвали: Нонсис Догмус.
А он жил себе в тёплой глубокой норе и изучал геометрию на шаре.
И только иногда, когда колеса разыгравшихся мальчишек начинали уж совсем невыносимо греметь над самой его головой, он терял терпение и выскакивал наружу. Вид колеса напоминал ему о глупой сплетне насчёт плоской планеты. Сплетне, в которую теперь верили даже лучшие его ученики.
- Учитель! — говорили они. — Ведь вы же знаете, как трудно было вычислять движение соседних планете, исходя из того предположения, что мы будто бы живём на шаре. Но теперь, когда мы наконец живём на плоскости, наши расчёты стали значительно точнее...
- Нонсис догмус! — гневно перебивал их великий геометр. - Нонсис догмус! Катитесь прочь!
И те покорнейше катились. А их учитель...
О! Поначалу каждый их визит приводил его в гнев, а потом уже и просто в бешенство, а потом...
Нет, не волнуйтесь! Потом великий геометр начал не столько гневаться, сколько всё чаше и чаше задумываться над тем, что криком делу не поможешь и нужно срочно предпринять что-то наглядное, то есть каким-то примитивным образом подействовать на сознание людей, хотя — и он это прекрасно понимал — толпа есть толпа... Ну, и так далее! Одним словом, Нонсис Догмус очень долго и весьма мучительно сомневался, а потом всё-таки не выдержал и решил, что надо во что бы то ни стало помочь братьям по разуму как можно скорее разувериться в их общем и очень досадном заблуждении. А посему, отложив на время свои любимые сугубо теоретические исследования, Нонсис Догмус взялся за разрешение одной весьма простой, но, на его взгляд, неотложной и общеполезной задачи. Целых четыре месяца великий геометр не показывался из своей норы, не принимал никаких посетителей и даже не гнал от себя прочь не в меру расшумевшихся мальчишек...
Зато потом он прикатился в город, выкатился на главную площадь и во всеуслышание заявил, что завтра же отправится в кругосветный воздушный полёт. То есть он полетит в одну сторону, а вернётся с другой, совершенно ей противоположной, и тем самым и докажет им всем шарообразность «колеса». Он так и сказал - «колеса», вложив в это слово всё своё презрение к глупой теории.
Само собой разумеется, что в ночь перед путешествием никто в городе не спал...
А наутро жители увидели, как на крыше самого высокого здания — Академии наук — подручные Нонсиса Догмуса надувают огромный радужный шар.
— Мыльный пузырь, — посмеивались скептики, заполнившие всю главную площадь. — Очень жаль, что он лопнет, не долетев до края планеты.
Скептики не знали, что оболочка шара была изготовлена из очень крепкого, эластичного и никому дотоле не известного прозрачного металла. Состав антигравитационного газа, которым надували шар. Нонсис Догмус также держал в секрете. Даже своим ещё недавно самым любимым, а теперь уже напрочь отвергнутым ученикам великий геометр не объяснил ни одной формулы и не раскрыл ни одного термина, поэтому в то памятное утро они, смешавшись с остальной толпой, недобро и насмешливо наблюдали за действиями своего былого кумира. А тот что-то налаживал, подстраивал, подкручивал, порой покрикивал на нерадивых подручных. Трудно сказать, как для него, но для собравшихся на площади время тогда тянулось очень медленно.
Но вот наконец-то настал долгожданный момент. Нонсис Догмус неспешно подкатился к своему диковинному летательному аппарату, любовно похлопал его по упругому боку, потом посмотрел вниз, на площадь... и вдруг предложил:
— Если кто-то из вас желает своими собственными глазами убедиться в шарообразности нашей планеты, то прошу садиться! У меня есть место и для пассажира.
Собравшиеся долго молчали, а потом кто-то их них несмело воскликнул:
— Лети один! Мы поверим тебе на слово! Если, конечно, ты вернёшься.
И все одобрительно зашумели.
Великий геометр ни обижаться, ни спорить не стал. Невзирая на свой преклонный возраст, он ловким паучком взобрался по верёвочной лестнице...
Подручные схватили топоры, перерубили верёвки. Толпа невольно ахнула..,
А воздушный шар легко взмыл в воздух и полетел. Внутри его сверкающей радужной оболочки зеваки увидели ещё один, тёмно-зелёный шар. То был Нонсис Догмус.
Вскоре отважный путешественник скрылся из виду, а зеваки стали понемногу расходиться, гадая: прилетит - не прилетит, лопнет — не лопнет.
А Нонсис Догмус тем временем миновал линию прибоя и летел над бескрайними просторами бурного океана. Планета под ним и действительно казалась плоской, как доска. И, что ещё досаднее, внизу была видна одна только вода и больше ничего. Великий геометр тяжело вздохнул. Он ведь очень надеялся на то, что во время своего исторического кругосветного перелёта он, Нонсис Догмус, то и дело будет открывать и наносить на карту всё новые и новые, дотоле никому не известные острова, а то даже и целые материки. Но увы! Радужный шар поднимался всё выше и выше, линия горизонта отодвигалась всё дальше и дальше, а океан по-прежнему был пуст. На исходе четвёртого часа наблюдений Нонсис Догмус тщательно промокнул платком слезящиеся от напряжения глаза, ещё раз — уже безо всякой надежды — устало глянул вперёд...
И вздрогнул! Что это?! Горизонт перестал удаляться! Вот это да! Летательный аппарат продолжал неуклонно подниматься всё выше и выше, а горизонт по-прежнему стоял на одном месте! А после...Он вдруг начал приближаться — так, словно это был уже не горизонт, а самый настоящий край земного диска! При виде такого невероятного, а с научной точки зрения и вовсе абсурдного зрелища великий геометр сдавленно вскрикнул и потерял сознание.
Когда же он наконец очнулся, то его летательный аппарат поднялся уже на такую, прямо скажем, космическую высоту, что оттуда можно было легко рассмотреть всю сфирианскую планету целиком. И...
Да, увы. Эта планета действительно не была шаром. Она была ровная и плоская...
Нет, так могли подумать только те безмозглые зеваки, которые утром толпились на площади. А мудрый Нонсис Догмус сразу понял, что перед ним не диск, а всё же шар, только очень и очень сплюснутый у полюсов. Такие сплюснутые шары в науке называются эллипсоидами.
Наша Земля тоже, кстати, не шар, а эллипсоид, только она сплюснута почти что совсем незаметно. А там, у сфириан, соотношение между большой и малой полуосями было таково... Проще говоря, ширина сфирианской планеты была в пять раз больше её высоты. Зеваки бы такой картине сильно удивились, а великий геометр не только ни на миг не потерял присутствия духа, а даже, напротив, тотчас же задумался: что это за научный парадокс такой, в чём его причина и неужели так предельно велики центробежные силы вращения?!
Но тут антигравитационный газ начал терять свои свойства, и радужный шар стал быстро опускаться. Великий геометр включил элероны управления и лёг на обратный курс.
Вернувшись на крышу Академии наук, Нонсис Догмус кратко, но обстоятельно поведал собравшимся о своих наблюдениях. Три дня и три ночи сфириане ни о чём другом, кроме как о его экспедиции, не говорили. Ну а затем, как и положено. страсти улеглись. Торговцы вернулись к торговле, поэты к поэзии, пирожники к пирожным.
— Планета плоская! — изредка вспоминали они. — Планета как монета, — и продолжали заниматься своими делами.
То есть ничего они об эллипсоиде не поняли.
А Нонсис Догмус на сей раз уже и не подумал возмущаться или обижаться, а поступил как настоящий мудрец. То есть уже на следующее утро он как ни в чём ни бывало выкатился из своей норы, после чего, нисколько не обращая внимания на раскатившихся во все стороны перепуганных мальчишек, прикатился на середину пустыря — и стал доставать из всех карманов ярко раскрашенные волчки и разбрасывать их в разные стороны. Волчки начинали вертеться. Получалось достаточно красочное и, главное, весьма необычное зрелище. Заворожённые им, мальчишки начали понемногу скатываться обратно... Пока не окружили мудреца плотным кольцом и не стали наперебой просить:
— Дяденька, дай мне! И мне! И мне!
Мудрец не скупился, щедро раздавал волчки, показывал, как они запускаются, и при этом добавлял:
— И наша планета точно так же вертится! Верчение — основа жизни!
И он не ошибся. Потому что уже в самом ближайшем будущем мода на верчение волчков захватила все без исключения сферы сфирианского общества. Не было такого скверика, не было такой гостиной, не было даже такого будуара, где бы не запускались волчки. И при этом сфириане приговаривали:
— Чем быстрее вертишься, тем интересней живёшь! Мы живём на волчке!
То есть вот таким, пусть и не совсем традиционным, способом, но зато очень стремительно и бесповоротно, идея эллиптического вращения вошла в быт и умы сфириан. Так что Нонсис Догмус, казалось бы, мог быть доволен...
Но этого, увы, не случилось. Потому что его теперь стали раздражать уже не колёса, но волчки, их всегдашнее вращение и вездесущее жужжание. Но теперь Нонсис Догмус уже ни на кого не кричал и ничем вслух не возмущался, а тихонечко сидел себе в своей норе и занимался — и по сей день занимается — своими научными делами. А когда его за какими-либо надобностями пытаются вызвать наверх, он каждый раз от этого отказывается, ссылаясь на то, будто он якобы вертится не в ту, что все остальные, а в другую, противоположную сторону. И твёрдо стоит на своём! Вот и всё.
(с) Сергей Булыга