Вечером 27 июля 2012-го Дэнни Бойл был совершенно спокоен. Шел отсчет последних секунд до начала церемонии открытия Олимпийских игр - многоголосого и зачастую дерзкого зова труб перед грандиозным спектаклем, которому Бойл посвятил два года жизни. Событие, заранее отмеченное печатью национального скептицизма - черты, которую Бойл не только отлично понимал, но и частично разделял, - оформленное немалым количеством подвижных элементов. Миллиарды зрителей расположились перед телевизорами, ожидая худшего. Бойл поставил на карту свою репутацию. Режиссер должен был вымотаться не меньше Рентона из «На игле», однако выглядел чуть ли не благостным.
«Я нервничаю, - возражает Бойл, - всякий раз, когда провожу премьерный показ. Или даже когда приглашаю парочку друзей на просмотр пленки в монтажной. Но на этот раз я был совершенно спокоен, готов вам поклясться».
Бальзамом, а точнее новокаином на душу, стала для него многотысячная команда волонтеров. Расхаживая среди них, он готов был сжать напряженное плечо крылатого велосипедиста или успокоить готовую грохнуться в обморок танцевальную приму. Он искренне ожидал, что людей начнет тошнить. «Но они были в порядке. И даже более чем в порядке, это выглядело примерно так: “Давайте уже, вперед, сделаем это!'' Надо быть полным мудаком, чтобы игнорировать такую энергетику».
У Бойла талант к хорошим стартам. В «Неглубокой могиле», ознаменовавшей старт его собственной карьеры, камера проносится по улицам Эдинбурга под клубную музыку Leftfield, словно стряхивая вековую паутину британских традиций. В «На игле» Рентон и его худосочные дружки несутся по тем же улицам, ограбив магазин и сматываясь от неуклюжих охранников, в то время как голос Юэна МакГрегора за кадром с ледяной издевкой перечисляет буржуазные ценности среднего класса. В «Трансе», его последнем детище, отчасти перекликающемся с теми ранними работами, кража картины в Лондоне представлена в формате видеоинструкции, снятой под изрядным количеством кофеина. Фильмы Бойла несутся с той же скоростью, что его мысли. Они взлетают на седьмое небо и жгут под собой землю. «Мне нравится это волшебное чувство невесомости, - с волнением говорит он, - когда между тобой и пульсирующими, дышащими картинами не остается ничего».
Мы встречаемся с человеком дня в баре на верхнем этаже лондонского клуба. Бойл разглядывает заснеженные крыши за окном, наслаждаясь тем, что этот город до сих пор может казаться незнакомым. «Что это за здание? - показывает на цилиндр небоскреба. - Отсюда, с высоты, все смотрится совершенно иначе». На нем черный костюм. Узел на галстуке ослаблен, очки смягчают электрический блеск его глаз. Он отвлекается ненадолго, чтобы заказать еще кофе. Возможно, Бойл похудел с последней нашей встречи, но отмахивается от любых разговоров о переутомлении. «Это просто работа, как и у всех, - хмыкает он. - Мне все повторяют: “Ты должен отдохнуть годик". Но отдых - это не всегда хорошо».
Идея позагорать на дорогом курорте в обществе одного лишь Джека Ричера Бойла не прельщает. Его представление о пляже - это идиллия, медленно тухнущая на жаре, и туристы, бросающиеся друг на друга, как мальчишки в романе Голдинга. Однако даже по своим бешеным стандартам режиссер был загружен до предела. Два года, начавшиеся выходом фильма «127 часов» и завершившиеся целым стадионом гражданской гордости, - и этого ему показалось мало. Он нагрузил свою творческую тарелку под завязку.
«Когда мы взялись за Олимпиаду, - рассказывает он, - люди, вхожие в олимпийское движение, намекнули мне, что если два года заниматься только этим, наверняка свихнешься. Так что мы работали еще над двумя проектами». Это «мы» - скорее подсознательное объединение режиссера с его внутренним творческим кругом, чем неуместная претенциозность, приобретенная после встречи с королевой. «В качестве передышки мы той же командой делали “Франкенштейна". И той же командой снимали “Транс”».
Еще до того, как получить заказ на олимпийскую церемонию, Бойл взялся за свою теперь уже знаменитую сценическую постановку «Франкенштейна» Мэри Шелли. В спектакле Бенедикт Камбербэтч и Джонни Ли Миллер (Псих в «На игле») меняются ролями каждую ночь, изображая то ученого, то его злосчастное творение. «И я сказал: "Мы снимем этот фильм, но я закончу съемки за восемь недель, и один день в неделю мы будем уделять Олимпиаде”».
По сути, в промежутках между мозговыми штурмами, посвященными олимпийской церемонии, Бойл ухитрился поставить спектакль и снять полнометражный фильм. «Когда оглядываешься на это, - говорит он, пораженный контрастом, - понимаешь, что ты не случайно работал над двумя очень мрачными историями одновременно со сценарием этого суперпатриотического праздничного торжества. Ночная смена как темная сторона. Позволяет остаться в здравом уме. Если бы не это, мы скатились бы в сплошную диснеевщину. Как мы все счастливы! Мы все в едином порыве! И так до полного ошизения».
После всех восхвалений в честь Олимпиады, посыпавшихся на Бойла, как конфетти, он с большим облегчением вернулся в уединение монтажной студии, чтобы закончить «Транс». Он снова мог быть самим собой. «Возможность вернуться к этому привычному распорядку - выбраться в город, приехать в монтажную студию, просмотреть фильм, который уже почти забыл, - это приятное чувство». Однако поездки в метро и задумчивые блуждания по лондонским переулкам теперь осложнились. «С самой Олимпиады я ношу это, - он показывает плоскую кепку, - потому что меня узнают». Слава всегда была нежеланным спутником избранной Бойлом профессии, но сейчас это превратилось в эпидемию. Люди останавливали режиссера, чтобы поговорить с ним, похлопать по спине и проверить, не передастся ли им часть олимпийской магии.
Работа над «Трансом» была заморожена, пока Бойл готовил вечеринку для целой нации, но отсрочка пошла фильму на пользу. Исторически сложилось так, что лишь в картинах наподобие «Бешеного быка» или «Изгоя», где актерам надо было сильно похудеть или набрать вес, режиссер получал возможность взять передышку и оценить свой труд по возвращении свежим взглядом. Необходимость нажать на «паузу» поначалу смущала Бойла - это как будто резко оборвать связь с собственным воображением. «Помню, у нас была возможность сделать это во время работы над “Пеклом”. И зря мы тогда не прервали монтаж». Бойла выводила из себя черепашья скорость рендеринга компьютерной графики, но он все же упорно продолжал монтаж. «Когда можешь отойти и передохнуть -отойди и передохни».
Теперь он мог посмотреть «Транс» как обычные зрители с пинтой диетической «Колы» в руках и - поскольку это фильм Дэнни Бойла - пониманием, что их ждет прогулка на ту сторону. Точный синопсис «Транса» сформулировать невозможно, что само по себе прекрасно. Это фильм об ограблении, где находчивый бандит в исполнении Венсана Касселя прибегает к услугам гипнотерапевта (Розарио Доусон), чтобы она извлекла из затуманенного разума Джеймса МакЭвоя местонахождение шедевра Гойи. Нуар, перемежающийся дикими полетами фантазии, похожими на сны в «Начале». Тут полно потаенных смыслов и глубокомысленных сюжетных поворотов.
Не хватало лишь ключей для понимания происходящего. Бойл читал о том, как М. Найт Шьямалан хотел вырезать фразу «Я вижу мертвых людей» из «Шестого чувства», потому что, по его мнению, это портило весь сюрприз. Только давление студии прочистило ему мозг, и знаковая реплика осталась нетронутой. Когда режиссер день ото дня погружен в хитросплетения своего детективного сюжета, ему кажется, что любая мелочь может дать ключ к преждевременной разгадке. Но сейчас Бойл смог лучше все оценить. «Мы досняли несколько сцен, добавили парочку подсказок - подправили баланс фильма».
Три персонажа сомнительных моральных качеств. Сжимающийся вокруг них лабиринт сумрачного города. Все возрастающие уровни психологического насилия. Секс. Кровопролитие. Человеческое погребение. Было ли это сознательной попыткой вызвать ассоциации с «Неглубокой могилой»?
«Определенно», - признает Бойл. Он начал делать прикидки по «Трансу» (основанному на телевизионном фильме Джо Эхирна 2001 года) задолго до «127 часов» и постоянно мысленно возвращался к нему. Отчасти потому, что это напоминало ему о том, откуда все началось. Неслучайно Бойл попросил сценариста «Неглубокой могилы» Джона Ходжа помочь ему возродить ту искаженную, комическую версию реальности, что так воспламенила британских зрителей девятнадцать лет назад. «Джон начал набрасывать первые сцены, выдвигать идеи, - с удовольствием вспоминает Бойл. - Три человека в мыльном пузыре; постоянные сомнения, кому можно доверять, а кому нет. Перед этим невозможно было устоять».
Это не просто ностальгия, а доза чего-то горького и странного, которой ему так недоставало. «Я не хотел снова делать фильм о герое, -открыто признается Бойл, скривившись, как Рентон в нужнике, - довольно этой вменяемости. - Ты попадаешь в какой-то замкнутый круг жизнеутверждающих историй, которые любит Киноакадемия. Мне хотелось чего-то позаковыристей...» Кто протагонист? Кто антагонист? Понадобится ли кому-нибудь лопата?
Его новый фильм похож на прежний не только сюжетом. Оба они о городах, как осознал Бойл. О том, что все города, по сути, одно и то же: и Эдинбург, и Лондон, и Ливерпуль, и Мумбай. «Всем кажется, что фильмы - это проявление эскапизма, и в определенной степени так оно и есть. Однако вы живете в городах и смотрите фильмы о городах. О городах, где моральные принципы более расплывчаты, чем ваша собственная жизнь».
Бойл так дотошно следит за собственной и чужой работой, что, по ощущениям, из него мог бы получиться блестящий критик. Он способен предсказать потенциал проекта. Со времен Майкла Пауэлла не было режиссера так мифологизировавшего эту страну на экране. Британия скорее склонна ускользать от взгляда камер и прятаться в переулках под угрюмыми небесами из мыльных опер. Британская нация не ценит свой кинематограф. «Мне повезло работать в Америке, Индии и Франции, и люди там любят кино не так, как мы, - говорит Бойл. - Мне жаль, но мы не любим фильмы так, как они. Мы не живем ими».
Бойл намерен доказать, что серо-стальной Манчестер его юности может блистать не хуже Манхэттена Скорсезе. «В “Неглубокой могиле” мы старались все сделать крупнее, - поясняет он. - Проблема Британии в том, что вам не удастся завернуть внешние планы в сказочную мишуру, как в Америке. Да и внутренние намного тесней, а экран вот такой громадный». Он разводит руки, словно рыбак, хвастающийся небывалым уловом. Бойл любит отвести камеру подальше назад. Любит показать, какая на актерах обувь, любит странные углы наклона и откаты, при которых обычная квартира превращается в яркий образец готического стиля. В «Трансе» комнаты растягиваются и изгибаются, будто в горячечном бреду, - граничащий с сюрреализмом внутренний мир.
Если ему дать волю, Бойл будет сыпать словами, словно какой-то манчестерский Тарантино. Оба режиссера отличаются скоростью мысли и мальчишеской манерой вести разговор - они почти захлебываются своими идеями. «“Транс” - фильм не об окружающем мире в реалистическом и социальном понимании, это фильм о мире воображения. Об этом, - он со значением постукивает пальцем по лбу. - И о том, на что оно способно. Умопомешательство. Это как у Роуга: ты можешь работать с психологией, делая монтажные перебивки по времени. Ты выбираешь прошлое, настоящее и будущее, и куда что вставить. Что тебе нужно, то и выбираешь. Это и есть психология, выбор, восприятие».
Помните, как в «На игле» наркоманские байки Рентона помогают проложить дорогу во тьму, а потом обратно к свету? Или как за то время, что Аарон Ролстон проводит в ловушке в «127 часах», мы все глубже погружаемся в его воспаленное сознание? В «Трансе» мы отправляемся на поиски одного воспоминания в лабиринте бессознательного Саймона Рива, героя МакЭвоя, по пути то и дело забредая в какое-то совершенно шизанутое дерьмо. Выражаясь научным языком.
Если кто-либо из персонажей Бойла списан с самого режиссера, то это, пожалуй, мечтательный маленький мальчик из «Миллионов», снятых в 2004 году в сотрудничестве со сценаристом Фрэнком Коттрелом Бойсом. Удивительно милый для Бойла фильм. «Это ближе всего к тому, о чем можно сказать: “Да, это я”, - заявляет он. - Я никогда не был таким симпатичным, но в плане отношений с матерью - очень на меня похоже».
Бойл на фотографии 1967 года - десятилетний футболист, долговязый и угрюмый, - как две капли воды похож на Билли Каспера из «Кес». Режиссер смеется и говорит, что все в его школе смахивали на персонажей «Кес». Он на всю жизнь остался фанатом футбольного клуба Bury - великолепие Manchester United его не соблазнило.
Вот мини-биография Бойла в формате его гиперактивных монтажей: родился в Рэдклиффе, Ланкашир, в 1956-м; католическое воспитание, священником так и не стал: ярый поклонник группы The Clash; драматургия, пришедшая на смену религии; Королевский придворный театр, Королевский шекспировский театр; две серии «Инспектора Морса»; спаситель британской киноиндустрии, запрыгавший как Тигра со статуэткой «Оскара» в руках - потому что обещал это своей дочери, хотя никогда не верил, что получит награду Академии; спаситель чертовой Олимпиады. Дэнни - король мира. Жизнь, всем более или менее привычная.
Фильмы помрачнее - тоже часть его натуры. Все эти кельтские мошенники, честными и, по большей части, нечестными путями отыскивающие свою дорогу в мире, полном неожиданностей. «Не могу устоять перед их обаянием, - смеется он. - Я сказал Джеймсу: “Говори со своим акцентом” - американцы всегда предпочитают ничем не примечательные выговоры. Я люблю его, и Юэна, и Киллиана. Это просто смешно. Я сам из Манчестера, но на каком-то уровне меня тянет к этой сумрачной кельтской природе в моих ведущих актерах».
Бойла вряд ли можно назвать режиссером-диктатором. Он не загоняет своих актеров до изнеможения, стремясь достигнуть совершенства, но пусть вас не обманывает его любезность. Борьба за власть на съемках - необходимое зло. «Это не в моем характере, - говорит он. - Но идиотов на площадке я не терплю». В «28 дней спустя» некий неназываемый актер действительно принялся «качать права», но Бойл избавился от него и переснял нужные сцены. «Вы удивитесь, до чего я могу дойти. Если бы вы присутствовали на кое-каких совещаниях во время подготовки к Олимпиаде... Иногда приходилось быть совершенным деспотом».
До «Франкенштейна» Бойл пятнадцать лет не работал над театральными постановками. «Это другое, и отношения с актерами другие», - говорит он, признавая, что слегка потерял форму и пытаясь вернуться к временам молодости, как его «Транс» перекликается с «Неглубокой могилой». Он далеко не первый 56-летний, обращающийся мыслями к своей юности. Ограничения, поставленные Королевским национальным театром, в конечном счете раскочегарили его фантазию и подготовили к тому, чтобы расширяться вверх, вширь и вглубь в этом «чертовски огромном» пространстве олимпийского стадиона. К тому времени как Бойл туда добрался, он уже ощущал себя чисто театральным режиссером. «Ну уж точно не голосом нации».
Бойл никогда не скрывал своих левых взглядов, но настаивает на том, что Олимпиада не имеет никакого отношения к «ежедневной политической тягомотине». Он хотел поделиться своим видением со всеми, неважно, разделяют они его убеждения или нет. Идея, что у него были какие-то «марксистские замыслы», вызывает у него смех. «Тим Бернерс-Ли не марксист, - фыркает он. - Изамбард Кингдом Брюнель не марксист. Они предприниматели. И я хотел, чтобы это было в их духе».
Бойл беззастенчиво гордится своей страной. Среди волонтеров, помогавших ему собраться с мужеством, было много иностранцев, и режиссера поразило то, в каком позитивном свете им представляется Британия. «Они думают об этой стране, как о путеводном маяке, особенно молодежь, - удивляется он, предполагая, что бесплатная система здравоохранения и национальные телекомпании немало сделали для того, чтобы поддержать это впечатление. - Есть многое, за что нам приходится извиняться, и это часть нашей природы - но есть и немало хорошего в том, чтобы быть британцем».
Что плавно подводит нас к вопросу, назойливо висящему в воздухе. Почему он отказался от рыцарского звания? Перед тем, как ответить, Бойл некоторое время размышляет. «Не буду лукавить - я сказал им, что это не мое. У меня были очень личные причины». Он не желал никакой выгоды для себя от церемонии открытия Олимпиады. «Уже сама работа над ней была большой честью, - искренне говорит он. - Не в плане пиара. Мне нравилось работать со всеми этими людьми, работать наравне с ними. Я этим по-настоящему горжусь. Так что получить что-то за это... Я просто чувствовал, что это неправильно. Мне и так оказали невероятную честь».
Бойлу, к его удивлению, очень понравился «Скайфолл...». В отношении Бонда он страшный консерватор - только Шон Коннери! О этот легкий привкус кельтики! Псих выдает безупречную пародию на агента 007, попутно стреляя из пневматического ружья по невинным прохожим в парке. «Фильм мне действительно понравился», - говорит Бойл о вернувшемся на родину агенте Мендеса, ставшем культурным событием в постолимпийской Британии. И Бойл смонтировал для него такой трейлер, о котором можно только мечтать. «Мы оказали им любезность, но и они оказали любезность нам, - вспоминает он. - Это было взаимно. Барбара Брокколи (продюсер) очень нам помогла, при том что они были прямо посреди съемок. По сути, они отставали от графика. Сейчас, после того как фильм стал таким успешным, кажется, что все прошло легко - но им не хватало денег». Мендес признался Бойлу, что бюджет поджимал. Нового режиссера бондианы вынудили убрать иностранные локации и навязали ему другие ограничения. Бойл сочувствовал Мендесу, но сам он считает, что нуждается в жестких рамках. «Так ты работаешь лучше. И они действительно отлично справились. Я горжусь тем, что там снялась Наоми Харрис. Мендес звонил мне и спрашивал насчет нее».
Харрис выжила в пандемическом апокалипсисе «28 дней спустя». Сделав тогда этот неожиданный шаг на территорию хоррора, режиссер сумел создать самые жуткие свои полотна -картины Лондона, превратившегося в огромный молчаливый некрополь. Харрис послала Бойлу открытку с благодарностью за рекомендацию. Между тем Бойл уже положил глаз на девушку Бонда совсем другого порядка. Из всех полетов фантазии в необычной карьере режиссера его бондиана в миниатюре (ключевой момент олимпийского торжества) несомненно заслуживает звания самого сюрреалистического из снятых им фильмов. В нем создатель «Неглубокой могилы», вечный оппонент Голливуда, на время забывает о своей панк-рокерской репутации, чтобы поработать с двумя столпами общества в лице Джеймса Бонда и Ее Величества Королевы. Реальной королевы.
«По-настоящему сюрреалистический момент - это когда она оборачивается и вы видите, что это действительно королева, а не двойник», - говорит он, смакуя дерзость этой затеи. Они непременно должны были оказаться в одной комнате. Только тогда волшебство бы сработало. «Самое замечательное - это то, что Крэйг настолько талантливый актер, - Бойл говорит со своим фирменным напором, выделяя курсивом последние слова. - Там есть один кадр с ним - королева проходит мимо и выводит его из комнаты - и вы только посмотрите на выражение лица Крэйга: я выдуманный шпион на службе вот этой самой настоящей королевы. И все это уважительно, но слегка так "вау”...»
В «На игле» есть сцена, которую Бойл до сих пор считает идеальным съемочным днем. Это не один из гвоздей программы вроде бездонного сортира или младенца-паука, а один из не поддающихся определению, но подлинных моментов. Рентон приходит к умирающему Томми, и тот выпрашивает у него деньги. Рентон понимает, что если он даст Томми денег, тот просто купит еще наркотиков, и все же дает. «В книге есть короткое предложение: “Что-то проносится между ними, когда Рентон протягивает ему деньги”, - вдохновенно цитирует Бойл. - Я помню, как мы снимали это с Юэном и Кевином МакКиддом и я подумал, что это единственный момент человечности во всем этом... Просто один взгляд».
Ее Величество не упоминала, что думает о «На игле» или «28 дней спустя» и знакома ли она вообще с творчеством Бойла. Она определенно знала, кто такой Крэйг. Согласившись на роль в фильме, в качестве ответной любезности королева попросила его сфотографироваться с ее домашней прислугой. Все эти фрейлины и камеристки так хотели встретиться с ним. «Все они - обычные люди, как вы и я», - настаивает Бойл. А это был Джеймс Бонд. В костюме.
Бойл ходит в кино при каждом удобном случае, в любой кинотеатр в пределах досягаемости от его дома в Майл Энде - самом тесном и оживленном районе Лондона. Кино в естественной среде обитания. Здесь вы можете оценить, что на самом деле думает и чувствует ваша аудитория и как она реагирует, без круговых диаграмм и заморочек людей в галстуках. Поэтому Бойл знает, что публика хочет большего, чем бесконечный поток сиквелов.
«Недавно я посмотрел “Жизнь Пи”, - замечает он. - Обычно я не выношу 3D, но какой же там замечательный режиссер!». Энг Ли - родственная душа: работает в пределах досягаемости Голливуда, но не теряет при этом своих национальных черт. Оба режиссера стремятся пробовать себя в разных жанрах и совмещать необычный видеоряд с яркой актерской игрой. «Поглядите на послужной список этого парня, - Бойл вздыхает, словно мальчишка-фанат, - “Разум и чувства”, “Крадущийся тигр...”, “Горбатая гора” - он серьезный режиссер. Я был поражен, потому что не думал, что мне понравится “Жизнь Пи”».
Бойл и Голливуд. Этого никогда не случится. Забудьте. Они слишком разные. Конечно, он отправится туда, будет проводить встречи, жить в роскошных гостиницах и проявлять дружелюбие. Но он всегда сумеет ускользнуть в последний момент и вернуться в Майл Энд, через дорогу от Олимпийского парка. Тут как в рефрене из его самого знаменитого фильма. Выбери Калифорнию. Выбери огромные бюджеты и гольфмобили. Выбери докучливых продюсеров и запросы студий. Выбери макробиотические рестораны и гибридные машины. Выбери Голливуд. Но ему-то это зачем?
«Я ни в коем случае не считаю свое кино авторским, но без режиссера с единой концепцией фильмы просто не работают, - говорит он. - Мне нравится задумывать что-то новое, и лучше всего это удается здесь». Он признает, что есть и другой путь. Такой, как у Кристофера Нолана, который снимает свои фильмы внутри системы с помощью узкого круга единомышленников. Возможно, размышляет Бойл, много лет назад он мог бы переехать в Голливуд и создать такое же окружение. Он не Кен Лоуч, чьи работы уходят корнями в британское общество. Но эти улицы питают его воображение. Здесь он процветает.
Бойл утверждает, что никогда не воспользуется плодами прошлогодней летней «лихорадки». «А вот успех “Миллионера из трущоб” грех не использовать». Бойл заключил договор с Pathe в Великобритании и с Fox Searchlight в Штатах, согласно которому он может отправляться в любую страну и приглашать любых актеров, если бюджет не превышает 20 миллионов долларов. Несомненно, он единственный режиссер в мире, сознательно «ограничивающий себя в средствах».
Однако косвенным путем олимпийский триумф все же повлиял на его работу. Это реакция на прошлогоднюю лихорадку. Больше, чем когда-либо, ему хочется снимать фильмы о Британии. По следам «Франкенштейна» и увлечения промышленной революцией он разрабатывает концепцию исторического фильма. Прошлое всегда было чужой страной для Бойла. «Интересно, как ты оказываешься втянутым в разные вселенные», - задумчиво произносит он. Отважимся ли мы представить Джейн Остин производства Дэнни Бойла? «О боже, не такой исторический фильм! - Он выглядит так, словно его шарахнули током. - Не “Аббатство Даун-тон”...»