Старой цыганке Замбиле каждую ночь снился один и тот же сон: ей являлась незнакомка и просила разыскать серьгу удачи. Амулет следовало вернуть цыганской святой Саре Кали, которая гневается на то, что серьга бродит по свету и помогает творить зло. Замбиле, сильной колдунье, удалось проследить странствия серьги на протяжении веков. Когда-то она принадлежала самому Франсуа Видоку, французскому преступнику, ставшему знаменитым сыщиком, и именно цыганская серьга приносила ему неслыханное везение во всем, за что бы он не брался, но в конце концов именно она его и погубила… Как узнала Замбила, сейчас серьга удачи находится у банкира, дела которого довольно сомнительны, однако идут в гору. Но как забрать у него амулет, охраняемый лучше любых сокровищ? И тут на глаза старой колдунье попалась Галка, дочка беспутной рыночной торговки…
Отрывок из книги:
Стрелка часов на Дворце правосудия приближалась к полуночи. Париж погрузился во мрак. Фешенебельные районы города опустели, лишь изредка ночную тишину аристократической части столицы нарушал дробный стук копыт лошадей, запряжённых в роскошный экипаж. Но был ещё и другой Париж. Преступный. Тёмный. Страшный. Париж трущобный, в котором жизнь не замирала даже ночью. Где стылый осенний ветер трепал развешенные на верёвках залатанные простыни, срывал афиши, гремел обветшалой черепицей, сбивая с ног припозднившихся прохожих, торопящихся как можно скорее добраться до дома. Те же бродяги, у которых не было своего угла, стремились укрыться в грязных погребках, где за несколько су можно найти немудрёную пишу, стаканчик дрянного вина и крышу над головой.
Люсиль Тринье, прозванная Модисткой, почти бежала по тёмной узкой улочке, содрогаясь от холода и пережитого испуга. Преодолевая порывы ветра, женщина свернула в переулок, заканчивающийся тупиком. Придерживаясь за мокрую стену, свободной рукой подобрала подол юбки и стала спускаться по щербатым ступеням в кабак, прозванный ворами самого низкого пошиба «Парадным залом тётушки Буше». Столь поздний час был необычен для Люсиль. Как правило, она заглядывала в погребок около восьми. Однако сегодняшний день сильно отличался от других, и в какой-то момент, сидя в полицейском управлении и отвечая на вопросы следователя, Модистка с ужасом подумала, что ночь ей придётся провести в тюрьме.
Но ей повезло. Большой Жан, с которым Люсиль жила последние два года и считала почти что мужем, во время допроса твёрдо стоял на своём — Люсиль не догадывалась о вчерашнем налёте на магазин готового платья, который они с друзьями тайком от неё задумали и осуществили. Если бы налётчиков не схватили с поличным, Большой Жан ни за что не признался бы в ограблении, но парни попались с товаром, и отпираться было бессмысленно. Однако Люсиль с ними не было, и доказать, что Модистка что-либо знала, оказалось проблематично. Промучившись с задержанной весь день, ближе к ночи следователь махнул рукой и отпустил восвояси.
В кармане передника звенело несколько мелких монет, на которые Люсиль собиралась заказать себе ужин, договориться о ночлеге и уже в спокойной обстановке обдумать, как ей жить дальше. Женщина толкнула тяжёлую дверь погребка и, шагнув в зал, с удовольствием втянула носом привычный тёплый запах дешёвого табака и крепкого мужского пота, ставшего уже родным. Забитый посетителями трактир лишь в первый момент казался тесным. Когда глаза привыкали к клубам табачного дыма, становилось заметно, что арочные своды переходят из одного зала в другой, образуя анфиладу. Когда-то выбеленные стены сейчас покрывал толстый слой копоти, и на податливой саже посетители лезвиями ножей оставляли весьма фривольные замечания в адрес хозяйки и её девиц.
В дальнем конце заведения возвышалась на полусгнивших столбах ветхая эстрада, где лезли из кожи вон музыканты — два кларнетиста, тромбонист и барабанщик. А управлял немытыми артистами, помогая себе костылём, хромоногий старичок, мнивший себя непризнанным маэстро. Несколько подвыпивших пар подпрыгивали в сумбурном танце. Безотчётным движением поправив чепец и по привычке кокетливо приспустив на плечах платок, Модистка медленно двинулась вдоль длинных грязных столов, за которыми веселились шумные компании. При этом она шла, не поднимая головы, точно признавая своё убожество. Женщина понимала, что некрасива. А ведь когда-то она была чертовски хороша!
Свежей, румяной девушкой приехала мадемуазель Гринье из тихого местечка Кот-д'Азур на юго-востоке Франции. Пышные формы, живые карие глаза, задорно вздёрнутый носик и буйные каштановые кудри снискали Люсиль славу первой красавицы деревни. Женихи так и вились вокруг хорошенькой крестьяночки, но отец наотрез отказался выдавать Люсиль за кого-то из односельчан. Разве его красавица дочь родилась для того, чтобы возиться в коровьем навозе и гнуть спину на виноградниках? Левушка с такой внешностью составит счастье любому парижанину. И чтобы найти подходящую партию, родители отправили Люсиль к кузине, по слухам, неплохо устроившейся в Париже.
Кузина Элен похлопотала за родственницу, и Люсиль Гринье взяли ученицей туда же, где работала и она сама, — в шляпную мастерскую рядом с Латинским кварталом. Сидя у окна с работой, провинциалка ловила на себе восхищённые взгляды проходящих мимо мужчин и от этого ужасно смущалась. Особенно неловко Люсиль чувствовала себя под испепеляющим взором пожилого господина в добротном сюртуке и с дорогими часами на толстой витой цепочке, засматривающегося на неё с самого первого дня. Старик прямо-таки пожирал девушку глазами и однажды, проходя мимо окна, протянул ей коробку конфет. И пригласил на свидание.
— Не будь дурой, — шепнула оробевшей Модистке бойкая кузина. — Соглашайся!
— Но этот господин слишком стар для меня, — скривилась девушка, всерьёз полагавшая, что ей делают предложение.
Когда же Модистка поняла, что это совсем не так, было уже слишком поздно. Пожилого господина звали месье Фернан, он был управляющим в имении барона Гринуара. Свидания проходили в уютной комнатке, снятой месье Фернаном специально для своей юной пассии. Вскоре Люсиль изъявила желание навестить возлюбленного в его доме, и вот тогда-то и выяснилось, что старик женат и не собирается ничего менять в своей жизни. В первый момент Люсиль, как истинная католичка, почувствовала себя униженной и обесчещенной, но опытная кузина объяснила ей, что в Париже быть любовницей состоятельного господина вовсе даже не зазорно. И рассказала, что частенько богатые любовники не только живут с девицами годами, но и выдают любовниц замуж за собственных слуг, чтобы всегда иметь под рукой предмет обожания и не нести лишних расходов.
Сбитая с толку Модистка смирилась с сомнительной ролью тайной возлюбленной и встречалась с месье Фернаном до тех пор, пока однажды управляющий барона, выходя от Люсиль, не подвергся нападению неизвестных. Старик тут же отправился в полицейский участок и заявил, что именно Люсиль навела на него своих сообщников, ибо он слышал, как грабители упоминали её имя. Честная девушка долго не могла поверить, что её так подло и несправедливо оговорили. Она взывала к милосердию любовника, уверяла, что месье Фернану послышалось, но тот, преисполненный уверенности в своей правоте, оставался глух к её мольбам. Как Модистка ни просила о пощаде, её всё-таки доставили в Сальпетриер и осудили на год заключения.
В тюрьме Люсиль, до этого мастерски изготовлявшая украшения для шляпок, близко сошлась с непревзойдённой взломщицей замков и применила свои таланты совсем в другой области, выучившись искусству из подручных материалов делать ключи любой сложности. На воле тюремная подруга и порекомендовала Модистку Большому Жану, на первых порах проявившему к новой знакомой сугубо профессиональный интерес. Однако вскоре молодых людей стали связывать не только деловые отношения. Точно отлитый из стали, Большой Жан был полной противоположностью сырому и рыхлому, как непропечённое тесто, месье Фернану. Люсиль сразу же влюбилась в высокого плотного молодца, каждый кулак которого походил на кузнечный молот. Эти кулаки и изуродовали до неузнаваемости некогда хорошенькое личико Модистки, ибо Жан был вспыльчив, как порох, и крайне скор на расправу. Да и за юбками он был большой охотник волочиться, и, полагая, что Люсиль такая же ветреница, как и его многочисленные подружки, ревновал преданную и верную Модистку к каждому прохожему. Их жизнь больше походила на непрекращающуюся войну, но другой жизни рядом с мужчиной Люсиль не знала и потому не представляла себе, что может быть как-то иначе.
Теперь, когда Большой Жан попался на краже и надолго покинул их неуютный чердак, Модистка больше не чувствовала перед ним обязательств и потому решила завязать с опасным ремеслом и лихими парнями. Большого Жана нет рядом, платить за их каморку нечем, значит, ей нечего делать в этом квартале. Завтра же она отправится в кармелитский монастырь и станет послушницей, постаравшись спасти если не тело, то хотя бы душу. Приняв решение встать на путь исправления, Люсиль приободрилась, обвела глазами переполненный зал и опустилась на свободное место рядом с оборванной бродяжкой, жадно обгладывающей кость. Шурша широкими юбками, к столу неспешно приблизилась невероятно толстая хозяйка заведения и, шмыгнув вечно текущим носом, похожим на сливу, сипло проговорила, обращаясь к Модистке:
— Ну, моя милая, тебе как всегда? Кувшинчик красного, половину булки и паштет?
Модистка тайком пересчитала в кармане мелочь, стараясь перебирать монеты так, чтобы они не слишком-то звенели, и, жалко улыбнувшись, ответила:
— Сегодня, тётушка Буше, я думаю обойтись без паштета. Большого Жана забрали в тюрьму, с деньгами у меня теперь негусто. Хочу отказаться от комнаты. Приютите у себя на одну ночь?
— А поступай-ка ты ко мне работать, голубка! — оживилась старая сводня, критически оглядывая Люсиль. И ласково запела: — Слышала небось, как хорошо живут мои малышки! Словно сыр в масле катаются! Если тебя приодеть, ты тоже будешь изрядная красотка. Наряды я тебе выдам напрокат, будешь сыта и довольна. Да и крыша будет над головой, а то, что заработаешь, станешь отдавать мне.
— Я не нуждаюсь в работе, мадам Буше! Мне нужен только ночлег, за который я готова заплатить, — звенящим от обиды голосом проговорила Модистка. Подумать только! Её, Люсиль Гринье, сравнили с кабацкими потаскушками!
— Как знаешь, дорогуша, как знаешь, — недовольно покачала растрёпанной головой хозяйка погребка, тяжело направляясь к стойке, чтобы выполнить заказ. Но далеко она не ушла. Должно быть, слова Люсиль задели её за живое, потому что, сделав пару шагов, старуха вдруг обернулась и, качнув многочисленными подбородками, хмуро добавила: — Попомнишь мои слова — гордость ещё никого до добра не доводила. И не такие гордячки заканчивали деньки свои на каторге!
Проголодавшаяся Модистка сделала вид, что не расслышала обидное замечание, жадно сглотнув слюну и глядя, как оборванка по соседству с ней с наслаждением облизывает измазанные жиром пальцы. С шумом отодвинув опустошённую тарелку и громко рыгнув, бродяжка допила вино и, хитро посмотрев на Люсиль, толкнула острым локтем под руку.
— Смотри-ка, краля, вон тот худыш как на тебя пялится! — захихикала она. — Прямо раздевает глазами! Не будь тетерей, не упусти лихого жеребца!
Модистка обернулась туда, куда указывала соседка по столу, и поймала на себе изучающий взгляд измождённого доходяги, перед которым стоял лишь только пустой стакан, и больше ничего. Он был, кажется, так же беден, как и сама Люсиль. Модистка разочарованно отвернулась, но взгляд незнакомца был так настойчив, что вынудил её снова поднять на него глаза. На этот раз голодранец широко улыбнулся и приветственно коснулся двумя пальцами сломанного козырька заляпанного грязью картуза. Стараясь скрыть смятение, Модистка ответила едва заметной улыбкой. Приняв простую вежливость за приглашение, оборванец поднялся со скамьи и, пробравшись мимо сидящих за его столом мужчин, явно с ним незнакомых, направился к Люсиль.
— Во! Во! К тебе идёт, — снова хихикнула соседка, поднимаясь с места. — Пожалуй, пойду, чтобы не мешать вам, голубки!
Модистка смотрела, как сутулый хромоногий доходяга, хватаясь грязными руками за углы и покачиваясь то ли от голода, то ли от выпитого вина, приближается к её столу, и не чувствовала ничего, кроме брезгливости.
— Лопни мои глаза, если ты не девчонка Большого Жана, — плюхаясь на освободившееся место и обдавая Модистку кислым запахом перегара и давно не мытого тела, глухо проговорил незнакомец, не отрывая жадного взгляда от кувшина с вином и краюшки хлеба, которые хозяйка, шумно отдуваясь, несла к ним на подносе.
— Ты знаком с моим Жаном? — без особого интереса осведомилась Люсиль, предвкушая скорую трапезу.
— Было дело, паслись в одних лугах, — усмехнулся доходяга. — Не веришь? Спроси у своего, знает ли он Рудольфа ? И Жан тебе скажет: «Как не знать! Знаю так же хорошо, как самого себя! И даже лучше!» Но хватит обо мне. Лучше скажи, красотка, тебя-то как зовут?
