Существуют ли на самом деле фантастические миры? На этот вопрос человек трезвомыслящий (таких, увы, вокруг слишком много) с серьёзным лицом сообщит, что нечего предаваться фантазиям: ни эльфов, ни космических крейсеров на горизонте не наблюдается. Но другое дело — когда таким вопросом задаются уже сами герои фантастических книг. Тогда-то и появляются на свет произведения, которые даже читателя заставляют задуматься об иллюзорности всего окружающего.
Казалось бы, всего лишь очередное фантастическое допущение: в одних книгах строят машины времени или пользуются магией, а в других героев окружают иллюзии. Но мало какие фантазии смотрятся настолько правдоподобно, ведь люди никогда не были по-настоящему уверены, что в мире есть на самом деле, а чего не существует.
Один из самых ранних примеров этого парадокса - знаменитая притча про бабочку, которой снилось. что она Чжуан-цзы. Сам легендарный философ был даосом, но почему-то именно его прежде всего вспоминают, когда говорят о буддийской иллюзорности бытия. Буддистам, наверное, впервые удалось подробно и последовательно объяснить, почему вокруг ничего нет. Окружающая действительность получила название «майя», а попыткам увидеть за ней настоящий мир посвящена немалая часть буддийских техник и ритуалов. А вот индуисты решили, что раз мы живём во сне, значит, сон должен быть чей-то. Эта почётная роль досталась богу Брахме, поэтому будить его ни в коем случае нельзя.
Многие сказки и легенды например, мифы австралийских аборигенов - рассказывают о древней «эре сновидений». Возможно, здесь есть зерно истины. По мнению Юнга, известного специалиста по снам, на заре времён сознание у людей было настолько плохо розвито, что окружающий мир они воспринимали именно так - через смутную пелену, как будто бы во сне. Не из-за этого ли появился миф про Брахму?
Но восток востоком, а на западе сомнений тоже хватало. Одним из первых над сущностью реальности задумался Платон, предположив, что нас окружает всего лишь отражение изначального «мира идей». Образ пещеры, на стене которой пляшут тени, запомнился всем надолго: постулат об иллюзорности мира лёг в основу целого философского направления, получившего название «солипсизм». Только в XVII веке Декарту удалось придумать надёжный аргумент против такого мировоззрения: именно в рассуждениях о солипсизме родилось знаменитое «Мыслю - следовательно, существую».
Но даже такая афористичная формулировка убедила всех ненадолго. Всего век спустя философ Джордж Беркли, прекрасно знавший в том числе и труды Декарта, заявил, что мир - это сон, который видит Бог. Чистой воды индуизм!
К тому времени, как сложился жанр фантастики, споры философов зашли в тупик — и реалисты, и солипсисты готовы были придумывать всё новые и новые аргументы, но убедить оппонентов не получалось. Неудивительно, что фантасты тоже задались вопросом, можно ли отличить настоящий мир от иллюзорного. Получилось у них настолько удачно, что сейчас в любых философских спорах на эту тему нет-нет да и всплывет либо «Матрица», либо Пелевин.
Но начиналось всё с малого: писатели решили зайти с той же стороны, что и философы. Они задумались о снах.
ПОЛЁТЫ ВО СНЕ
В Европе всё-таки достаточно чётко проводили грань между сном и реальностью. Когда в 1635 году Педро Кальдерон де ла Барка написал на основе буддийских легенд пьесу «Жизнь есть сон», он даже не пытался отстаивать солипсизм. Наоборот: юного принца Сехизмундо убедили в иллюзорности бытия только в воспитательных целях - а зрителям сразу было понятно, что это просто интрига. Да и Шекспир во «Сне в летнюю ночь» вполне ясно давал понять, где кончается сон и начинается банальное эльфийское волшебство.
Поэтому первые нереальные миры в фантастике если и имели что-то общее с солипсизмом, то тщательно это скрывали. Никто вовсе не старался внушить читателю, что окружающего мира не существует. Напротив, сон как художественный приём долгое время был единственным способом заставить кого-то хоть на время поверить в фантастическое допущение. Ещё в XVIII веке под сны было принято маскировать утопии: герой Луи-Себастьена Мерсье подробно описал жизнь Франции в 2440 году, но при этом скромно упомянул, что все эти события ему всего лишь приснились. И правильно сделал: в машину времени тогда бы ещё никто не поверил.
А вот в начале XX века скептицизм стал постепенно выходить из моды. Герберт Уэллс в своём романе уже откровенно заявил: машина времени есть, а кому не нравится — не читайте. Но традиция объяснять всё снами не торопилась отмирать - она успела оставить след даже в кино. Именно так Жорж Мельес, которого считают отцом-основатёлем кинофантастики, обрамлял самые фантасмагорические из своих картин. В одной из его цветных короткометражек уснувшему алхимику явились причудливые фигуры в колбах, в другой изобретателю дирижабля привиделась целая кавалькада воздушных судов вперемешку с летающими женщинами. Не исключено, что именно этими кадрами вдохновлялся потом Терри Гиллиам, создававший абсурдные анимационные ролики для «Монти Пайтона».
Конечно, идею сна как «рамки» изредка использовали и в более поздние времена - можно вспомнить хоть приключения незадачливого Шурика Тимофеева из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Видимо, для советского зрителя путешествия во времени всё-таки были слишком смелым допущением, и пришлось объявить события фильма сном. Вдобавок режиссёр помогает зрителю отличить реальное от нереального с помощью цвета - этот характерный приём дожил до самой «Матрицы».
Но если раньше сны были просто сюжетным приёмом, то к началу XX века в литературу стало пробираться представление о снах как самостоятельной стихии. Не исключено, что свою роль в этом сыграли Фрейд с Юнгом - благодаря их трудам люди впервые задумались, что у снов есть свои, крайне загадочные законы. Впрочем, труды венских психоаналитиков поначалу читали лишь специалисты, а вот абсурдные приключения Алисы за авторством Льюиса Кэрролла пришлись по душе очень многим. «Кому снится этот мир - Алисе или Чёрному королю?» - шутливо спрашивал автор. Читатели тоже посмеивались. Задумываться о таких вещах всерьёз тогда ещё было рано.
В зыбкую нереальность снов первым углубился Лавкрафт - основоположник жанра ужасов вообще не склонен был шутить с читателем. В его произведениях существовала отдельная Страна Снов, попасть в которую можно было далеко не из каждого ночного кошмара. Тем же, кто туда часто наведывался, трудно было позавидовать: многие из них после этого и наяву начинали сомневаться в реальности происходящего. Как водится у Лавкрафта, мало кому удавалось нс сойти с ума, ведь сны были ещё одним способом узнать о бесконечном ужасе из глубин вселенной - Древних богах...
С тех пор сны как отдельный пласт реальности так полюбились авторам фэнтези, что утверждением «бывают и просто сны» в наше время никого не проведёшь. Конечно, до безумия дело доходит редко, но... Взять хоть цикл «Колесо времени» Роберта Джордана: здесь любой Ходящий по Снам рискует получить настоящую рану или даже попасть в ловушку и остаться в чужом сне. Зато какой удобный способ передавать сообщения!
А если в произведении несколько миров, кто-нибудь обязательно научится ходить между ними с помощью снов. Пожалуй, дальше всех по этому проторённому пути зашли авторы игры Dreamfall, в которой сны стали не просто способом перемещения между технологическим и магическим мирами, но и угрозой: если одной корпорации удастся соединить сны всех людей в единую сеть, ими легко можно будет управлять.
И, разумеется, нельзя не вспомнить про миры Нила Геймана - недаром ведь главным героем его знаменитого «Сэндмена» стал сам Морфей. Мир снов в этом комиксе исследуется подробно и со всех возможных сторон. Уже в самом начале Морфей придумывает для своего врага изощрённое бесконечное наказание: он заставляет того просыпаться, обнаруживать, что вокруг всего лишь сон, и просыпаться снова...
Именно такой разворот темы для нас интереснее всего. Ведь если непонятно, закончился сон или нет, окружающий мир тоже не будет вызывать доверия. Вот только произведения, в которых обыгрывается такой сюжет, обычно причисляют не к фантастике, а к триллерам: видимо, уж больно пугает нас перспектива запутаться в лабиринтах собственного сознания.
Повод для сомнений нам дал вовсе не Кэрролл и не Лавкрафт, а американский прозаик Амброз Бирс. В его коротком рассказе «Случай на мосту через Совиный ручей» рассказывается об осуждённом, которому удаётся в последний момент бежать с виселицы и добраться до дома. Только в самом конце оказывается, что счастливый финал ему всего лишь привиделся - всё это время он простоял на эшафоте. Этот сюжетный поворот оказался настолько драматичным, что многие писатели и сценаристы взяли его на вооружение: стоит вспомнить хотя бы абсурдный финал антиутопии «Бразилия» или триллер Дэвида Линча «Шоссе в никуда».
Надо сказать, в фильмах Линча вообще редко удастся отличить реальность от галлюцинаций. Поклонники картины «Малхолланд Драйв» до сих пор спорят, какая из двух частей фильма произошла на самом деле, а какая приснилась героине. Сплав жизни и психоделических видений стал фирменным знаком и других триллеров - от «Лестницы Иакова» и «Машиниста» до «Чёрного лебедя». Саму же историю о спящем заключённом рассказывают даже в песнях: скорее всего, именно рассказу Бирса посвящена одна из самых грустных баллад в стиле кантри Green, Green Grass of Home. Этот ход стал настолько популярен, что порой над ним уже откровенно смеются: среди теорий о дальнейшем сюжете любого сериала обязательно будет версия «это всё приснилось собаке».
Неудивительно, что сильный ход теперь воспринимается как клише. Всё-таки идею сна стоит использовать только тогда, когда у зрителя уже и так есть основания заподозрить неладное. Иначе спешно прикрученный финал только обесценивает сюжет: стоило ли переживать за героев, если по крайней мере часть их злоключений - это просто сон?
СНЫ НАЯВУ
Конечно, сами по себе сны и искажения разума можно исследовать бесконечно — вот только в «чистой» фантастике подобные сюжеты раньше появлялись редко. Такие произведения скорее относятся к популярной философии - но сути, с фантастикой их роднит только сам вопрос о нереальности бытия.
Фантасты долго терпели такие посягательства на свою территорию. Они читали полусказочные романы Маркеса, где мифология тесно переплеталась с обычной хроникой. Задумывались над произведениями Кафки, которого называли модернистом даже после того, как один из его героев превратился в гигантское насекомое. Наконец кто-то стукнул кулаком по столу и гневно вопросил: «Кто здесь, в конце концов, отвечает за фантазии - мы или они?»
И вот в середине XX века наконец-то случился переворот: впитав в себя абсурдизм Кафки и латиноамериканский магический реализм, фантасты и сами начали стирать грань между реальностью и вымыслом. Тогда-то персонажи этого жанра и задумались. существуют ли их миры.
Подрывать устои реальности взялись два фантаста, между которыми, казалось бы, нет ничего общего. Один писал в лёгком юмористическом стиле, другой же описывал мрачные антиутопии. Но оба настолько мастерски выбили у читателей почву из-под ног, что теперь едва ли не любое упоминание солипсизма в фантастике - это прежде всего дань уважения двум классикам. Речь, конечно же, про Роберта Шекли и Филипа Дика.
К вопросу иллюзорности бытия писатели подошли с разных сторон. Шекли начал с того, что посягнул на саму логику: его сюжеты всегда строились на абсурдных случайностях, за которыми маячила саркастическая усмешка судьбы. Порой нелогичные события списывались на обычаи инопланетных культур, а иногда просто подавались как нечто обыденное: герои дружно делали вид, что ничего странного не происходит. Такой ход всегда любили сатирики - от Дугласа Адамса до участников труппы «Монти Пайтон». Но Шекли порой всё-таки объяснял читателю, почему кругом творится такая фантасмагория, - и ответ, конечно же, таился именно в солипсизме.
Пожалуй, лучше всего непрочность окружающего мира показана в романе «Обмен разумов». Сама реальность в этой книге довольно абсурдна: чего стоит только теория поиска, согласно которой можно дождаться любого, даже самого невероятного события. Недаром специалист по этой теории, Вальдец, мимоходом упоминает о ферме, где он выращивает галюциногенные кактусы-пейоты... Основной же сюжет романа строится вокруг технологии, позволяющей переселяться из тела в тело. Проблема заключается в том, что любое тело накладывает на сознание определённый отпечаток, и в результате такой деформации восприятие мира может необратимо измениться. В конторе по обмену даже придумали специальный термин — пансаизм: дескать, Дон Кихот даже в мельнице мог углядеть дракона, а путешественник по телам, подобно Санчо Пансе, принял бы огнедышащее чудовище за обычную мельницу.
А дальше начинается полная фантасмагория. Герою приходится отправиться в Искажённый Мир - особый участок вселенной, где концентрировался хаос. После этого из сюжета исчезает даже видимость логики — и не подумайте, что это хоть как-то вредит роману! К облегчению читателей, вырваться из Искажённого Мира не слишком сложно: в финале нас ждёт привычный земной пейзаж с оранжевым небом и бродячими деревьями.
Произведения Филипа Дика способны напрочь лишить читателя чувства реальности. В «Человеке в высоком замке» описывалось два мира - и ни один из них не оказался настоящим. В книге «Мечтают ли андроиды об электроовцах», как и в фильме «Бегущий по лезвию», герои не без оснований сомневался, человек он или андроид. Но, пожалуй, самым психоделическим произведением мэтра стал «Убик», где умерших помещали в специальные заведения мораторнумы и поддерживали в искусственном состоянии полужизни. Зыбкий мир предсмертного сна оказался настолько правдоподобным, что ближе к финалу становится совершенно непонятно, кто из героев на самом деле жив, а кто - уже не очень.
Всего через два года после «Убика» в игру вступил ещё один фантаст, уже не раз размышлявший на тему иллюзий и галлюцинаций: Станислав Лем написал повесть «Футурологический конгресс», в которой искусственный мир едва ли не впервые был создан в политических целях. На фоне проблем с перенаселением и экологической обстановкой тайное мировое правительство решило, что лучше уж создать иллюзию хорошей жизни с помощью особых галлюциногенов — масконов. Так можно и скрыть недостатки тесных квартир, и превратить любую еду в деликатес... А если понадобится вежливо намекнуть какой-то стране на ошибки её политического курса, облако маскона обойдётся куда дешевле, чем десант настоящих солдат. И только ограниченная группа «действидцев» была наделена сомнительной привилегией видеть мир таким, каким он стал на самом деле.
Если в западной фантастике творцы виртуальной реальности пошли по стопам Дика, то отечественные авторы скорее продолжают традиции самого Маркеса. Зыбкие миры в российских книгах обычно тесно сплавлены с реальностью - достаточно лишь особого настроя, чтобы к ним прикоснуться. Прежде всего вспоминаются романы Макса Фрая: что в цикле про Ехо, что в более поздних текстах загадочный мир снов плотно переплетён с обыденной жизнью. Общий закон всегда один: и во многих романах Олди, и в «Доме, в котором...» Мариам Петросян, и в Vita Nostro Марины и Сергея Дяченко героев отделяет от «тонкого миро» только их собственное сознание. Для тех же, кто этот барьер перешагнул, сны и реальность сливаются воедино.
Итак, буддийская иллюзорность расцвела в фантастике пышным цветом. С одной стороны к ней подбирались авторы триллеров, исследовавшие миры наших снов. С другой трудились сами фантасты, в чьих руках уже сама окружающая действительность становилась зыбкой и неестественной. Сны в книгах и кино почти перестали отличаться от реальности — авторы явно вознамерились окончательно запутать читателей и зрителей.
Подход, надо сказать, довольно опасный. Недаром ведь почти во всех произведениях, где сон неотличим от реальности, указывается единственный способ избавиться от наваждения - смерть. В бесчисленных фильмах и сериалах - от «Сверхъестественного» и «Доктора Кто» до «Исходного кода» и знаменитого нолановского «Начала» - героям приходилось совершать самоубийство, чтобы вернуться в настоящий мир. Само собой, ошибка стоила дорого - чему и посвящён весь сюжет «Начала» с его многомерным наслоением снов. Упал всё-таки волчок в финале или нам тоже пора на выход?
Простую схему «Есть сон, а есть реальность» пытался усложнить не только Нолан. Так, например, в романе Иэна Бэнкса «Мост» переплетаются уже целых три мира - и их обитатели видят во сне друг друга. Кто же на самом деле рассказывает нам свою историю - инженер, варвар или человек без памяти? Ответа, разумеется, нам никто не даст. Иначе, чего доброго, ещё вообразим, что реальность бывает только одна...
Надо сказать, восток тем временем не отставал от запада - в аниме ненастоящих миров тоже огромное количество. Порой авторы таким образом просто развлекаются: если все мы снимся взбалмошной девице по имени Харухи, то, по крайней мере, скучать не придётся. Но порой бывает и не до смеха: в «Экспериментах Лейн» действие началось с волны самоубийств среди подростков, которые пытались таким образом вернуться в реальность...
Впрочем, здесь мы несколько забегаем вперёд: «Лейн» - это уже следующий шаг, третий но счёту после снов и иллюзий.
И этот удар по материализму оказался гораздо ощутимее.
СИНЯЯ ТАБЛЕТКА
Несмотря на старания некоторых фантастов, к концу XX века публика по-прежнему не слишком спешила усомниться в окружающей реальности. Порассуждать о мире снов было интересно - но каждый образованный человек уже давно знал, как именно работает подсознание. Описание психбольниц растрогало многих, но мало кто готов был признать себя сумасшедшим. Что же до зыбких абсурдных миров - то чем серьёзнее пытались рассуждать авторы, тем ближе они подходили к классическому солипсизму... и тогда их хитроумные миры разбивались об аргумент трёхсотлетней давности: мыслим - значит, существуем, и никакой Беркли нам не указ!
Чтобы встряхнуть задремавших зрителей, нужна была аналогия посильнее. И вскоре на сцену вышло изобретение, которое не просто подарило солипсизму второе дыхание, а вывело его на совершенно новый уровень.
Речь, конечно же, о компьютерах - и о виртуальной реальности, которую начали предсказывать едва ли не сразу же после их появления.
Одной из первых ласточек стал «Вельд» Рэя Брэдбери. Тогда ещё казалось, что игровая комната с полным погружением в саванну - чистой воды фантастика, но история сошедших с экрана голодных львов всё-таки серьёзно встревожила читателей.
И вот через десять лет после «Вельда» появилась история, заложившая основу для нового направления. В цикле Станислава Лема «Воспоминания Ийона Тихого» вышел рассказ «Странные ящики профессора Коркорана» - о сумасшедшем учёном, который создал несколько компьютеров с искусственным разумом и поместил их в цифровой иллюзорный мир - так что программы на сервере думали, что они люди. Всего на нескольких страницах профессор изложил и идею о том, что нейронные импульсы запросто можно подменить искусственно созданными, и свои сомнения насчёт реального мира. В их диспуте с Ийоном Тихим были упомянуты даже программные сбои - все сверхъестественные явления и загадочные совпадения в нашем мире Коркоран объяснял именно ошибками компьютера, внутри которого гипотетически находимся все мы.
Помимо снов и метафизических конструкций, писатели стали рассуждать и о виртуальной реальности. Через какое-то время стали подтягиваться и изобретатели. Сейчас компьютерным миром уже никого не удивишь.
Надо сказать, в одной детали предсказание Лема всё-таки не сбылось. Дело в том, что Коркоран отказывался вмешиваться вдела своих подопечных:ему хотелось чувствовать себя богом-наблюдателем. От того, что среди «мозгов в банке» появлялись атеисты, профессор чувствовал особенное садистское удовольствие. Но теперь мы знаем по себе: управлять горстками пикселей всё-таки гораздо приятнее, чем просто за ними следить. Практически в любой онлайн-игре каждый старается как можно сильнее повлиять на события и перестроить мир под себя. Если задуматься, безобидная на первый взгляд гипотеза об иллюзорности мира приобретает зловещий оттенок заговора...
Вот почему почти все произведения о виртуальной реальности пронизаны желанием сбежать из-под власти неведомого программиста. Если декорации для жанра обрисовал Лем, то правила игры обозначил Дэниел Галуй в романе «Симулакрон-3» (1964). В этой книге учёные создали компьютер для симуляции предвыборных опросов, и лишь один из «обитателей»-программ знал правду, поскольку был связующим звеном с внешним миром. Вот только после ряда загадочных исчезновений учёным пришлось задуматься, не стали ли и они сами жертвами подобного эксперимента. Героям пришлось тоже пуститься на поиски «связующего звена»... по куда они в итоге вышли - в реальность или на ещё один пласт симуляции?
По мотивам «Симулакрона» сняли два фильма - в 1973 году вышел «Мир на проводе» Райнера Фассбиндсра, а в 1999-м - «Тринадцатый этаж» Джозефа Руснака. В тот же год по всему миру прогремела «Матрица», с которой теперь неизменно сравнивают любые произведения, хотя бы отдалённо напоминающие киберпанк. Стоит заметить, что среди поклонников трилогии Вачовски весьма популярна теория, согласно которой Зион - это тоже всего лишь ещё один слой симуляции: иначе довольно сложно объяснить, почему у Нео в реальном мире тоже появились суперспособности. Правда это или нет, но такая догадка отлично укладывается в мрачные законы жанра.
Поскольку к девяностым годам в нашем мире уже появились первые ростки виртуальной реальности - компьютерные игры, - оставалось лишь довести идею матрицы до логического завершения и прямо назвать наш мир игрой. Долго ждать не пришлось: уже в 1999 году появился фильм «Экзистенция», где в роли программистов симулакрона выступали гейм-дизайнеры (а может, компьютерные симуляции гейм-дизайнеров?). А в 2001 году Мамору Осии, автор аниме «Призрак в доспехах», решил для разнообразия снять игровое кино с польскими актёрами. В результате вышел фильм «Авалон» про киберспортсменов, которые пытаются выйти на секретный уровень игры, — получилось психоделическое зрелище с непременной трёхслойной структурой.
Впрочем, когда книги и фильмы намекают нам, что мы живём в виртуальной реальности, — это ещё можно пережить. Но как быть, когда те же вопросы поднимаются в компьютерной игре? Можно вспомнить знаменитый квест I Have No Mouth, and I Must Scream, в котором компьютер специально создавал миры, чтобы истязать оказавшихся в его власти людей. Да и в знаменитой серии Assassin’s Creed не скрывается, что весь её сюжет - всего лишь симуляция...
Здесь можно возразить, что игра внутри игры - дело довольно обычное. Никакого солипсизма - всего лишь обыкновенный постмодернизм.
Но мало кто подозревает, что постмодернизм это тоже секретное оружие Чжуан-цзы.
ВЕСЬ МИР - ТЕАТР
Когда-то философия постмодернизма была известна лишь в узком кругу ценителей, а слово «симулякр» считалось изысканным ругательством. Сейчас же едва ли не каждый встречный пожмет плечами: симулякр - это символ без прототипа. Бодрийяр придумал, а постмодернизм — это, например... С этими словами встречный снимете полки первую попавшуюся книгу, ткнёт в неё пальцем и наверняка будет прав.
Постмодернисты начали свою подрывную работу против реальности примерно в то же время, когда фантасты активно осваивали иллюзорный инструментарий. Приём оказался проще некуда: достаточно всего лишь не давать публике забыть, что перед ними художественное произведение. Для этого можно вернуться к стилистике XIX века, когда авторы книг или пьес то и дело обращались к читателю напрямую. Впрочем, ещё лучше - столкнуть автора с персонажами: вот тогда «четвёртая стена» точно затрещит по швам.
Примеров такого хулиганства в фантастике несметное количество. Чего стоит хотя бы тот же Шекли, у которого в «Алхимическом марьяже Элистера Кромптона» в сюжет вмешался Комитет по охране целостности повествования. Не отставал и Хайнлайн: в «Неприятной профессии Джонатана Хога» описывался мир, который на самом деле был произведением, а целый цикл романов прямо назывался «Мир как миф».
Ещё один неожиданный вывод: если мир - это произведение, то читатели могут на него влиять. Ещё в «Бесконечной книге» Михаэля Энде жители страны Фантазии вздрагивали от криков мальчика Бастиана, читавшего об их злоключениях. Потом он смог и сам пробиться на страницы книги - и не раз об этом пожалел. А в мире Джаспера Ффорде в книги и вовсе ходят все кто ни попадя: ушлые японцы наладили турбизнес, а коварные британские преступники не гнушаются похищать персонажей - после чего текст книги изменяется во всех изданиях разом. Книжные миры настолько реальны, что главной героине - детективу по имени Четверг - порой приходится крепко задуматься, не ходит ли она сейчас по страницам очередного романа.
Проникновение постмодернизма в остальные жанры привело к интересному эффекту: теперь любой автор, даже сети он не считается фантастом, может списать на него практически любой сюжетный поворот. В «Маятнике Фуко» герои стали жертвами заговора, который сами придумали? Так это же Умберто Эко, он так играет с читателем. Игра «Мор: Утопия» начинается как театральное представление? Чистый постмодернизм, нет здесь никакого подтекста!
И вот тут-то, когда бдительность публики уже окончательно усыплена, можно сделать последний шаг. К читателям подкрадывается Паланик или Пелевин и убедительно объясняет, что построенное вокруг нас общество - это тоже всего лишь произведение в жанре постмодернизма. Причём, судя по сводкам новостей, не слишком-то и художественное.
Остаётся только осмотреться по сторонам — и станет ясно, что все признаки искусственного мира налицо. Кто-то вспомнит предупреждения Лема и Шекли, кому-то на ум придёт «Матрица» или «Шоу Трумана». А вернее всего будет опять обратиться к восточной мудрости: недаром ведь в «Человеке в высоком замке» понять иллюзорность мира помогло гадание «и-цзин», а пелевинские герои в «Чапаеве и Пустоте» в ходе диспутов о буддизме пришли к выводу, что в мире вообще ничего не существует.
И здесь человек трезвомыслящий (таких, увы, в нашем мире почти не осталось) только удивится, что для объяснения этой простой мысли пришлось соединять столько разных жанров.
(с) Алексей Мальский