Во время посещения театра Томас и Шарлотта Питт стали свидетелями трагедии – на их глазах скоропостижно скончался судья Апелляционного суда Стаффорд. При умершем была найдена фляжка, в которой плескался виски… с лошадиной дозой опиумной настойки. Сразу исключив возможность самоубийства, Питт начал расследование обстоятельств смерти судьи. И выяснил, что на днях Стаффорд интересовался материалами дела пятилетней давности. Томас помнил это нашумевшее преступление, взбудоражившее все английское общество – настолько необычным и жестоким оно было. Убийцу единогласно осудили и повесили. Но зачем судье было вытаскивать на свет старое дело? Не связана ли его смерть с тем, что он откопал новые обстоятельства, в корне меняющие картину преступления? А раз так, то истинный убийца, возможно, еще гуляет на свободе…
Отрывок из книги:
В воскресенье Питт не имел возможности продолжить свое расследование. Все присутственные места были закрыты, и он не сомневался, что люди, с которыми ему захотелось бы переговорить, сегодня вне досягаемости или же не будут настолько любезны, чтобы уделить ему свое время и внимание, помогая в получении необходимой информации, или хотя бы чтобы поделиться впечатлениями.
Поэтому он провел этот замечательный день дома, с Шарлоттой, Джемаймой и Дэниелом. Стояла совершенно безветренная осенняя погода. Солнце в туманной дымке освещало все мягким золотистым светом, небо казалось высоким, и можно было представить, что за стенами сада не Лондон, а, напротив, сады и поля, на которых убирают урожай.
Питт не имел возможности много времени отдавать своему саду, но чем реже, тем драгоценнее была эта возможность, и он относился к таким дням очень серьезно. Едва позавтракав, Томас надел старые брюки, засучил рукава, вышел в сад и начал перекапывать черную землю, переворачивая пласт за пластом, разбивая комки, распутывая корни однолетников и готовя их к новой высадке весной. Еще цвели голубые и пурпурные михайловы маргаритки. Лиловые и вишневого цвета астры и золотистые, красные, белые, розовые хризантемы еще вздымали взлохмаченные головки. Доцветали несколько последних – и поэтому особенно прекрасных – роз. Надо было еще раз подстричь газон. В воздухе пахло увядшей травой, влажной землей и мокрыми, сохнущими на солнце листьями.
Семилетняя Джемайма в прошлогоднем фартучке присела на корточки около отца. Лицо у нее было запачкано землей, но она сосредоточенно занималась делом, тщательно разнимая тонкими пальчиками корни и удаляя сорняки. В двух шагах от них пятилетний Дэниел, опустившись на коленки рядом с Шарлоттой, пытался уяснить, что есть просто листики, а что – цветы.
Томас оглянулся и через голову Джемаймы поймал взгляд жены. Она улыбнулась ему. Волосы падали ей на лоб, на щеке красовалось грязное пятно, и он почувствовал, что счастлив сейчас, как никогда в жизни. Иногда в их жизни случались настолько прекрасные моменты, что даже вспоминать о них было почти больно, и Томас должен был убеждать себя, что будут и другие, такие же прекрасные, которые облегчат прощание с прошлым, иначе он будет попросту раздавлен памятью о былом счастье.
В пять вечера солнце уже склонялось к горизонту, под оградой сада залегли глубокие тени; черная земля была разровнена и плотно засажена растениями, которые должны будут весной возродиться к новой жизни. Все садоводы устали, взмокли, но испытывали чрезвычайное удовлетворение от трудов праведных.
Дэниел заснул уже за чаем. Головка Джемаймы опускалась все ниже и ниже, когда Томас читал ей на ночь. В половине седьмого все в доме затихло, в камине горел огонь, а рядом клевал носом Питт, положив ноги на решетку. Шарлотта рассеянно пришивала пуговицы к рубашке. Казалось невероятным, что совсем скоро настанет понедельник и они окунутся в совсем другую реальность.
Однако уже в девять утра, движимый своим долгом и обязанностями, Питт выходил из экипажа на Маркэм-стрит, в Челси, с намерением разыскать другого свидетеля по делу Блейна – Годмена, с которым Стаффорд виделся и говорил в день своей смерти и с которым инспектор еще не встречался, – с Девлином О’Нилом. Томас получил его адрес, когда был у миссис Стаффорд.
Расплатившись с кебменом, Питт взошел по ступенькам очень солидного дома – с широким портиком террасы, медной дверной ручкой в форме головы грифона и фонарем из цветного стекла. С каждой стороны портика были по крайней мере три окна, а всего этажей насчитывалось четыре. Если Девлин О’Нил является владельцем такого особняка, значит, он богат и у него не было никакой причины ссориться со своим другом Кингсли Блейном из-за какого-то спора на пять гиней.
Дверь открыла быстроглазая горничная в темном платье, накрахмаленном чепчике и фартуке, отделанном кружевами. Она была весела, но исполнена сознанием собственной значимости.
– Да, сэр?
– Доброе утро. Меня зовут Томас Питт, – и он вручил ей свою карточку. – Извините, если я явился неприлично рано, но мне очень нужно повидаться с мистером О’Нилом, прежде чем он удалится по делам. Это связано со смертью его знакомого и не терпит отлагательства.
– О господи! А я не знала, что кто-то умер… Вам лучше войти; я доложу мистеру О’Нилу, что вы его ждете.
Она широко раскрыла дверь, положила карточку на серебряный поднос и провела Питта в утреннюю комнату. Здесь было тихо, огонь в камине не горел, но вся она так и сверкала безукоризненной чистотой. Интерьер был в высшей степени традиционен и несколько старомоден: громоздкая мебель, преимущественно из дуба с резьбой, многочисленные картины и другие украшения – очевидно, реликвии родственных визитов и семейных торжеств по крайней мере за четыре десятилетия. Спинки стульев были защищены от соприкосновения с головами сидящих вышитыми салфеточками с уже очень выцветшей гладью. Высокий потолок разделен деревянными планками на квадратные углубления, что придавало комнате старинный вид, но подделку подчеркивали вычурные, медные под бронзу, крепления у светильников. На столике у стены не было цветов, вместо них под стеклянным колпаком виднелось чучело куницы. Убранство комнаты было самым распространенным, но его яркость и искусственность показались Питту чуть ли не отталкивающими. Томас вырос в большой деревенской усадьбе, где его отец служил егерем, и мог легко представить себе этого зверька веселым, полным дикой жизненной энергии. Мертвая неподвижность изрядно запылившихся останков ужасала его и внушала отвращение.
Пока инспектор разглядывал куницу, дверь отворилась. Питт обернулся и увидел вежливую горничную.
– Если соблаговолите пройти, сэр, мистер О’Нил готов вас принять.
– Спасибо. – Томас последовал за горничной – снова в холл, а затем в квадратную комнату с высоким потолком, с окнами, смотрящими прямо в чрезвычайно опрятный сад, где осенние листья аккуратно лежали ровными рядами, словно на параде.
И в этой комнате мебель была громоздкая и тяжелая; буфет достигал не менее восьми футов в высоту и был уставлен разнообразными блюдами, супницами и соусниками. Парчовые, затканные гирляндами, падающие складками занавеси были перехвачены кольцами, на столах и бюро расставлены семейные фотографии в серебряных рамках, на стенах тоже висело несколько.
Девлин О’Нил стоял у окна и обернулся к Питту, услышав стук открываемой двери. Он был хрупкого сложения, пожалуй, чуть-чуть выше среднего роста, неброско, но очень богато одет – в клетчатый пиджак из прекрасной шерстяной ткани и свежую рубашку из дорогого египетского хлопка. Его ботинки стоили столько, что хватило бы на пропитание бедной семье в течение целой недели. О’Нил был темноглаз и темноволос, в его глазах мелькали искорки юмора, и он явно обладал развитым воображением, хотя в данный момент имел сосредоточенный вид.
– Ваше имя Питт, не так ли? Гвинет сказала, что вы пришли по поводу чьей-то смерти. Это так?
– Да, мистер О’Нил. По поводу смерти судьи Стаффорда. На прошлой неделе он внезапно умер в театре во время спектакля. Полагаю, вам об этом уже известно.
– Хм… не стал бы этого утверждать. Правда, что-то такое я читал в газетах… Очень огорчен, конечно, однако я не был знаком с этим человеком. – Он говорил с легким певучим акцентом, но Питт никак не мог понять каким.
– Но вы встречались с ним в день его смерти, – заметил инспектор.
О’Нил смутился, но не отвел взгляда.
– Да, действительно, но он приходил ко мне по поводу… можно назвать это делом. Прежде я никогда с ним не встречался, и потом также никогда не видел, – он еле заметно улыбнулся, – так что в любом случае его нельзя было назвать моим другом, мистер Питт.
Томас наконец определил акцент. Графство Антрим.
– Извините, если я дал неточную информацию вашей горничной, – тоже улыбнулся Питт, – я только имел в виду, что вы, возможно, располагаете нужной мне информацией.
О’Нил удивленно вскинул брови.
– Но он не обсуждал со мной состояние своего здоровья! И, должен сказать, выглядел очень хорошо. Конечно, не как молодой человек – смею полагать, в нем было фунта два лишнего веса, – но это ему, по-видимому, нисколько не вредило.
– А о чем он с вами разговаривал, мистер О’Нил?
Хозяин дома заколебался, но постепенно черты его лица разгладились, и он уже не скрывал, что расспросы его явно забавляют. Он отошел от окна и с любопытством взглянул на инспектора.
– Полагаю, вы уже знаете о чем, мистер Питт, потому что иначе вас здесь не было бы. Кажется, его все еще интересовала смерть бедняги Кингсли Блейна, случившаяся пять лет назад. Не могу сказать, по какой причине; разве что эта несчастная женщина, мисс Маколи, упорно не желает забыть о деле и, смею предположить, что мистер Стаффорд желал положить конец пересудам и кривотолкам раз и навсегда. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, и так далее, что говорят в подобных случаях, – вы согласны?
– Он сказал вам именно это?
– Ну, он не говорил столь пространно, как я, вы же понимаете.
О’Нил прошелся по комнате; в непринужденности его поведения сквозила уверенность в своей правоте. Он присел на ручку одного из больших кресел и посмотрел на Питта с интересом и уважением.
– Конечно, он расспрашивал меня обо всем. И я сказал ему то же, что говорил полиции и на суде пять лет назад. Больше я ничего не могу сказать на этот счет, – и взмахом руки он пригласил инспектора сесть. – Он был очень вежлив и очень любезен, но не объяснил, почему спрашивает обо всем этом. Впрочем, джентльмены его общественного положения и не должны вести себя доверительно с нами, рядовыми гражданами.
Он улыбался, но Питту показалось, что О’Нил беспокоится и недоумевает, почему то прошлое дело всплыло вновь. Ведь это ничего никому не даст – только всколыхнет прежнюю боль. Если Стаффорд пытался навсегда похоронить это дело, ему не помешало бы сказать об этом ему, О’Нилу. Однако если судья собирался возобновить слушания, он вполне мог не хотеть предупреждать кого-либо об этом заранее.
– Вас не затруднит сообщить мне, что именно он сказал вам, мистер О’Нил? – Питт наконец сел.
– У меня, разумеется, нет причин скрывать это от вас, сэр. – Несмотря на свою показную беспечность, О’Нил внимательно вглядывался в лицо инспектора. – Но если бы вы сказали, почему вас это интересует, я был бы премного благодарен.
– Разумеется. – Питт положил ногу на ногу и улыбнулся, глядя О’Нилу прямо в глаза. – Вечером того же дня мистер Стаффорд был убит.
– Боже милостивый! Убит?! Что вы говорите…
Если О’Нил разыгрывал удивление, то он был превосходным актером.
– Да, весьма прискорбно, – ответил Питт. – И убили его в театре.
– Действительно… А ведь он судья самого высокого ранга и так далее. Какой же негодяй мог убить судью, тем более такого пожилого человека – во всяком случае, с нашей точки зрения? – О’Нил скорчил гримасу. – Значит, на него напали с целью ограбления?
– Нет, его отравили.
– Отравили? – Он еще шире распахнул глаза. – Клянусь всеми святыми, какая странность, какой абсурд! Но почему его отравили? В связи с каким-нибудь делом, которое он расследовал, как вы думаете?
– Не знаю, мистер О’Нил. Это одна из причин, почему мне хотелось бы узнать, что он сказал вам тогда днем.
О’Нил все так же прямо, неотрывно смотрел на Томаса. Он гораздо лучше владел мимикой своего интеллигентного живого лица, чем Питт мог предположить. Несмотря на природное, несколько простецкое обаяние, это лицо никак нельзя было назвать простодушным.
– Ну конечно, вам хочется, – ответил он с готовностью. – И мне бы хотелось на вашем месте. Буду счастлив услужить вам, мистер Питт, – О’Нил едва заметно переменил позу. – Ну, сначала он спросил, могу ли я припомнить ту ночь, когда был убит Кингсли Блейн. Это, конечно, последовало после обычного обмена любезностями. На что я ответил, что, несомненно, помню, и очень хорошо – как будто я мог все это забыть, даже если бы очень постарался… Затем он попросил рассказать ему об этом, что я и сделал.
– А вы не могли бы и мне об этом рассказать, мистер О’Нил? – перебил его Питт.
– Если хотите… Ну, все случилось в начале осени, но вы, полагаю, об этом знаете. Мы с Кингсли решили пойти в театр, – он выразительно пожал плечами и развел руками, ладонями вверх, словно извинялся за легкомыслие. – Он был женатый человек, но у него ветер гулял в голове. Блейн был очень пылко влюблен в актрису Тамар Маколи и после спектакля собирался пройти к ней за кулисы. Он приготовил для нее подарок и, разумеется, предполагал, что она должным образом его отблагодарит.
– А что это было?
– Ожерелье. Неужели вы не знали об этом? – удивился О’Нил. – Нет, конечно, знали! Да, очень красивое ожерелье. Оно принадлежало его теще, да упокоит Господь ее душу, и Кингсли, разумеется, не должен был ни под каким видом дарить его посторонней женщине. Однако мы все иногда делаем глупости. Бедняга уже умер и ответил за свои прегрешения. – О’Нил прервал рассказ.
– Да, это так, – произнес Томас, давая понять, что внимательно слушает.
– Но затем у нас с ним возникло нечто вроде размолвки – ничего особенного, как вы понимаете, просто небольшая перебранка после стычки. – О’Нил усмехнулся. – Небольшой раунд благородного искусства боксирования, так бы я назвал это в угоду вам, мистер Питт. Мы поспорили на то, кто одержит верх, заключили пари, и он отказался платить причитающиеся мне деньги.
О’Нил с сожалением выпятил нижнюю губу.
– Я ушел из театра в некотором раздражении и отправился в дом удовольствий, – он откровенно улыбнулся, пытаясь скрыть возможную неловкость, – а Кингсли остался у Тамар Маколи и покинул ее очень поздно, как я понимаю. По крайней мере, так засвидетельствовал швейцар. Как раз в этот момент бедняга Блейн получил сообщение о том, что я жду встречи с ним в игорном клубе, в который мы оба в те дни частенько заглядывали. Чтобы попасть туда, ему надо было пройти Фэрриерс-лейн, но мы все знаем, что там с ним случилось.
– Сообщение было устное или письменное?
– О, конечно, устное, все передали на словах.
– И вы после театра больше не видели мистера Блейна?
– Нет, живым я этого несчастного больше не видел.
– Это все, о чем вас спрашивал судья?
– Судья? – О’Нил широко раскрыл глаза. – О, вы имеете в виду беднягу мистера Стаффорда? Да, наверное. Честно говоря, мне показалось, что, расспрашивая, он понапрасну тратит время. Дело окончено и закрыто. Был вынесен приговор, и ни у кого не возникало сомнения в его справедливости. Полиция нашла действительного виновника. Этот чертов парень не пожалел свою голову и отправился в небытие. – И с легкой гримасой добавил: – Он, знаете ли, был не христианин. Разные представления о том, что справедливо и что нет, смею предположить. Его повесили, другого выбора у них не было. Свидетельства были исчерпывающе доказательны. Может быть, мистер Стаффорд именно это и собирался сделать – доказать справедливость приговора, и так неопровержимо, чтобы сама мисс Маколи убедилась в этом и перестала надоедать людям.
Да, это было похоже на правду. Питт пришел сюда, потому что считал своим долгом проследить весь путь Стаффорда в последний его день до самого конца. Кто-то в тот вечер влил настойку опиума во фляжку судьи, но вечером, и не раньше, потому что тогда вместе с ним отравился бы и судья Ливси. Питт надеялся также поточнее узнать, действительно ли Стаффорд собирался пересматривать дело или, наоборот, решительным образом его закрыть. А может, он напрасно надеется? О’Нил тогда, пять лет назад, был одним из первоначально подозреваемых, и вряд ли он хотел, чтобы дело всплыло опять.
Питт взглянул на О’Нила, непринужденно устроившегося в большом кресле. Если он волновался, то еще никому из подозреваемых, насколько помнил Питт из своей практики, не удавалось так прекрасно это скрывать. Он держался свободно, хотя был огорчен. Перед ним был обязательный человек, который охотно делился всем, что ему известно о столь неприятном событии, повинуясь общественному долгу, который он воспринимал без всякого удовольствия.
– А он не спрашивал у вас о чем-то, что было бы для вас внове, мистер О’Нил? – Питт угрюмо улыбнулся, стараясь при этом сделать вид, будто ему известно что-то такое, о чем он до поры предпочел бы умолчать.
О’Нил задумался.
– Нет, нет, ничего такого я припомнить не могу. Мне показалось, что все было как прежде… Ох, он действительно спросил, была ли у Кингсли с собой палка или что-то вроде трости. Но не объяснил, почему ему понадобилось это знать.
– А у мистера Блейна действительно была с собой палка?
– Нет, – поморщился О’Нил. – Он был не такой человек, чтобы затевать драку с первым встречным… Нет, мистер Питт, убийца искал именно его. И если кто-то пытается сказать, что это была борьба или какая-то честная драка, лицом к лицу, то он просто фантазирует. – Лицо О’Нила потемнело, он подался вперед. – И убийство было зверским, быстрым и беспощадным. Я видел тело. – Он побледнел. – Я должен был опознать труп. У него не было близких, кроме жены и тестя. И мне казалось, что мой долг – избавить их от этой тяжкой необходимости. На теле была рана от удара ножом в левую сторону груди, прямо в сердце… и… и гвозди в ладонях и ступнях. – Он покачал головой. – Нет, ни под каким видом это не было схваткой двух вооруженных людей. Он не смог бы себя защитить.
– А мистер Стаффорд не сказал вам, почему он обо всем этом расспрашивает?
– Нет… нет. Не говорил. Я задал ему этот вопрос, но он уклонился от ответа.
Питт тоже не мог понять, зачем Стаффорду понадобилось расспрашивать О’Нила. Может быть, его интерес был как-то связан с тем давним медицинским заключением, которое теперь вызвало у него сомнение? Надо будет разыскать Хамберта Ярдли и навести у него справки о той экспертизе.
– Скажите, как выглядел Кингсли Блейн, мистер О’Нил? – опять вернулся он к убитому. – Я не располагаю никакими данными о нем. Он был высокий, полный человек?
О’Нил, казалось, был слегка удивлен.
– Ну, он был повыше, чем я, но весь какой-то нескладный, если вы понимаете, что я имею в виду. – Он вопросительно взглянул на Питта. – Не силач, нет… как бы это сказать, не говоря худого о мертвом, да еще о друге… Нет, он был скорее мечтатель, понимаете? – О’Нил встал, довольно легко и изящно. – Не хотите взглянуть на фотографию? У нас в доме есть несколько штук.
– В самом деле, у вас они есть? – удивился Питт, хотя в этом не было ничего невероятного, ведь мужчины дружили.
– Да, разумеется, – быстро ответил О’Нил. – В конце концов, он, упокой Господь его душу, прожил здесь всю свою женатую жизнь. Правда, она длилась всего пару лет…
Питт удивился еще больше. Ему об этом ничего не было известно.
– Разве этот дом принадлежал Кингсли Блейну?
– О нет. – О’Нила явно позабавило подобное предположение. – Дом принадлежит моему тестю, мистеру Просперу Харримору. И, разумеется, мать Проспера, миссис Ада Харримор, тоже проживает здесь. – Он улыбнулся совершенно искренне и обезоруживающе. – Я женился на вдове Блейна. А вы об этом не знали?
– Нет, – сказал Питт, также вставая, – нет, не знал. А мистер Стаффорд говорил с кем-нибудь еще из вашей семьи?
– Нет… нет, совершенно ни о чем таком не говорил. Я вернулся уже к концу дня, в четыре часа, будучи в хорошем настроении после очень приятного ленча. Он прислал мне записку в клуб, что хочет повидаться, но я предпочел встретиться с ним здесь, а не в клубе. – О’Нил направился к двери и открыл ее. – Я не знал, о чем конкретно он желает поговорить, понял только, что это имеет отношение к Кингсли. Но мне не хотелось вести об этом речь в обществе посторонних людей или напоминать об этом друзьям, если они уже обо всем забыли.
– А других членов вашей семьи в это время не было дома? – Питт вышел в коридор. О’Нил последовал за ним.
– Нет, моя жена уезжала с визитами, ее бабушка отправилась на прогулку в карете, а у тестя были дела в Сити. Он имеет отношение к универсальной торговле.
Питт остановился, чтобы пропустить вперед О’Нила, который повел его по очень красивому холлу, отделанному черно-белым камнем в шахматном порядке, в сторону величественной лестницы, ведущей к просторной галерее наверху.
– Я был бы премного обязан, если бы вы показали мне фотографию мистера Блейна, – сказал Питт. Он не знал, что может сообщить ему снимок, но хотелось знать, как выглядел Кингсли Блейн, получить хоть малейшее представление о человеке, который оказался в центре трагедии, разыгравшейся пять лет назад и получившей такое неожиданное продолжение, несмотря на то что сам Блейн мертв, а Аарон Годмен повешен как его убийца.
– Ну хорошо, – жизнерадостно произнес О’Нил; по-видимому, он снова обрел благодушное настроение. – Я с удовольствием покажу вам фотографию.
Он открыл еще одну дверь и ввел Питта в другую комнату, побольше той, где они разговаривали. Здесь было теплее, потому что в камине потрескивал огонь, вздымая к дымоходу языки пламени. На мягком стуле сидела молодая женщина со светло-каштановыми волосами и необыкновенно высокими скулами, а около нее – темноволосый, кудрявый ребенок лет двух. Другому ребенку – это была девочка – исполнилось, наверное, четыре. Она сидела на ковре перед матерью и держала в руках тонкую, ярко раскрашенную книжку. Внешность у нее была совсем иная: серебристо-белокурые волосы и серьезные голубые глаза.
– Здравствуй, моя красавица, – весело сказал О’Нил и потрепал ее по головке.
– Здравствуй, папа, – радостно ответила девочка. – А я читаю сказку маме и Джеймсу.
– Да что ты? – восхищенно переспросил он, делая вид, что совершенно ей верит. – И о чем же она?
– О принцессе, – уверенно заявила девочка, – и о прекрасном принце.
– Да это просто замечательно, моя хорошая.
– Книжку мне подарил дедушка, – она с гордостью подняла ее, чтобы показать всем, – и он сказал, что я тоже смогу быть принцессой, если буду хорошей девочкой.
– И ты сможешь ею стать, миленькая, конечно, сможешь, – заверил ее О’Нил. – Кэтлин, дорогая, – обратился он к женщине, – это мистер Питт, который пришел по делу. Мистер Питт, позвольте представить вас моей жене.
– Как поживаете, миссис О’Нил? – вежливо осведомился Питт.
Значит, это и есть Кэтлин Блейн-О’Нил. Она была хорошенькая, очень женственная, но тем не менее в чертах ее лица чувствовался волевой характер, который не могли скрыть округлость подбородка и ласковый взгляд.
– Как поживаете, мистер Питт? – ответила она почти безразлично, если не считать легкого любопытства.
– Наш гость интересуется искусством фотографии, – заметил О’Нил, стоя к Кэтлин спиной и глядя на Питта, – и я хотел бы показать ему одну-две из наших лучших.
– Разумеется, – улыбнулась Кэтлин Томасу. – Добро пожаловать, мистер Питт. Надеюсь, это вам пригодится. Вы много фотографируете? Полагаю, вы встречались со многими интересными людьми?
Инспектор колебался лишь мгновение.
– Да, миссис О’Нил, я действительно встречал многих интересных людей с совершенно уникальными лицами. Людей и хороших, и дурных.
Она молча разглядывала его.
– Вот эта вам наверняка понравится, – как бы вскользь заметил О’Нил.
Питт подошел к нему и остановился перед большой фотографией в серебряной рамке, изображавшей молодую женщину, в которой он сразу же узнал Кэтлин О’Нил в очень торжественном туалете. За ней стоял мужчина примерно того же возраста, высокий, еще по-юношески худощавый, светловолосый, с волнистой прядью, падавшей на лоб слева. Лицо его было красивое, добродушное, живое, исполненное романтической чувствительности. Питту не надо было спрашивать, не это ли Кингсли Блейн. Он потом спросит, когда они с О’Нилом останутся вдвоем, не Блейн ли отец старшего, белокурого ребенка. Хотя ответ будет очевиден.
– Да, – сказал он задумчиво, – отличный снимок. Я вам очень признателен, мистер О’Нил.
Кэтлин посмотрела на него с интересом.
– Вам это пригодится, мистер Питт? Этот человек был моим первым мужем. Он умер примерно пять лет назад.
Томас почувствовал себя ужасным лицемером. Он лихорадочно обдумывал ответ. Надо сказать, что он в курсе, но как это сделать, не поставив в неловкое положение О’Нила?
Однако тот сам пришел ему на помощь.
– Мистеру Питту известно об этом, дорогая. Я ему рассказывал.
– О, понимаю. – Впрочем, Кэтлин явно ничего не понимала.
 | Энн Перри. Невидимка с Фэрриерс-лейн |