Поработив богов – создателей царства смертных, Арамери правили две тысячи лет. Но недавно их жестокая власть ослабла, и невольники обрели свободу.
Наследница великого рода деспотов должна служить его интересам – и ради этого не щадить даже тех, кто ей дорог. Невозможно избежать этой участи, поскольку одни лишь Арамери стоят сейчас между миром и всепожирающей войной.
Смертная девушка и юный бог, влюбленные и враги. Смогут ли эти двое дать отпор силам тьмы? Ведь не только копившийся веками божественный гнев и таинственная новая магия угрожают вселенной. Еще есть Вихрь, чудовищная сущность, которой боятся даже боги.
Долгожданный невероятный финал прославленной фэнтезийной трилогии!
Глава из книги:
И снова я спал. Только на этот раз, благодаря тому что Шахар обновила мое божественное могущество – все наши вольности и исследования были достаточно близки к детской вседозволенности, чтобы пойти мне на пользу, – мне удалось поспать в буквальном смысле по-божески, и сновидения не посмели меня тревожить.
Когда я проснулся, Шахар рядом не было и стоял уже полдень. Я сел на постели и увидел ее возле окна. Она стояла, завернувшись в простыню, ее изящный силуэт был неподвижной тенью на фоне ярко-синего неба.
Я проворно вскочил, мимолетно задался вопросом, не нужно ли мне в ванную по большой или малой нужде, – нет, не нужно, хотя зубы почистить определенно не помешало бы, – и подошел к ней. (Мне вновь было холодно, вот проклятье!) Она так погрузилась в свои мысли, что даже не пошевелилась, когда я приблизился. Ухмыляясь, я наклонился и лизнул открытое место сзади у нее на шее, где не до конца расплелись за ночь уложенные в прическу волосы.
Она вздрогнула, развернулась и нахмурилась, увидев меня. Я запоздало сообразил, что она может и не пребывать в игривом настроении.
– Привет, – сказал я, внезапно смутившись.
Шахар вздохнула, успокаиваясь:
– Привет.
Она опустила взгляд и отвернулась к окошку.
Я почувствовал себя очень глупо.
– Ох, демоны… Я тебе больно сделал? Это же первый раз был… Я старался поберечь тебя, но…
Она мотнула головой:
– И нисколечко мне не было больно. Кстати, я поняла, что ты был со мной очень осторожен.
Но если ей не было больно, почему от нее веяло довольно-таки неприятным и беспорядочным смешением чувств? Я напряг память, силясь подробнее припомнить свой немногочисленный опыт со смертными женщинами из времен еще до Войны. Может, им и свойственно так себя вести? Или нет? И что следует в такой момент говорить возлюбленному? Боги, все было куда проще, пока я оставался рабом. Меня просто насиловали, а насильников потом совершенно не волновали мои чувства.
Я вздохнул, переступил с ноги на ногу и обхватил себя руками, чтобы не мерзнуть.
– Ну что? Похоже, ты сожалеешь о том, что мы сделали.
Она тоже вздохнула, и клубок в ее душе потемнел еще больше.
– То, что мы сделали, было прекрасно, Сиэй.
На меня стала наваливаться усталость, не имеющая ничего общего с моими страданиями смертного. Было ясно: что-то пошло неправильно. Может, она предпочла бы, чтобы я ради нее обернулся женщиной? Я не был уверен, что сумел бы, но это было столь незначительное изменение облика, что я готов был попробовать, лишь бы утешить ее.
– Тогда что не так? Почему у тебя такой вид, будто ты лучшего друга потеряла?
– Может, и потеряла, – прошептала она.
Я заморгал. Шахар повернулась ко мне. Простыня сползла с плеча, волосы разлохматились. Она выглядела совершенно выбитой из колеи. Она не управляла событиями, пребывала не в своей стихии. Как тут не растеряться? Я вспомнил, какой дикаркой она была ночью. Она ведь отбросила все понятия о приличиях и достоинстве, о своем высоком положении и очертя голову отдалась мгновению. И это было великолепно. Однако такая уступка страсти явно обошлась ей недешево.
Одной рукой Шахар придерживала на груди смятую простыню, но тут я обратил внимание на ее свободную руку. Она лежала на животе, и пальцы теребили на нем кожу, словно испытывая ее прочность. Я видел такой жест у десятков тысяч смертных женщин, но до сих пор не понимал его смысл. Подобные тонкости обычно лежат вне моей сферы.
Довольный, что наконец-то понял, в чем дело, я улыбнулся и подошел ближе. Заставил Шахар сперва отнять руку от живота, а потом и распахнуть простыню, чтобы завернуться в нее вместе с ней. Шахар послушалась, неловко накинула простыню на себя и на меня, и я благодарно вздохнул, наслаждаясь ее близостью и теплом. После чего занялся беспокойством в ее взгляде, причину которого, как мне казалось, я понимал. Но надо учесть, что я – это я, а моей природе не всегда сопутствует мудрость. Поэтому мне бывает трудно удержаться и не пошутить.
– Ну что, собираешься убить меня?
Она непонимающе нахмурилась. А я впервые осознал, что она нисколько не уступает мне ростом. Она была настоящей амнийской девушкой, высокой и тоненькой. Я обнял ее за талию и притянул, отметив, что Шахар все еще напряжена.
– Ребенок, – сказал я. Положил руку ей на живот, как она только что делала сама, и стал пальцем рисовать на нем круги, чтобы ее подразнить. – Знаешь, это убило бы меня. – Тут я припомнил свое нынешнее состояние, и мое веселье несколько померкло. – В смысле, убило бы меня еще быстрее.
Она вздрогнула и уставилась на меня:
– Что?
– Что слышала.
Мне нравилось ощущение ее кожи под ладонями. Наклонившись, я поцеловал ее шелковистое плечо прямо над косточкой и задумался: не прикусить ли ее прямо здесь и овладеть, как кот кошкой. Может, она замяукает?
– Кое-чего детство не в состоянии пережить, – продолжил я. – Занятия любовью к этому не относятся, особенно между друзьями. – Я спрятал улыбку, прижавшись лицом к ее коже. – И пока обходятся без последствий. А вот последствия вроде появления ребенка как раз все и меняют.
– О боги! Это же твой антитезис, полная противоположность!
Терпеть не могу это слово. Его придумали писцы, и оно похоже на них: холодное, точное, бесстрастное, слишком логичное. И неспособное охватить ничего из того, что делает нас такими, какие мы есть.
– Да, такое разъедает мою сущность, – сказал я. – Мне и моим собратьям вообще многое может повредить, мы ведь всего лишь богорожденные, а не великие боги, но это – одно из самых верных средств меня уморить.
Я снова лизнул ее шею, теперь уже с намерением преуспеть, хотя и без особой надежды. Нахадот так и не сумел как следует обучить меня искусству обольщения.
– Сиэй! – Она оттолкнула меня, и я, вскинув голову, увидел в ее глазах ужас. – Я не использовала ничего… никакого средства для предотвращения, когда мы с тобой прошлой ночью… были вместе. Я…
Она отвела взгляд, вся дрожа, а я пожалел, что взялся дразнить ее: она испугалась по-настоящему. Тем не менее я обрадовался, что ей было не все равно.
Я негромко рассмеялся, смягчаясь:
– Все в порядке, Шахар. Моя мать Энефа давным-давно предвидела такую опасность. И она меня слегка изменила. Понимаешь? Чтобы никаких детей не было.
Шахар не выглядела успокоенной и не чувствовала облегчения, потому что ее страдание наполняло самый воздух вокруг нас. У меня есть братья и сестры, которые не в силах выносить эмоции смертных. Это грустные создания, не смеющие покинуть державу богов. Они жадно слушают истории о жизни смертных и усиленно прикидываются, будто нисколько не завидуют остальным. Половина из них, окажись они вблизи Шахар, сейчас бы уже умерли.
– Энефы больше нет, – сказала она наконец.
Этого с избытком хватило, чтобы вернуть меня на грешную землю.
– Да. Но не все ее дела умерли вместе с нею, Шахар. Иначе ни ты, ни я здесь не стояли бы.
Она вскинула на меня глаза – испуганная, напряженная.
– Ты теперь не тот, что прежде, Сиэй. Ты реально уже не вполне бог, а смертные… – Ее лицо смягчилось и стало настолько прекрасным, что я улыбнулся, несмотря на невеселый смысл разговора. – А смертные взрослеют, Сиэй! Я хочу, чтобы ты точно узнал, что никаких детей у нас не будет. Ты мог бы это как-то проверить? Потому что… потому что…
Она потупилась, и вдруг в мешанине ее чувств преобладающим стал стыд. Я ощутил его горечь и кислоту у корня языка. Стыд и еще страх.
– Потому что – что?
Шахар глубоко вдохнула и выдохнула:
– Я не пыталась предохраняться. Более того… – она проглотила комок, – более того, я ходила к писцам. Они сделали надпись… – Шахар залилась краской, но решительно продолжила: – Надпись, чтобы облегчить зачатие, его вероятность… В ближайшие три или четыре дня. А после того как я… как мы с тобой… я должна снова к ним сходить. Они приготовили еще надписи, которые… Они… они сказали, что даже с богом магия зачатия срабатывает обычным порядком…
От смущения она так заикалась и перескакивала с одного на другое, что я немного запутался. Поначалу я вообще не мог понять, что она пытается мне втолковать. А потом осознание хлестнуло меня, точно ледяной хвост кометы.
– Так ты хотела ребенка?
Она горько усмехнулась, а когда вновь отвернулась к окошку, взгляд у нее был жесткий и такой, какому не полагалось быть у девочки ее лет. Взгляд настоящей Арамери.
И тогда я окончательно понял все.
– Твоя мать…
Шахар кивнула, по-прежнему избегая смотреть мне в глаза.
– Она сказала: «Если мы не можем обладать богами, то, может быть, сможем стать богами». Демоны далекого прошлого были смертными, но обладали величайшим могуществом. Мы могли бы, как минимум, обрести величайшую демонскую магию – способность убивать богов.
Я смотрел на нее, ощущая подступающую тошноту. Мне сразу же следовало догадаться. Арамери уже много десятилетий пытались заполучить демона. Я должен был раскусить, что крылось за упорным стремлением Ремат сойтись с божественным любовником. Должен был сообразить, отчего ее так обрадовало мое появление в Небе. И зачем она пыталась подсунуть мне свою дочь.
Я сбросил простыню и отошел от Шахар, на ходу творя себе одежду. На этот раз черную, как тот мех, что я носил, оборачиваясь котом. Черную, точно гнев моего отца.
– Сиэй! – торопливо заговорила Шахар. Ругнулась, отшвырнула простыню и торопливо потянулась за платьем. – Сиэй, ты…
Я остановился, поворачиваясь к ней, и мой взгляд приморозил ее к месту. Даже не взгляд, а самый вид моих глаз: даже в нынешнем ослабленном, наполовину смертном состоянии я не мог настолько разъяриться без того, чтобы не проявилось нечто кошачье.
Я не дал лишь вылезти когтям. Их я приберегу для Ремат.
– Зачем ты мне рассказала? – Она побледнела. – И почему ждала до этого момента? Причина была?
Гнев вернул некую часть моей магии, я коснулся реальности и нашел в ней Ремат. Она находилась в своем покое для приемов, окруженная просителями и придворными.
– Ты надеялась, что я убью ее при свидетелях, а другие высокородные решат, что ты здесь ни при чем? Так, что ли? Ты это внушала себе, чтобы дело не выглядело как матереубийство?
Она так сжала губы, что они побелели.
– Да как ты смеешь…
– Но в этом просто не было необходимости, – продолжил я, и сила моего горя тотчас стерла гнев с ее лица. – Я же сказал, что убью ее ради тебя, если попросишь. Я всегда хотел только одного – возможности доверять тебе. Если бы ты мне это дала, то ради тебя я что угодно бы сделал.
Она съежилась, точно я ударил ее. Глаза наполнились слезами, но совсем не так, как тогда вечером. Она стояла в косом предвечернем свете Итемпасова солнца, гордая, невзирая на наготу, так и не пролив слез, потому что Арамери не плачут. Даже когда разбивают сердце богу.
– Дека, – выговорила она наконец.
Я молча покачал головой, слишком поглощенный собственными переживаниями, чтобы еще и следить за невменяемой логикой смертных.
Шахар снова перевела дух.
– Я согласилась пойти на это из-за Деки. Мы с матерью заключили сделку: одна ночь с тобой в обмен на его возвращение. Об остальном, мол, позаботятся писцы. Но когда ты сказал, что рождение ребенка убило бы тебя…
Ее голос прервался.
Мне очень хотелось верить, что она предала мать ради меня. Но если это было правдой, это означало, что она также согласилась пожертвовать моей любовью ради брата.
Я вспомнил ее взгляд, когда она говорила, что любит меня. Вспомнил ее тело под руками, ее сладостные, страстные вздохи. Я вкусил ее душу и нашел ее слаще всего, что могло нарисовать мне воображение. И ни в чем из того, что она проделывала со мной, не было и тени фальши. Но пошла бы она до конца в своей страсти, причем так скоро, если бы не уговор с матерью? Стала бы вообще меня обнимать, если бы не желала другого больше, чем меня?..
Я отвернулся.
– Ремат извратила нечто такое, что должно было остаться нетронутым, – сказал я.
Впервые с тех пор, как я соединил руки с двумя ясноглазыми смертными ребятишками, некая часть моей истинной сущности проскользнула между мирами и наполнила меня. Мой голос стал ниже, сделавшись мужским тенором, до которого я физически еще не дорос. В этот миг я был способен принять любой облик, какой пожелал бы; это больше не лежало за пределами моих возможностей. Но та часть меня, которая жестоко страдала, принадлежала мужчине, а вовсе не ребенку или коту. Именно боль мужчины следовало облегчить. Он составлял слабейшую мою часть, но для моих целей и это должно было сойти.
– Сиэй… – прошептала она и умолкла.
Ну и пускай. Я все равно был не в настроении слушать.
– Я не могу защищать детей от всех зол этого мира. Тем более что страдание – тоже часть детства. Но это… – Последние слова прозвучали почти кошачьим шипением, и я зарычал, отменяя начавшуюся перемену. – Это, Шахар, мой грех. Я должен был тебя оградить, хотя бы от твоей же природы, если не от чего другого. А я предал себя самого, и кое-кто поплатится за это жизнью.
Сказав так, я вышел. Дверь ее покоев рассыпалась передо мной в прах. Когда я ступил в коридор, день-камень стонал и трескался у меня под ногами, а вверх по стенам бежали ветвистые трещины. Немногочисленные стражники и слуги, скромно присутствовавшие в коридоре, встревоженно напружинились при моем появлении. Четверо замерли на месте, уловив остатками восприимчивости, присущими смертным, что шутки со мной сейчас были бы плохи. Пятый, стражник, попытался заступить мне путь. Я понятия не имею, желал ли он остановить меня или просто перейти на другую сторону коридора, где места было побольше. В такие мгновения я вообще не думаю, а просто делаю то, что мне кажется наилучшим. Я, скажем так, хлестнул его когтями своей воли, и он рухнул на пол, рассеченный на шесть или семь кровоточащих кусков. Кто-то в ужасе закричал, еще кто-то поскользнулся в крови. Никто больше не станет путаться у меня под ногами. Я шел вперед.
Полы вокруг вскрывались и гнулись, формируя ступени и пандусы – целый новый проход через дворец. Я вступил в полуденное сияние коридора, что вел к приемному чертогу Ремат. Подошел к узорчатым двойным дверям в конце этого коридора; перед ними стояли две женщины из народа дарре. Воины из Дарра славятся боевым искусством и сообразительностью, которой они восполняют недостаток мускульной силы. Со времени нашего освобождения именно им поручалась охрана главы семьи Арамери – особенно от других Арамери. Когда я двинулся к ним через зал, с каждым шагом покрывая окошки паутинами трещин, они переглянулись. Конечно, в них говорила гордость, но в культуре дарре недоумки долго не жили; а они отлично понимали, что сражаться со мной им не по плечу. Они могли лишь попытаться умиротворить меня – что они и сделали, встав на колени возле двери и опустив головы, моля о милосердии. И я его проявил – их просто разметало по сторонам. Может, они нахватали синяков, ударившись о стены, но остались живы. Потом я разметал двери и вошел в чертог.
Там было полно придворных, еще стражников, слуг, чиновников и писцов. И присутствовала Ремат. Сидя на холодном каменном троне, она ждала со сложенными руками. Так, словно ожидала моего появления. Все прочие уставились на меня, ошеломленные и испуганные.
Я снял Эн со шнурка.
– Убей для меня, маленькая, – прошептал я и уронил ее на пол.
Она подпрыгнула, как мячик, и заметалась по комнате, рикошетя от окон, стен и каменного трона Ремат. Но от смертной плоти она не отскакивала. Когда Эн наделала достаточно дырок, а вопли смолкли, звездочка вернулась ко мне. Вспыхнув, она выжгла облепившую ее кровь, после чего упала ко мне в ладонь, уже прохладная и удовлетворенная. Я сунул ее в карман.
Ремат она не задела: Эн отлично умела читать в моем сердце. Пока длилось смертоубийство, правительница даже не пошевелилась. Казалось, ее вовсе не волновало, что я только что уложил человек тридцать ее родственников.
– Я так понимаю, ты чем-то не вполне доволен, – только и сказала она.
Я улыбнулся. И заметил искорку в ее глазах, когда она обратила внимание на мои по-кошачьи острые зубы.
– Да, – сказал я и воздел руку. В ней лежало десять толстых серебряных вязальных спиц, каждая длиннее моей руки: я их только что наколдовал. – Но сейчас мне станет лучше. Честно говорю, Ремат. Вот мои иголки для твоих глаз…
Надо отдать ей должное: голос у нее остался ровным.
– Я сдержала обещание. Я не причинила тебе никакого вреда.
Я покачал головой:
– Шахар была моим другом. А ты забрала ее у меня.
– Невелика потеря, – сказала она, после чего изумила меня, слегка улыбнувшись. – Впрочем, ты же Плутишка, и я даже пытаться не буду спорить с тобой.
– Верно, – согласился я.
И шагнул вперед, беря первую иглу и с предвкушением катая ее в пальцах. Все уже было сделано и сказано – пора начинать.
Я услышал крик Шахар еще до того, как она вбежала в покой. Я просто не обратил на него внимания. Она ахнула, ворвавшись внутрь и обнаружив повсюду кровь и тела, но потом вновь устремилась вперед, чуть не упала, поскользнувшись на чьих-то внутренностях, и схватила меня за руку. Это меня ничуть не замедлило, поскольку в эти мгновения я был неизмеримо сильней любого смертного. Когда я протащил ее шаг или два, она оставила попытки остановить меня силой. Обогнав меня, она загородила мне дорогу, когда я уже ставил ногу на первую ступеньку возвышения, на котором стоял трон Ремат.
– Сиэй, не делай этого.
Я вздохнул и отпихнул ее в сторону – бережно, как только мог. Она скатилась со ступеней и рухнула в лужу крови какого-то своего кузена: я нюхом почувствовал в нем Арамери. Ну, не совсем в нем, если буквально. Я даже рассмеялся собственной шутке.
Когда я остановился напротив Ремат, которая так и сидела на троне, храня полное спокойствие перед лицом надвигающейся смерти, Шахар вновь преградила мне путь, теперь уже заслоняя собой мать. Бок ее платья из золотого атласа был сплошь измазан кровью, каким-то образом попавшей ей даже на лицо. Половина волос свисала сосульками, роняя алую влагу. Я вновь рассмеялся и начал прикидывать рифмы, сочиняя издевательский стишок про нее. Слово «ужас» ни с чем путным что-то не рифмовалось. Ничего, потом что-нибудь придумаю.
Мне все-таки пришлось остановиться, потому что Шахар мне мешала.
– Отойди, – велел я.
– Нет.
– Ты же хотела, чтобы она умерла.
– Но не так же, будь ты проклят!
– Бедная Шахар, – пропел я. – «Бедной маленькой принцессе ничего не разглядеть! Щупай пальчиками, детка, раз уж глазок больше нет». – И я показал ей иголку. – Ты предала меня, милая Шахар. Мне и тебя убить – пара пустяков.
Она сглотнула.
– Я думала, ты меня любишь.
– А я думал, ты любишь меня!
– Ты поклялся не причинять мне вреда!
Тут она была права. То, что она не сдержала слова, еще не значило, что я должен опускаться до ее уровня.
– А я и не собираюсь. Я не убью тебя. Только ее.
– Она – моя мать, – отрезала Шахар. – По-твоему, ты не причинишь мне вреда, вот так расправившись с ней у меня на глазах?
Конечно же причиню. Примерно такой же, какой причинила она, предав мое доверие. Может, чуть больше.
– Я сейчас не расположен торговаться, Шахар. Отойди, или я тебя отодвину. И церемониться на сей раз не буду!
– Пожалуйста.
При обычных обстоятельствах это лишь раззадорило бы во мне задиру и грубияна, но не теперь. Я с удивлением ощутил, как бушующий водоворот моей ярости начинает успокаиваться. Посреди бури вдруг наступило затишье. Я посмотрел на нее и неожиданно осознал еще одну правду, которую она все это время прятала от меня. А может, и не только от меня. Я покосился на Ремат. Она тоже пристально смотрела на Шахар, и бесстрастная маска на ее лице уступила место полному изумлению. О да!
– Ты любишь ее, – сказал я.
Поскольку Шахар была Арамери, она вздрогнула, как от удара, и пристыженно отвернулась. Однако с моего пути так и не убралась.
Я испустил долгий тяжелый вздох, и вместе с ним кратковременное могущество начало меня оставлять. Впрочем, я и так не смог бы его долго удерживать. Я был теперь слишком взрослым для детских истерик.
Покачав головой, я уронил спицы на пол. Они запрыгали по ступеням с металлическим звяканьем, показавшимся в тишине чертога очень громким. Прислушавшись к ближайшей части мира, я услышал крики и приближающийся топот. Это капитан Гнев и его воины мчались на выручку Ремат – и на верную смерть, потому что ума у них было меньше, чем у воительниц дарре. Готовились к бою даже писцы. Они собирали самые могущественные надписи, но организовать их для битвы оказалось некому, потому что тело Шевира остывало среди прочих возле трона Ремат. Я нашел его взглядом. На лице у него застыло удивление, а во лбу зияла дыра. Я ощутил укол сожаления. Для первого писца он был очень неплохим человеком. А я проявил себя вполне гадким мальчишкой.
Воспользовавшись силой, которую придало мне сожаление, я унесся за пределы Неба. Я не очень задумывался, куда направляюсь, мне хотелось лишь тишины и покоя, какого-нибудь укромного места, где я мог бы погоревать всласть.
Шахар я увижу только через два года.
 | Н. К. Джемисин. Держава богов |