Питер Гитерс — счастливый обладатель замечательного кота. Десять лет он писал биографию своего пушистого любимца, а свободное время использовал для того, чтобы стать известным писателем, сценаристом и издателем.
Питер никогда не любил кошек, но ему потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы отдать свое сердце… маленькому вислоухому котенку Нортону. Отныне они неразлучны: вместе гуляют по Нью-Йорку, летают на самолетах, ходят по магазинам, обедают в ресторанах, — да мало ли что еще! Малыш Нортон стал не только полновластным хозяином в доме Питера, но и хозяином его судьбы. Потому что именно он учит Питера, как быть счастливым, — и сам приносит ему счастье…
Отрывок из книги:
Мой домовладелец на Файер-Айленде оказался очень милым человеком и продлил летний сезон до конца сентября. Но на уик-энд после Дня труда до меня вдруг дошло: что я стану делать с Нортоном, когда у меня не будет летнего дома, где он мог бы резвиться? Как он приспособится к жизни домашнего кота? Особенно если его папочка — с тех пор как узнал, что основной причиной смертности среди нью-йоркских кошек являются прыжки из окон городских квартир — не собирается открывать окно шире узкой щелочки.
К первому октября я так и не нашел какого-либо разумного решения. Путешествия Нортона сузились до поездок между моей квартирой и квартирой Синди. Если она собиралась остаться у меня на ночь, то брала с собой Марло. В моем доме он чувствовал себя очень уютно, и было справедливо, когда Нортон становился их гостем, если я проводил ночь в квартире Синди.
Я стал много ездить по делам. Вероятно, мне следует объяснить, что мои поездки имели сложный характер в силу того, что таким был мой бизнес. Хотя мне следовало сказать «бизнесы» — и в этом случае «запутанный» послужило бы более верным определением, чем «сложный», поскольку у меня не одна работа, а несколько, и никакая из них не имеет особого смысла. Я руковожу издательством, принимаю важные финансовые решения, встречаюсь с людьми, у которых могло бы возникнуть желание написать книгу, и работаю с очень талантливыми и импульсивными авторами. Также я сочиняю и продюсирую телевизионные сценарии и сценарии к фильмам. Благодаря этому я могу носить солнцезащитные очки, ненавидеть актеров и раздражаться, когда продюсеры говорят:
— Просто супер! Я обожаю это! И не беспокойтесь, я точно знаю, как все исправить!
Именно это сказал мне эксклюзивный продюсер одного телевизионного сериала, над которым я работал. И наконец, третья часть, любимая, написание книг. Она позволяет мне сидеть в комнате в полном одиночестве и изводить себя попытками придумать персонажи и сюжеты, про которые большинство людей никогда не прочтут или даже не услышат. Но она дает мне шанс придать некий смысл всему тому, что в противном случае является бессмысленным. Ни одно из этих дел не слишком подходит друг к другу, да и я никогда не стремился превратиться в трудоголика, однако все сложилось так, и мне это нравится. Из-за работы в издательстве — на тот момент я помогал запустить новые программы в огромном и продолжающем расти холдинге «Рэндом-Хаус» — мне приходилось мотаться по торговым конференциям, ездить в Сан-Франциско, встречаться с литературными агентами, бывать у того или иного автора и убеждаться, что его любят и ценят, и он это чувствует. Моя писательская карьера заставляла меня переезжать с места на место. Когда вы живете в Нью-Йорке и пишете для Голливуда, вам постоянно приходится доказывать студиям, что расстояние в пять тысяч километров, отделяющее вас от людей, которые вам платят, не то, о чем стоит беспокоиться. А единственное доказательство — наглядное подтверждение, которое означает, что мы с моим соавтором Дэвидом вынуждены регулярно запрыгивать в самолет и представать пред светлые очи тех или иных людей.
Нортон и Марло были хорошими друзьями, поэтому мне никогда не приходилось раздумывать, на кого оставить своего кота, — его забирала Синди. Она любила Нортона, как и Марло, и ей нравилось наблюдать за их игрой и совместным проживанием. Эта троица неплохо развлекалась, пока я отсутствовал.
Все казалось идеальным до тех пор, пока Синди не ошарашила меня известием, что в мое отсутствие она развлекалась гораздо веселее, чем я предполагал.
Нас с Синди связывали странные отношения. Я был сражен наповал, как только ее увидел; она же меня сразу возненавидела. Она считала меня самодовольным эгоистом, который слишком много смотрит бейсбол. Но я проявил настойчивость — писал, посылал цветы, звонил, выполнял любые ее желания, правда, не стал меньше смотреть бейсбол, — и в конце концов Синди сдалась. Мы были полными противоположностями друг друга. Она настороженно подходила к отношениям и не спешила вступать в них, уверенная, что ей сделают очень больно в тот самый момент, когда она ослабит защиту, поверив в их постоянство. Хотя я и не верил в долговременные отношения и даже не задумывался об их возможности, но по натуре был неизлечимым романтиком, поэтому с радостью ринулся бы в них с высоко задранным подбородком и отправился бы в нокаут от первого прямого удара справа. Синди была противницей пустой траты денег и считала почти грехом разбрасываться деньгами ради удовольствия и удобства. Мне же нравилось тратить деньги сразу, как только они оказывались у меня в руках, причем на вещи, которые доставляют удовольствие и комфорт. Она считала себя ужасным человеком, которым по большому счету никогда не была, а я не мог представить иного такого хорошего и милого парня, каким был сам. Синди часто впадала в депрессию, я почти всегда был счастлив. Она мерзла, мне было жарко. Она полагала, что очень важно быть серьезными — в мире наступили плохие времена и лишь серьезные мысли и поступки помогут их исправить. Я же был воспитан на «Путешествии Салливана», согласно которому времена всегда были плохими, так давайте высмеем их и попытаемся найти радость во всем. Синди искала смысл жизни. Я надеялся никогда и ни в чем не обрести его.
На самом деле вместе нас свела одна наша общая черта — мы оба хотели остаться независимыми.
Единственное, в чем мы с Синди сходились, — не верили в стандартные, старомодные, моногамные отношения. Не верили в брак. Люди должны оставаться вместе, потому что хотят быть вместе, а не из-за клочка бумаги, согласно которому они взяли на себя юридические обязательства. Мы намеревались быть свободными и ничем не связанными. Если нам хотелось провести субботний вечер вдвоем — прекрасно. Если нет — замечательно. Никаких проблем. И привязанностей.
У нас не доходило до признаний — мы не говорили друг другу: «Я люблю тебя». Ходили вокруг да около, заменяя их хитроумными фразами типа: «Мне очень хорошо с тобой» или «Мне приятно, что нам не нужно говорить „Я люблю тебя“, чтобы понять, как мы относимся друг к другу». Но когда однажды мы осознали, что очень сильно друг другу нравимся и не нуждаемся в старомодных отношениях, в которых нам пришлось бы встречаться каждый субботний вечер, между нами установились уютные традиционные отношения. Мы проводили вместе каждую субботу и заботились друг о друге. Никто из нас никогда по-настоящему не задумывался о том, чтобы взять на себя больше обязательств. Оглядываясь назад, становится очевидным, что ни один из нас по-настоящему не понимал природу обязательств. Сейчас я вижу, что находился в процессе обучения. А Синди нет.
К концу лета мы с Синди стали чаще проводить время порознь, но я списывал это на ее новую работу, на которой она пропадала долгими и утомительными часами. А оказалось, она влюбилась в своего врача.
Однажды Синди упомянула, какой он замечательный и милый. Еще я помню, что с начала июля она начала говорить мне примерно следующее: «Знаешь, тебе не следует есть попкорн. Он засоряет кишечник». Или: «Ты знал, что к 2020 году обычный врач будет выкладывать за свое обучение около миллиона долларов? Разве тебя не раздражает, что люди считают врачей эгоистичными и бесчувственными, забывая, что им приходится стольким рисковать, выполняя свою работу?»
Обычно я отвечал «Неужели?» или «О чем ты?» и благополучно обо всем забывал. Но задумался над проблемой, когда Синди сообщила, что бросает меня ради врача. Тем более это произошло после того, как я пригласил ее в Англию — недельный отпуск был подарком на ее день рождения.
— Я больше не могу жить, обманывая тебя, — сказала Синди.
Разумеется, я согласился, что ей не следует этого делать, хотя, если честно, не возражал бы против такой жизни, пока мы не побывали бы в паре сельских мини-гостиниц в Девоне. Еще Синди хотела, чтобы я согласился с тем, что у нас ничего не получилось. Но я возразил, что, по-моему, у нас все складывалось замечательно.
— Нет, — возразила Синди. — Я не знаю, способен ли ты вообще на те чувства, которые мне необходимы.
— Ты имеешь в виду чувства, когда считается нормальным бросить человека, который пытается сделать для тебя что-нибудь очень приятное, например съездить с тобой Англию?
— Нет, я говорю о способности отдаться любви. Ты лишь наблюдатель. Я не знаю, участвуешь ли ты в отношениях.
От этих слов я потерял дар речи. Я всегда считал себя довольно активным участником. Правда, мое представление о хорошем времяпрепровождении заключалось в том, чтобы в шестьдесят второй раз пересмотреть фильм «В порту», после чего позвонить в спортивную справочную и узнать, как там дела у «Метрополитенцев», но всем этим я занимался в чьей-нибудь компании.
— Ну конечно, ты участвуешь, — вздохнула Синди, — но сдерживаешь себя. Возникает ощущение, словно ты чего-то ждешь.
— Чего же?
— Не знаю. Чего-то лучшего, непохожего. Того, чего у тебя нет. И пока ты не найдешь это, будешь сдерживать себя.
— Это и есть настоящий я! Вероятно, мое «я» тебе нравится меньше, чем «я» доктора Поларо, но оно мое.
— Ты не понимаешь, — заключила она.
И я согласился с ней. Я считал, что мы с Синди находились на одной волне. Думал, что мы давали друг другу то, в чем каждый нуждался. Был уверен, что нас связывали искренность и доверие. Мне казалось, что мы наконец достигли той стадии, на которой люди чувствуют себя комфортно в обществе друг друга, и чего мужчинам и женщинам порой так сложно добиться, не оказавшись в доме престарелых. Очевидно, что я был не прав.
Я не стал задерживаться дольше. Во-первых, мне стало очень грустно. А во-вторых, учитывая, какой был день, я был на сто процентов уверен в скором появлении доктора Поларо и его истинного «я» и не испытывал ни малейшего желания находиться там, когда это произойдет.
Попрощаться с Синди оказалось непросто, однако расстаться с Марло было еще труднее. Я полюбил котика. И если Синди я мог по крайней мере возненавидеть — пусть это и не продлилось бы долго, но на тот момент принесло бы некоторое облегчение, — то ненавидеть Марло мне было просто не за что. Все, что он сделал, — это заставлял меня смеяться и поднимал настроение. Мне даже удалось вытащить его — в наш предпоследний уик-энд на Файер-Айленде — на короткую прогулку вместе со мной и Нортоном. И он проделал почти весь путь до супермаркета. Я взял котика на руки, почесал его стоящие торчком уши и сказал:
— Можешь приходить когда захочешь.
Нортон удивился, что мы уже уходим. Когда я его принес, он привычно настроился провести здесь всю ночь. Раздраженно мяукнул, когда я посадил его назад в сумку. Синди не погладила его и не попрощалась с ним. Более того, даже не взглянула на котика. Думаю, она чувствовала себя виноватой. Или полагала, что он может поинтересоваться, какого черта она бросает нас ради парня, который не ест попкорн.
Напоследок Синди изрекла:
— Ты не будешь долго грустить. Ты никогда не любил меня по-настоящему, поскольку не знаешь, что такое любовь.
Следующие несколько недель выдались тяжелыми. Было даже забавно в субботний вечер в одиночестве пересматривать «В порту». Только Нортон никак не мог понять, почему (а) он совсем не покидает квартиру, даже для того чтобы съездить к Синди, и (б) если он обречен сидеть взаперти, то где его приятель Марло, чтобы составить ему компанию?
Много времени уходило на работу и жалость к себе. Я нашел утешение, вспоминая, например, как однажды Синди заметила, что «В порту», по ее мнению, глупо заканчивается: Брандо не следовало вставать ради людей, чтобы те вернулись к работе, ведь он рисковал получить травму (она сказала это еще до появления врача). Я припомнил, как ей нравилось напевать мелодию из «Семейки Брэди», когда она готовила еду. И сообразил, что теперь могу куда угодно ездить на такси, и никто не заставит меня чувствовать себя так, словно голод в Пакистане полностью на моей совести. Более того, за день я сумел составить список недостатков, которые настолько меня бесили в Синди, что я почти забыл о своем намерении пойти к ней и умолять о втором шансе. К счастью, меня отвлекла необходимость подготовиться к недельной поездке в Калифорнию. Я договаривался о встречах, решал, что скажу и как поступлю… И лишь когда до отъезда осталось три дня, меня словно окатило ледяной водой — Нортон. Что с ним делать?
Сначала я размышлял, не позвонить ли Синди и не узнать, согласится ли она взять котика к себе. Я был уверен, что она не откажется, но посчитал это неуместным в сложившихся обстоятельствах. Не хотелось, чтобы Синди подумала, будто я не справляюсь без нее. Кроме того, меня не покидало видение, в котором доктор Поларо, чей образ я не мог отделить от образа Сына Сэма[18] всякий раз, когда пытался представить, как он выглядит, производит странные хирургические манипуляции над хрупким и беззащитным телом Нортона. Поэтому вариант с Синди отпадал. Я обзвонил всех знакомых, но никто не мог стать кошачьей нянькой на целую неделю. У одних имелись собственные питомцы, и им казалось, что они не уживутся; у других в доме было строжайше запрещено заводить животных; у третьих аллергия на кошек; а четвертых пугала перспектива того, что я сделаю с ними, если с Нортоном что-нибудь случится, пока он будет под их опекой. К тому времени как я обзвонил всех, кто был в моей записной книжке, у меня осталось всего два дня, чтобы прийти к какому-то решению.
В Калифорнии я собирался выступить на писательской конференции в Сан-Диего. Там мне предстояло задержаться на три дня, а на выходные намеревался поехать в Лос-Анджелес: поработать, повидаться со знакомыми, побывать на встречах и провести какое-то время со своей семьей. Ничего излишне беспокойного, официального или пугающего — иными словами, абсолютно ничего такого, чтобы помешало мне взять с собой воспитанного и уравновешенного кота.
Я тут же схватился за телефон. С Сан-Диего не возникло проблем. Организаторы конференции забронировали места для докладчиков и писателей в мотеле неподалеку от кампуса Калифорнийского университета. Мотель был рад на несколько дней принять под свою опеку кота. Такое отношение заставило меня по-новому оценить вальяжный образ жизни южной Калифорнии.
Однако Лос-Анджелес был более крепким орешком. В отеле, где я постоянно останавливался, об этом даже не захотят слушать. Данный вариант отпадал сразу. Следующие пять отелей также отказались принять Нортона в качестве постояльца. Но я все же добился своей цели.
Корпорация «Времена года» только что построила в Лос-Анджелесе новый отель — удобное расположение, умеренные цены и предположительно высококачественный сервис. Это была его первая неделя со дня открытия.
— Он большой? — поинтересовались на том конце провода.
— Маленький, — ответил я. — Очень маленький для кота.
— Весит больше восемнадцати килограммов?
— Нет. Я сказал, что он кот, а не лев. Думаю, около трех килограммов.
— Царапается?
— Да! — вырвалось у меня до того, как я успел прикусить язык, и добавил: — Но он никогда ничего не дерет когтями! А если он это сделает, я обязательно оплачу любой причиненный им ущерб.
После этих слов я поднял глаза к небу и взмолился, что если на свете есть Бог, то пусть он не допустит в декораторы отеля человека, чьим фетишем окажутся обои из грубого холста.
— Позвольте мне уточнить у менеджера. Подождите.
И я стал ждать — катастрофы, — подготавливая разнообразные аргументы в пользу пребывания котов в номерах их отеля. Я решил, что даже готов устроить ему проверку. «А что, если мы поступим следующим образом, — начал я мысленно формулировать предложение. — Я оплачу для Нортона отдельную комнату на ночь и оставлю его там на час. Затем вы можете зайти и проверить…»
— Алло?
— Я слушаю, — тихо отозвался я.
— Мы будем рады принять вашего кота, — сообщила мне сотрудница по бронированию мест. — Назовите его имя, пожалуйста, чтобы я могла внести его в список наших гостей.
В тот момент я впервые осознал, что, вероятно, сумею выжить без Синди. Если женюсь на чудесной женщине на том конце телефонной линии, то выживу обязательно.
К поездке я оказался совершенно не готов. Не имел ни малейшего представления о том, как лететь через всю страну с котом, поэтому был вынужден импровизировать. Предположил, что, если допущу ошибку, кто-нибудь из здравомыслящих сотрудников авиалинии наставит меня на путь истинный.
На конференцию я летел вместе со своим агентом Эстер Ньюберг, которую тоже пригласили там выступить. Эстер боялась двух вещей — летать и кошек, поэтому, когда я заехал за ней и вместе с Нортоном поднялся в ее квартиру, она собиралась отменить поездку. Но со страхом под номером два было покончено к тому времени, как мы добрались до аэропорта. Понадобилось всего полчаса, чтобы Эстер, чье мнение можно было изменить точно также, как пытаться остановить Аттилу, вождя гуннов, решила, что Нортон — самое замечательное животное, которое она когда-либо видела. Ее потрясло, как он сидел у меня на коленях и смотрел в окно на протяжении всего пути.
— Надеюсь, Нортон и в самолете будет вести себя так же, — сказал я.
— А что он делал во время других перелетов? — поинтересовалась Эстер.
Я промолчал. Эстер была очень нервной женщиной.
Когда мы вошли в здание аэропорта, я посадил Нортона в сумку и, повесив ее на плечо, отправился сдавать наш багаж. У билетной стойки служащая вручила мне посадочный талон, прикрепила ярлык к моему чемодану и поставила его на ползущую ленту транспортера, после чего посмотрела на Нортона. Улыбнувшись ему, она вернула мне билет.
Дальше мы направились к контрольному пункту. Эстер миновала его без проблем. Когда мы с Нортоном пересекали его, я ожидал, что сейчас нас задержат. Но ничего не произошло. Полагаю, данная аппаратура более чувствительна к металлу и взрывчатке, чем к меху. Все ограничилось тем, что одна женщина-охранница погладила Нортона по голове, когда тот высунулся из сумки проверить обстановку.
Далее мы направились на посадку, но я вообще начал сомневаться, что хоть кто-нибудь заикнется о том, что я лечу с котом. Видимо, подобное происходило намного чаще, чем я предполагал.
Когда мы поднялись на борт самолета и я показал билет стюардессе, Нортон свернулся калачиком в своей сумке. Единственное, что мне сказала бортпроводница:
— Место 8C. — И ни слова о котике.
После того как мы с Эстер заняли свои места, Нортон выбрался из сумки и занял любимую позицию — растянулся вдоль моих скрещенных ног, устроив голову на левой ступне. Я достал одеяло и накрыл его, решив, что так мне будет легче придерживать его, когда мы взлетим.
Нам показали короткий фильм, проинструктировавший нас, как правильно пристегнуть ремни. Согласно моей теории, если, будучи взрослым человеком, вы не можете сообразить, как пристегнуть ремень, то вряд ли у вас вообще есть шансы забронировать билет на самолет и добраться до аэропорта. Это означает, что у вас не будет возможности насладиться этим великолепным образчиком кинематографического искусства. Затем стюардесса прошла по рядам, желая убедиться, что пассажиры прослушали инструкцию и правильно пристегнули ремни. Она взглянула на мои колени, на которых растянулся кот, улыбнулась и прошла дальше. И никто по-прежнему не заикнулся по поводу Нортона.
Прошло два часа, на протяжении которых Нортон вел себя как истинный джентльмен — сидел и смотрел в иллюминатор, зачарованный своей первой и такой близкой встречей с облаками. Он не шевелился и не издавал ни единого звука. Напряжение отпустило меня.
А через минуту появился человек, который наконец высказался по поводу кота на борту самолета. Это была старшая стюардесса, пятидесятилетняя женщина с изысканной внешностью Мари Дресслер[19] и характером медсестры Рэтчед.[20]
— У вас с собой кот! — закричала она.
Я поднял голову. Нортон также оторвался от созерцания красот за иллюминатором, чтобы посмотреть на того, кто поднял столько шума.
— Уберите его отсюда! — прошипела стюардесса.
— И куда, по-вашему, он должен убраться?
— Меня это не волнует! Просто уберите его отсюда!
— Откройте дверь, и я выкину его над Кливлендом.
Но мне не дали насладиться своим спокойствием и остроумием, поскольку в этот момент ситуация стала набирать обороты. Сидящий позади меня мужчина вскочил со словами:
— Боже мой! Здесь кот. У меня аллергия на кошек! Уберите его отсюда! — И он принялся чихать как сумасшедший.
— Кот находится тут уже целых два часа, — усмехнувшись, заметил я. — Какого черта вы только теперь начинаете чихать?
К сожалению, пассажир не мог ответить мне, поскольку был занят чиханием, сопением, кашлем и борьбой с ремнем безопасности в попытке сбежать от ужасной кошачьей шерсти. Я хотел посоветовать стюардессе также показывать короткометражку о том, как правильно расстегивать ремень, но промолчал.
— Уберите кота под сиденье! — рявкнула она.
— Выслушайте меня…
— Уберите его под сиденье!!!
Я поднял Нортона, который в сложившейся напряженной ситуации вел себя особенно послушно и благопристойно, и посадил его на пол под своим креслом. Когда я велел ему «сидеть», стюардесса впала в ярость.
— В его контейнер! Посадите его в контейнер!
Признаюсь, я не большой любитель устраивать публичные сцены. В моем списке наименее приятного из пережитого опыта они располагаются сразу после прогулки по раскаленным углям и просмотра фильмов с участием Бетт Мидлер. Но ситуация стала меня раздражать.
— Я не могу посадить его в контейнер. У него его просто нет.
Мой ответ не ужаснул бы эту очаровательную леди больше, заяви я: «У меня с собой бомба. Отдайте мне ваши деньги, или этот самолет разлетится в пух и прах». По ее мнению, я был олицетворением Салмана Рушди, а она — аятоллой.
— Что вы имеете в виду, говоря, что у вас нет контейнера?
Я уже сообразил, что ситуацию невозможно удержать под контролем, и решил не сдерживаться.
— Такие маленькие клетки, в которые сажают кошек? И которые помещаются под креслами? Так вот, у меня ее нет. Именно это я и имею в виду!
Сначала я думал, что ничего хуже не случится. Как же я ошибался! Эстер решила вмешаться.
— Послушайте, — сказала она (а когда Эстер начинает разговор со слова «Послушайте», то единственное, что приходит на ум столь же пугающее, это момент из «Крестного отца II», когда герой Аль Пачино узнает, что героиня Дайан Китон сделала аборт), — ранее одна из стюардесс видела кота у него на коленях. И похоже, не сочла это проблемой.
— Стюардесса?! — Теперь казалось, что от ярости женщину хватит удар. — Стюардесса?!
Мы с Эстер переглянулись, не понимая, что на сей раз ее не устраивает. Эстер, которая в любой ситуации сохраняла хладнокровие, попыталась объяснить:
— Да, правильно. Другая стюардесса прошла мимо и…
— Мы не стюардессы! Мы бортпроводницы!
Следующие десять минут пролетели словно в тумане. Я помню, что хихикал. Еще помню, что стюардесса… э-э… бортпроводница обвинила меня, что я тайно пронес Нортона на борт. Я также смутно припоминаю, что пытался объяснить, как она ошибается, а она заявила, что я нарушаю закон, и тогда я предложил бросить меня в тюрьму самолета. И я точно помню Эстер, вставшую на защиту Нортона и выдавшую такой набор ругательств, от которого покраснел бы и мафиози дон Готти. Но похоже, они не возымели действия на Леди-Дракона.
Помимо того, что на борту самолета свободно разгуливало дикое неприрученное животное из джунглей, готовое в любой момент наброситься на беззащитных пассажиров — если верить словам нашей бортпроводницы, — полет обернулся катастрофой, как в фильме «Аэропорт» с Хелен Хейс и Джорджем Кеннеди в главных ролях. Самая серьезная проблема заключалась в том, что они собирались подать нам свою вкуснейшую еду, которой обычно кормят в самолетах. Видимо, по медико-санитарным правилам нахождение домашних животных вне контейнеров в обеденное время признано незаконным на самолетах американских авиалиний. Что не так с этой страной? Мы не можем справиться с проблемой бездомных, зато Федеральное управление гражданской авиации добилось, чтобы мы могли усесться в очень тесные кресла и в тишине и покое съесть разогретую в микроволновке курицу под соусом терияки.
В конце концов нам удалось прийти к компромиссу, который, к сожалению, не предусматривал вариант, что губы нашей бортпроводницы можно было бы скрепить с помощью степлера. Я просто отказался от полагающейся нам вкуснятины, так же поступила и Эстер. В обмен мне не пришлось выбрасывать из самолета своего кота — ему позволили приземлиться в полной безопасности. Он мог остаться у меня на коленях. Сидевший позади меня мужчина поменялся местами с другим пассажиром, который с сочувствием отнесся к моему положению. В общем, наш самолет спокойно продолжил полет до Сан-Диего.
На том и порешили. Пока мы не приземлились, довольный Нортон смотрел в иллюминатор. Мистер Аллергик перебрался в хвост самолета и провел время, наслаждаясь чистым воздухом, не испорченным присутствием кошек. Эстер была в таком гневе от поведения сестры Рэтчед, что забыла о своем страхе перед возможным падением и гибелью. Она даже позволила Нортону посидеть у нее на коленях. Злобная стюардесса, которую я только из принципа не называю бортпроводницей, избегала нас и отказалась принести нам кофе и салфетки.
Последние три часа полета прошли спокойно.
Шум возобновился, когда мы уже приземлились.
Мы получили свой багаж, встретились с еще двумя коллегами, которых надо было подвезти, выстояли очередь к стойке проката автомобилей, нашли свою машину и взяли направление на конференцию. Всего мы провели в дороге девять часов. В результате я получил второй урок — помимо необходимости купить контейнер, который умещается под креслом, — по перевозке кота через страну: не отправляться в девятичасовое путешествие без кошачьего туалета.
Четыре человека и один кот влезли в блестящий «олдсмобил». Люди сразу начали ворчать, как им хочется есть и как они ненавидят южную Калифорнию. А кот, словно обезумев, принялся мяукать в несвойственной для него манере. Нортон взобрался на панель заднего стекла и завыл. Это продолжалось около пятнадцати минут. Полагаю, до него не сразу дошло, что мы не остановимся, пока не доберемся до отеля. Но как только он это понял, то решил предпринять кое-что самостоятельно.
Он описал заднее сиденье.
Вряд ли стоит говорить, что для моих попутчиков это не закончилось ничем хорошим. Особенно если учесть, что мы не могли заставить его остановиться. Никогда не видел, чтобы животное — о двух или о четырех ногах — так долго писало.
Я не разозлился. Трудно было винить в содеянном Нортона. И судя по его несчастному виду, ему это нравилось не больше, чем мне.
Когда мы остановились на заправочной станции в отчаянной попытке очистить сиденье, я вдруг осознал, что совершенно не подготовился к содержанию кота в течение предстоящей недели. У меня не только не было лотка для кошачьего туалета, но и наполнителя. Кроме того, я не захватил кошачью еду, миску для нее и какие-нибудь лакомства. В общем, я сообразил, что из-за своего эгоистичного желания взять Нортона в поездку я заставил любимого кота пройти интенсивный курс «101 пытка для кошек».
Нортон был явно унижен и оскорблен из-за публичного инцидента. И похоже, он не понимал, что в этом нет его вины. Он спрятался под водительское сиденье, где и пробыл до нашего приезда в отель. Выпустив из машины недовольных пассажиров, я немедленно отправился исправлять последствия своих непродуманных решений.
Первое, что я сделал, — поехал в супермаркет, где приобрел большую картонную коробку. (С тех пор я набрался опыта в решении данной важной проблемы. Теперь у меня имеется постоянный запас переносных складывающихся лотков для кошачьего туалета, двадцать штук за раз. Их можно купить в любом зоомагазине. Они достаточно прочные, чтобы протянуть неделю или две, и легко умещаются в чемодане или сумке. Не могу порекомендовать ничего лучше.) Там же я купил наполнитель. (С годами я и это превратил в науку: два маленьких двухкилограммовых пакета с наполнителем легко умещаются в чемодане. Усевшись во взятую напрокат машину, я разворачиваю лоток, насыпаю в него наполнитель, и все, что необходимо Нортону, поставлено на пол под задним сиденьем. Нет необходимости мучить котика до тех пор, пока мы не доберемся до пункта назначения, и это намного облегчает мне путь до места, где я остановился. Оказавшись в номере, я достаю второй лоток и открываю второй пакет с наполнителем. Не только Нортон по-настоящему признателен за дополнительные «удобства», я уверен, что фирма по прокату автомобилей и отель чувствуют себя гораздо счастливее. По крайней мере посыльные уж точно. В первый раз, когда я придумал поставить кошачий туалет в машине, у меня не было с собой второго. Поэтому когда я зарегистрировался в отеле, посыльный вынужден был тащить в мой номер лоток с уже использованным наполнителем. А еще я купил лопатку для очистки коробки, недельный запас еды и кошачьи лакомства.)
Вернувшись в отель, я помог Нортону устроиться со всеми удобствами. Из двух пепельниц получились удобные миски для еды и воды. Накормив кота, я показал ему, что поставил его лоток возле раковины, после чего забрался с ним на кровать и начал его гладить, приговаривая, что он самое замечательное животное, которое когда-либо жило на земле. Вскоре Нортон удовлетворенно заурчал. Прошло еще полчаса, прежде чем я решил, что могу спокойно распаковать свои вещи. Я был уверен, что прощен.
По договоренности с организаторами конференции ежедневно я должен был несколько часов посвящать отзывам на рукописи. Любой студент, желавший узнать мое мнение, мог оставить для ознакомления пятнадцать или двадцать пять страниц своего творения. Я устраивался на несколько часов у бассейна, и каждый из студентов мог в течение пятнадцати минут обсудить со мной свои писательские способности или мое квалифицированное мнение о них. Мне всегда нравилась эта часть любой писательской конференции. Интересно узнать, что люди пытаются писать, и услышать, что, как им кажется, они пытаются написать. Правда, иногда эти беседы приобретают недружелюбный характер. Многие редакторы предпочитают брать быка за рога и откровенно выкладывают все, что думают. Не советую так поступать. Студенты воспринимают в штыки даже самую легкую критику их драгоценного текста. Я бы посоветовал найти баланс между правдой и поощрением. Это не просто. Представьте попытку дать критический отзыв, не обидев при этом автора — дантиста из Оклахомы, — на правдивый рассказ о забавном мире профилактики зубного камня под названием «Откройте шире». Я стараюсь быть снисходительным, поскольку в основном имею дело с непрофессиональными авторами. С профессионалом редактор может позволить себе сказать напрямую: «Этот абзац никуда не годится. Убери его». И тот, как правило, спокойно перепроверит вызвавший сомнения кусок, и если он действительно плохо написан, избавится от него или перепишет. С любителями подобная резкая отповедь может закончиться либо слезами, либо стрельбой. В общем, я выискиваю не только плохое, но и хорошее. По сути, я стараюсь показать потенциальным писателям, чего они действительно стоят.
Попутно мне пришла в голову идея попробовать определить, чего же стоит Нортон. Он пересек всю страну, и было глупо держать его запертым в номере отеля. В день моего первого семинара у бассейна я взял с собой Нортона. Опустив его рядом с креслом, я сказал, что несколько часов он может погулять.
Как только кот оказался предоставленным самому себе, он сразу направился к дальнему углу отеля, где имелись лужайка и кусты, в которых можно было рыскать в поисках добычи. Прежде чем зайти за угол и исчезнуть из виду, он громко мяукнул, чтобы я обернулся. Наши взгляды встретились (клянусь, я ничего не выдумал), и Нортон, убедившись, что я заметил, где он, ушел.
Ко мне подсела редактор из Нью-Йорка, которая на конференции также проводила семинары, и спросила, не проходит ли с противоположной стороны отеля автострада. Я заметил, что вообще-то никуда не спешу, а она ответила, что мои дорожные планы ее мало волнуют, она больше беспокоится о моем коте, который может попасть под колеса машины. Я заверил ее, что все в порядке, и забыл о разговоре.
К своему первому семинару я приступил с разбора рукописи, которая задумывалась как роман, но на самом деле являлась плохо завуалированной реальной историей о бурной любовной связи между юной еврейкой и пожилым итальянцем, развернувшейся в 30-е годы. Книга носила поэтическое название «Маца и спагетти», а автором была двадцатисемилетняя Наоми Уайнблатт. Мои полезные замечания («Диалог написан хорошо, но уверены ли вы, что здесь ощущается атмосфера современности?») были прерваны взволнованным редактором, которая сообщила, что пыталась найти моего кота, но он явно «дезертировал с корабля». Дама звала его, но он словно в воду канул. Я снова посоветовал ей расслабиться и вернулся к студентке, которая защищала свой роман, восклицая:
— Но все это происходило в жизни!
Когда я занимался разбором следующей рукописи, романа, действие которого разворачивалось на фоне Гражданской войны, о молодой соблазнительной женщине Скарлетт, влюбленной в английского красавца-мошенника («Вы хорошо чувствуете эпоху, но это что-то напоминает»), то услышал голос редактора:
— Нортон… Нортон!
Я оглянулся. Так и есть, дама продиралась сквозь кусты поблизости от того места, где кот исчез, пытаясь его выманить. Я покачал головой и продолжил работу с моим следующим нетерпеливым автором.
За час я просмотрел несколько рукописей. Пролистал научно-фантастический роман, где компьютеры, являющиеся настоящими людьми, создают людей, которые являются настоящими компьютерами. Улыбнулся над поднимающими настроение эссе, единственная цель которых — выразить простое наслаждение жизнью под названием «Эй, это не важно, если ты толстый». Проглядел новеллу очень привлекательной женщины Джой об очень привлекательной женщине Джил. Ее изнасиловали на обочине грязной дороги, после чего она проползла несколько километров, пока не достигла груды мусора, забралась в него, спряталась в отбросах и умерла, желая лишь узнать имя своего насильника, чтобы простить его.
— Пишите о том, с чем хорошо знакомы, — посоветовал я.
Тем временем моя подруга-редактор организовала небольшую поисковую партию. Присоединившиеся к ней четыре или пять студентов ползали по лужайке, крича «Нортон» и умоляя вернуться кота домой.
К концу следующего часа я прочитал сценарий, в котором экранное время отображало время реальное — иначе говоря, ничего не происходило. Просмотрел стихи о повседневной жизни, из них мне запомнилось лишь то, что автор срифмовал «июнь» и «ложку». Поскучал над триллером, начинавшимся со слов: «Пуля слегка оцарапала его лоб, и он почувствовал близость обморока, едва найдя силы вытащить чеку из гранаты, которая была спрятана в его куртке. Он бросил ее в атакующих фрицев, отправляя их к чертям в ад, который давно их заждался». Моим единственным замечанием было:
— Он бросил во фрицев гранату или куртку?
Больше я не мог спокойно наблюдать за тем, как поиски кота превратились в настоящую облаву. Казалось, моего пропавшего Нортона искали почти все жители Сан-Диего. Должен признаться, что, хотя внешне я был спокоен и собран, в душе начал беспокоиться. А если южная Калифорния не похожа на Файер-Айленд? Вдруг Нортон решил отыскать Файер-Айленд и счел автостраду самым лучшим и быстрым способом для этого? Что, если…
Я понял, что подобные размышления ни к чему не приведут, хотя не сомневался, однако, что один из моих студентов сумел бы использовать ситуацию для написания стихотворения. И решил сам выяснить, насколько была оправданной моя вера в Нортона.
Я дошел до места, где кот в последний раз мне мяукнул, и позвал его. Через мгновение маленький серый зверек выскочил из кустов и взволнованно замяукал, радуясь, что я пришел избавить его от поднятого вокруг шума. С гордостью я погладил кота и, развернувшись, двинулся к лестнице, ведущей к нашему номеру на втором этаже. У бассейна царило молчание, пока Нортон вприпрыжку бежал за мной, надеясь вздремнуть перед обедом. Но когда я открыл дверь, чтобы запустить его внутрь, тишину неожиданно разорвал шквал аплодисментов.
Нортон прошел в номер, а я задался вопросом, можно ли научить его раскланиваться. И решил, что, пожалуй, над этим стоит поработать.
Дальше все было гладко. В зависимости от настроения Нортон часть дня дремал в номере, а потом бродил возле бассейна. Он даже посетил один из моих семинаров, продремав на подиуме, прямо поверх моих записей.
Когда чтения, семинары, лекции и беседы возле бассейна закончились, реакция на мое участие была явно неоднозначной. Некоторые считали, что я был слишком резок; другие — что я долгожданная порция издательской реальности. Я оценивал свои шансы быть приглашенным в следующем году как пятьдесят на пятьдесят. Что касается Нортона, то отзывы о нем были однозначными. Здесь он желанный гость, когда бы ему ни вздумалось приехать.
Однако прежде чем Нортон смог бы вернуться в Сан-Диего, ему предстояло познакомиться с уникальным городом Лос-Анджелесом.
Нортон, Эстер и я забрались во взятую напрокат машину и направились к побережью. Но перед тем как выехать на автостраду, мы сделали единственную остановку у супермаркета. Там я объяснил менеджеру, зачем мне понадобились две пустые коробки, и тот оказался настолько отзывчивым, что даже не взял за них деньги. Поездка завершилась быстро, запомнившись лишь потому, что Нортон решил провести ее половину у меня на плече, высунув голову в открытое окно, а Эстер всю дорогу жаловалась на запах, сохранившийся после того самого инцидента с Нортоном.
Высадив Эстер у отеля «Беверли-Хиллз», я направился во «Времена года». По моему мнению, в «Беверли-Хиллз» многовато народа из шоу-бизнеса. Здесь почти невозможно пройти через вестибюль или поесть, не услышав таких магических фраз, как «Пошли они к черту, если думают, что я соглашусь на поэтапную сделку», или «Идея отличная, но концепция в корне неверная», или «Конечно, я могу обратиться к Дасти, но подойдет ли он для этого?». Причем произносят их люди, которые на самом деле готовы убить за поэтапную сделку. Они не имеют представления, что значит отличная идея, и до смерти боятся услышать хоть одну из них, поскольку тогда им придется принимать решение. Они могут сделать предложение Дасти лишь в случае, если столкнутся с ним на улице и начнут разговор со слов: «Извините, мистер Хоффман, вы меня не знаете, но…»
После случая в самолете я был слегка насторожен, поэтому для меня стало большим облегчением услышать, как девушка за стойкой, широко улыбаясь, сказала мне:
— А это, наверное, Нортон.
Пока кот сидел на стойке, нас быстро и без проблем зарегистрировали, а потом проводили в номер. Я был по-настоящему счастлив, а после того, как поставил лоток с кошачьим туалетом и наполнил пепельницы водой и едой, мое настроение разделил и Нортон.
Кот сразу проникся симпатией к Лос-Анджелесу. Единственная проблема возникла у него в доме моих родителей. Хотя правильнее было бы сказать: проблемы.
Первая проблема была из категории неразрешимых. Мои родители жили на холмах над Колдуотер-каньон, и по окрестностям бродили койоты. Однажды, вернувшись в полночь со званого ужина, они столкнулись с парочкой хищников, стоявших на подъездной дорожке прямо перед воротами гаража. К счастью, животные испугались так же, как и мои родители, поэтому никто никого не съел. Но множеству мелких животных из этого района повезло меньше. У соседей жил очаровательный маленький пудель. Из-за бродивших по округе хищников они не выпускали собаку по ночам, опасаясь нападения койотов под покровом темноты. Но другое дело днем — они решили, что с пуделем ничего не случится, если отпускать его порезвиться на улицу. И вот однажды в 10 часов утра они выпустили пса погулять, а в полдень отправились его искать и нашли лишь оставшиеся от него голову и четыре лапы. Жуткое зрелище.
Трудно испытывать к койотам жалость — они непривлекательны внешне и не вызывают особой симпатии, — но в одном им следует посочувствовать. Множество строений вокруг Лос-Анджелеса вытеснили койотов с их исконных территорий. Они лишились своих земель, им стало негде жить и охотиться. Пришлось бродить вокруг домов богатых людей, копаясь в мусоре и нападая на их питомцев. Я пытался объяснить это Нортону, но не слишком преуспел. Похоже, его не волновало затруднительное положение койотов. Кота беспокоило лишь то, что ему запретили выходить на задний двор, который так его манил. Но я твердо решил, что пусть он лучше расстроится из-за домашнего ареста, чем станет чьим-то обедом.
Вторая проблема заключалась в том, что мои родители держали двух золотых ретриверов, которые и размером, и умом походили на динозавров. Долли и Рирайт — милые, как и все собаки. Но находиться рядом с ними все равно что оказаться рядом с двумя из «Трех недотеп». От их радостного виляния хвостами дорогой хрусталь вдребезги разлетается по полу. Они подпрыгивают, желая поприветствовать тебя, и белый льняной костюм оказывается покрытым грязными отпечатками лап. Погладьте их, и вам несколько минут придется смывать собачью слюну с пальцев, рук и даже шеи. Родители без ума от этих собак. Мой отец привык называть их своими «детками», и когда я звонил из Нью-Йорка и забывал спросить о них, меня сурово отчитывали. На тот момент я был более чем уверен, что Долли и Рирайт упомянуты в завещании раньше меня и брата.
Признаюсь, мне и самому нравились мои четвероногие «брат» и «сестра», но Нортону было очень сложно проникнуться к ним симпатией, особенного из-за того, что их любимым занятием было загнать его под мою кровать и облаять во всю глотку, уступая по громкости лишь концерту рок-группы, на котором я побывал в 1972 году.
Нортону удалось поладить с несколькими собаками, с которыми он повстречался на Файер-Айленде. Обычно он держался настороженно в их присутствии, но старался видеть в них только хорошее. Не скажу, что собаки были в числе его лучших друзей, но мне доводилось видеть, как он спокойно лежал рядом с соседскими псами на заднем дворе на Файер-Айленде. Однако с Долли и Рирайт получилось все иначе. Ни о каком спокойствии не было и речи, когда эти трое оказывались в одном доме.
Проблема разрешилась довольно просто. Когда Долли и Рирайт находились на улице (койоты старались держаться подальше, когда там носились и прыгали два этих увальня), Нортон спускался вниз и обходил кухню, рабочий кабинет и гостиную. Когда собак запускали внутрь, поднималась заслонка, блокирующая им доступ в верхнюю часть дома. И тогда Нортон устраивался на лестнице, чтобы его было видно. Он был уверен, что собакам до него не добраться, и получал удовольствие от того, что одно его присутствие выводит их из себя.
Третья проблема оказалась сложнее.
Мой отец ненавидел и презирал кошек.
Я испробовал все, что только пришло в голову, желая познакомить его с Нортоном.
— Не приноси его домой! — отрезал он.
Я пытался объяснить, насколько мой кот отличается от обычных, какой он умный и не будет ему надоедать. Я рассказал, что раньше тоже думал, что мне не нравятся кошки, но когда я встретился с Нортоном, все изменилось. Однако мои слова разлетались как об стенку горох. Отец остался непреклонен и лишь повторил свой приказ:
— Не приноси его домой!
Пожалуй, следует кое-что о нем рассказать. Он был идеальным отцом, насколько у него получалось. Мы были отличными друзьями, и вряд ли я мог уважать его еще больше. Много лет отец являлся ведущим телевизионным сценаристом в Лос-Анджелесе, а в пятьдесят лет стал и ведущим телевизионным режиссером. Он был сложным человеком, привлекая окружающих и внешностью, и индивидуальностью. Его «визитной карточкой» были грубость и циничность, но в жизни я не встречал человека более заботливого и доброго. Отец решал проблемы, давал советы и был достаточно строг и непреклонен, чтобы отеческая поддержка пошла на пользу. Разумеется, он допустил немало ошибок в жизни и в карьере, но их во многом окупили правильно сделанные выборы. Синди, которая два первых года их знакомства боялась моего отца как огня, однажды призналась, что впервые встретила такого интересного человека. Я всегда считал его веселым, умным, талантливым, высоконравственным и наслаждался его обществом в той же мере, в какой получал удовольствие от общения с самыми близкими друзьями. Но он оставался моим отцом, а я — его сыном, и поэтому нам даже не требовался серьезный повод, чтобы довести друг друга до бешенства.
Но когда, собираясь к родителям, я впервые взял с собой Нортона, меня посетило странное чувство, что кот станет тем самым поводом-раздражителем.
Единственное, что я могу еще добавить к описанию ситуации, когда должно было состояться знакомство Нортона с семьей, — коротко рассказать о маме. В то время как отец любил пошуметь, она никогда не повышала голоса и, оставаясь в тени, пристально следила за благополучием каждого из нас. Мама всегда являлась скрытой силой нашей семьи, хотя сама не забывала отдать должное другим.
Дожив до пятидесяти пяти лет, мама не проработала ни одного дня за всю свою жизнь. Однажды она обедала в ресторане «Ма мэзон», который в то время считался модным. Неожиданно ей пришло в голову, что она хочет научиться хорошо разбираться во французской кухне, и сообщила об этом Патрику, владельцу ресторана. Полагаю, у нее на уме было нечто дилетантское — вроде поездки на несколько недель во Францию и окончания кулинарных курсов. Однако Патрик посоветовал моей маме пойти работать в ресторан — по три дня в неделю и без оплаты, — и тогда он гарантировал, что за полгода она станет отличным поваром. Мама так и сделала. Три раза в неделю она отправлялась в ресторан в качестве бесплатного подмастерья и за год не только стала отличным шеф-поваром, но открыла и возглавила кулинарную школу при «Ма мэзон». Через двенадцать лет она стала королевой кулинарии Лос-Анджелеса и автором нескольких авторитетных кулинарных книг.
Она тесно сотрудничает с такими людьми, как Вольфганг Пак,[21] и водит дружбу с Джулией Чайлд[22] и Майдой Хитер.[23] Одно плохо — мама стала одержима едой. Я мог позвонить ей и сказать:
— Мам, мне плохо — меня уволили с работы, от меня ушла девушка, и меня только что переехал грузовик.
И после минуты-другой сочувствия слышал:
— Я рассказывала тебе о крем-брюле, которое приготовила вчера вечером? Оно было чудесным. Я добавила немного лимона и… — И на прощание заставляла меня записать подробно, как приготовить идеальный заварной крем.
У мамы невозмутимый характер. Кажется, ее ничто особо не беспокоит, и, став с годами более уверенной в себе, она предпочитает смотреть на вещи трезво и без спешки. Хороший способ проиллюстрировать различие между родителями — описать их реакцию на мою первую нью-йоркскую квартиру.
Полагаю, каждый, кто когда-либо мечтал стать художником и ради этого переезжал в Нью-Йорк, однажды жил в квартире, похожей на мою. Хотя, если честно, подобное даже представить сложно. Я уверен: моя квартира была худшей из всех, что когда-либо строились в Нью-Йорке. Она находилась на Перри-стрит недалеко от Седьмой авеню, в центре Гринвич-Виллидж. Это был подвал. И я не имею в виду, что она располагалась на уровне подвала — она и являлась подвалом. В большей части помещения, которая считалась гостиной, вместо пола была обычная земля, ее можно было без труда расковырять и оказаться в метро. Когда я въехал, здесь не было ни кухни, ни ванной комнаты, ни даже душа. Так же как и дневного освещения. Два единственных окна выходили на улицу, но были заставлены огромными мусорными баками. Да и сама постройка оставляла желать лучшего. В дождливые вечера или сильные снегопады дождь и снег, как правило, проникали внутрь сквозь щели в стене. Трудно почувствовать себя дома, когда, вернувшись из бара в два часа ночи, забираешься в кровать и обнаруживаешь, что простыни насквозь промокли из-за просочившегося в квартиру снега.
Но чтобы защитить свою квартиру, замечу, что в ней имелся великолепно расписанный потолок, кирпичная стена и замечательный деревянный пол (там, где он был). Кроме того, она находилась в центре Гринвич-Виллиджа и обходилась всего в 105 долларов в месяц. Впрочем, даже я понимал, эта не та квартира, в которой родители были бы рады увидеть своего ребенка.
Я пытался подготовить их к тому, что они увидят, приехав в Нью-Йорк. Позже я узнал, что за неделю до поездки мама едва не свела с ума отца, повторяя ему:
— Запомни, когда ты увидишь квартиру Пита, не важно, что ты о ней подумаешь, но скажешь, будто она тебе нравится.
По словам отца, минуты не проходило, чтобы она не приставала к нему с лекцией, насколько для меня важна их поддержка моего образа жизни и вкуса. В конце концов отец пообещал: он будет вести себя как пай-мальчик и скажет мне, что одобряет жилье.
Когда же пришла пора увидеть все своими глазами, мама всю дорогу, пока они ехали в такси, твердила отцу:
— Скажешь, что она великолепна… Она тебе нравится… Попытайся вспомнить, как это было, когда ты был молодым…
Она так долго накручивала себя, что, когда я наконец услышал стук и открыл дверь, мама прямо с порога заявила, не давая мне вымолвить хоть слово:
— О Боже! Она восхитительна! Идеальна! Разве она не совершенство? Какая замечательная квартира!..
У меня хватило самообладания произнести:
— Мама, разве ты не хочешь сначала войти и посмотреть, прежде чем решишь, что она тебе нравится?
Смутившись, она переступила порог. Следом вошел отец. С изумлением оглядевшись вокруг, он плюнул на данное матери обещание и воскликнул:
— Господи! Что за паршивая дыра!
Лучшее определение моих родителей — и различия между ними — я услышал от их друга, режиссера Билла Перски, который, произнося тост на одном из юбилейных приемов, сказал, что этот брак похож на то, как если бы Адольф Гитлер женился на Джули Эндрюс.
Адольф, Джули… познакомьтесь с Нортоном.
Я направлялся на ужин, довольный Нортон сидел в своей сумке у меня на плече. Я помнил, что отец запретил приносить его, но был уверен, что это несерьезно.
Мама увидела кота и принялась суетливо опекать его. Небольшая любительница кошек, она смогла оценить два его очевидных достоинства: красоту и добрый нрав. Не умея обращаться с кошками, она осторожно погладила его. И сразу расслабилась, когда Нортон потерся носом о ее руку. В это время с верхнего этажа прогремело:
— Этот кот с тобой?
Я ответил, что да, он со мной, и отец крикнул:
— Тогда сделай так, чтобы он не попался мне на глаза, когда я спущусь вниз!
После небольшого замешательства и жаркого спора мы все-таки договорились. Поскольку не в моих силах сделать так, чтобы Нортон ни разу не попался отцу на глаза, я хотя бы попытаюсь держать кота подальше от него. Сначала я попробовал объяснить отцу, что котик особенный, но, похоже, он был первым человеком, который сумел устоять перед очарованием Нортона.
Кот смотрел на отца своим самым умильным взглядом. Он перекатывался на спину и, задрав лапы в воздух, приглашал почесать ему животик. Хотел прильнуть к нему или потереться о его ноги. Напрасно. Отец был неприступен. Он действительно не любил котов, а Нортон был котом. И не было ни единого шанса, что эти отношения станут чем-то большим, чем ненадежное перемирие между человеком и животным.
Я постарался справиться с охватившим меня разочарованием. Жалел, что отец так и не позволил себе открыться той радости, которую принесло мне общество Нортона. Очевидно, это было выше его сил.
После ужина я вернулся с Нортоном в отель, удостоверившись, что тот понимает — он не виноват, что отец не смог оценить его по достоинству. Следующие несколько дней я колесил по Лос-Анджелесу, встречаясь с агентами, писателями, людьми с телевидения и представителями киноиндустрии. Они называли меня «малыш», говорили, что любят как родного, и намекали, что я «поймал удачу». К счастью, мне удалось избежать головокружения благодаря одному агенту, который объяснил, что «поймать удачу легко. Сложнее удержать ее в руках».
Нортон ездил со мной, а иногда предпочитал остаться в отеле. В машине он нашел для себя новое развлечение, которое испробовал еще во время поездки из Сан-Диего, — пока я вел автомобиль, он взбирался ко мне на плечо и высовывал голову в открытое окно. Я уже перестал бояться, что он может выпрыгнуть. Это не в характере Нортона. И даже в Лос-Анджелесе, где люди, кажется, привыкли ко всякому, я перехватил несколько удивленных взглядов, пока мы разъезжали по городу.
В общем, я пришел к выводу, что в перевозке кота с одного побережья на другое нет ничего сложного и станет проще, когда мы оба наберемся опыта. Но стоило мне решить, что для этого нет особых препятствий, как сразу уткнулся в одно из них.
Мне позвонили из офиса. Мы занимались подготовкой к публикации автобиографии одной знаменитости. Как часто бывает в подобных случаях, этот человек на самом деле не писал книги; он просто рассказал о своей жизни на диктофон, а также автору, который должен был превратить его откровения в книгу, и чтобы при этом создалось впечатление, будто ее написала сама знаменитость. Распространенная практика, поскольку большинство известных людей, актеров или спортсменов, испытывают серьезные трудности в написании чего угодно, кроме слов «я», «мне», «мое» и «еще». Я считал, что именно с данной книгой у нас все в полном порядке. Писатель-невидимка проделал великолепную работу, книга была увлекательной и написана вовремя — этой счастливой звезде удалось удержать удачу за хвост. Но, как часто случается, он испугался. Прочитав свою книгу перед тем, как запускать ее в печать, он решил, что не следовало рассказывать о многом публично, хотя ранее уверял, будто обожает книгу, на обложке которой будет стоять его имя. И нам придется многое вырезать, переписать и изменить — иначе он не позволит нам опубликовать ее. А если мы все-таки попытаемся это сделать, он не станет участвовать в ее рекламе, что практически сведет к нулю какие-либо шансы на продажу книги.
Этот очаровательный человек жил в Санта-Барбаре, в паре часов езды от Лос-Анджелеса. А поскольку я находился ближе всех, то решили, что мне следует немедленно сесть в машину, отправиться на побережье и заняться делом. У меня имелось целых пять дней, чтобы полностью переписать книгу и не нарушить установленные сроки публикации.
Никаких проблем.
За исключением одной.
Поскольку наша знаменитость уже была на грани истерики, а я собирался остановиться у него дома — парень был пьян, и мне придется проводить рядом с ним двадцать четыре часа в сутки, или мы никогда не закончим, — то просто не знал, как мне, черт побери, поступить с Нортоном. Мой автор был настолько неуравновешенным, что вполне мог сослаться на якобы имеющуюся у него аллергию на кошек и выставить меня из дома, уничтожив шанс на успешное исполнение моей миссии.
Был лишь один выход.
Мама едва не задохнулась, но согласилась приютить Нортона в их доме на пять дней, которые я проведу в Санта-Барбаре.
— Хочешь посоветоваться об этом с отцом? — робко спросил я. — Просто для собственного спокойствия?
— Нет, — ответила моя мужественная мама. — Пусть это станет для него сюрпризом.
Пришлось с ней согласиться. Пока отец был где-то на встрече, я быстро отвез Нортона в дом родителей и еще быстрее уехал оттуда. И отправился туда, где мне предстояло провести пять самых ужасных дней в моей жизни. Однако это было все же лучше, чем оказаться рядом с отцом, когда тот узнает, что ему неделю придется жить с Нортоном под одной крышей.
Я оказался прав. Позвонил вечером, и мама сообщила, что все прошло не так хорошо, как она надеялась. Подобное признание означало, что их дом на Хэйзен-драйв превратился в нечто вроде Нагасаки в день ядерного взрыва. Но она заверила меня, что Нортон все еще у них — и ему по-прежнему рады.
Когда я позвонил следующим вечером, мне сказали, что Нортон провел некоторое время на кушетке в спальне родителей, и отец не вышвырнул его оттуда.
На третий день я пребывал в шоке от оскорбленного автора, поэтому был уверен, что не совсем правильно понял, когда услышал от мамы:
— Твой отец заявил, что считает Нортона довольно красивым — для кота.
На четвертый день я подумал, что начинаю бредить из-за попытки переписать пятьдесят страниц, поскольку был уверен, что мама сказала мне:
— Прошлой ночью Нортон спал с нами.
На пятый вечер я настолько устал, что даже не позвонил домой. Закончил переделку текста около пяти утра, загрузил рукопись в чемодан и бросился к своей машине. До Лос-Анджелеса я добрался к семи часам.
Мама, которая обычно вставала в шесть часов, уже была на ногах. Я поцеловал ее и нервно спросил о своем коте. Она улыбнулась, жестом показала сохранять тишину и повела наверх к их с отцом спальне. Там я увидел невероятное зрелище.
На кровати, укрывшись одеялом, спал отец. А на его груди поверх одеяла спал Нортон, на спине которого покоилась рука отца.
На цыпочках мы вышли из комнаты, и мама рассказала, что на протяжении всех дней Нортон не оставлял упорных попыток поближе подобраться к отцу. Сначала тот прогонял его прочь. Затем, когда Нортон отказался сдаться, отца это заинтриговало. И как только бедняга дал слабину, Нортон нанес свой последний, решающий удар. На пятую ночь отец был в полной его власти, поглаживая его несколько часов, когда тот устроился прямо у него на груди. Так они и уснули. Мама призналась, что отец даже поцеловал его, пожелав спокойной ночи.
В ожидании, пока эти двое проснутся, я выпил чашечку кофе. Нортон был рад меня видеть, хотя и не настолько, как мне хотелось. Весь разговор отца сводился к тому, насколько изумительно слушать урчание Нортона.
— Наверное, здесь он счастлив, — повторял он. — Он постоянно урчал.
— Я думаю, ему действительно тут нравится, — согласилась мама.
Перед тем как я отправился в аэропорт, отец спросил у меня:
— Когда ты опять собираешься приехать сюда?
— Полагаю, через месяц. А что?
Он погладил Нортона.
— Ты уверен, что не хочешь оставить его тут, пока не вернешься?
 | Питер Гитерс. Необыкновенный кот и его обычный хозяин. История любви |