Отрывок из книги:
Нарядная — в искристом синем платье и золотистых локонах — Юля на экране всплеснула розовыми крылышками чистых ладошек и задушевно-напевно сказала:
— Ой, а я летаю во сне! Но не очень хорошо, часто падаю... Я раньше лучше летала! — Потом экранная Юля вздохнула и после паузы добавила: — Но раньше я меньше весила, не восемьдесят пять кило...
Зрители грохнули смехом и принялись толкать друг друга локтями, отчего по рядам студийного амфитеатра побежала волна. Тетки-ведущие прослезились, жених ухмыльнулся, а затрапезная — в линялых лосинах и растянутом свитере с катышками — реальная Юля рядом со мной на диване улыбнулась светло и тепло, как весеннее солнышко.
— Юля, — сказала я ей по-матерински ласково. — Нельзя же быть такой идиоткой!
— Почему нельзя? — удивилась Юля, отворачиваясь от экрана, чтобы заглянуть мне в глаза.
Для этого ей пришлось перекоситься и сгорбиться.
Юля на две головы выше меня и почти вдвое тяжелее. Бок о бок мы с ней смотримся как моська и...
Нет, нет, ни в коем случае не слон!
Я крайне далека от того, чтобы критиковать внешность подружки. Нет у меня на это никакого морального права — сама далеко не Венера Милосская!
Моя Юля вовсе не толстая, она просто большая.
Мыс ней как карликовый пинчер и сенбернар. Обе красивые, только по-разному, а еще умные и верные.
Я так думаю.
Вообще-то нам некому хранить верность: у нас с Юлей на двоих ноль целых пять десятых кавалеров.
За половинку я посчитала Гавриила Иосифовича, у которого мы снимаем комнату. Он уделяет нам с Юлей немало внимания. Говорит, что мы похожи на его внучку Лею.
Я никогда не видела эту Лею и не представляю, как она выглядит, если похожа на меня и на Юлю одновременно. Это должно быть какое-то фундаментальное сходство. Думаю, у Леи две руки, две ноги и одна голова. Детализация невозможна из-за кардинальных расхождений в нашем с Юлей экстерьере.
У Юли сорок первый размер обуви, у меня тридцать седьмой. У нее веснушки на носу, у меня родинка на шеке. Юля белокожая, румяная, с длинной русой косой и пышной грудью, а я смуглая, с коротким черным «ежиком» на голове и поролоновыми вставками в лифчике.
Боюсь представить, что за бюст у Леи — одна грудь пятого номера, а вторая нулевого?!
Я с удовольствием вообразила себе разногрудую, разноногую и разноглазую гибридную внучку Гавриила Иосифовича и тоже ухмыльнулась.
Зрители на экране очень кстати захохотали дружным смехом из прошлого века.
А вы знаете, что на телевидении до сих пор используют стародавние записи смеха людей, которые жили пятьдесят лет назад и теперь уже умерли? По-моему, это просто жутко — веселиться вместе с хором покойников.
— Почему, Поль? Почему нельзя быть такой идиоткой? — пытливо повторила Юля, явно ожидая от меня четкого, ясного и аргументированного ответа.
Из серии «нельзя курить, потому что одна капля никотина убивает лошадь».
Я замялась, не зная, что сказать. Нельзя быть такой идиоткой, потому что тебя замуж не возьмут? Это слишком жестокая правда.
Но Юле отчего-то приспичило прямо сейчас поговорить об идиотках (то бишь о нас с ней), и она спросила по-другому:
— А какой можно?
— Такой, наверное!
Я сердито указала подбородком на глянцевую блондинку.
Подбородок у меня острый, а блондинкины выпуклости все надувные, силиконовые, так что при реальном контакте я могла бы ее продырявить с громким звуком. Но блондинка удобно устроилась на диване в телестудии, по ту сторону экрана, так что с моей стороны ей ничего не грозило.
Жених же уставился на блондинкины выпуклости с таким видом, как будто приготовился впиться в сладкий кусочек.
Будь я этой самой блондинкой, я уже достала бы из сумочки перцовый спрей — прекрасный отпугиватель начинающих сексуальных маньяков.
— Будь я такой блондинкой... — мечтательно протянула Юля, и я с интересом приподняла одну бровь.
Считается, что у дураков мысли сходятся. Если бы Юля тоже упомянула спрей или маньяка, я бы окончательно постановила считать нас с ней идиотками.
Но Юля сказала другое:
— Будь я такой блондинкой, я бы носила только голубое и розовое, как куколка. И иногда кремовое. И еще кипенно-белое, с кружавчиками, ленточками и стразами!
— Тебе нравятся пастельные наряды с кружевами и блестками?!
Я очень удивилась, потому что никогда не видела Юлю ни в чем подобном.
Если бы видела — не забыла бы.
Юля в пышном розовом была бы похожа на куклу из тех, что продаются в интерьерных лавках вместе со стегаными одеялами и прихватками для горячего и ласково называются «Баба на чайник». В Юлином варианте была бы укрупненная версия «Супербаба на семиведерный самовар».
— Нравятся, но на расстоянии, — честно ответила мне подруга. — Когда я стою по одну сторону витрины, а манекен в кружевах — по другую. Мне самой эти пастельные тона не идут, я в них похожа на свадебный торт на сто персон.
Я хмыкнула.
Голос Юли прозвучал без прискорбия. Она не сетовала, просто констатировала факт.
Вот еще одно, что сильно отличает меня от Юли: она совершенно не комплексует по поводу своей внешности!
Я снова посмотрела на экран.
Глянцевая блондинка переместилась с дивана на подиум и, покачиваясь, как березка на ветру, исполняла для публики в зале и многотысячной аудитории телезрителей трогательную детскую песенку со словами: «Села птичка на ветку! Ля-ля-ля, ля-ля-ля! Хочет птичка конфетку! Ля-ля-ля! Ля-ля-ля!»
Простенький вокал и незатейливые слова вонзались в мозг, как гвозди, — намертво. Если бы я не знала, что авторы произведения — уважаемые Давид Тухманов и Юрий Энтин, решила бы, что это черное колдовское заклинание для создания зомби.
Потенциальный жених, уже весь насквозь зомбированный, маниакально блестя очками, нервно ерзал на диване и облизывался. Аналогия с птичкой, вожделеющей сладенького, прослеживалась с легкостью.
— А сейчас смотри, смотри, что будет!
Юля резко подалась к экрану, и розовые меховые кролики на ее тапках возбужденно затряслись.
Юля смотрела это шоу уже во второй раз. Даже в третий, если считать непосредственное присутствие в студии во время записи телепередачи. Вообще-то я там тоже была, но получила так много неприятных впечатлений, что премьерный выход программы на голубые экраны страны нарочно пропустила.
Я вспомнила, что будет дальше, и зажмурилась. Потом устыдилась своего малодушия и открыла один глаз.
На экране жених определился с выбором и заторопился, простирая руки, к детке-конфетке. К сожалению, на пути пылкого влюбленного оказалась отверженная Юля. Вернее, Юлина нога. Весьма мясистая, скажем прямо, клюшка сорок нехилого размера, водруженная на колено второй такой же и игриво покачивающаяся.
Ослепленный глянцевой красой жених препятствия не заметил, споткнулся и пал. Сбитая с Юлиной ноги массивная туфля на платформе чудом разминулась с объективом опасно приблизившейся камеры, просвистела мимо уха оператора и попала в блондинку. В одно из многочисленных мягких мест попала, но крику-то было!
— Я не нарочно! — не в первый раз повторила моя подружка.
Со стороны было похоже, будто она коварно подкосила чужого кавалера подножкой.
— Я тебе верю, — сказала я, акцентировав первое местоимение.
А вот блондинка не поверила и розовыми ноготками растрепала Юлины парикмахерские кудри в мочалку. Прямо в эфире! Операторы разрывались, не зная, что им снимать.
— Давай уже выключим? — попросила я. — Такой позор, не понимаю, как ты это смотришь?
— Почему позор? — удивилась улыбающаяся Юля.
Жених чертовски забавно убегал с передовой и из кадра на четвереньках.
— Потому что нельзя быть такой идиоткой! — раздосадованно повторила я.
— Почему нельзя?
— Да потому!
Круг замкнулся.
Юля терпеливо ждала ответа, и я поняла, что мне все-таки придется сказать ей суровую и бескомпромиссную правду... И тем разрушить светлые девичьи мечты подружки, решительно настроенной обрести семейное счастье в сжатые сроки.
По Юлиной версии, двадцать пять лет — это критический возраст.
Девушка, не сходившая к алтарю до двадцати пяти, зря коптила небо четверть века и, едва задув свечки на дежурном торте, обязана сделать себе харакири пилочкой для ногтей. Потому что после двадцати пяти лет у такой девушки нет права использовать маникюрные принадлежности по прямому назначению, ибо она уродина непоправимая.
Это не я так думаю, это Юлин заскок. Мне-то всего двадцать два, так что я пока могу позволить себе более широкие взгляды на оригинальную женскую красоту и традиционные институты семьи и брака. А вот Юле двадцать четыре года и десять месяцев. И я уже попросила Гавриила Иосифовича без фанатизма точить кухонные ножи, а также потихоньку заменила металлические пилочки в наших с Юлей косметичках стеклянными.
— Так почему? — настойчиво повторила Юля.
От необходимости ответить меня спас Гавриил Иосифович.
— Полюшка, тебя к телефону! — позвал он из коридора.
— Полюшко, поле! Полюшко, широко поле! — тут же запела Юля, размеренно подпрыгивая коленками и натягивая воображаемые поводья. — Ехали по полю герои! Ай, да Красной Армии герои!
— На себя посмотри! — огрызнулась я, выходя из комнаты, и хлопнула дверью.
«Широко поле» — это точно не про меня! Я-то вешу всего пятьдесят кило!
Кстати, а вы знаете, что «Полюшко, поле» — это вовсе не народная песня? Музыку для нее сочинил композитор Книппер, а слова — поэт Гусев. Я не знаю, кто они такие. Просто так сообщаю, чтобы не обвинили в плагиате.
— Приятный мужской голос! — возбужденно нашептал Гавриил Иосифович, передавая мне трубку.
И не ушел далеко, остался болтаться в коридоре, как лодочка у причала.
— Спасибо, Гавросич!
Я фыркнула, но, конечно, заинтересовалась и специально пониженным грудным голосом мурлыкнула в трубку:
— Алло-уо?
— Павлова Павлина Павловна? — спросил мужской голос.
Ничуть не приятный.
Вообще дурак!
— Паулина! — сердито поправила я.
Спасибо вам, мамочка с папочкой, в стомиллионный раз!
В школе у меня были клички Паша-в-кубе и Павлин. К десятому классу это меня так достало, что я подстригла волосы перьями и выкрасила их зеленкой. Павлин так павлин! Как ни странно, после этого меня дразнить перестали. Тем не менее ФИО свое я предпочитаю лишний раз не озвучивать.
— Павлова Па-у-лина Павловна? — невозмутимо принял поправку относительно приятный мужской голос.
— Да. А вы кто?
— Федоров Федор Федорович.
— Тогда нам точно есть о чем поговорить, — хмыкнула я, стремительно добрея.
Уверена, что этого парня одноклассники звали Федя-в-кубе.
— Когда вам будет удобно?
А Федя-в-кубе напорист!
— Когда нам будет удобно что? — уточнила я.
— Встретиться и поговорить. Я могу подъехать, когда скажете.
— Правда?
Меня удивила эта настойчивость. Мужчины с приятными голосами меня не преследуют.
— Правда, правда, — Федор Федорович хмыкнул. — Я всегда говорю правду, одну правду и только правду. И вам советую.
— А откуда вы взялись, добрый советчик?
— Я из полиции.
— Ого!
— Кто, кто?! — выразительно артикулируя, беззвучно спросил любопытный Гавросич.
— Спортлото! — ехидно ответила я ему в рифму.
— А что случилось? — Из комнаты, ловко заплетая тугую косу, выглянула Юля.
— Наша Полюшка выиграла в лотерею! — охотно проинформировал ее Гавросич.
— Много? — заинтересовалась Юля.
— Сказала — «Ого!», значит, много, — рассудил Гавросич. — Миллион, наверное. Или даже два.
— Два! — подтвердила я, начиная злиться. — Два фантазера вы, старый и малый! Не мешайте, пожалуйста, у меня тут серьезный разговор!
— Нет, Паулина Павловна, серьезный разговор у нас с вами еще впереди, — возразил кубический Федор в трубке. — Завтра в девять утра вас устроит?
— В девять? — Я замялась, потому что планировала спать до полудня как минимум.
— Что? Девять миллионов?! — по-своему понял слегка глуховатый мечтатель Гавросич.
— Нет, по-моему, не миллионов, — потянула его в сторону Юля. — С таким лицом про миллионные выигрыши не говорят...
— С каким лицом?
Я повернулась, посмотрела на себя в зеркало, скривилась и отвернулась.
— С лицом морально и материально ответственным, — заверил меня невидимый Федор Федорович и явственно хихикнул.
— Кто звонил? — спросила Юля, когда я положила трубку.
— Федор Федорович Федоров из полиции, — ответила я задумчиво, машинально направляясь в кухню, откуда заманчиво потянуло жареной колбасой. — И вслух подумала: — Какие у полиции могут быть ко мне воп-росы?
— Почему сразу вопросы, может, у них ответы! — легко рассудил Гавросич и ловко разбил о край сковородки куриное яйцо.
Сковорода заговорщицки зашкворчала.
Я посмотрела на деда:
— Я вроде ни с какими вопросами в полицию не обращалась?
