С тех пор как констебль лондонской полиции Питер Грант обнаружил у себя неординарные способности, его прежде размеренная жизнь круто изменилась. Теперь ему приходится иметь дело с необычными преступлениями и сталкиваться со странными людьми. И не только людьми…
Осматривая труп саксофониста Сайреса Уилкинсона, который скончался от сердечного приступа в одном из клубов Сохо, Питер Грант уловил старую джазовую мелодию, исходящую от тела покойного. А это верный признак того, что смерть наступила не совсем естественным образом. С помощью своего наставника, шеф-инспектора отдела по расследованию убийств и по совместительству — последнего волшебника Англии, Томаса Найтингейла, Грант пытается распутать это загадочное происшествие. Однако на пути молодого человека возникает шикарная женщина, которая окончательно сбивает его с толку…
Отрывок из книги:
Сэр Роберт Марк был комиссаром лондонской полиции с 1972 по 1977 год и прославился двумя вещами: рекламой шин «Гудьер», где говорит фразу «Я уверен, это основной вклад в безопасность дорожного движения», и операцией «Земляк», в ходе которой расследовал многочисленные случаи коррупции внутри своего ведомства. В те времена, которые «Дейли Мейл» называет старыми и добрыми, всякий сознательный коп мог втрое увеличить свой доход, просто вовремя тормознув кого-нибудь на улице — и за небольшую мзду вооруженный грабитель оставался на свободе. Нет, потом, конечно, сотрудники полиции всегда старались повесить на кого-нибудь нужное обвинение, ведь главное — чтобы правосудие восторжествовало, а преступники были наказаны. Комиссар Марк на все это смотрел скептически. И добился самой суровой антикоррупционной проверки за всю историю Лондонской полиции. Вот почему именно его именем полицейские наставники пугают своих питомцев. Ведите себя достойно, молодые люди, иначе явится ужасный сэр Роберт Марк и вышвырнет вас из ведомства. Наверное, именно по этой причине нынешний комиссар распорядился повесить портрет сэра Роберта в приемной так, чтобы тот смотрел прямо на кресла для посетителей — неудобные, обтянутые зеленым кожзаменителем. Кресла, в которых в данный момент сидели и ждали мы с Найтингейлом.
Если вы младший офицер полиции, то ничего хорошего от встречи с Самим ждать не стоит. Когда я был здесь в прошлый раз, то принес клятву ученика мага. Теперь же сильно подозревал, что настала очередь проклятий. Найтингейл сидел рядом, читал «Телеграф» и казался вполне спокойным. На нем был легкий костюм песочного цвета марки «Дэвис и сын» — либо совершенно новый, либо, что вероятнее, сохранившийся с незапамятных времен и вновь вошедший в моду. Я же надел форму, ибо, когда грядет разнос от начальства, форма — верный союзник констебля. Особенно если она до хруста отглажена Молли, которая явно квалифицирует малейшую морщинку на брюках как хорошо замаскированного и очень опасного врага.
Секретарша открыла нам дверь кабинета.
— Комиссар готов принять вас, — сказала она.
Мы поднялись и пошли держать ответ.
Кабинет комиссара не поражает воображение. Отнюдь не дешевый ковер и множество деревянных панелей все же не в силах оживить унылый серый бетонный костяк здания Нового Скотланд-Ярда, построенного в середине шестидесятых. Но в лондонской полиции служит свыше пятидесяти тысяч человек, а ее бюджет составляет четыре с половиной миллиарда фунтов, и отвечает она абсолютно за все, от пресечения хулиганства в Кингстоне до борьбы с экстремизмом в Уайтхолле. Так что комиссар вполне может иметь ничем не примечательный кабинет.
Комиссар сидел в своем кресле и ожидал нас. На нем была форменная кепка, и когда я ее увидел, то окончательно понял, как крепко мы влипли. Мы остановились возле его стола, и Найтингейл явственно дернулся — в последний момент удержался, чтобы не отдать честь. Комиссар даже не шелохнулся. Никаких рукопожатий и тем более предложений присесть.
— Старший инспектор Найтингейл, — проговорил он, — я уверен, вы успели ознакомиться с рапортами, имеющими отношение к событиям в минувший понедельник ночью.
— Да, сэр, — ответил Найтингейл.
— Вы в курсе претензий, предъявленных сотрудниками Лондонской службы скорой помощи, и содержания предварительного отчета Комитета по профессиональной этике?
— Да, сэр.
Я вздрогнул.
Комитет по профессиональной этике, эти монстры в человеческом обличье, бродят среди нас, ввергая рядовых сотрудников в трепет и отчаяние. Если ощутишь за спиной холодное дыхание Комитета — вот как я сейчас, — первым делом следует определить, от какой именно его составляющей оно исходит. В моем случае это вряд ли был отдел борьбы с коррупцией или отдел служебных расследований, поскольку угон машины скорой помощи может быть расценен скорее как преступная глупость, нежели как глупое преступление.
По крайней мере, я надеялся, что Комитет воспринял это именно так, и, соответственно, разбираться со мной будет Отдел контроля над неправомочными действиями в отношении граждан. Этот отдел работает с офицерами полиции, по вине которых нашей организации предъявляются судебные иски — в том числе и со стороны возмущенных врачей скорой помощи.
— Вы подтверждаете вашу оценку действий, совершенных констеблем Грантом в ту ночь?
— Да, сэр, — ответил Найтингейл. — Я совершенно уверен, что констебль Грант, попав в затруднительное положение, предпринял быстрые и решительные действия с целью предотвратить гибель лица по имени Эш Темз. Если бы он не вытащил из раны железный прут или, вытащив, не отвез Эша к реке, пострадавший, несомненно, скончался бы — как минимум от потери крови.
Комиссар посмотрел на меня в упор. Я затаил дыхание — и осознал это, только когда он снова перевел взгляд на Найтингейла.
— Вы остались на руководящей позиции вопреки своему физическому состоянию только потому, что я был убежден, что вы единственный старший офицер, чья квалификация позволяет заниматься «особыми» случаями, — сказал он. — Я ошибался?
— Нет, сэр, — ответил Найтингейл. — До тех пор, пока констебль Грант не закончит свое обучение, я остаюсь единственным офицером лондонской полиции, имеющим соответствующую квалификацию. И поверьте, сэр, меня это тревожит не меньше, чем вас.
Комиссар кивнул.
— Итак, поскольку совершить этот поступок Гранта вынудили обстоятельства, я готов списать его действия на недостаточный контроль с вашей стороны. Это повлечет устный выговор с занесением в ваше личное дело.
С этими словами комиссар снова устремил взгляд на меня. Я моментально нашел на стене позади него деревянную панельку и прикипел к ней взглядом — так безопаснее.
— Если принять во внимание вашу неопытность и то, что вам пришлось действовать по собственному усмотрению в ситуации, которая… — он задумался, подбирая слова, — не вполне укладывается в рамки обычной работы полиции, я хотел бы напомнить, что вы принесли присягу не только констебля, но и ученика мага. И были при этом поставлены в известность, что от вас будут ожидать нестандартных действий. Поэтому в данном случае никаких дисциплинарных взысканий не последует и в ваше личное дело этот случай также занесен не будет. Однако я бы хотел, чтобы в дальнейшем вы проявляли в работе больше аккуратности и такта, а также постарались свести к минимуму имущественный вред. Вы меня поняли?
— Да, сэр, — ответил я.
— Имущественный вред, — продолжал комиссар, глядя теперь уже на Найтингейла, — включая повреждения автомобиля скорой помощи, подлежит возмещению не из общего бюджета организации, но из средств «Безумия». Как и любые судебные издержки, которые могут возникнуть в ходе процесса, начатого против лондонской полиции. Это тоже понятно?
— Да, сэр, — хором сказали мы.
От облегчения меня прошиб пот. Единственная причина, по которой я избежал серьезного разбирательства и последующего дисциплинарного взыскания, — то, что комиссар, возможно, не очень хочет объяснять Управлению лондонской полиции, почему один из младших офицеров выполнял, хоть и временно, функции руководителя оперативного отдела. Любой адвокат, которого я выбрал бы из Федерации полиции, от души поразвлекся бы с фактом отсутствия руководства со стороны старшего офицера — а Найтингейл, как вы помните, был на больничном. Прибавьте к этому еще последствия для здоровья и жизни, которые могла повлечь необходимость прыгнуть в Темзу посреди ночи.
Я был уверен, что инцидент исчерпан. И был неправ. Комиссар, нажав на кнопку селектора, сказал:
— Пригласите.
Посетителей я узнал сразу. Один был белый мужчина средних лет, невысокий и поджарый. В своем голубом костюме в тонкую полоску, шитом явно на заказ, он выглядел непривычно щеголевато. Галстука на нем, впрочем, не было, а шевелюра наверняка сопротивлялась расческе с упорством живой изгороди. Оксли Темз, мудрейший из сыновей Батюшки Темзы, его главный советник, агент по связям с общественностью и специалист по разборкам. Искоса глянув на меня, он сел в предложенное комиссаром кресло справа от его стола.
Второй посетительницей была приятная светлокожая дама с острым носом и узким разрезом глаз. На ней был черный костюм от Шанель — жакет и юбка. Если сопоставить его по классу с машиной, то это была бы машина, способная разогнаться до шестидесяти миль меньше чем за четыре секунды. Леди Тай, любимая дочка Матушки Темзы, выпускница Оксфорда и честолюбивая коррупционерша. Она явно была рада меня видеть — и мне это ничего хорошего не сулило. Леди Тай села рядом с Оксли, и я понял, что выволочка еще не окончена и что меня ждет Часть Вторая, Индивидуальная.
— Думаю, вы знакомы с Оксли и леди Тайберн, — проговорил комиссар. — Их патроны поручили им прояснить ситуацию касательно Эша Темза.
Повернувшись к Оксли и Тай, он спросил, кто будет говорить первым. Тай встретила его взгляд.
— У меня вопрос к констеблю Гранту, — сказала она. — Могу я его задать?
Комиссар кивком дал понять, что отдает меня на растерзание.
— Вы хоть на миг дали себе труд задуматься, что сталось бы с моей сестрой, если бы Эша убили? — проговорила она.
— Нет, мэм, — ответил я.
— Странное признание, особенно учитывая, что именно вы способствовали заключению договора, — сказала она. — Тогда, возможно, вы были не полностью в курсе условий обмена заложниками? Или просто забыли о том, что, если Эша под нашим кровом настигнет смерть, жизнь моей сестры станет расплатой? Вам известно, что означает слово «расплата»?
Я похолодел. Потому что действительно не задумывался о таких последствиях — ни когда отправлял Эша в рейд по клубам, ни когда нырял вместе с ним в Темзу. Если бы он тогда погиб, Беверли Брук, сестра леди Тай, заплатила бы за это самым дорогим — жизнью. Это означало, что я в ту ночь чуть не угробил двух человек.
Я глянул на Найтингейла — тот нахмурился и кивнул мне: мол, отвечай.
— Я знаю, что означает это слово, — проговорил я. — Но я и предположить не мог, что Эш станет подвергать себя опасности, ведь он казался столь же серьезным и рассудительным, как его братья.
Оксли прыснул, заработав возмущенный взгляд Тайберн.
— Однако я не рассчитывал, что он окажется таким храбрым, решительным и предприимчивым, — добавил я.
Теперь уже Оксли взглядом постарался дать мне понять, что не стоит перегибать палку. Я проигнорировал его: бороться с леди Тай бесполезно просто потому, что она сперва выждет, пока вы перестанете плясать вокруг, а потом ударит.
— Поскольку мне, разумеется, известно, какую именно роль сыграли инспектор Найтингейл и констебль Грант в деле подписания мирового соглашения, — проговорила леди Тай, — то в свете последних событий думаю, будет лучше, если в дальнейшем они станут принимать несколько менее активное участие в делах, касающихся речной дипломатии.
Это так меня умилило, что чуть я не захлопал в ладоши. Комиссар кивнул — это лишний раз подтверждало, что коррупция таки имела место. Скорее всего, между управлением полиции Большого Лондона и администрацией мэра. Комиссар наверняка рассудил, что вполне удовлетворится тем куском, который получит. И обратился к Оксли с вопросом, хочет ли тот что-либо добавить.
— Эш молод, — сказал Оксли, — а мальчишки, как известно, всегда мальчишки. Однако, думаю, будет нелишним, если констебль Грант станет относиться к нему чуть более ответственно.
Мы ждали, что он еще скажет, но он умолк. Вид у леди Тай был не слишком довольный, из чего я заключил, что их договор действовал не настолько безотказно, как ей того хотелось. Я улыбнулся ей хитрой улыбочкой маленького мальчика. Этой гримасой я доводил маму до белого каления лет с восьми. Леди Тай поджала губы — очевидно, выдержка у нее была получше маминой.
— Да, это кажется целесообразным, — сказал Найтингейл. — Поскольку все стороны действовали в рамках закона и имеющегося соглашения, думаю, мы можем применить принцип невмешательства.
— Пусть будет так, — сказал комиссар. — И хотя мне несомненно приятны подобные милые беседы, давайте все же в дальнейшем вести их вне стен моего кабинета.
С этим нас и отпустили.
— Могло быть и хуже, — сказал я, когда мы шли мимо Вечного огня в фойе здания Скотланд-Ярда. Он горит там в память о храбрецах, павших на своем посту, — и в напоминание нам, живым, чтоб были поосторожнее.
— Тайберн очень опасна, — заметил Найтингейл, когда мы уже направлялись к подземной парковке. — Она считает, что может сама определять свою роль в играх политиков и бюрократов. Рано или поздно она пойдет против собственной матери.
— И что тогда будет?
— Последствия могут быть просто невероятными, — ответил Найтингейл. — Я полагаю, когда это произойдет, в ваших интересах будет оказаться подальше от них обеих. Да и от всей долины Темзы, если уж на то пошло, — добавил он, бросив на меня задумчивый взгляд.
Найтингейлу нужно было на плановый осмотр в Университетский госпиталь, поэтому он высадил меня на Лестер-сквер, и я позвонил Симоне.
— Дай мне час, чтобы прибраться, — сказала она, — и я тебя жду.
Я был в форме, а посему поход в паб был бы сопряжен с некоторыми неудобствами. Поэтому я просто хлебнул кофе в итальянской забегаловке на Фрит-стрит перед тем, как направиться в тихое местечко на Олд-Комптон-стрит. И как раз подумывал, не купить ли с собой пирожных в «Кондитерской Валери», как вдруг отточенное до совершенства чутье полицейского, сродни тому, что ведет охотника за крупной дичью, неудержимо повлекло меня на Дин-стрит, твердя о том, что там что-то случилось.
И снова заградительная лента, и тенты, растянутые криминалистами, и люди в форме, выполняющие ответственное задание по охране места преступления. Профессиональное любопытство возобладало, и я подошел ближе посмотреть, что там происходит. Заметил сержанта Стефанопулос — она беседовала с коллегами-сержантами из отдела расследования убийств. Через пару минут она подошла и, заметив мою форму, ухмыльнулась.
— Что, вернулись в ряды простых копов и патрулируете улицы? — спросила она. — Это вы еще легко отделались. Сегодня в диспетчерской все говорили, что вас временно отстранят от службы и назначат особый контроль.
— Устный выговор, — заявил я.
Сержант Стефанопулос не поверила своим ушам.
— За угон скорой помощи? — переспросила она. — Устный выговор — и все? Вас за это будут очень не любить коллеги, вы в курсе?
— В курсе, — ответил я. — Кто погиб?
— Не ваше дело, — буркнула сержант Стефанопулос. — Прораб со стройплощадки линии Кроссрейл. Нашли сегодня утром, в одной из входных шахт. Сама станция уже почти закончена, но подрядчики, судя по всему, требуют, чтобы улицы и дальше раскапывали. Наверняка несчастный случай, с техникой безопасности на таких стройках еще хуже, чем в полиции.
В Федерации полиции как раз сейчас помешались на технике безопасности. В прошлом году внедрили жилеты, защищающие от ножевых ударов, но недавно кому-то пришла в голову светлая мысль, что полицейские подвергают себя излишнему риску во время преследования преступников. И теперь Федерация требует введения дополнительных норм безопасности для предотвращения ранений. А преступников в таком случае должны будут, видимо, преследовать беспилотники системы «дрон».
— Это случилось ночью?
— Нет, в восемь утра, когда уже совсем рассвело, — отозвалась сержант Стефанопулос. — Соответственно, его могли и столкнуть, но прошу заметить, если уж хотите знать: ничего хоть сколько-нибудь сверхъестественного в его гибели, слава богу, нет. Так что проваливайте.
— Спасибо, сержант, — сказал я. — Так и поступлю.
— Стоять, — произнесла Стефанопулос. — Я хочу, чтобы вы просмотрели протоколы допроса Колина Сэндбрау. Найдете в базе, они должны уже быть там.
— А кто такой Колин Сэндбрау?
— Парень, который стал бы следующей жертвой, если бы не ваш чокнутый приятель, — пояснила она. — Думаю, это вы осилите — и даже, возможно, без особого материального ущерба.
Я рассмеялся — мол, все нормально, шутку понял. Но, зная, что собой представляет полицейский юмор, не сомневался: эту скорую помощь мне будут припоминать до пенсии. Оставив Стефанопулос командовать парадом на месте преступления, я отправился через Сент-Эннз-корт и Д'Эрбле-стрит к Бервик-стрит. В прошлый раз я не особо рассмотрел дом, так что сейчас пришлось как следует сосредоточиться. Наконец я нашел нужную дверь — еле заметную между аптекой и специализированным музыкальным магазином со старыми виниловыми дисками. Черная краска на ней облупилась, одни кнопки домофона отсутствовали напрочь, другие были выжжены зажигалкой. Но это было неважно: я помнил, что Симона живет на верхнем этаже.
— Ах, негодяй! — проскрипел домофон. — Я еще не готова!
— Ну, могу нарезать пару кругов вокруг квартала, — сказал я.
Домофон запищал, и я открыл дверь. В свете дня лестница наверх выглядела не лучше, чем в темноте: бледно-голубой ковролин кое-где протерся, на стенах, там, где входящие хватались за них, остались грязные пятна. На каждом этаже были глухие двери, которые здесь, в Сохо, могли вести куда угодно: от охранного агентства до офиса телепродюсера. Я поднимался не спеша, поэтому не выглядел запыхавшимся, когда дошел и постучал в дверь.
Открыв ее и увидев меня в форме, Симона отпрянула и захлопала в ладоши.
— Ух ты! — воскликнула она. — Мужской стриптиз с доставкой на дом!
Она занималась уборкой в серых спортивных брюках и темно-синей водолазке, низ которой, судя по виду, был обрезан маникюрными ножницами. Волосы она повязала платком в истинно английском стиле — я такое видел только в сериале «Улица Коронации». Я шагнул через порог и сгреб ее в охапку. Она пахла потом и «Доместосом». Все бы и произошло прямо там, в прихожей, если бы Симона не прошептала, что дверь так и осталась нараспашку. Мы оторвались друг от друга на несколько секунд — только для того, чтобы захлопнуть дверь и добрести до кровати. Кровать была всего одна, но зато громадная, и мы постарались задействовать каждый ее сантиметр.
Я так и не понял, когда успел расстаться с формой и куда подевалась водолазка Симоны. Платок на голове она, впрочем, оставила — и меня это почему-то заводило.
Спустя час с небольшим мне наконец удалось оглядеться вокруг. Кровать полностью занимала один угол большой комнаты и, помимо мягкого кожаного кресла, была единственным местом для сидения. Остальную мебель представляли три платяных шкафа вдоль стены — все от разных гарнитуров — и громоздкий дубовый комод, который наверняка поднимали лебедкой и втаскивали через окно, потому что в дверь он не прошел бы. Телевизора нигде не было видно, как и магнитофона, хотя сравнительно небольшой МРЗ-плеер запросто мог бы утонуть в ворохах одежды, заполонивших комнату. Я в семье единственный ребенок, и на одной жилплощади со мной всегда жила только одна женщина. Поэтому я был совершенно не готов к тому, какое жуткое количество одежды можно увидеть в квартире, где проживают три сестры. Обувь была буквально повсюду: стройные ряды абсолютно одинаковых, на мой взгляд, босоножек на высоком каблуке. Клубки сандалий с перепутанными длинными ремешками, сваленные тут и там. Горы коробок с «лодочками», громоздящиеся между шкафами. Всевозможные сапоги и полусапожки высотой от «до щиколотки» до «до середины бедра», висящие, словно мечи в средневековом замке, на гвоздях, вбитых в стены.
Заметив, что я уставился на пару пижонских сапожек на десятисантиметровых шпильках, Симона спросила:
— Хочешь, надену?
И принялась вырываться.
Я снова прижал ее к себе и поцеловал в шею — не хотел отпускать. Она извернулась в моих объятьях, и мы опять принялись целоваться. Потом она сказала, что ей нужно пописать. Когда любовница вконец измотана, то, в принципе, можно и вставать. И я после нее тоже шмыгнул в ванную — крошечный закуток, места в котором едва хватало для душевой кабины (самой современной, что меня удивило), унитаза и крошечной раковины странной формы, наверняка специально придуманной для туалетов. Здесь во мне опять проснулся инстинкт полицейского, и я решил порыться в аптечке сестер. Им явно доставляло удовольствие долго хранить опасные препараты: я нашел ацетаминофен и запрещенное к продаже снотворное. Срок годности того и другого закончился десять лет назад.
— Роешься в моих вещах? — донеслось из кухни.
Я спросил, как они с сестрами обходятся такой крошечной ванной.
— Мы учились в интернате, милый, — ответила Симона. — А если ты выжил в интернате, то больше уже ничего не страшно.
Когда я вышел, она спросила, хочу ли я чаю. Я сказал «да», и мы сели пить чай в лучших английских традициях: из синих с позолотой чашечек, с ежевичным джемом и щедро намазанными маслом булочками.
Мне нравилось смотреть на Симону обнаженную, откинувшуюся на спинку кровати. Она напоминала скульптуру из Национальной галереи — только с чашкой чая в одной руке и булочкой в другой. Несмотря на то что прошедшее лето выдалось довольно солнечным, кожа у нее была очень бледная, почти прозрачная. Я убрал свою ладонь с ее бедра — там остался розовый отпечаток.
— Да, — кивнула она, — некоторым не светит хороший загар, спасибо, что напомнил.
Чтобы заслужить прощение, я поцеловал розовое пятнышко, а потом переключился на ее мягкий живот — уже чтобы завести. Она захихикала и отпихнула меня.
— Щекотно! — сказала она. — И потом, допей сперва чай, нахал! Где твое воспитание?
Я отхлебнул чай из чашечки с синим узором в китайском стиле. Вкус был непривычный — я сообразил, что это, скорее всего, какой-нибудь эксклюзивный микс. Наверняка из очередного набора от «Фортнума и Мейсона». Симона скормила мне кусочек булочки, и я спросил, почему у них в квартире нет телевизора.
— Там, где мы провели детство, никакого телевизора не было, — сказала она, — вот мы и не привыкли его смотреть. Зато у нас есть радио, чтобы слушать «Арчеров». Мы не пропускаем ни одной серии. Но должна признаться, я не всегда различаю персонажей. Они все время то женятся, то заводят связи на стороне, а как только я успеваю к ним привыкнуть, они либо умирают, либо покидают Эмбридж. — Она подняла глаза от чашки и посмотрела на меня. — А тебе нравятся «Арчеры»?
— Не очень, — ответил я.
— Ты, наверное, думаешь, что мы такие все богемные, — сказала она, допивая чай. — Живем в одной комнате в полном бедламе, без телевизора, в трущобах Сохо.
С этими словами она поставила чашку и поднос на пол и мою пустую чашку забрала тоже.
— Я думаю, ты придаешь слишком большое значение тому, что именно я думаю, — ответил я.
Поставив чашку подальше от кровати, Симона поцеловала меня в коленку.
— Разве? — мурлыкнула она, обхватив меня ладонью там, внизу.
— Точно, — выдохнул я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать, пока она поцелуями прокладывала путь вверх по моему бедру.
Спустя пару часов она вышвырнула меня из постели — правда, сделала это очень мило и вежливо.
— Скоро сестры придут, — сказала она, — а у нас есть правило: после десяти вечера никаких мужчин в постели.
— А что, здесь бывали и другие мужчины? — спросил я, разыскивая трусы.
— Разумеется, нет, милый! — улыбнулась Симона. — Ты у меня первый.
Одеваясь, она не выбирала вещи — просто поднимала с пола первые попавшиеся. В том числе шелковые трусики, облегавшие ее тело как вторая кожа. Смотреть, как она надевает их, было не менее волнующе, чем наблюдать обратный процесс. Заметив мой взгляд и учащенное дыхание, она погрозила мне пальцем.
— Нет уж, — сказала она, — если мы опять начнем, то никогда не остановимся.
Меня бы это вполне устроило. Но джентльмен должен уметь уходить красиво и вовремя. Впрочем, не без быстрого, но качественного перепиха в прихожей.
Я шел по Сохо, вдыхая запах жимолости, оставшийся на коже. И, судя по последующим рабочим отчетам, даже помог коллегам из участков Черинг-Кросс и Центральный Вест-Энд пресечь пару драк — бытовуху и потасовку на девичнике с попыткой изнасилования стриптизера. Но ничего этого у меня в памяти не отложилось.
 | Бен Ааронович. Луна над Сохо |