Осень 1917 года. Петроград. Власть переходит в руки большевиков, и начинается повальная экспроприация частной собственности. Владелец ювелирной компании «Товарищество Фаберже» понимает, что его мастерская не сегодня завтра будет разграблена, и разрабатывает хитроумный план спасения особо ценных украшений, изготовленных по спецзаказу для императорского дома. Ювелиру придется действовать в условиях, «приближенных к боевым». Дело в том, что изделиями Фаберже заинтересовался сам председатель петроградской ЧК товарищ Урицкий. И не он один. Главарь самой отчаянной петроградской банды тоже не прочь обогатиться за счет «буржуев»…
Глава из книги:
Проезжая мимо ресторации «Лондон», ярко подсвеченной, Василий Большаков, как ему показалось, увидел Элеонору в обществе высокого молодого мужчины, одетого в синий сюртук и черные брюки. Судя по стройной выправке и надменному повороту головы, неизвестный был из царских офицеров. Подхватив его под руку, Элеонора что-то весело ему говорила, едва успевая за его ленивым размеренным шагом. Со скверным настроением Василий перешагнул порог петроградской ЧК, втайне надеясь, что видел просто похожую на нее женщину.
Моисей Урицкий с молчаливой угрюмостью выслушал доклад Большакова, а когда тот наконец умолк, произнес, обратившись к сидевшему рядом Глебу Бокию:
– Слыхал?
– Все пошло совсем не так, как планировалось, – согласился заместитель. – Господин Фаберже быстро сообразил, что к чему.
– Теперь к нему просто так не подступиться. Более того, мы просто обязаны усилить охрану швейцарской миссии во избежание каких-то нежелательных инцидентов и различного рода провокаций. Так что, Глеб Иванович, распорядитесь поставить у компании «Товарищества Фаберже» двух красноармейцев потолковее. Заодно пусть присмотрят за обитателями дома.
– Сделаю! У меня есть еще кое-какие новости. Все-таки мы ликвидировали этих мерзавцев!
– О ком это вы изволите выражаться? – откликнулся Урицкий.
– О тех, что проводили обыски в квартирах под видом чекистов. Всего было две группы. Первую группу из пяти человек мы заблокировали в одном из домов, а после того как они оказали сопротивление, уничтожили. В живых остался только один, ему удалось уйти, судя по выправке, из царских офицеров. А вторую группу перехватили, когда они выходили из парадной. Они оказали сопротивление: три человека были убиты, а четвертый получил небольшую контузию и сейчас находится в госпитале.
– Я не сторонник крайних мер, тем более репрессий, но это тот самый случай, когда следовало применить оружие. Арестованного допросили?
– Да. Это красноармеец. Он уверен, что они действовали по закону. Куда свозили награбленное, он не знает.
– Красноармеец? Ах вот как! Мы уже давно запретили отрядам Красной Армии проводить несанкционированные обыски. Выходит, теперь они решили проводить обыски от нашего имени! Это явный бандитизм. А с такими людьми мы будем обращаться только по закону революционного времени. Не будет никакого снисхождения! Нам хватает и своих отрицательных элементов, проникших в ряды ЧК… У вас что-то еще?
– Я хотел спросить о Кутлере, что с ним делать? Вы прочитали письма?
Урицкий нахмурился, еще один «гордиев узел», который следовало разрубить незамедлительно. Николай Николаевич Кутлер был одним из видных деятелей партии кадетов, депутатом III и IV Государственных дум. Его арестовали несколько дней назад, перехватив письма, отправленные за границу, которые вполне могли иметь контрреволюционное содержание.
– Можете его отпустить, пусть катится на все четыре стороны, – улыбнулся Урицкий, вспомнив содержание трех из пяти перехваченных писем. Два письма были адресованы какой-то таинственной незнакомке с инициалами «Ф.А.». С восторженными чувствами молодого поэта лидер кадетов признавался ей в любви и вспоминал их первую встречу, состоявшуюся пять лет назад в Баден-Бадене. Из писем следовало, что за это время их отношения не переступили платонических границ. Бедному кадету оставалось только посочувствовать. Остальные письма были посвящены размышлениям о денежной реформе, которую можно было провести в России. Новой денежной единице даже было придумано название – «золотой червонец»! – В его письмах нет никакой контрреволюции.
Василий Большаков ушел.
Оставшись в одиночестве, Моисей Урицкий вытащил из стола папку и красным карандашом на белой шероховатой поверхности написал: «Дело «Товарищества К. Фаберже». Затем вытащил из стола несколько исписанных листочков, переданных ему час назад, и стал читать:
«Председателю ПЧКа тов. Урицкому М. С.
Довожу до Вашего сведения, что К. Г. Фаберже еще в 1916 г. организовал акционерное общество «Общество служащих Товарищества К. Фаберже». Однако более чем на девяносто процентов акции принадлежат именно ему. По существу, он же является полноправным господином производства и единолично принимает ключевые решения, не считаясь с товарищами. Сейчас, когда «Общество служащих Товарищества К. Фаберже» по декрету Петроградского Совета передано рабочему комитету, он продолжает оставаться полноправным хозяином созданной компании. Свои драгоценности Карл Фаберже старается переправлять за границу. И если вы не экспроприируете у него ценности, то вскоре он переправит в Германию все свои деньги. В настоящее время, не считаясь с рабочим комитетом, он единолично принял решение о закрытии «Общества служащих Товарищества К. Фаберже».
Под письмом стояла неразборчивая подпись. Но ясно одно, что оно было написано кем-то из ближайшего окружения ювелира, а быть может, даже одним из его акционеров. Второй лист был исписан убористым, но очень аккуратным почерком:
«Председателю Петроградской ЧК Урицкому С. М.
В марте 1918 г. Вы издали указ о том, что за предоставление сведений о местонахождении благородных металлов и изделий из них, а также драгоценных камней осведомитель получит пять процентов от их стоимости. В связи с этим довожу до Вашего сведения, что полгода назад я работал в «Товариществе Фаберже К.» и доподлинно знаю, что там происходит.
Два месяца назад в «Товарищество Фаберже К.» из Сибири пришла крупная партия золота. Оно прибыло в обыкновенных деревянных ящиках с соломой. Полагаю, что это было сделано из соображений конспирации. Почему я уверен, что это золото? Когда один из этих ящиков упал на мостовую, то через поломанные доски на мостовую вывалилось два золотых бруска. Уверен, что это не последнее его золото. За время своей работы мне дважды приходилось принимать подобный груз. Кроме золота и серебра, у г. Фаберже имеется еще масса ювелирных изделий из драгоценных камней. Знаю, что он распускает слухи о том, что разорен и что его ограбили. Но в действительности это не так. Все его ювелирные изделия размещаются в сейфе-лифте, который он на ночь спускает в подвал и держит под большим напряжением. Мне доподлинно известно, что ювелирных изделий у Карла Фаберже будет на сумму 1 900 000 рублей золотом. Как осведомитель, рассчитываю получить пять процентом от означенной суммы, она будет составлять 171 000 рублей золотом.
Валерьян Егорович Ерощук. Литейный проспект, 8».
Урицкий невольно хмыкнул: этот товарищ Ерощук простоватый малый, если полагает, что деньги будут доставлены прямиком по адресу. Положив лист бумаги в папку, Моисей Соломонович крепко затянул тесемки и сунул папку в стол.
– Дежурный! – громко крикнул он.
На зов, торопливо стуча каблуками, вошел веснушчатый красноармеец.
– Товарищ Урицкий, по-вашему…
– Федор, кто такой Фаберже, знаешь? – перебив красноармейца, спросил Моисей Соломонович.
– Как не знать? Этот Фаберже ложки для солдат делает. А еще котелки.
– Хм… Верно, Фаберже. Только он делает не только ложки с котелками для солдат… Где он живет, знаешь?
– А как же! На Большой Морской, там так и написано «Общество Фаберже».
– Все так… Вот что, Федор, будешь дежурить вместе с другими красноармейцами у его дома. Докладывай мне, куда он идет, куда поехал. Тебе все ясно?
– Да, товарищ Урицкий.
– А теперь ступай… К «Обществу Фаберже»… Скажешь бойцам, что товарищ Урицкий прислал для усиления.
Проживая долгие годы в столице, Карл Фаберже редкий день не прогуливался по Большой Морской. Нередко его высокую тощую фигуру, сжимавшую в правой руке любимую трость с нефритовым набалдашником, можно было увидеть направляющейся в сторону Мойки, где он, опершись о чугунное ограждение, мог простаивать длительное время. В свободные минуты, которых у него было немного, он любил проехаться в тяжелом экипаже по городу. Всякий раз после таких прогулок он возвращался обновленный, переполненный всевозможными планами.
В последние годы все обстояло несколько иначе: после таких прогулок Карл Густавович выглядел удрученным, подолгу оставался молчалив, а если разговаривал, так о пагубных переменах, происходящих в любимом городе. Там, где еще совсем недавно цвели сады, теперь возвышались груды мусора, где прежде были разбиты роскошные парки, теперь лежали поваленные с корнем деревья.
В этот раз Фаберже решил прогуляться по Дворцовой площади. Августа Богдановна, терпеливая, любящая жена, заметив, что с моря накатывает плотная серая сырость, ненавязчиво посоветовала:
– Карлуша, может, возьмешь зонтик? У тебя простуженные легкие. Ты должен поберечься.
Карл Густавович хмуро посмотрел на жену, а потом недовольно буркнул:
– Я ненадолго, – и, натянув на самый лоб низенький котелок, вышел на промозглую улицу.
У входа в здание, в длинных шинелях и с широкими красными повязками на правом рукаве, стояли два красноармейца с невозмутимыми лицами, будто вырезанными из холодного мрамора, – еще одно обстоятельство, не добавлявшее настроения. Поди тут разберись, в чем дело: не то стерегут его от возможных налетчиков, не то поставлены для охраны, чтобы он не дал деру вместе со всеми сокровищами.
Уже отойдя на достаточно большое расстояние от офиса, ювелир вдруг услышал чей-то окрик:
– Карл Густавович!.. Карл Густавович!..
Обернувшись, Фаберже увидел, как к нему торопится молодой человек лет тридцати пяти, и, лишь всмотревшись в него, он узнал в нем мистера Дерика, секретаря английского посольства, с которым был хорошо знаком.
Карл Фаберже приостановился, мимоходом подумав о том, что прежде он не видел его таким взволнованным: от прежней чопорности, столь ему свойственной, не осталось и следа, а на щеках от быстрой ходьбы проступил румянец, легкое шелковое кашне слегка сползло на сторону, верхняя пуговица драпового пальто расстегнута.
С ним определенно что-то происходило. И это было странно.
– Просто… задумался, – буркнул Фаберже. – У вас ко мне какое-то дело? Знаете ли, я сейчас ничего не делаю на заказ, наше «Товарищество» закрыто, поэтому я…
– О нет, нет! – запротестовал Дерик. – Я к вам совершенно по-другому поводу.
– Вот как? – удивился Карл Густавович. – И по какому же?
– Господин посол просил передать вам великодушное предложение королевы, вашей давней клиентки, отъехать вместе с супругой в Англию, где вам ничто не будет угрожать. Насколько я в курсе, там ведь у вас находится филиал вашей компании?
– Это так.
– В Лондоне вы сможете продолжить свое любимое дело.
– Почему в таком случае русскому царю Николаю II английский король ответил отказом приехать всей семьей в Англию? – нахмурившись, спросил Фаберже. – Если бы он удовлетворил просьбу Николая Александровича, тогда бы он был жив… осталась бы в живых вся его семья!
– Я маленький человек, от меня мало что зависит, я передаю то, что мне сказали, – смутился мистер Дерик. – Хотя могу вам ответить… Король Георг очень сожалеет по поводу случившейся трагедии. Никому даже в дурном сне не могло привидеться, что такое может случиться… Ведь всем им обещали жизнь! Это нам доподлинно известно.
– Я отклоняю его предложение, так и передайте его величеству… И не забудьте им сказать про Николая Александровича!
– Ваш отказ очень расстроит английскую королеву, ведь она ваша давняя клиентка, – растерялся секретарь. – Несколько бриллиантов, ограненных вами, находятся в британской короне. Вам все-таки стоит подумать над этим предложением, господин Фаберже, другой возможности может не представиться. Вы посмотрите, что делается в Петрограде! Людей убивают среди бела дня!
– Хорошо, я поеду… Но только для того, чтобы лично спросить у британского короля, почему он отказался принять своего кузена. Сколько у меня времени?
– У вас нет времени. Машина стоит у вашего здания. Мы едем в Ивангород на машине. Потом мне нужно успеть на корабль. Максимум, что у вас есть, так это пятнадцать минут.
– Хорошо. Большего мне и не нужно. Только надену пальто и шляпу. – Развернувшись, Фаберже быстрым шагом зашагал к дому.
– Мы будем ждать вас в машине! – крикнул вдогонку Дерик.
– Ты вернулся? – удивленно спросила Августа. – На улице холодно, может, тебе лучше надеть пальто? – Разглядев на лице мужа тревогу, спросила: – Что-то случилось?
– Случилось… Я уезжаю, – ответил Карл Густавович.
– Куда? В Москву? Но почему такая спешка? Ты же хотел ехать только на следующей неделе, – встревожилась Августа Богдановна.
– Какая Москва? Я уезжаю совсем! Уезжаю из России! – вспылил Фаберже. – В Ригу!
– Когда?
– Немедленно! – невольно воскликнул Карл Густавович, направляясь в кабинет.
– Ты хочешь сказать, что сегодня? Но нужно хотя бы собраться, чтобы…
– Нет, я хочу сказать, что уезжаю через десять минут! У подъезда меня ждет секретарь британского посольства. Я уезжаю вместе с ним.
– Боже мой! – невольно всплеснула руками женщина. – Но как же так, ведь мы же совершенно не готовы.
Повернувшись к жене, он бережно взял ее за плечи, а потом произнес, преодолевая комок горечи, вдруг подступивший к горлу:
– Понимаешь, Августа… Я должен ехать один. Ты должна быть с детьми. Они хоть и взрослые, но нуждаются в родительском присмотре, да и по дому еще масса дел. Лучше тебя с ними никто не справится. Нужно собрать все документы и ничего не забыть. Когда я там устроюсь, вы приедете ко мне. Думаю, это не будет слишком долго. Ты меня понимаешь?
– Да, – кивнула Августа Богдановна.
– Ты всегда меня понимала, – притянул он ее к себе. – Прости меня… Частенько я бывал не прав. Мне очень многое хотелось бы тебе сказать… Жаль, что у меня никогда не было на это времени… Береги себя, ты мне нужна. А теперь позови Евгения, мне нужно отдать ему кое-какие распоряжения. Я буду ждать вас в кабинете.
– Он был у себя в комнате, мы сейчас подойдем. – Августа Богдановна быстро зашагала по коридору.
Карл Густавович вошел в кабинет. Самым любимым местом в доме был именно кабинет, где он ощущал себя невероятно комфортно.
Здесь, в окружении книг, поднимавшихся высокими стеллажами до самого потолка, он отгораживался от многих проблем, чувствуя себя по-настоящему счастливым. Была бы его воля, он перетащил бы с собой в Ригу кабинет, но единственное, что он мог себе сейчас позволить, так это прихватить из него пару книг, чтобы скрасить себе долгую дорогу.
Карл Густавович подошел к полке с книгами и после некоторого раздумья вытащил иллюстрированный том «Ювелирное дело России». Книга на все времена, и будет весьма полезной даже за тысячи километров от дома. Затем подошел к несгораемому шкафу, стоящему в самом углу кабинета, и, подобрав нужный код, отворил дверцу. На нижней полке сейфа стоял кожаный черный пузатый саквояж, изрядно затертый по бокам. Потемневшая деревянная ручка, как, собственно, и затертая по бокам кожа, выдавали истинный возраст дорожной сумки. Ей было уже без малого пятнадцать лет, но расставаться с ней Карл Густавович не спешил, он вообще не любил отказываться от полюбившихся вещей.
Саквояж был куплен накануне крупного заказа, осуществленного самодержцем Николаем II к рождению наследника Алексея. Тогда, кроме прочей утвари, кроватки и многих детских игрушек, с которыми должен был познакомиться младенец Алексей, он заказал еще небольшую корону, на которую пошло три десятка крупных бриллиантов. Этот саквояж ничем не отличался от тысяч других, с той лишь разницей, что в нем лежало ценностей почти на два миллиона золотых рублей.
Теперь не осталось российской короны, как не стало и самого царевича Алексея Николаевича.
Достав из шкафа саквояж, Карл Густавович щелкнул замками. Наверху в длинной коробочке лежало ожерелье, украшенное изумрудами, – последний заказ императрицы Александры Федоровны. Его тоже не удалось передать. Не удержавшись, Фаберже извлек из коробочки ожерелье и долго любовался игрой света, после чего столь же аккуратно уложил его обратно.
– Папа, ты уезжаешь? – услышал он за спиной голос сына, отвлекший его от печальных воспоминаний.
– Да… Еду сейчас. Ты должен будешь завершить за меня все дела, а когда все закончишь, приедешь ко мне в Ригу. Делать нам здесь больше нечего!
– Нужно как-то переправить драгоценности за границу, и я не знаю как…
– Понимаю, задача не из легких, но я уверен, что ты с ней справишься. Часть драгоценностей нужно распределить среди наших знакомых, пускай пока подержат у себя. Большевики не продержатся долго. А когда власть сменится, мы заберем их обратно.
– Хорошо, так и сделаю… Ты вот что, папа… Береги себя. Ты же знаешь, как мы все тебя любим.
– Да, я это знаю, – растрогался Карл Густавович. – А теперь мне пора идти.
С не присущей ему торопливостью он спустился по лестнице и быстрым шагом направился к двери. Неожиданно у самого порога остановился и вернулся к поотставшей супруге. Обняв Августу Богдановну, почувствовал, как его щеки, едва ли не разъедая кожу, обожгли женские слезы.
– Не плачь, дорогая, все будет хорошо…
– У меня дурное предчувствие.
– Забудь о нем. Все будет хорошо. – Отстранившись, Фаберже подошел к сыну и столь же крепко обнял его: – Все, пора! На улице прощаться не будем, пусть все думают, что я никуда не уезжаю…
Подняв саквояж, вдруг отчего-то потяжелевший, Карл Густавович распахнул дверь и шагнул в многоголосый шум улицы. Громыхая подвесками, промчался грузовик, груженный вооруженными красноармейцами. Частокол винтовок со штыками, устремленных к небу, неровно покачивался на всякой колдобине. С дальнего конца улицы прогремел лязг железа, сопровождаемый трескучим сигналом, – то проехал трамвай. Чеканя шаг, по краю дороги шагал отряд матросов, и ленточки неровно развевались, напоминая буруны на разволновавшемся море. Где-то вдали гулко ахнул винтовочный выстрел, ему отозвался другой, поглуше и потише – то револьверный. Раздался свисток, тотчас умолкнувший, а в соседней подворотне прозвучал громкий пьяный мужской смех.
Как все это не похоже на то, что происходило на Большой Морской всего-то год назад! Пальцы Фаберже невольно вцепились в деревянную ручку саквояжа.
И что самое удивительное: ни выстрелы, ни отчаянный женский крик никого не удивлял, к происходящему давно привыкли. Однажды Фаберже стал свидетелем трагической сцены, когда шесть красноармейцев расстреляли двух мужчин в дорогих сюртуках. Поставив арестованных у каменной стены, они по-деловому и как-то уж совсем привычно и без команды выстроились в шеренгу, а седьмой, в кожаном пальто, выглядевший немного постарше, коротко распорядился: «Пли!» Шесть выстрелов слились в один, спугнув с колокольни стаю голубей, и мужчины, сшибленные роем свинца, опрокинулись на стену. Что самое ужасное, прохожие отнеслись к произошедшему невозмутимо. Прозвучавший залп выглядел всего-то неотъемлемой частью суровых будней: к черным матросским бушлатам и серым солдатским шинелям, нежданно заполнившим весь город, и к трупам, лежащим на улице, привыкли поразительно быстро, воспринимая происходящие перемены с терпимостью, какая случается в затянувшееся осеннее ненастье. В момент выстрела с улицы раздавался беспечный девичий смех, и оттого трагичность происходящего воспринималась особенно остро.
Красноармейцы подошли к убитым, одобрительно закивали, как это делают люди, хорошо исполнившие работу, и, по-деловому закинув винтовки на плечи, направились в уличную сутолоку. А вскоре они и вовсе затерялись среди прохожих и серых шинелей, ставших неотъемлемой частью проходящего потока.
После того расстрела Фаберже несколько дней не мог прийти в себя, замкнулся, не желая делиться тяжелыми переживаниями. И домочадцам оставалось только гадать, что именно ввергло хозяина в столь глубокое уныние.
Протопав несколько шагов, Карл Густавович неожиданно повернулся и посмотрел на дом – великолепного и немого свидетеля его небывалого успеха: вряд ли в России отыщется другое имя, звучавшее громче, чем фамилия «Фаберже». Четырехэтажное, с огромными гранитными полуколоннами и готической заостренной крышей, здание было на целый этаж выше, чем у Петра Борисовича Овчинникова, его давнего приятеля и, пожалуй, единственного конкурента в ювелирном искусстве.
Надвинув поглубже на голову шляпу, Фаберже направился к стоящему автомобилю. Дело всей его жизни оставалось позади, молчаливо возвышаясь над улицей и спешащими прохожими. В новую неизвестную жизнь ювелир отправлялся налегке, прихватив с собой всего-то небольшой кожаный саквояж.
Распахнув для Фаберже дверцу пошире, секретарь произнес:
– Сейчас большевики очень бдительные, на границе обыскивают всех… Правда, обыскивать дипломатов и дипкурьеров не додумались даже они. Так что, надеюсь, с вашим багажом ничего не случится.
– Уверен, что это ненадолго, – нахмурившись, ответил Карл Густавович. – Скоро очередь дойдет и до дипломатов. Но у меня нет ничего с собой, – рассеянно добавил он, – только самое необходимое на первое время, да еще две пары сменного белья.
Мистер Дерик едва сдержался, чтобы не скривиться в усмешке. Старый Фаберже был известный мистификатор. Весь прошедший год дела у него шли не самым лучшим образом, а в последние дни он и вовсе закрыл свои магазины, но у старика, даже при самом скромном подсчете, оставалось не менее десяти миллионов рублей золотом, так что у него было чего вывезти за границу.
Устроившись в автомобиле, Карл Густавович положил на колени саквояж. Громко хлопнула затворяемая дверца. Секретарь посольства расположился на переднем сиденье. Машина, пыхнув черным дымом, тронулась.
– Карлуша! – неожиданно выбежала из парадного подъезда Августа Богдановна. – Ты забыл калоши!
Фаберже невольно обернулся. Некоторое время через окна была видна супруга, стоявшая у гранитной колонны, а потом она скрылась за неровным строем солдат, шагавших вдоль обочины.
Августа Богдановна проводила взглядом автомобиль, а когда тот затерялся вдали улицы среди грузовиков и многочисленных экипажей, вернулась в дом.
– Вот что, Петро, – произнес красноармеец лет двадцати пяти с крупными веснушками по всему лицу. – Ты здесь постой, а мне нужно отлучиться.
– Федя, куда ты? – удивленно протянул Петро. – А если товарищ Большаков подойдет, тогда что? Что я ему скажу?
– Говори, что отошел. Я ему потом сам все объясню, – произнес Федор и, забросив винтовку на плечо, зашагал по улице.
 | Евгений Сухов. Ограбить Императора |
Электронная книга: Евгений Сухов. Ограбить Императора