Практически у всех народов сохранились легенды о великанах, гигантах, исполинах и титанах, населявших когда-то нашу планету. Но что, если они не погибли в земных катаклизмах, а улетели, и теперь вернутся и потребуют свою Землю обратно? Новый роман Эдуарда Тополя рассказывает именно об этом и носит подзаголовок «Второе пришествие Исполинов».
Глава из книги:
Не знаю, сколько я проспал — сутки или целую вечность. Во всяком случае, я проснулся не на земле, а на какой-то другой планете, лишь отдаленно напоминающей нашу землю. Конечно, проплавав одиннадцать лет на «Джоне Кеннеди», я видел и роскошные пляжи Гавайских островов, и прелестные гавани Мальдив, и прочие райские уголки нашей планеты. Но то, что было вокруг, не поддается земному описанию. Какой-то безмятежный покой был в изумрудной океанской глади, простирающейся за исчезнувшими стенами «Н-1». Солнце, незримо парившее в небе, вылило на эту гладь такое количество золотых бликов, что его хватило бы на купола всех земных церквей и соборов. И таким же золотом сиял песок прибрежного пляжа, уходящего до горизонта. Да, не скрою, это еще было похоже на наш земной пейзаж. Но то, что окаймляло этот пляж, уже невозможно найти на земле. Гигантские, исполинские — ну, какие еще слова я могу подобрать для описания невероятно громадных деревьев того леса, который буро-зеленой — и почти до неба — стеной стоял вокруг этого пляжа? Могучие стволы платанов и секвой шириной с ракету СС-20, гигантские кроны дубов величиной с летающие тарелки и лиcтья с тарелку нашего GBT, а в тени этих листьев разноцветные бабочки и разноголосые птицы всех мыслимых и немыслимых размеров. И — простите за тавтологию — немыслимое же для нашего земного обоняния сочетание йодистого океанского озона с медовыми запахами лесных ягод, трав, лиан и даже свежескошенного сена — да, хотите верьте, хотите нет, — но именно это упоительное сочетание запахов схватили мои изумленные ноздри и легкие! И тут как бы в дополнение к этому райски-идиллическому пейзажу из стены прибрежных дубов и платанов вдруг вышло большое семейство гигантских животных, похожих сразу и на львов, и на жирафов. Спокойной цепочкой эти льво-жирафы пересекли золотой пляж, вошли в воду и поплыли невесть куда, выставив над водой свои роскошные гривы на длинных шеях…
Я в изумлении и страхе повел глазами вокруг: где я? Неужели эти космические пришельцы уже перенесли меня на свою Эта-Ахрид?
Оказалось, что я — абсолютно голый — лежу на огромной, чуть ли не с палубу авианосца, кровати, на шелковых простынях цвета спелой вишни, а FHS — в легком японском халатике и с распущенными по плечам волосами — сидит напротив у большого мольберта и, поглядывая на меня, что-то рисует тонким фломастером.
Я инстинктивно прикрылся простыней:
— Где я?
— Ты мой гость, — бросила она, не отрываясь от своего занятия.
— Но где?
— Угадай…
Какая-то слабая догадка мелькнула в моей голове, но я еще не решился ее сформулировать даже для себя и потому спросил:
— А что ты делаешь?
— Я думаю, ты очень пропорциональный… — сказала она, продолжая рисовать.
Не знаю, что чувствовала «Маха обнаженная», когда ее писал великий Франсиско Гойя, и что вообще чувствуют женщины, стремясь увековечить в полотнах свою наготу, но я не могу себе представить ни одного мужика (ну, кроме нарциссов, конечно), кому импонировала бы роль натурщика в жанре ню.
Приподнявшись на локте, я поискал глазами свою одежду. Но ее нигде не было, только за FHS и ее мольбертом стояла все та же золотая раковина джакузи со стопкой полотенец на кресле, а за ними — все тот же райский пейзаж.
Я нацелился на кресло с полотенцами, но тут FHS подняла левую руку и чуть щелкнула пальцами.
В тот же миг часть райского пейзажа за ее спиной куда-то отлетела, и трое верзил в бархатных лакейских ливреях вкатили в комнату длинные, на роликах стойки с сотней, наверное, мужских костюмов, мундиров, курток, рубашек, пуловеров, джинсов, шортов и прочей одежды и обуви с бирками и ярлычками от «Версаче», «Бриони», «Луи Виттон» и т. д.
Я понял, что моя догадка подтвердилась: никуда мы не улетели из Л-А, просто стены «Н-1» — это панорамный экран с эффектом 3D.
Тут еще один лакей вкатил инкрустированную тележку с запотевшим графином апельсинового сока и парой тарелок, накрытых куполообразными серебряными крышками.
Они, эти лакеи, были одного двухметрового роста и до того похожи друг на друга, что я не удержался:
— Вы их что — на принтере делаете?
— Заткнись… — тихо, сквозь зубы бросила FHS и жестом отослала прочь этих ливрейных янычар. А когда они исчезли, сказала: — Ты умный и опасный. Ты не должен говорить это при них.
— Что — «это»?
— Что их делают на принтере.
— А-а… — сказал я, вставая, и, натягивая на себя первые попавшиеся джинсы, приблизился к ее мольберту. — Но тебе и нужен умный. Дурак не объяснит, что такое любовь.
— Ты еще тоже не объяснил.
К моему изумлению, на большом, метр на полтора, листе ватмана, приколотом к мольберту, был очень неплохой набросок обнаженного спящего мужчины, прикрывшего пах краем шелковой простыни. Другое дело, что этим мужчиной был я, а художником — инопланетное чудище в облике Миллы Йовович. Правда, теперь от нее пахло земным запахом парного молока и свежескошенного сена.
— Хорошо? — спросила она про свою работу, нанося последние штрихи. — Если бы я была скульптором, я бы тебя слепила. Или сделала из мрамора…
Я поднял крышки привезенных на тележке тарелок — в первой была, конечно, овсяная каша, а во второй мои любимые горячие шведские вафли, и рядом — креманки с медом, кленовым сиропом и маленькая чашка с пахучим черным кофе-эспрессо.
Как хотите, но когда женщина — пусть даже инопланетянка — угадывает ваши желания, вы перестаете ее ненавидеть.
Я налил сок в большой хрустальный бокал и протянул ей:
— Ты будешь?
Она улыбнулась:
— Нет. А ты пей. Путь к мужчине лежит через его желудок. Правильно?
— Почти, — я выпил сок и подумал: как я буду есть свои любимые вафли — стоя?
— Ну? — сказала FHS. — Ты уже знаешь, где мы?
— Да. Вы на своей SAT7 создали нашу Землю такой, какой она была миллион лет назад, и ты возишь с собой эти пейзажи, как я в своей каюте на «Джоне Кеннеди» держал на стене фотки маминого дома в Орегоне.
— Ого! А как ты догадался?
Я посмотрел на райский пейзаж вокруг: все тот же изумрудный океан в золотой солнечной чешуе, бесконечный солнечный пляж, исполинский лес с поющими разноцветными птицами и бабочками…
— Потому что все тут стерильно — нет ни комаров, ни мух.
— Ладно, угадал… — сказала FHS. — А что такое любовь? Я жду уже трое суток.
Поскольку кроме кровати в этих спальных покоях мебели никакой не было, а рассказывать ей о любви, сидя в ее кровати, мне не хотелось, я налил себе еще сока, сел на край золотой раковины джакузи и сказал:
— Хорошо, начнем. Но сначала хочу спросить: что будет с девочками, которых ты собрала под стадионом, и для чего ты объявила конфискацию одежды и драгоценностей?
— Это не твое дело. Я же вернула тебе дочь… — Она откинулась на спинку стула, чтобы издали полюбоваться своей работой.
— Тогда я скажу, — решился я. — Миллион лет назад сюда уже прилетали исполины вашего роста. Причем прилетали не один раз, поскольку легенды о них есть у всех наших народов от Заполярья до Африки. Зачем же они прилетали? Теперь мне совершенно ясно: они прилетали за женщинами, потому что там, у вас то ли демографический кризис, то ли перепроизводство мужчин. Но каждый раз, увидев красоту наших женщин, они не забирали их и не возвращались на вашу Кассиопею, а оставались здесь, с ними. И потому теперь прилетела ты, женщина. Ты прилетела с миссией вывезти наших девушек на Эта-Ахрид так, как когда-то наши рабовладельцы вывозили черных из Африки. А чтобы перед продажей своим мужикам на Сателлите-7 нарядить их получше, ты прихватишь с собой их одежду и украшения. Так?
— Да, так, — просто сказала FHS, сделала еще один, последний штрих на своей картине и повернулась ко мне: — Ты действительно очень умный. И поэтому ты живой. Но если сейчас ты не скажешь мне, что такое любовь…
И по ее голосу я понял, что больше тянуть нельзя.
— Ладно, попробую, — ответил я. — Ты написала в своем послании, что вы улетели отсюда миллион двести сорок тысяч лет назад, так?
FHS молчала.
— Что ж, — продолжил я. — За это время вы прошли свой путь развития, а мы свой. Вы изобрели сверхсветовую скорость, телепортацию, аннигиляцию, принтеры 4D и еще кучу технических чудес вроде этих пейзажей. А мы сотворили Бога и любовь.
— Бога? — переспросила она. — Что такое «бога»?
— Вот, ты и этого не знаешь. Бог — это любовь, а любовь — это Бог, но даже не все люди это понимают. Хотя у нас были Христос, Будда, Сервантес, Чайковский и Лев Толстой. Ты видела «Анну Каренину»?
— Конечно, три раза…
— Почему она бросилась под поезд?
— Это я хотела у тебя спросить. Почему? Разве в поезде не было других мужчин, чтобы совокупляться?
Не знаю, как бы на этот вопрос ответил великий русский писатель, а я сказал:
— Детка, а ты совокупляешься со своими зелеными тварями?
Она возмутилась:
— Нет, конечно!
— Почему?
— Ну, они же не люди!
— Вот видишь, — сказал я, мысленно гордясь тем, что она, гулливерша, проглотила моё дерзкое «детка». — А для Карениной все мужчины, кроме любимого Вронского, были не люди. Но Вронский ее уже не любил, то есть не давал ей любви. И, если бы у нее был такой корабль, как у тебя, она, наверное, тоже полетела бы искать любовь на другие планеты. Но у нее не было твоего корабля, и она улетела к Богу. Бог — это любовь, Он любит всех…
FHS подошла ко мне. И теперь, когда она встала, я изумился — босиком, в легком японском халатике она выглядела и тоньше, и сантиметров на тридцать ниже, чем раньше. Но как это могло случиться? Похудеть-то она могла, голодая одновременно со мной, но стать короче? Или у них есть способность уменьшаться в размерах?
Наверное, в другой ситуации я бы встал, раз уж ко мне подошла женщина, да еще такая высокая! Но тут я продолжал сидеть на краю ее дурацкой золотой раковины джакузи. А она, не дождавшись моего рыцарского поступка, вдруг села на пол прямо у моих ног. И теперь, когда наши лица оказались рядом, а глаза почти на одной высоте, сказала:
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Но я вижу, что ты очень умный. И хочу тебя в себе.
— Да? Уже? — Я усмехнулся. — А потом ты оторвешь мне совокупительный орган и сожрешь мои сердце и печень?
Она изумленно отшатнулась:
— Откуда ты знаешь?
Я рассмеялся, а она нахмурилась:
— Почему ты смеешься?
— Потому… — сказал я со смехом. — Потому что я читал Метерлинка…
— Кого?
— Мориса Метерлинка. Это бельгийский поэт.
— По-эт? — повторила она. — Что такое по-эт?
Тут мой смех разом кончился, как от испуга. Да я и в самом деле испугался.
— Скажи, пожалуйста… — начал я осторожно, — ты вообще когда-нибудь слышала стихи?
— Сти-хи? — в недоумении переспросила она.
— Н-да… — произнес я озадаченно. — Что ж… Ладно, слушай! «Нет, что-то есть такое выше разлук и холода в руке! Я видел вас, и вас я слышал на лазаретном тюфяке. И это вас, когда потухло, я у груди пронес назад, как девочка больную куклу, как руку раненый солдат. Вы на далеком повороте не друг, не брат и не родня. Но нет, но нет, вы не уйдете! Вы не уйдете от меня! И даже предаваясь плоти с другим — вы слышите? с другим! — вы нежность вашу назовете библейским именем моим. И это выше, выше, выше разлук и холода в руке! Вы снились мне… И вас я слышал на лазаретном тюфяке!»…
Эти стихи русского поэта Иосифа Уткина я услышал от Радия Хубова пару лет назад, и они так мне понравились, что я переписал их и выучил наизусть. А теперь читал этой инопланетянке:
— «Мне и теперь былое, право, переболеть не удалось, и надо мною ваша слава густых тропических волос. И я, как в милом сновиденье, все принимаю без границ. Всё… Даже узкое презренье полуприщуренных ресниц».
FHS смотрела на меня расширившимися от изумления глазами.
— Еще! — сказала она после паузы.
— Что еще?
— Еще «сти-хи»! Я хочу… «сти-хи».
— Ты понимаешь по-русски?
— Конечно. Любой язык. Но дело не в этом…
— О’кей, слушай. «Любовь — над бурей поднятый маяк, не меркнущий во мраке и тумане…» Это Шекспир. «Любовь — звезда, которою моряк определяет место в океане. Любовь — не кукла жалкая в руках у времени, стирающего розы на пламенных устах и на щеках, и не страшны ей времени угрозы. А если я не прав и лжет мой стих, то нет любви — и нет стихов моих!». Ну как? Еще?
— Да, пожалуйста! Я ощущаю что-то теплое…
— Где? Опять в матке?
— Нет, — удивилась она и показала на грудь. — Вот тут.
— Это прогресс. Молодец! — похвалил я ее и даже погладил по голове, думая, как укротитель: «укусит — не укусит».
Не укусила.
Я продолжил Байроном:
— «В порыве жаркого лобзанья к твоим губам хочу припасть; но я смирю свои желанья, свою кощунственную страсть! Ах, грудь твоя снегов белее: прильнуть бы к чистоте такой! Но я смиряюсь, я не смею ни в чем нарушить твой покой! … Я не скажу тебе ни слова, ты знаешь — я огнем объят; твердить ли мне о страсти снова, чтоб рай твой превратился в ад? … О да, я мог бы в миг единый больное сердце облегчить, но я покой твой голубиный не вправе дерзостно смутить. Нет, нам не суждены лобзанья, наш долг — самих себя спасти. Что ж, в миг последнего свиданья я говорю: навек прости!»
FHS смотрела на меня в упор, и вдруг часто-часто заморгала и заплакала обижено, как ребенок:
— Почему? Почему «прости»? Ты не хочешь меня?
Да, господа, крупные, настоящие крупные слезы покатились по ее щекам.
Боже, подумал я, может, и не такое она чудовище, каким хотела казаться в день прилета?
И все же — стоило ей снова потянуться ко мне губами — как я отшатнулся:
— Перестань!
Но вдруг…
— Как ты можешь?! — воскликнула она.
Мужики, кто из вас не слышал этих слов от своей земной женщины?
— Как ты можешь? — повторила она в слезах. — Я нарушила все наши законы! Я не убила тебя, поселила здесь и даже уменьшилась в росте! А ты!..
О, Байрон, что ты натворил!
Двумя руками я взял ее голову, привлек к себе, и ее теплые губы сами открылись и вжались в мои губы.
По-моему, это был первый в ее жизни поцелуй. Потому что она изумленно отстранилась и сказала по-детски, как зачарованная:
— Ой… А еще? Можно?
И, наверное, все бы тут же и случилось, но…
Резкий и прерывистый, как сигнал тревоги, рев сирены вдруг взметнул и воздух вокруг нас, и райские кассиопейские пейзажи за незримыми стенами. Вместо этих пейзажей мы увидели невероятное — одновременную посадку гигантских межпланетных кораблей «H-2», «H-3», «H-4» и так далее в Нью-Йорке, Париже, Риме, Берлине, Сиднее, Каире и Москве.
В полной тишине застывшего от ужаса человечества эти гигантские летающие тарелки, окруженные сияюще-холодной плазмой, медленно опускались на землю, аннигилируя и превращая в ничто любое пространство под собой — Централ-парк в Нью-Йорке, Монмартр в Париже, Виллу Боргезе в Риме, Тиргартен в Берлине, Сарри-Хиллс в Сиднее, площадь Тахрир в Каире и «Мосфильм» на Воробьевых горах в Москве.
На высоте триста метров от земли эти космические шайбы величиной с пирамиду Хеопса застывали совершенно неподвижно, а затем медленно, очень медленно начинали вращаться вокруг своей оси, словно озираясь по сторонам сквозь свои глухие, высотой в триста метров стены. Повернувшись на 360 градусов, они целую минуту висели, не шевелясь и без всяких признаков жизни. А затем…
Да, это же самое мы видели три дня назад у себя в Л-А, и все-таки… Когда они, все семь, разом открыли свои плоские, как у кастрюль, крыши и оттуда «внезапным и безумным напором», «двойной, тройной или четверной струей — прямой, напряженной, вибрирующей и непрерывной» — взлетели над европейскими, азиатскими и австралийскими столицами гигантские рои двухметроворостых жуков-рогоносцев в закрытых шлемах-колпаках и в зеленых комбинезонах…
Ужас обуял цивилизованные континенты. Потому что на этот раз уже не было ни предварительного предупреждения, ни тридцатимильных зон отчуждения. Тучи исполинских пришельцев, гигантский зеленый десант, в сотни раз больший, чем при высадке американского десанта в Нормандии, вырвался из своих межпланетных ульев, и вот уже эта черно-зеленая мгла «сетью расширилась в пространстве» и халифатом накрыла Восточную Америку, Европу, Азию и Австралию. Кровь потоками полилась по старинным брусчатым мостовым и по асфальту новых проспектов и площадей. Никакой Кукулькан не видел столько отрезанных голов, и никакие толтеки за все время своего нашествия в Канкун не вспороли столько животов и не сожрали столько сердец, сколько в этот день сожрала эта зеленая саранча.
Такого варварства земля не знала со времен персидского царя Ахашвероша и геноцида армян в 1915 году.
Мир опрокинулся в пещерный век.
История действительно кончилась.
 | Эдуард Тополь. Астро. Любовник Кассиопеи |
Электронная книга: Эдуард Тополь. Астро. Любовник Кассиопеи