вторник, 11 марта 2014 г.

Ирена Гарда. Мессалина. Трагедия императрицы

Эта женщина была истинной дочерью своего времени — эпохи полусумасшедших императоров и любовных безумств, невиданной роскоши и неслыханного разврата, переворотов, доносов и казней. Само имя Мессалины стало нарицательным, войдя в историю как символ сладострастия и порока. Наложница кровавого Калигулы и жена безвольного императора Клавдия, она была ославлена как величайшая грешница и интриганка, которая якобы посещала публичные дома, отдаваясь за плату всем желающим, и собиралась свергнуть мужа, чтобы самой править Римом, — за что и поплатилась жизнью, когда ее заговор был раскрыт…

Что в этих обвинениях правда, а что — пустые наветы на потеху охочей до грязных сплетен толпе? Была ли Мессалина «чудовищем разврата» и преступной злоумышленницей — или несчастной жертвой мужчин и обстоятельств, которая мечтала обрести любовь и покой в замужестве, родила императору сына и пыталась вести праведный образ жизни — но была покинута супругом, предана всеми, кого любила, и брошена в кровавый водоворот дворцовых козней и погибельных страстей, из которого не было спасения…

Отрывок из книги:

В пиршественном зале императорского дворца стоял гул пьяных голосов, прерываемый изредка женским визгом. Кого-то рвало от обжорства или с перепою, и перед гулякой стояла миловидная рабыня, держа серебряный таз, куда потоком лилось то, что только что было деликатесами, приготовленными поварами для празднества по случаю дня рождения Юлии Друзиллы, любимой сестры императора.


Сам Калигула, лежа на возвышении, налитыми кровью глазами обводил пирующих, высматривая очередную жертву. Рядом с ним, грустно улыбаясь, сидела виновница торжества, в честь которой собрались те, чье присутствие Калигула посчитал достойным праздничного ужина. С другой стороны от нее пристроилась вторая сестра, Агриппина, с презрительной миной разглядывавшая лица и одеяния допущенных на пир женщин. Ниже Калигулы топил в неразбавленном вине свою гордость муж Друзиллы, Марк Эмилий Лепид. Давно уже ни для кого не было тайной, что его супруга чаще делила ложе с венценосным братом, чем с собственным мужем, а сей недостойный представитель одного из лучших родов Рима, в свою очередь, развлекался с Агриппиной, хотя не обходил своим вниманием и третью сестру императора Ливиллу. Во дворце шептались, что и сам Калигула, спасаясь от бессонницы, заглядывал к нему жаркими летними ночами. Говорить громче уже давно опасались — даже за самое невинное замечание можно было угодить вместо гладиатора на арену, набитую под завязку львами или крокодилами, а то и просто быть зарезанным на глазах собственной семьи. Отвратительное убийство Эзия Прокула, виновного только в том, что молодой мужчина был высок ростом и хорош собой, отрезвило многих, заставив прикусить язык.

Поблизости от Гая Цезаря сидели и валялись на ложах остальные члены клана Юлиев-Клавдиев, лениво измываясь над дядюшкой принцепса глуповатым Клавдием. Сегодня темой шуток была недавно законченная им многотомная история этрусков, и все наперебой старались сказать о ней какую-нибудь гадость. Клавдий привычно морщил нос и плаксиво отбрехивался от нападок родственников, втягивая голову в плечи и глупо хихикая.

Из всей императорской родни не было только захворавшей Ливиллы и юного Гемела, назначенного Тиберием в соправители Гаю Цезарю. Впрочем, никто серьезно не относился к его правам на власть в Риме, разве только он сам.

Огромное помещение было залито светом сотен масляных светильников, с потолка сыпались цветы, столы ломились от яств, головы гостей украшали венки из роз и фиалок. Десятки слуг суетились вокруг сливок римского общества, пытаясь угодить высокопоставленным особам. Но все это великолепие не вызывало желания примкнуть к судорожному веселью. Может быть, тому виной были опасливые взгляды, которые благородные патриции бросали на своего принцепса. Для каждого, независимо от родовитости и заслуг перед Римом и самим Калигулой, это застолье могло стать последним.

Слишком много странностей успел совершить Гай Цезарь, о котором проницательный Тиберий заметил когда-то, что в своем племяннике он вскармливает ехидну для римского народа. В городе начали шептаться, что Калигула сошел с ума, и его поведение стало слишком распутным и жестоким даже по меркам Рима, не успевшего прийти в себя после потоков крови и диких оргий, устраиваемых Тиберием. Особенно заметно изменился принцепс после перенесенной тяжелой болезни, в результате которой относительно невинные чудачества Гая Цезаря стали принимать все более зловещие формы. Уже никто не вспоминал, с каким восторгом город встречал нового императора, сына обожаемого всеми Германика, подарившего исстрадавшимся от страшных вестей римлянам надежду на спокойную жизнь.

Когда поползли первые слухи, будто Калигула причастен к безвременной кончине своего дяди и, не дождавшись смерти принцепса, сорвал с пальца агонизирующего старца императорский перстень, никто сначала этому не поверил, но поступки нового правителя Рима говорили сами за себя.

Особенно потрясла горожан выходка Калигулы на свадьбе Гая Кальпурния Пизона и юной Ливии Орестиллы. Сидевшая неподалеку от императорского ложа Мессалина вспомнила о событиях того дня и криво улыбнулась. Нет, она не любила красавицу Орестиллу (да и какая женщина любит красивых женщин!), но то, что сотворил Калигула, далеко выходило за рамки приличий. Она сама присутствовала на злосчастной свадьбе и видела, как явившийся на свадебный пир принцепс сначала долго пожирал глазами очаровательную невесту, а затем под каким-то предлогом удалился с молодыми из зала.

Пир продолжался своим чередом. Гости поднимали кубки за молодых и пели похабные песенки, как принято в Риме со времен Ромула.

Помнится, Луций Сенека как раз начал длинную речь во славу отсутствующих молодоженов, как вдруг появился торжествующий Калигула, ведя за руку заплаканную Орестиллу, за которой брел потерянный жених. Сбившийся с мысли оратор чуть помедлил, вспоминая, на чем остановился, и продолжил тост, но принцепс повелительно махнул рукой, приказывая ему замолчать. В зале повисла тишина.

— Ты, верно, пьян, — усмехнулся Калигула, прижимая к себе безвольно стоявшую рядом девушку, лицо которой до неузнаваемости изменила безобразно размазанная косметика. — При чем здесь Пизон? Это моя невеста. Это я женюсь на Орестилле, или тебе что-то непонятно, Сенека?

Такой поворот событий оказался слишком крутым даже для прославленного оратора, и он, пробормотав что-то о долгих летах жизни для молодоженов, плюхнулся на свое место, изумленно вертя головой. Остальные приглашенные обладали еще меньшей гибкостью, поэтому, нестройно подняв кубки, принялись набивать рты свадебными лакомствами, а отставленный жених мялся за спиной усевшегося на его место Калигулы, не зная, куда приткнуться, чтобы не рассердить принцепса.

Но даже не эта странная свадьба удивила своим цинизмом римлян. Гораздо большее потрясение ждало их на следующий день, когда поутру они увидели потеряно бродившую вокруг дворца Орестиллу. После долгих расспросов выяснилось, что Калигула, переспав с юной девушкой, выкинул дочь претора седьмого года из палатинского дворца, дав ей развод. Когда же Пизон захотел, невзирая ни на что, жениться на обесчещенной подруге, император категорически запретил ему близко подходить к бывшей невесте, а той — встречаться с какими-либо мужчинами…

От размышлений Мессалину отвлек шум, раздавшийся со стороны императорского возвышения: это Калигула объявил, что с этого дня переименовывает месяц сентябрь в германик, и все дружно подняли кубки в память его отца, наперебой вознося хвалу его добродетелям. В хриплых выкриках девушке послышалась не только любовь граждан к одному из достойнейших граждан Рима, но и упрек принцепсу в том, что тот не унаследовал отцовских черт. Что ж, бывает, что яблочко от яблоньки откатывается очень далеко.

Мессалина тоже поднесла к губам кубок, оперевшись левой рукой о ложе, на котором рядом с ней возлежал верный Макрон. Невзирая на официальное расставание, они продолжали оставаться наполовину друзьями, наполовину любовниками. Префект претория любил свою очаровательную подругу за неукротимость характера, а она признавала, что без его мудрых советов и знания дворцовых сплетен не смогла бы ступить и шагу. Он стал для нее почти отцом, которого девушке так не хватало в юные годы.

Внезапно Мессалина почувствовала, как пальцы Макрона чуть ущипнули ее за ягодицу, предупреждая об опасности. Изобразив сладчайшую из улыбок и пригубив мульса, девушка оглядела из-под ресниц собрание, ища источник беспокойства, — и столкнулась глазами с Калигулой. На холодном лице Гая Цезаря не дрогнула ни одна жилка, словно это был не человек, а змея, гипнотизировавшая свою жертву. Еще несколько мгновений принцепс смотрел на нее мрачными, ничего не выражавшими глазами, а затем перевел взгляд на ее соседа сенатора Публия Корнелия Лентула Сципиона, и тот, поперхнувшись устрицей, закашлялся на весь зал. Жена Сципиона, первая красавица Рима Поппея Сабина, всполошно замахала руками, не зная, чем помочь мужу.

При виде сенаторских страданий Калигула злорадно ухмыльнулся:

— Эй, кто там рядом? Макрон, помоги нашему дорогому Сципиону избавиться от устрицы, чтобы потом не говорили, что он помер у меня в гостях. Не хотелось бы превращать пир в похороны, хотя, с другой стороны, если наш дорогой Сципион помрет, будет лишний повод выпить!

Прекрасно чувствовавший настроение императора, Макрон приподнялся и с маху так хлопнул по спине несчастного соседа, что тот, хрюкнув, ткнулся лицом в стоящий рядом кратер с разведенным вином, прекратив, однако, давиться застрявшим в горле куском.

Шум в зале мгновенно затих. Все подобострастно смотрели на Гая Цезаря, не зная, как реагировать на выходку префекта претория. Даже кинувшиеся к сенатору слуги остановились, ожидая от принцепса знака: помогать или нет несчастному гостю.

Сципион поднял залитое красным вином лицо и, обтерев его полой белоснежной тоги, жалко посмотрел на своего мучителя, ожидая самого худшего. Выдержав томительную паузу, Калигула лениво обвел глазами пирующих:

— За что я люблю Макрона, так это за его разносторонние дарования. Он у меня не только смелый воин, но и искусный лекарь. Ну кто еще так ловко сможет спасти жизнь человека? — Он рассмеялся лающим смехом, и зал залился громким хохотом вслед за хозяином палатинского дворца. Каждый из присутствующих старался показать ему свой восторг, радуясь в душе, что сам не стал объектом примитивных шуток любимца римской черни и солдатни.

Мессалина тоже расхохоталась от всей души, глядя на отчаянное выражение на лице покрасневшей от стыда Поппеи Сабины, на которую давно уже имела зуб. Проклятая баба мало того, что имела мужа, так еще держала в любовниках актера Мнестера, на которого Мессалина с недавнего времени стала поглядывать с повышенным интересом. Даже всегда невозмутимый Макрон, польщенный редкой императорской похвалой, расплылся в улыбке.

— Надеюсь, ты довольна? — шепнул он на ухо бывшей любовнице, кокетливо игравшей выбившимся локоном черных, как южная ночь, волос, присыпанных золотым порошком. Префект всегда знал, что может доставить ей удовольствие, зная характер молодой женщины лучше, чем она сама.

Несколько лет назад Макрон первым принес Мессалине весть о свадьбе Калигулы и Юнии Клавдиллы и, выдержав ее истерику, смог убедить, что еще не все потеряно, и она когда-нибудь станет императрицей Рима. Он слишком хорошо знал слабости своего принцепса и был уверен, что на одной жене Калигула не остановится. Так оно и вышло. Слишком сладострастен был принцепс, слишком развратен и лишен каких-либо моральных принципов, чтобы стать хорошим мужем, тем более что вокруг крутилось множество красивых женщин, да и сестры не давали скучать венценосному брату.

Понятие женской чести в окружении императора быстро превращалось в абстрактное понятие. Да и как было ее блюсти, если Калигула устраивал чуть ли не ежедневные оргии, на которых бесчестил самых благородных римских матрон, а потом громко рассказывал своим гостям, среди которых находились мужья несчастных, что проделывал с их супругами в соседней комнате.

Вот и сейчас он поманил к себе не отошедшую от стыда Поппею Сабину и, схватив ее за руку, потащил за пурпурную занавеску. Зорко следившая за братом Агриппина незаметно подтолкнула задумавшуюся Друзиллу, и та, встрепенувшись, протянула к Гаю Цезарю руку, словно пытаясь его остановить, но это легкое движение было мимолетным, и не успел Калигула нахмурить брови, как она уже, неловко улыбнувшись, сделала вид, что потянулась за кистью винограда.

Возлежавшие за пиршественным столом гости проводили глазами возбужденного принцепса, бесцеремонно подталкивавшего в спину бедную женщину, лицо которой залила пунцовая краска, и заговорили оживленнее, пользуясь несколькими минутами относительной свободы. В основном разговор вертелся вокруг очередной выходки Калигулы. Когда-то Тиберий, выбирая себе преемника, спросил у астролога Фрасилла о своем племяннике, и тот ответил, что Гай Цезарь скорее проскачет на коне через Байский залив, чем станет хозяином огромной империи. И вот теперь, став принцепсом, Гай Цезарь приказал заворачивать все корабли, шедшие из Египта с зерном для его столицы, выкидывать груз и ставить на якорях в ряд, образуя плавучий мост от Путеол до Байев. Причем корабли не только состыковали бортами, но и засыпали их палубы землей, образовав дорогу, по которой разрезвившийся император сначала проскакал верхом, а затем проехал в колеснице, злорадствуя, что дядя ошибся в своих прогнозах. Разумеется, все восхищались изобретательностью и мудростью Гая Цезаря, но в высокопарных хвалах в его честь было нечто такое, что перечеркивало все красивые слова, сказанные в честь императора.

В центр зала выпорхнули гадесские танцовщицы и начали сладостно извиваться под треск кастаньет, стараясь развлечь господ, но на них мало кто обращал внимание, обсуждая последние сплетни огромного города.

Отправив в рот неприличной формы пирожок, Мессалина облизнулась и внимательно оглядела блестящими фиалкового цвета глазами зал, стараясь запомнить его интерьер. Роскошь императорского дворца всегда производила на нее сильное впечатление, и, попадая сюда, она мечтала когда-нибудь подняться на Палатинский холм на правах хозяйки. О, она бы стала великой императрицей: красивой, умной, милостивой к жителям Рима! Сотни рабов целыми днями выполняли бы ее капризы, окружая венценосную красавицу негой и роскошью. И первое, что бы она сделала, это расправилась со своими соперницами и выслала из Рима мать, с которой с каждым годом было все сложнее находить общий язык. Овдовевшая Лепида и сама не отличалась излишней добропорядочностью, но поведение дочери, менявшей мужчин с невероятной скоростью, приводило ее в ужас, и она ежедневно пилила дочь, доказывая, что та плохо кончит, продолжая заводить сиюминутных любовников в ущерб своей репутации. Легкомысленной девушке ставились в укор не только текущие любовники, но и Макрон с Сеяном и даже исчезнувший Квинт.

Мессалина молчала, стиснув зубы, пока дело не доходило до херуска, и тут начинались страшные скандалы, отголоски которых доносились даже до маленьких кубикул, в которых жила прислуга. Девушка сама не понимала, что она нашла в жалком рабе, но почему-то именно он вызывал в ней чувство, похожее на нежность. Только с ним она чувствовала себя счастливой в постели, только с ним творила в ту ночь безумства, которыми затем сводила с ума других мужчин. С Квинтом ее ласки шли от души, а с остальными она хорошо исполняла знакомые движения, получая при этом некоторое удовольствие, как ремесленник делает добротные копии некогда созданного шедевра. Впрочем, с префектом претория у нее тоже иногда бывали страстные ночи, но тут к чувствам примешивался холодный расчет, а что можно взять с раба?

Может быть, воспоминания о ночи с Квинтом были дороги ей как память о тех временах, когда, будучи еще невинной девочкой, она мечтала о любви юного наследника огромной империи и надеялась на то, что он не забудет прелестную брюнетку, встретившуюся ему на рассвете в садах Мецената?

Однако ее надеждам не суждено было сбыться. По возвращении Гай Юлий несколько раз призывал Мессалину скрасить его ночи, но потом словно забыл о ее существовании. Не желавшая смириться с крахом своих надежд, она пристала с расспросами к Макрону, и тот тонко намекнул ей о происках императорских сестер, видевших в честолюбивой красавице, умевшей ублажить любого мужчину, сильную соперницу в борьбе за влияние на истеричного Калигулу. Особенно старалась в ее очернении Агриппина, не столь любимая, как Друзилла, но самая властолюбивая сестра. Бороться с ней было опасно, и Мессалине пришлось на некоторое время смирить свои амбиции, взяв обещание со старого знакомца, что тот даст ей знать, когда положение Агриппины пошатнется.

Рассматривая фрески на противоположной стене, на которых были изображены изящные веночки и целые гирлянды цветов, Мессалина вспомнила рассказы своего деда о сокровищах Клеопатры и их трагической любви с Марком Антонием. Вот это жизнь, ради которой можно и умереть! Размечтавшись, она не заметила, как проскользнула к своему мужу, опустив покаянную голову, поникшая Поппея, одежда которой находилась в полном беспорядке. Вышедший за ней из-за занавески Калигула зевнул и, направившись к помосту, снова плюхнулся на свое ложе. Пьяненький Клавдий, тряся головой, что-то спросил у племянника, и тот брезгливо передернул плечами:

— Лежит как бревно. Ну, я ее научил, как надо ноги раздвигать.

Притихшие гости, боявшиеся пропустить хотя бы слово принцепса, дружно расхохотались вслед за ним и так же резко оборвали смех, как только тот нахмурил брови.

А Калигула, прихлебывая вино из золотого кубка, исподлобья смотрел на подобострастные морды своих подданных. Ах, если бы у Рима была шея, с каким бы удовольствием он стиснул на ней свои пальцы!

* * *

Мессалина не слышала, о чем говорили в императорском окружении, но она слишком хорошо знала Гая Цезаря, чтобы не понять смысла сказанного, и на мгновение ощутила торжество, глядя, как на глазах соседки закипают слезы унижения и обиды.

Приподнявшийся на ложе Макрон обхватил свою подругу за плечи и, опустившись на подушки, увлек ее за собой.

— Злорадствуешь? — шепнул он ей, целуя за ухом шею.

— А ты против? — ответила Мессалина, лениво скользнув рукой под кожаные ленты, защищавшие бедра римских воинов.

— Не говори глупости. Милашка должна быть счастлива, что сам император обратил на нее свое благосклонное внимание. Если так и дальше будет продолжаться, то Калигула здорово улучшит римскую породу.

Еще со времен начала их знакомства Макрон не считал нужным скрывать от любовницы свои симпатии и антипатии. Даже когда они перестали делить ложе, и Мессалина обзавелась целым роем вздыхателей, он продолжал доверять ей свои тайные мысли. Может, ему нравилось ходить по лезвию ножа, или он беззаветно доверял девушке, но только префект претория говорил ей такие вещи, за которые его истерзанный пытками труп мог легко оказаться на Гемониях. Но, что еще более странно, она никогда, ни при его жизни, ни позднее, ничего не сказала такого, что могло скомпрометировать префекта претория. Он был ее ушами и глазами при вздорном Калигуле, единственный союзник, который мог защитить ее от нападок императорских сестер. Вот и теперь, покосившись по сторонам, он многозначительно посоветовал:

— На следующей неделе Калигула дает гладиаторские игры. Очень советую тебе их посетить. У Агриппины в самом разгаре роман с Лепидом, и я думаю, что она сделает все возможное, чтобы остаться во дворце и без помех развлечься с любвеобильным красавчиком. Друзилла вряд ли без ее поддержки сможет оказать тебе достойное сопротивление. Дерзай, моя красавица!

— Уговорил, дорогой. Разве я могу устоять перед советами самого префекта претория? Что еще расскажешь интересного?

— Кажется, над внуком Тиберия сгущаются тучи.

— Но ведь Калигула в прошлом году усыновил Гемелла и объявил его принцепсом молодежи!

— А тебе ничего не говорит его отсутствие на пиру? После смерти Тиберия Калигула чувствовал себя не очень уверенно и не мог откровенно нарушить волю своего предшественника, завещавшего власть над Римом им обоим. Вернее, как ты помнишь, он объявил завещание Тиберия недействительным и стал единственным правителем, но при этом решил смягчить неприятное впечатление от своей узурпации и придумал Гемеллу такой странный пост.

— Это ты ему посоветовал? — проницательно посмотрела на своего собеседника Мессалина, призывно облизнув ярко-красные губы.

— А что, плохая идея? — вопросом на вопрос отозвался Макрон, обняв ее за тонкую талию. — И волки сыты, и овцы целы.

— А ты не перестарался, мой милый? Калигула не любит ходить в должниках, а тебе он слишком многим обязан. В городе много интересного рассказывают о смерти старого принцепса и твоей роли в его кончине.

— Римляне любят судачить о делах, в которых ничего не смыслят. Не надо слушать разную чепуху.

— Так это неправда?

— Эта тайна дорогого стоит, — погладил по спине молодую женщину префект, любуясь, как поблескивает на ее волосах модный в то время золотой порошок. — Здесь я тебе не отвечу на этот вопрос. Слишком много ушей. Могу лишь посоветовать не верить всем сплетням, которые Порция тебе приносит с рынка.

— Какая же обстановка развяжет язык префекту претория? — вкрадчиво поинтересовалась Мессалина, осторожно покусывая ухо мужчины.

— Как насчет твоей спальни?

— А если тебя хватится принцепс?

Макрон задумчиво посмотрел на Калигулу, который, покачиваясь во все стороны, поднялся с ложа, давая понять, что пиршество подошло к концу. С одной стороны его подхватила Друзилла, с другой — ее подвыпивший супруг. Но Лепид явно переоценил свои силы и, не удержавшись, рухнул к ногам Калигулы. Навалившийся на хрупкую сестру принцепс зло пнул ногой обмякшее тело зятя и мутными глазами огляделся в поисках своего префекта. Перед его глазами раскинулся пиршественный зал, где на ложах в разных, весьма нескромных позах развалились гости, позабывшие, что находятся не в собственных спальнях, а в гостях у самого принцепса и его божественной сестры. Конечно, здесь были и те, у кого отход от скромных дедовских обычаев вызывал ужас, но даже этим людям приходилось изображать разнузданное поведение, чтобы не навлечь на себя императорский гнев.

— Прости, дорогуша, мне пора, — поцеловал Макрон молодую женщину и одним движением поднялся с ложа, оправляя одежду. — Но если хочешь узнать много интересного, не запирай двери. Возможно, я зайду к тебе попозже выпить фалернского.

Закончив приводить туалет в порядок, он подмигнул приятельнице и решительно направился к императору. Но перед тем как сделать первый шаг, он успел повернуться к Мессалине и добавить:

— Забыл сказать: если застану у тебя мужчину — отрежу у него яйца. Так и передай очередному своему любовнику, кем бы он ни был. Сегодня ты моя.

Потянувшись, Мессалина посмотрела в спину торопившегося к своему императору Макрона и тоже поднялась с ложа. По правилам дворцового этикета, как только принцепс покинет зал, его гости могут разойтись по домам, а ей особенно следовало поторопиться. Кто знает, сколько времени Макрон проведет с Калигулой? Сегодня ночью к ней должен был впервые заглянуть Мнестер, и было бы большой глупостью позволить им встретиться под ее крышей. Пусть Поппея считает, что она победила в борьбе за сердце и другие органы великого актера. Во-первых, еще не вечер, а во-вторых, она еще успеет поквитаться с женой Сципиона. Она еще не знает, с кем связалась!

* * *

Давно канули в Лету времена, когда юная Мессалина думала, что стоит ей только появиться перед принцепсом, и мир будет у ее ног. Глупо было верить словам Гая Цезаря, сказанным в садах Мецената, что он никогда ее не забудет. Прошло совсем немного времени после их разговора, а он уже успел жениться на Юнии Клавдилле. Мессалина прекрасно помнила, как у нее от отчаяния чуть не помутился разум, и Макрону с Лепидой стоило больших усилий успокоить ее оскорбленное самолюбие.

Макрон прав: надо затаиться и ждать своего часа, как хищник караулит свою добычу. Ждать и верить, невзирая на накатывавшиеся волны отчаяния, уходящие годы и страх надвигающегося одиночества. Ей было уже восемнадцать — не так мало по меркам Рима, и мать очень настоятельно советовала дочери прекратить гоняться за мечтой и обратить внимание на какого-нибудь из вздыхателей, круг которых редел с каждым годом.

Разумеется, Лепида была права, и Мессалина дала себе еще год, после чего с мечтой о несбыточном будет покончено, тем более что среди трех возможных кандидатов на ее руку и сердце, принадлежавших к правящему семейству, не было ни одного нормального, с которым ей бы хотелось связать свою жизнь. Калигула с каждым днем становился все более непредсказуемым, а юного Гемелла и придурковатого Клавдия она вообще не рассматривала как серьезных кандидатов в супруги. Первый еще не надел мужскую тогу, а второй исполнял при своем племяннике роль жалкого шута, и гордой римлянке казалась дикой сама мысль стать его супругой.

* * *

Макрон в эту ночь был молчаливее обычного и часто хмурился, глядя куда-то в пространство сквозь разрисованную цветами стену. Не помогли ни жаркие ласки Мессалины, ни кубки с почти неразбавленным вином. Наконец избалованной мужским вниманием девушке надоело попусту растрачивать свои таланты, и она обиженно надула хорошенькие губки.

— Что-то не так? — откатившись на край постели, холодно поинтересовалась она, закутываясь в тонкое покрывало. — Или мой мужчина растерял свой пыл?

Вздрогнув, Макрон посмотрел на нее невидящими глазами:

— Что?

— Я спросила, может, мы ляжем спать, как добропорядочные супруги, поженившиеся еще во времена Юлия Цезаря? У меня уже руки болят от усилий придать твоему центуриону боевой настрой. Что происходит?

— Извини, девочка, — вернулся на землю Макрон, тряхнув седеющей головой. — Что-то нехорошее происходит во дворце. Ты не заметила, какой печальной и бледной была Друзилла? С тех пор как на Палатине появилась Цезония, прилипшая к императорской сестре, как грязь к сапогам легионера, она стала какая-то грустная. Все время молчит. Может, ее опоили чем-нибудь? Не нравится мне ее новая приятельница. Взгляд у нее нехороший, словно прикидывает, как бы тебя поскорее отправить на тот свет.

— Ты боишься слабой женщины? — изумленно подняла брови Мессалина, вновь откидывая покрывало и изгибаясь в любовном томлении.

— Именно женщин я и боюсь, — вздохнул старый солдат, укладывая под себя красавицу. — От вас вся погибель. Попомни мое слово.

Но Мессалине было уже не до философских споров. Ласково проведя нежной ладонью по суровому мужскому лицу, она стерла с него остатки печали и, приподняв голову, впилась в его губы таким страстным поцелуем, что Макрон, застонав, забыл обо всем на свете, кроме влажного женского тела, которому он был хозяин на эту ночь.

* * *

Занятая своими делами Мессалина несколько дней не выходила из дома, собираясь на разрекламированные гладиаторские бои. Предполагалось, что это будет нечто феерическое: Гай Цезарь не жалел денег на развлечение римской черни, и та платила ему своей любовью.

Да и как было не любить молодого принцепса, если он раздал народу все деньги, завещанные для этих целей его прабабкой Ливией и присвоенные Тиберием, устраивал фантастические по своей роскоши зрелища и чуть ли не собирался возродить республику! Другое дело, что патрицианская верхушка Рима, эти зажравшиеся сенаторы не дали свершиться благому делу — так чего же они теперь жалуются, что Гай Цезарь бывает с ними жесток! Чего заслужили, то и получили! Аве, Цезарь! И римская чернь с удовольствием наблюдала, как любимый принцепс расправляется с патрициями и всадниками Рима.

А тут еще прошел слух, что Калигула самолично собирается сражаться на гладиаторских играх — событие, аналога которому еще не было в истории Рима! Услышав новость, патриции презрительно пожимали плечами, а городская беднота заходилась в восторге от демократичности нового правителя. Свой мужик в доску: и с гладиаторами может побороться, и стихи декламировать, и богатеев держит в кулаке. А то, что опустела казна и он не знает, что делать с разваливающейся экономикой, — да кто знает, что такое эта самая «экономика»?

Весь город был исписан объявлениями об ожидавшихся в Септе играх, и даже ненавидевшая их Мессалина поддалась всеобщей ажитации, тем более что принцепс пригласил ее в свою ложу. Верная Порция сбилась с ног, стараясь ублажить госпожу, которая никак не могла выбрать подходящий случаю наряд, каждый из которых казался ей недостаточно роскошным для такого события. Что лучше: надеть платье из муслина или из шелка? Во что будут одеты императорские сестры, чтобы не затеряться на их фоне? Какое выбрать ожерелье: из сапфиров, изумрудов или гранатов?

Готовясь к решительной битве за императорское сердце, девушка целыми днями не вылезала из терм, то до полуобморочного состояния парясь в пропнигии, то удаляясь во фригинарий, чтобы поплескаться в холодной воде его бассейна и послушать свежие новости. Несколько раз она встречала там Поппею, которая уже успела позабыть о своем позоре на императорском пиру (да и такой ли уж это позор — ублажить самого принцепса?) и снова демонстрировала всем безупречные линии своего холеного тела.

При виде этой наглой потаскухи, чьим любовником считался красавчик Мнестер, у Мессалины портилось настроение. Проиграть в женской войне за мужское сердце Друзилле она еще могла, но какой-то Поппее — это выше ее сил. Жаль, что не подворачивался случай отомстить нахалке за свое унижение. Но не могла же она прилюдно вцепиться ей в физиономию из-за жалкого актеришки! Признаться в Риме, что любишь презренного лицедея — верный способ навсегда погубить свою репутацию.

Однако вот ведь один из парадоксов, которыми богата жизнь Вечного города: у многих знатных римлянок в любовниках ходили то знаменитые актеры, то гладиаторы, но говорить об этом считалось дурным тоном. В конце концов, что такое актер или гладиатор? Примерно то же, что сводник из лупанара, но кто из замужних матрон не мечтал заполучить в свою постель могучего смельчака, только что вызвавшего гром аплодисментов на залитой кровью арене, или сладкоголосого красавца, так проникновенно произносившего слова любви? Если прикинуть, сколько раз, по слухам, гладиаторы и актеры оскверняли супружеское ложе многих знатных семейств, то нетрудно предположить, что в жилах многих римлян текла кровь Голубя, Геракла или Мнестера, а не Курциев, Манлиев, Валериев и других представителей сливок римского общества.

Но ничего, у Мессалины была хорошая память, и она пообещала себе, что рано или поздно сведет с презренной Поппеей счеты. Пока же пришлось удовольствоваться мелкой пакостью: перед началом представления эсхиловского «Агамемнона», когда все торопились занять свои места, Порция, пристроившись в толпе за хозяйской соперницей, вытряхнула из коробочки на накидку Поппеи два десятка вшей, и Мессалина с удовольствием наблюдала со своего места, как соседи красавицы, заметив на ее одежде гнусных насекомых, пытались отодвинуться в сторону. Увы, театр был переполнен, поэтому благородным сенаторам приходилось сидеть бок о бок с ничего не понимавшей красавицей, следя не столько за игрой актеров, сколько за расползшимися насекомыми, чтобы те ненароком не перебрались на их столы и тоги.

Узнав о проделке проказницы, суровая Лепида набросилась с упреками на дочь, но в конце концов сама расхохоталась, представив, что стало с Поппеей, когда прекрасная патрицианка обнаружила причину повышенного к себе внимания со стороны соседей. И не надо сердиться за жестокосердие на матрону: излишняя сентиментальность никогда не считалась добродетелью в этом прагматичном городе.

Ирена Гарда. Мессалина. Трагедия императрицыИрена Гарда. Мессалина. Трагедия императрицы