Германия, 1945 год. Дочь пекаря Элси Шмидт – совсем еще юная девушка, она мечтает о любви, о первом поцелуе – как в голливудском кино. Ее семья считает себя защищенной потому, что Элси нравится высокопоставленному нацисту. Но однажды в сочельник на пороге ее дома возникает еврейский мальчик. И с этого момента Элси прячет его в доме, сама не веря, что способна на такое посреди последних спазмов Второй мировой. Неопытная девушка совершает то, на что неспособны очень многие, – преодолевает ненависть и страх, а во время вселенского хаоса такое благородство особенно драгоценно.
Шестьдесят лет спустя, в Техасе, молодая журналистка Реба Адамс ищет хорошую рождественскую историю для местного журнала. Поиски приводят ее в пекарню, к постаревшей Элси, и из первого неловкого разговора постепенно вырастает настоящая дружба. Трагическая история Элси поможет Ребе любить и доверять, а не бежать от себя.
Сара Маккой написала роман о правде, о любви, о бесстрашии и внутренней честности – обо всем, на что люди идут на свой страх и риск, потому что иначе просто не могут.
Глава из книги:
Вокзал Гармиша
Германия
6 января 1940 года
Капитан Йозеф Хуб получил субботнюю увольнительную и ранним поездом отправился в Гармиш. Он подружился с секретаршей партийного архива, жуткой сладкоежкой, чему доказательством цветущие прыщи. Несколько месяцев флирта, крепелей[32] в сахарной пудре и осторожных намеков – и он уломал ее показать ему личное дело Петера Абенда. Там он нашел адрес.
Он вгляделся в пеструю карту города на вокзальной стене. Четыре года назад, в 1936-м, он стоял на этом самом месте. Шли зимние Олимпийские игры, вокзал кишел народом. Развевались флаги, раздавались хвалы новому гитлеровскому стадиону, бесновались толпы болельщиков, норовивших поглядеть на спортивных кумиров. Теперь станция пустовала – горстка пассажиров, и только.
Поезд скрежетал и щелкал, словно его поразило артритом. Йозеф с облегчением вышел на платформу и вынул бумажку с адресом: герр и фрау Абенд. Сдают комнаты лыжникам и отдыхающим парам. Владельцы маленькой гостиницы, гласило личное дело Петера. Простые трудолюбивые провинциалы. Двое детей, Петер и Труди. Петер старший.
– Багаж, офицер? – спросил носильщик.
– Нет. – Йозеф убрал бумажку. – Когда последний поезд на Мюнхен?
– В девять.
Осталось двенадцать часов, но хорошо бы управиться пораньше.
– Как попасть на Шницшульштрассе?
– Прямо вперед, – указал тот. – Найти вам такси?
Йозеф поправил фуражку.
– Пройдусь, это полезно.
Носильщик пожал плечами и объяснил, как идти.
На самом деле Йозефу нужно было время. Подготовиться. Целый год он ждал и боялся этого дня, день пришел, и он был совсем не такой, как представлялось Йозефу. Слишком теплое, солнечное для января утро. Йозеф воображал холод, уныние – под стать своему настроению. Вместо этого субботний город полнился торговой суматохой, запахом свежего хлеба и печного дыма. На булыжной мостовой гонялись друг за другом ребятишки, звенели колокольчики у дверей лавок, дамы на каблуках и в шляпках с перьями сновали туда-сюда. Две девушки улыбнулись ему и между собой захихикали. Мясник вылил в сточную канаву ведро розовой воды.
– Доброе утро, хауптштурмфюрер.
– Доброе утро. – Йозеф остановился и посмотрел, как называется улица.
– Вам помочь?
– Я ищу Шницшульштрассе, трактир Абендов.
– За углом. Фрау Абенд готовит восхитительный суп из барашка. Мясо берет у меня. Вам понравится, я вас уверяю.
Йозеф кивнул. Обедать он не собирался.
Той ноябрьской ночью он не смог побороть ярость. Потом устыдился за свою недальновидность и отсутствие выдержки. Петер был прав. Они всего лишь евреи. Но несмотря на все, что Йозеф слышал, читал и проповедовал сам, несмотря на партийный догмат, гласивший, что евреи – проклятая раса, Хохшильды были его друзьями и учителями, добрыми и хорошими людьми. Он не мог отринуть это, как не мог отрицать и смерть Петера. И то и другое подлинно, хотя Йозеф в этом никогда бы не признался. Теперь он армейский капитан и делает быструю карьеру. Петер ослушался старшего по званию. Дисциплина и вера – вот догматы, на которых все стояло.
Но как ни ищи оправданий, ему было не по себе. Уже год его терзали мигрени. От жгучей боли в глазах все дрожало и сжималось в темный туннель. Часами он лежал в оцепенении, чуть дыша; вот что, наверное, чувствовал Петер под его руками и фрау Хохшильд в своей могиле. Он молился Богу о смерти во сне, но с рассветом вставал, надевал форму и шел служить дальше. Старший офицер обратил внимание на его худобу и бледность и отправил к эсэсовскому врачу, который прописал инъекции метамфетамина и велел обращаться, если замучает тревога или усталость. Мигрени прекратились, но от бессонницы наркотик не помог. Ночами Йозеф бодрствовал, шагая взад-вперед по комнате, вновь и вновь перечитывая «Майн кампф». Тогда доктор прописал еще и снотворное. Эта комбинация, казалось, сотворила чудо – Йозефу снова полегчало. Но вот кошмары… Он слышал шепот сына герра Хохшильда, снова чувствовал, как замирает пульс Петера под пальцами. Очухивался в поту и содрогался, понимая, что этот сон – реальность.
Может, визит к Абендам заглушит ропот призраков, снимет бремя Петеровой смерти. Вина влекла Йозефа, как огонь – мотылька.
Он постучался в дверь.
– Да? – Ему открыла девочка-подросток. Видимо, Труди.
– Я ищу герра Абенда.
– Вы приехали кататься? – Рука на бедре, а бедро – вперед; скороспелая женственность.
– Нет.
Она оглядела его мундир:
– Папы нет дома, но мама сдаст вам комнату.
– Можно с ней поговорить?
Труди распахнула дверь:
– Заходите.
Йозеф пошел за ней. В узком коридоре на крепком гвозде висело фото: девочка с бантами на тоненьких хвостиках и Петер в мундире, подле родителей.
– Мама, у нас гость. – Труди провела Йозефа в гостиную, где сидела за штопкой седовласая фрау Абенд.
Увидев его, она задвинула корзину с нитками под диван.
– Гость? Садитесь, – кивнула она. – Мы берем за ночь, включая завтрак и обед. Вам скидка, потому что вы офицер. Мой сын был офицером.
Йозеф сел.
– Нет, комната мне не нужна. Я пришел поговорить с вами и вашим мужем.
Труди повернулась:
– Вы же сказали…
– Тсс, – велела фрау Абенд. Труди замолчала и поковыряла заусенец. – Герр Абенд вернется не скоро. О чем вы хотели поговорить с нами, капитан?..
– Хуб, – представился Йозеф. – Йозеф Хуб – Йозеф. – Он сглотнул. – Я знал вашего сына.
– Петера? – спросила Труди.
Фрау Абенд взглянула на дочь, и та снова занялась ногтями.
– Так. И что?
– Я был его командиром. – У Йозефа задергался глаз. – В ночь, когда он погиб. Я был с ним. – Он помедлил. Он пришел оправдываться, но не понимал, сколько правды должен выдать. – Я знал его. Преданный солдат. – В гостиной Абендов было жарко, его прошиб пот. Форменный воротничок душил. – Я был рядом с ним, когда его убили. И я пришел рассказать вам… то есть хотел сказать…
Фрау Абенд уронила подбородок на грудь. Пустая чайная чашка на столе, в чашке вялая апельсиновая кожура.
– Мой Петер, – прошептала она, и губы ее запрыгали. – Сыночек мой единственный…
Перед поездкой Йозеф сделал укол, но сейчас комната затряслась, в углах потемнело. Он втянул воздух. Если начнется мигрень, отступать будет некуда.
– Он был отличным солдатом. – Йозеф прокашлялся. – Его смерть – огромная утрата. Трагедия. Фрау Абенд шмыгнула носом и взяла себя в руки.
– Спасибо, – безжизненно произнесла она. – Друзья-то не заходят. Мы получили телеграмму. Тело нам не отдали. Сказали, что… – Голос пресекся.
– Сгорел, – прошептала Труди.
Йозеф вспомнил, как штурмовики гитлерюгенда куда попало швыряли факелы, какое адское пламя охватило улицу.
– Мы устроили похороны. Зарыли его вещи на нашем участке на кладбище Святого Себастьяна.
Йозеф кивнул.
– Вы были в гитлерюгенде? Вы, наверное, знаете его невесту Гейзель, – сказала Труди.
Йозеф поморщился.
– Он был помолвлен?
– И у него сын, – добавила девочка.
– Труди, вымой посуду и отдай хлебные корки собаке, – велела фрау Абенд. Когда дочь ушла, она продолжила: – Петер был помолвлен с Гейзель Шмидт, дочерью пекаря Макса Шмидта. Прелестная девушка. – Она вздохнула. – Внебрачный ребенок арийского происхождения. Его взяли в Штайнхёринг, в Программу Лебенсборн. И хорошо, что так.
– Я не знал, – сказал Йозеф.
В очаге треснуло сосновое полено. Жара в комнате вдруг стала невыносимой.
– Что ж. – Он поднялся. – Мне пора назад в Мюнхен.
Она кивнула.
– Если приедете еще, заходите, у нас дешево. На Олимпийские игры было много народу, а теперь никого.
Она проводила его до дверей. Он зажмурился на свету, но холодный горный воздух умерил головную боль.
– Буду за вас молиться, капитан Хуб, – сказала фрау Абенд и закрыла дверь.
Поблагодарить ее он не успел.
Мимо прошел мужчина с огромным круглым караваем, завернутым в бумагу. У Йозефа забурчало в животе. Он не позавтракал, и хлебный аромат терзал ноздри, как мигрень – голову. Он направился туда, откуда шел мужчина, мимо переулка, где два мальчика дрались на прутиках и голуби клевали крошки. Женщина в меховой накидке вышла на улицу с коробкой пирожных. Над дверью вывеска: «Пекарня Шмидта».
Внутри была очередь. Мужчина в тонких проволочных очках стоял за высохшей фрау, опиравшейся на клюку.
– Мне нужен хороший плотный хлеб. Без сладкого воздуха внутри. От него портятся зубы, – сказала фрау.
Девушка за прилавком предложила ей усыпанную зернами черную буханку.
– Подходит, – кивнула фрау, придирчиво рассмотрев хлеб. Она высыпала на прилавок монеты, взяла пакет с хлебом и заковыляла к выходу. Колокольчик на двери зазвенел.
– На здоровье, фрау Раттельмюллер, – сказала девушка за прилавком, фыркнула, почесала затылок и поправила голубой шарфик.
Это что, дочка пекаря, невеста Петера Гейзель? На вид совсем девочка: кожа гладкая и розовая, ручки и шея тоненькие, цыплячьи. Неужели она и впрямь родила Петеру сына? Чем старше Йозеф, тем моложе все вокруг. Он думал, секретарша архива взрослая, лет тридцати, – а ей, оказывается, на десять лет меньше.
Очкарик купил аккуратные плетенки с маком и заплатил за них эсэсовскими талонами. Когда продавщица нагнулась над корзиной, пряди пшеничных волос упали ей на лицо. Она заправила их в косу под голубым шарфиком. Хорошенькая.
– Что для вас? – Глаза – как сосновая хвоя.
Он еще не успел посмотреть ни в меню, ни на хлеб.
– Что свежее?
– Все, – ответила она уверенно.
– Все? – улыбнулся он. – Что, правда?
– У нас хлеб не залеживается. Люди хотят есть. Кругом война. Или вы не заметили? – Она покосилась на его мундир. Он закашлялся, чтобы не рассмеяться. Задорная девчонка, но совсем не похожа на рано созревшую Труди Абенд. Была в ней какая-то бесстрашная дерзость, и Йозефу это понравилось.
– Ну, тогда дайте, пожалуйста, булочку с маслом. Съем здесь, если это вас не затруднит.
Она пожала плечами и повернулась к корзинам с хлебом.
– Мы вас кормим. Вы платите деньги. Какие тут затруднения? – Она говорила, повернувшись к нему спиной. Ее худенькая талия сгибалась легко, еще не обремененная женственностью. Он мог бы обхватить эту девчонку одной рукой. – Масло за отдельную плату. – Она достала булочку, вынула масло. – Тридцать рейхспфеннигов или эквивалент в талонах.
Хуб выложил монеты на прилавок и перехватил ее руку:
– Гейзель?
Девушка нахмурилась и сгребла монеты.
– Я капитан Хуб. Служил с Петером Абендом, – объяснил он и посмотрел на нее.
Она и бровью не повела. Спокойно высыпала монеты в кассу и задвинула ящичек.
– Я Элси. Сестра Гейзель.
Он кивнул. Ну конечно. Если у Гейзель такая же светлая кожа и волосы, неудивительно, что ее взяли в Лебенсборн. Строение лица, скулы и нос – явно образцовое нордическое происхождение. Йозеф старательно изучал научные доказательства арийского превосходства, чтоб уверить себя, что недаром носит свастику и выполняет приказы.
Он взял тарелку.
– Я был сейчас у Абендов и выразил соболезнования его семье. Они сказали, что Петер был помолвлен с Гейзель.
Элси принялась перекладывать коричные улитки с металлического подноса на витрину.
– Вы за этим пришли? – поинтересовалась она.
– За этим? – Он поглядел на булочку. Пекарь разделил ее сверху на четвертинки, чтоб удобнее было ломать.
Элси выложила улитки и стерла с пальцев сахарную пудру.
– Да, они были помолвлены. Он умер, и она уехала в Штайнхёринг с их сыном Юлиусом. – Она начисто облизала палец, поджала губы и оглядела Йозефа с погон до ботинок. – Если у вас есть вопросы, поговорите с отцом. Я не обсуждаю семейные дела с незнакомыми людьми. Будь вы нацистский офицер или Уинстон Черчилль, я вас не знаю. – Она закинула косичку за спину и унесла поднос на кухню.
Смелая девушка. Союз немецких девушек считал, что храбрость для девушки полезна, но в меру. Хорошо это или плохо, не знаю, но по крайней мере не скучно, подумал Йозеф.
– Вообще-то я пришел позавтракать, – пожал плечами он. Головная боль отступала.
Он сел за столик и разломил булочку. Мякоть нежная, мягкая, слегка вязкая в сердцевине.
В магазин вошла женщина с мальчиком; сын выпрашивал сдобный рулет, мать отстаивала сырный крендель. Если будешь есть одни сласти, станешь жирным поросенком, уговаривала она; сама при этом смахивала на круглое и мягкое печеное яблоко. Раздосадованная спорами и хождением по холоду, она подтолкнула мальчика к прилавку и прохрипела:
– Выбери что-нибудь полезное! Может, ватрушку с луком?
Мальчик прижался носом к витрине, оставив на стекле жирное пятно.
Его мать изогнула шею, пытаясь заглянуть в кухню.
– Элси! – закричала она. – Макс! Луана! Вы там что, отдыхаете?
Едва она отвернулась, сын тайком показал ей язык.
Йозеф захрустел корочкой. Вредный мальчишка позабавил его. Йозеф с нетерпением ждал, когда снова появится Элси.
Та вернулась, отряхивая с рук муку.
– Мы здесь, фрау Раймерс.
Вслед за ней вышел седеющий, крепко сбитый мужчина лет пятидесяти.
– Доброго денечка, Яна! И герр Арен. Как поживают наши лучшие покупатели?
– Хорошо, – отрезала фрау Раймерс. – Мне, пожалуйста, буханку фермерского, а Арен… – Она посмотрела на сына: – Ну? Скажи герру Шмидту, что ты будешь?
– Коричную улитку, – решительно заявил тот.
Дама вздохнула и поправила шляпу.
– Конечно, самое дорогое выбрал. Хорошо, но помни, что в юнгфольк толстяков не берут.
– А я и не хочу в юнгфольк, – парировал сынок. Мать шлепнула его по щеке:
– Болван. Посмотри, – она ткнула пальцем в Йозефа, – каждый настоящий немец хочет стать офицером. Но для этого надо, чтобы форма на тебя налезла.
Йозеф жевал, не поддакивая. Мальчик слишком мал для юнгфолька, да, впрочем, и для булочного ожирения.
– Ой, Яна, оставь ты ребенка в покое. Посмотри на меня! Я вырос на мучном и сладком, а доктор утверждает, что я здоров как бык.
– Одну коричную улитку? – переспросила Элси. Дама пожала плечами:
– Ну да, наверное. Но, Макс, как у вас подорожало…
– Сахар трудно найти. Продукты не те, что раньше.
– И вот мне божье наказание – ребенок, который лопает один сахар да масло!
Элси завернула хлеб и положила выпечку в коробку, а пекарь между тем сменил тему и заговорил о влиянии холода на укроп, который он посадил на подоконнике.
– Кушай, Арен, – прошептала мальчику Элси. – Я тоже их обожаю. – Она подмигнула, а он живо улыбнулся в ответ.
– Прекрасно! – Фрау Раймерс заглянула в сумку. – Макс, ты лучший пекарь страны. – Она вытащила из бархатного кошелька несколько новеньких монеток и звякнула ими о прилавок. – Арен, пойдем!
Мальчик вышел вслед за ней. В пекарне сразу стало гораздо тише. Герр Шмидт направился к Йозефу.
– Здравствуйте, офицер, – сказал он. – Дочка сказала, вы интересуетесь Гейзель и Петером Абендом, упокой Господь его душу.
Йозеф почтительно привстал и смахнул крошки с губ.
– Это правда лишь отчасти. Я приехал проведать Абендов и зашел позавтракать.
– Ну, очень рад, что зашли. – Герр Шмидт крепко пожал ему руку. – Абенды хорошие люди. Смерть Петера – трагедия для всех нас. – Он сел и усадил Йозефа. – Элси, завари нам черного чаю.
– Есть только цикорий, – ответила она.
– Хорошо, давай цикорий.
– Но, папа, его осталось совсем чуть-чуть, и…
– Заваривай, дочка, – распорядился герр Шмидт. – Не каждый день к нам приходят офицеры и притом друзья семьи.
Элси пошла на кухню.
– Скучает по сестре, – объяснил герр Шмидт. – Она еще маленькая и мало что смыслит в политике, войне, патриотизме… Но мы все гордимся нашей Гейзель.
Йозеф проглотил последний кусок булки, который держал за щекой.
– А вы откуда будете? – спросил герр Шмидт.
– Из Мюнхена, – ответил Йозеф.
Герр Шмидт откинулся в кресле.
– А, столица нашего движения.
Йозеф с улыбкой кивнул и отодвинул тарелку с недоеденным сладким маслом.
 | Сара Маккой. Дочь пекаря |