Покупая любимому мужу старинную гитару, Анна не подозревала, что вносит в дом зло. С инструментом связано древнее проклятье, и все владельцы гитары погибают. Раулю и самой Анне грозит нешуточная опасность.
Отрывок из книги:
Хосе Мануэль сдержал слово и не беспокоил Рауля несколько дней. И это время, которое мы смогли провести вдвоем с мужем без дел, без суеты, без расставаний, показалось нам едва ли не вторым медовым месяцем. Мы пересмотрели вместе кучу фильмов, а вместо прогулок, пользуясь тем, что погода в эти дни стояла теплая и солнечная, завтракали и обедали на террасе, откуда крутая лестница вела в небольшой палисадник.
Хосе Мануэль приехал к нам в пятницу к обеду.
– Как ты? – спросил он, войдя в гостиную, у сидящего с книгой в руках Рауля.
– Потихоньку, – пожал тот плечами. – Отдыхаю. Анна мне не дает ничего делать, будто я тяжелобольной.
– А когда еще тебе удастся побездельничать? – спросила я, стеля на стол скатерть. И спросила у гостя: – Пообедаете с нами?
– С удовольствием! – откликнулся Хосе Мануэль. – Тебе помочь?
– Спасибо. Я сама управлюсь.
– Тогда я похищу у тебя твоего мужа на десять минут.
– Ох, чувствую, что пришли вы похитить у меня его далеко не на десять минут… – театрально вздохнула я.
– Угадала, девочка, – ответил он с сочувствием в голосе, но со смешинками в карих глазах. И обратился уже к Раулю: – Как нога?
– Что тебе сказать…
– Ясно, – вздохнул Хосе Мануэль.
Я, накрывая на стол, краем уха прислушивалась к их разговору, уже понимая, что короткий «отпуск» Рауля, как бы там ни было, закончился.
– Как не вовремя, парень, все это случилось! Не знаю, поправишься ли до концертов.
– Переносить даты не будем!
– Надеюсь. Дело вот еще в чем… Поступило приглашение в программу «Магазин секретов». Очень хотят вас там видеть. Возьмут небольшое интервью, представят ваш диск, вы сыграете-споете в эфире… Да что я рассказываю, вы уже были на подобных программах, знаете что и как! Сложности две: ехать надо в Мадрид, и в понедельник. Можно отказаться, но аудитория у этой программы сам, думаю, догадываешься какая. Не интересно нам отказываться. Можно перенести, но следующие эфиры уже заняты, а у нас график плотный. Я решил сначала узнать, сможешь ли ты или нет. Но вижу, что маловероятно, – вздохнул он, бросив взгляд на прислоненные к дивану костыли.
– Смогу, – возразил Рауль.
Я, ставя суповые тарелки на стол, неодобрительно поджала губы.
– Я бы тебя не трогал до тех пор, пока не поправишься, но… – развел руками Хосе Мануэль. – Если удастся, втиснем еще эфир на радио. Не беспокойся, будем передвигаться на машине. Сделаю все возможное для твоего удобства.
– Спасибо.
– Тогда завтра и послезавтра репетиции. Кто-нибудь тебя отвезет?
– Попрошу Фернандо или Серхио.
– Отлично! А в понедельник с утра пораньше на поезд – и в столицу!
Во время обеда о работе мужчины не говорили, наоборот, внимание Хосе Мануэля было направлено полностью на меня. Он расспрашивал о русской кухне, нахваливал мой борщ и бефстроганов, пригласил в ответ на семейную паэлью в следующие выходные. То ли старался так загладить вину передо мной за то, что «отнимал» у меня Рауля, то ли просто желал приободрить. К рабочим вопросам он вернулся после обеда, в то время, когда я занималась приготовлением кофе и чая. Хосе Мануэль включил планшет, и мужчины в ожидании десерта изучали новые запросы, поступившие из пиар-отдела. Расставляя на столе чашки и блюдца с печеньем и сластями, я краем уха прислушивалась к бормотанию гостя:
– …Мадрид. Интервью для интернет-портала… За час до концерта. Соглашаемся. Не знаю, успеем ли попасть на радио: зависит от того, во сколько приедем. Пока не подтверждаю, но берем на заметку. По Сеговии… Так-так… Еще пока не решено, но это вопрос времени… Э, это нам не нужно! Знаю эту программу, и мне не нравится ее репутация. Отказ.
Я налила мужчинам кофе, а себе – чай. Присаживаясь на свое место, услышала, как гость произнес:
– Кулинарная программа. Та-ак… Мадрид, днем раньше концерта. Это время у нас пока не занято.
Я с недоумением спросила:
– Хосе Мануэль, а какое отношение к музыке имеет кулинария?
– Прямое! – назидательно поднял указательный палец менеджер. – Чем чаще музыканты везде появляются, тем более узнаваемыми становятся их лица, а имена остаются на слуху. Можно, конечно, вляпаться в пару грандиозных скандалов и «прогреметь», но это не наш метод.
Ответив, он развернулся к Раулю:
– Соглашаемся?
Тот, бросив на меня взгляд, неуверенно кивнул.
– Так ты умеешь готовить? Хотя бы омлет? – запоздало спросил гость, неправильно расценив колебания Рауля. Я же поняла взгляд мужа: его дни расписали буквально по минутам, заняв и то относительно свободное время между концертами, которое он надеялся провести со мной.
– Умеет! – ответила я за него. – Еще как!
– Но не так, как мой друг Давид. Тот – гений в этом деле! Вот его бы на программу…
– А петь он умеет, твой друг? – усмехнулся Хосе Мануэль. – В общем, посоветуйтесь между собой, какой рецепт выберете. Хотя, возможно, это не понадобится: готовить будет ведущий – профессиональный повар, и запланированное блюдо. А вы – у него на подхвате: ножи подавать, овощи чистить…
– Кастрюльки мыть, сковородки драить, – ухмыльнулся Рауль.
– Если при этом еще и с песнями, вообще прекрасно, – добавил менеджер. – В общем, отправляю согласие.
Мы с Раулем переглянулись. «Ну что поделаешь…» – прочиталось в его взгляде. «Да все понимаю…» – ответила я улыбкой. Гость же продолжал изучать присланные ему запросы. Одной рукой он что-то печатал, другой машинально подносил к губам чашку с кофе. Интересно, чувствовал ли он, погруженный в работу, вкус напитка или мог бы так, увлекшись, выпить чашку уксуса?
– Э, это вот интересно! – вдруг воскликнул он, откидываясь на спинку стула. И повернулся к Раулю: – Ты когда-нибудь прыгал с парашютом?
Я поперхнулась чаем и убежала на кухню. Когда удалось справиться с приступом кашля, вернулась в гостиную и возмущенно воскликнула, обращаясь к гостю:
– Вы с ума сошли?!
– Я – нет, – усмехнулся тот. – Но один популярный телеканал с огромной аудиторией запустил новую программу, в которой звездам предлагается попробовать себя в том или ином экстремальном виде спорта. Рейтинги высокие, реклама шикарная, правда попасть на программу не так просто, но мы получили возможность. Нам достался прыжок с парашютом.
«Совсем охренели!» – выругалась я про себя, но вслух сказала совсем другое:
– И как Рауль будет прыгать с больной ногой? Вы себе это представляете?! Или хотите, чтобы он вообще убился?
– Трагическая или загадочная гибель музыканта – самый лучший для него пиар, – философски, с серьезным видом ответил менеджер. – Вспомни, к примеру, Майкла Джексона, Эми Уайнхаус…
Я растерянно моргала, пытаясь понять, шутит Хосе Мануэль или на самом деле так считает. Кто его знает?
– И когда нужно прыгать? – спросил вдруг Рауль. Я от изумления онемела: сумасшедшие! Двое сумасшедших под одной крышей.
– Если подтверждаем запрос сейчас, то в этот вторник. Задержимся в Мадриде еще на день. Как, сможешь? – с сомнением покосился Хосе Мануэль на забинтованную ногу Рауля, которую тот держал на свободном стуле.
– А почему бы и нет?
– Отлично, значит, пишу подтверждение!
И гость принялся быстро печатать.
– Вы что… серьезно?! – обрела я наконец дар речи, готовая вопить, возмущаться и настаивать на своем.
– Угу, – согласились они оба и так же дружно рассмеялись.
– Понятно, – проворчала я, с облегчением переводя дух. – Отличный розыгрыш! Сговорились в мое отсутствие. Ну что ж, я даже поверила.
– Это не шутка, Анна, – усмехнулся Хосе Мануэль, поворачивая ко мне монитор. – Сама смотри, вот письмо с запросом. Видишь?
– Возможно, я бы согласился, – сказал муж. – Если бы связки не повредил.
– Похоже, мне стоит этому порадоваться, – проворчала я, бросив на него негодующий взгляд. – То ли память у тебя, Рауль, короткая, хоть и прошло чуть больше года после аварии, то ли ты тогда мало переломов получил. Кстати, Хосе Мануэль, почему за всех должен отдуваться солист? В группе шесть человек. И раз менеджер так печется о популярности коллектива, то в рекламных целях может и сам прыгнуть с парашютом.
– Я не так интересен публике, Анна, как Рауль. Да и пользы для группы принесу куда больше, будучи живым и здоровым, – ухмыльнулся Хосе Мануэль. – Ладно, шутки в сторону: пишу отказ.
– Погоди! – остановил его Рауль. – Думаю, Чави бы такое предложение понравилось.
– И не собираюсь говорить ни ему, ни кому-то еще из вас! – отрезал Хосе Мануэль. – Достаточно нам и твоей травмы перед концертами. Пишу отказ.
С этими словами он быстро набрал ответ и нажал на кнопку отправки.
На станцию Санс, с которой уходил скоростной поезд на Мадрид, мы приехали заранее. Я вышла из такси и поежилась от утреннего холода, скользнувшего за ворот, выстудившего в одно мгновение тонкую курточку и угнездившегося в душе осенней тоской. Ожидая, пока Рауль расплатится с таксистом, я рассматривала пересекающих небольшую площадь пассажиров. Стеклянные двери здания станции то и дело распахивались, выпуская под пронизывающий ветер новые порции торопящихся к автобусным остановкам работников. Лица, похожие на московские задумчивым выражением и сонными взглядами. Ежащиеся на ветру фигуры в не по погоде легких одеждах. Ежедневный алгоритм: электричка, подъем по эскалатору, турникет, стеклянные двери, площадь, автобус. Обыденные мысли, перетекающие вяло, по инерции, и привычная борьба желания спать с утренним нежеланием ехать в знакомый до скрепок на столе офис. Все как и в Москве. В какой-то момент рассеянный поток прохожих вдруг проворно трансформировался в длинную очередь, к которой подъехал белый фургон с эмблемой одного из ежедневных изданий, и одетый в униформу молодой человек принялся раздавать бесплатную газету.
– Анна! – окликнул меня Рауль. Черно-желтое такси отъехало, и его место уже успело занять другое. – Идем?
Я кивнула и перекинула через плечо ремень принятого из его рук чехла, в котором находилась подаренная гитара. Рауль надел рюкзак с личными вещами и не занятой тростью рукой взял меня под локоть.
В воздухе вокзала витал уютный аромат кофе, который просачивался за двери кафе и профессиональным «зазывалой» заманивал на завтрак. В помещении, отделенном от общего зала стеклянными стенами, ровными рядами стояли столики, за которыми неторопливо пили кофе утренние посетители. Кто-то – в ожидании своего поезда или электрички, кто-то – завтракая перед работой. Время позволяло, и мы вошли внутрь. Пока я покупала бутерброды, кофе и чай, Рауль занял свободный столик и в ожидании меня придвинул к себе лежавшую на краешке стола газету.
– Ничего нового, одни и те же новости: кризис, рост безработицы, агитация за независимость Каталонии и вторая половина газеты – о футбольных новостях, – прокомментировал он, когда я подошла к столику. – В кризисе, но зато в футболе – первые. Когда-то папа мечтал о том, чтобы я стал футболистом. Видимо, надо было его слушать.
– Тогда мы с тобой вряд ли бы познакомились, – усмехнулась я. – На футбольные матчи я не хожу.
– Это точно, – согласился Рауль.
Я пила дрянной чай, вкус и запах которого даже отдаленно не напоминал настоящий цейлонский. Зато бутерброд с тунцом, томатом и оливковым маслом просто таял во рту. Разговор как-то не складывался, и мы просто молча переглядывались. Не знаю, о чем думал Рауль: сожалел ли о том, что мы опять расстаемся, или радостно предвкушал новый вихрь интересных событий, который вот-вот должен был поглотить его. Иногда в его взгляде сквозило сожаление, но тут же, будто желая меня подбодрить, он солнечно улыбался и накрывал своей ладонью мою. У меня же на душе скребли кошки, словно в предчувствии чего-то нехорошего, и настроение было унылым, как вылинявшие под октябрьскими дождями дни. А где-то внутри закипало раздражение: на ранний подъем, на сильный ветер, на невкусный чай, на менеджера, который, похоже, стал членом нашей семьи и перекраивает нашу жизнь по своему желанию, на Рауля, у которого на первом месте музыка и все, что с ней связано. Но в первую очередь – на себя: ведь знала, на что иду, и согласилась с этим, но иногда нет-нет да сетовала на то, что мы с мужем проводим куда больше времени в разлуках, чем вместе. Я старалась успокоить себя мыслью: уже завтра к обеду Рауль будет дома, но в противовес этим уговорам думалось о том, что еще одну ночь проведу без него.
– Все нормально? – спросил он, нахмурившись.
– Да, – солгала я.
– Обманываешь, – вздохнул Рауль, научившийся угадывать за моей улыбкой пасмурное настроение. – Не сердись.
– Я не сержусь.
– И опять обманула.
Я лишь усмехнулась, но, как ни странно, раздражение прошло.
– Пойдем, принцесса? Мне уже пора.
Мы дошли до образованного разделительными лентами «коридора», как в аэропорту, и остановились. Рауль обнял меня и крепко прижал к себе.
– Не хочется уезжать от тебя, – шепнул он мне на ухо, и у меня вдруг болезненно сжалось сердце, словно расстаться мы должны были не на сутки, а на год. Невольно нахлынули воспоминания о том моменте год назад, когда мы вот так стояли и обнимались возле разделительной линии в аэропорту Шереметьево. «Надеюсь, это будет наша последняя разлука, принцесса», – шепнул мне в тот день Рауль. Он улыбался, а у меня на глаза наворачивались слезы. «Я не прощаюсь с тобой», – сказал он тогда.
– Я не прощаюсь с тобой, – повторил он сейчас, чуть отстраняясь и проводя тыльной стороной ладони по моей щеке. Я молча подала ему гитару, он перекинул ремень через плечо и снова улыбнулся – чуть растерянно, будто чувствуя вину за то, что наша с ним жизнь не похожа на типичную семейную.
– Буду ждать, – сказала я, легонько касаясь губами его губ.
– Береги себя. Позвони, как доедешь домой.
– Обязательно.
Я проводила Рауля взглядом, он прошел контроль и, оглянувшись, махнул мне рукой, а затем скрылся из виду в толпе. Я еще немного потопталась на месте, словно ожидая, что он вдруг вернется, а затем спустилась к электричкам.
Листок с записанным на нем адресом отягощал карман будто камень. Я мяла его пальцами, чувствуя, что моя решительность дает трещину. Приеду я к бывшему владельцу гитары – и что у него спрошу, чем объясню свой интерес? Но тем не менее я вышла из электрички уже на следующей остановке. Сверяясь с картой, поглядывая на номера подъездов, я шла к тому месту, с которого брала начало история. Почему-то эта мысль о «начавшейся истории» становилась все ярче с каждым моим шагом, и крепла уверенность в том, что началась она не с магазина музыкальных инструментов, и даже не с нашей с Лаурой встречи у дверей универмага, а с дома, в котором раньше «жила» гитара.
Вот она, нужная мне дверь – темная от времени, внушающая трепет своей массивностью, изрезанная завитушками, будто морщинами. Она оказалась закрытой, но не успела я протянуть руку к медной пластине с кнопками с номерами квартир напротив каждой, как дверь распахнулась, выпуская на улицу девушку. Незнакомка посторонилась, давая мне пройти. Я вошла в подъезд и вздрогнула от стука захлопнувшейся за спиной двери, отрезавшей меня от наполненного светом и звуками мира. Нехорошая мысль, что я оказалась в ловушке, едва не заставила меня выскочить на улицу. Это был не подъезд, это был портал в другую эпоху. Я запрокинула голову, рассматривая лепнину над высоченной дверью, выступ над находящимся на недосягаемой высоте узким окошечком с грязным мутным стеклом. По правую руку от меня тянулся ряд почтовых ящиков, похожих на деревянные скворечники. Я нашла тот, с номером нужной мне квартиры, и прочитала полустертую надпись: «Juan Segura Campos». Хуан Сегура Кампос. Зачем-то я заглянула в чернеющие пустотой дырочки, словно желая в ящике найти оставившую меня уверенность.
Напротив входной двери находился лифт, который был, возможно, даже не дедушкой, а прадедушкой современных: с решетчатой внешней дверью с металлической ручкой и внутренними деревянными дверями-створками с вытянутыми мутными оконцами. Кабина была узкой, как шкаф-пенал, и вряд ли могла вместить даже двоих. Рядом с металлической дверью на уровне глаз висела распечатанная на принтере просьба закрывать плотно двери, иначе лифт не будет работать. И этот лист бумаги казался здесь единственной чужеродной деталью, не вписывающейся в антураж и напоминающей о том, что за входной дверью другой мир – с современными стеклянными витринами, вывесками, машинами и рокочущими мотоциклами, со спешащими по своим делам прохожими, то и дело разговаривающими по мобильным телефонам.
Сбоку от лифта находилась узкая лестница с высокими сбитыми ступенями, отгороженная чугунными некрашеными перилами. Она завивалась крутой спиралью. Подниматься нужно было на самый верх, поэтому я вошла в кабину.
Лифт застонал, как страдающий от ревматических болей старик, и со скрипом и лязганьем медленно двинулся. В узкое окошечко виднелись проплывающие мимо этажи. Подъем, казалось, будет длиться вечность, но вот наконец-то лифт издал хриплый звук, кабина содрогнулась и встала. Я открыла двери, вышла и огляделась. Подняться следовало еще на этаж, но уже пешком. На нужной мне площадке оказалась лишь одна дверь. Электрического звонка не было, вместо него прямо была прикреплена медная пластинка с молотком в виде кулака. Вздохнув, как перед прыжком в воду, я постучала. Звук разнесся по всей площадке, затерялся в поворотах лестницы. Я подождала немного, но мне никто не открыл. Тогда я еще раз постучала, на этот раз сильнее. И вдруг дверь сама, с тихим скрипом, приоткрылась, будто приглашая меня войти. Я переступила порог и тихонько позвала:
– Эй?
Открытые двери не сулят ничего хорошего. Однако я уже несмело топталась в узком полутемном коридоре.
– У вас дверь открыта!
В ответ не раздалось ни звука. Может, хозяин ненадолго вышел в булочную или аптеку, которые находились в этом же доме? Тогда лучше подождать на площадке. Я уже было развернулась, но меня остановила мысль проверить, не стало ли хозяину плохо. Пожилой человек – мало ли. И только я так подумала, как входная дверь за моей спиной вдруг с грохотом захлопнулась. Я испуганно зашарила ладонью по стене в поисках выключателя и уже при свете дернула дверь на себя, но она не поддалась. Вот попала… Мысленно уговаривая себя не поддаваться панике, все же решила заглянуть в комнаты в поисках хозяина, а дальше уже действовать по обстоятельствам. С собой у меня был мобильный телефон, я нащупала его в кармане и сжала, будто талисман. И все же было в этой квартире еще кое-что, что вызывало у меня тревогу: запах. Это был запах нежилого помещения – застоявшегося воздуха, пыли… Но, словно желая меня успокоить, из глубины квартиры вдруг раздался бой часов: полдень. Если часы идут, значит, кто-то здесь живет. И я отправилась на звук.
Коридор был узким и таким длинным, что его конец, несмотря на то что его освещала тусклая лампочка, терялся в темноте. Не без дрожи мне подумалось, что ведет он в никуда. В безвременную бесконечность. От выщербленного каменного пола и от голых, выкрашенных в грязно-желтый цвет стен тянуло мертвенным холодом, я поежилась и застегнула «молнию» куртки до самого верха. Кое-где на стенах виднелись потемневшие округлые пятна, будто от декоративных тарелок и фотографий в овальных рамках. И эти пятна вновь натолкнули меня на мысль, что помещение нежилое. И все же я продолжала идти вперед. Коридор заканчивался маленькой кухней, а по правую руку находилась единственная дверь. Я открыла ее и оказалась в темном из-за опущенных плотных жалюзи на окнах помещении.
– Здесь есть кто?
Ответом мне было громкое тиканье часов. Я нажала клавишу выключателя. Свет озарил небольшую квадратную комнату со старой мебелью. Два массивных кресла с высокими спинками стояли в центре, занимая почти все пространство комнаты. Напротив находился сервант с растрескавшимся лаковым покрытием. В нише стоял телевизор старой модели с белесым слоем пыли на верхней панели. В углу за креслами я увидела высокие напольные часы с маятником. Время на них совпадало с тем, которое показывал мой мобильный телефон: пять минут первого. И это меня немного приободрило: значит, помещение все же жилое, хоть таковым и не кажется. Мне представилось, как в этой комнате семейная пара стариков смотрит вечерние новости. Или просто занимается любимым делом: она вяжет, щуря подслеповатые глаза, он пролистывает газету. Их разговоры одни и те же изо дня в день: она жалуется на то, что молоко поднялось в цене, вздыхает, вспоминая, что дети давно не навещали их, сердится на громкоголосую соседку, которая опять слишком сильно скандалит с мужем. Он более молчалив, чем она. Перелистывая с тихим шуршанием страницы газеты, поддерживает разговор междометиями и вдруг, прочитав интересную новость, восклицает и зачитывает ее вслух своей супруге. А может быть, у них обоих – болезнь Альцгеймера, навещает их ежедневно специально нанятая девушка, которая убирает квартиру, готовит обед, покупает в аптеке лекарства и строго по часам дает старикам положенную порцию таблеток. Не знаю, почему у меня так разыгралось воображение при виде этих двух рядом стоящих кресел. Я будто наяву увидела эту пару стариков: ее аккуратно причесанную седую голову и его лысую макушку с пигментными пятнами, они выглядывали из-за спинок кресел, на которые были постелены трогательные, вывязанные крючком, утратившие белизну салфетки. И «услышала» шелестящие, как осенние листья, голоса. Поддаваясь наваждению, я подняла деревянные жалюзи. Окно выходило в узкий темный двор-колодец, в котором соседи вывешивали выстиранное белье. Непривлекательный вид.
Только сейчас я заметила другую дверь, напротив окна, и тихонько ее приоткрыла. За ней оказалась даже не спальня, а маленькая, похожая на кладовку, комнатушка, заваленная каким-то хламом – связками пожелтевших газет, раскрытыми пластиковыми мешками с выглядывающими из них подушками и одеялами, сваленной в кучу старой верхней одеждой с торчащими из горловин крючками вешалок. Будто некто разбирал вещи и упаковывал их на выброс. Пока я оглядывала помещение, из большой комнаты вновь раздался громкий бой часов.
Двенадцать.
Как так может быть? Эти же часы совсем недавно пробили столько же!.. Я вернулась в комнату с креслами и подошла к бьющим часам, стрелки которых сошлись в одну на цифре «12». Испорченные. Я вытащила из кармана телефон, чтобы узнать, который час на самом деле, и увидела, что он полностью разрядился. Странно, заряжала его всего лишь вчера! Нужно уходить отсюда как можно скорей. Я потянула за шнурок, пытаясь опустить жалюзи, как было до моего прихода, но что-то заело в старом механизме. В отчаянии дернув за шнурок сильнее, я потревожила широкий карниз, к которому крепились жалюзи, и на пол свалился какой-то сверток. Измятые, исписанные крупным почерком листы разлетелись по всей комнате. Вот незадача… Я опустилась на колени и принялась торопливо собирать их. Разглаживая один из мятых листов, я не удержалась и заглянула в него. И по мере того как продвигалась к последней строчке листа, интерес сменялся удивлением: некто записал мой недавний сон, в котором я видела слепого музыканта.
Читая, я совершенно забыла, что собиралась покинуть квартиру, и опомнилась лишь тогда, когда за моей спиной заскрипела, приоткрываясь, дверь и следом за этим раздались шаги. Я стремительно оглянулась и напугалась еще больше, увидев, что за моей спиной никого нет. Но шаги – тихие, медленные, шаркающие, словно шел старый человек, продолжала слышать. И когда со спинки одного из кресел слетела салфетка, будто кто-то случайно ее задел, я сорвалась с места и рванула к выходу. Преодолев в темноте коридор-траншею, на этот раз уже не показавшийся мне таким длинным, я что было сил рванула на себя дверь и – удивительно! – на этот раз смогла ее открыть. Видимо, замок просто заедал.
Уже спускаясь по лестнице, я обнаружила, что продолжаю сжимать в левой руке пачку листов. И что мне с ними теперь делать? Не возвращаться же в квартиру? Я решила просто опустить их в почтовый ящик.
На следующей площадке навстречу мне из лифта вышла пожилая сеньора. Я посторонилась, чтобы дать ей пройти, но, как назло, дама оказалась из тех, мимо которых муха не пролетит.
– А вы к кому ходили? – подозрительно спросила сеньора протокольным тоном. «А вам какое дело?» – огрызнулась я про себя, но вслух с самой вежливой улыбкой ответила правду:
– К сеньору Хуану Сегура Кампосу.
– К Хуану? – удивленно подняла брови пожилая женщина. – Так он же умер!
– Как? – выдохнула я. – Когда?
– Да уж недели две назад. Если не три. А вы из газовой компании?
– Да, – сорвалось у меня с языка.
– Плохо же работаете, если до сих пор не внесли эти изменения! – поджала тонкие губы сеньора.
– Спасибо, мы исправим, – пробормотала я и торопливо шагнула в лифт. Пока кабина со скрипом и стонами опускалась на нижний этаж, думала о том, что эта история мне категорически не нравится, и чувство самосохранения подсказывало, что лучше больше ни во что не вмешиваться. Оставить все как есть. Но я так и не опустила найденные в квартире листы в почтовый ящик.
Попытка вновь включить телефон уже на улице также не увенчалась успехом: едва зажегшись, экран тут же погас. Печально, мне ведь хотелось дозвониться до Лауры и пообедать с ней вместе. Что ж, в следующий раз. Какое странное и неприятное место та квартира: время там будто замерло на одной отметке, а мобильные телефоны разряжались.
Вагон поезда оказался полупустым. Я заняла свободное купе рядом с дверью в следующий вагон и принялась рассматривать находку. Бумага, на которой синей ручкой были сделаны записи, оказалась не лучшего качества – серого оттенка, шероховатой, плотной. Возможно, листы долгое время пролежали на солнце, потому что на одном из них было широкое светлое пятно и запись в этом месте почти выцвела. Но сказать, насколько эти бумаги были старыми, я не могла. Специалист не только установил бы время, но и дал бы по почерку характеристику автору. Я же лишь строила предположения, разглядывая чуть взлетающие вверх строки, на которых крупные, старательно выведенные, словно рукой прилежной ученицы, буквы казались написанными под трафарет – такой идеально одинаковой высоты они были. Мне бы хотелось знать, кто сделал записи – мужчина или женщина, и какого возраста, но я слышала, что и графологи не определяют по почерку пол и возраст писавшего. Я вздохнула и, перебрав бумаги, обнаружила, что часть из них – вырванные из атласа страницы. Отложив их, я вернулась к записям, которые оказались продолжением истории про слепого музыканта. «Молино Бланко, 1904» – было указано в заголовке. Мне вспомнилось, что мастер Пабло Молина последние годы жизни прожил в пуэбло с таким же названием. Тот же ли это населенный пункт или другой? Поселки с одноименными названиями в Испании не редкость.
 | Наталья Калинина. Проклятье музыканта |