Жестокий XIV век. Русь изнемогает под ярмом ненавистного Ига. Раздробив «русский улус» на пять «великих княжеств» и раздувая вражду между ними по принципу «разделяй и властвуй», Золотая Орда препятствует объединению и усилению Русской Земли. Но в то время как князья платят степнякам «выход» и грызутся за ханские «ярлыки», вольные молодцы из Великого Новгорода на боевых ладьях — «ушкуях» совершают походы в низовья Волги, дважды разоряют ордынскую столицу Сарай-Берке и заставляют самих ханов платить им дань!
Этих речных пиратов прозвали «ушкуйниками» и «повольниками» — за то, что не признают над собой ничьей власти. Их ватаги наводят ужас на поволжские города. Их удалые набеги станут для Руси первой разведкой боем, доказав: Орду можно бить! А все былые грехи они смоют кровью на Куликовом поле!
Глава из книги:
Сарай-Берке
1
Никто из ушкуйников не проходил так далеко по Волге. Уже минули Укек, где оставили большинство товаров, награбленных в Булгаре, Нижнем Новгороде и малых городах Волжской Булгарии. Только на сутки задержались под Бельджиманом. В город наведалось не более сотни повольников, и то только для того, чтобы поглазеть на большой восточный базар да на ряды мастерских, в которых трудилось немало ремесленников-полоняников из Руси. Но больше всего ватажников поразил и возмутил рынок, где торговали людьми — полонянами из русских земель, Булгарии, северного Причерноморья, с низовий Дона.
— Может, пограбим купчишек? Вон сколько православных спину на татарву гнет, а на торгу, где невольниками торгуют, видел, сколько людей в загоне? — подступал к боярину Абакуновичу молодец из Смоленска. Тот тоже остался неравнодушным к пленным, но целью похода был не город торгашей, а город ордынских ханов — Сарай-Берке.
— Города мы не тронем, но невольникам поможем, — решительно произнес Александр Абакунович и, подозвав сотника Семена Рваное Ухо, наказал ему: — Возьми из казны тысячу монет, чай, не обеднеем… Найдешь меня на торгу.
Почти две сотни молодых мужчин, женщин и даже детей выкупили в тот день ушкуйники. Освободили бы больше, да хозяева ремесленников оказались несговорчивыми.
— Ничего, малость потерпят. Будем возвертаться, я им их жадность припомню! Рады-радешеньки будут нам передать работных, — недобро бросил Абакунович в сторону ремесленных мастерских.
Поутру ушкуи вновь заполонили волжскую ширь. С освобожденными поступили по-божески: дав им несколько ушкуев, еды и денег на дорогу, пустили вольно. С ушкуйниками осталось только пятеро, одним из которых был рязанский боярин Михаил Никодимыч, ходивший в столицу Орды по поручению князя, да на обратном пути плененный одним из множества блуждавших по степи в поисках наживы татарских отрядов и потому оказавшийся в невольничьем загоне.
— До Сарай-Берке далече ли? — поинтересовался у боярина Михаила воевода Абакунович. Ему страсть как не терпелось посмотреть на столицу некогда единой Золотой Орды, а ныне разделенной усобицами на части.
— Завтра подойдем к месту, где Волга делится. Пойдем по левому ее протоку — Ахтубой зовется, — пояснил рязанский боярин, — а там и седмицы не минует, как будем у Сарай-Берке, или город еще называют Сарай ал-Джедид. Большой город. Чтобы его объехать по околице, целый день нужен.
— Да ты что? — удивленно протянул кто-то из ушкуйников. — Нет таких городов!
— Сам увидишь, — обернулся боярин к неверующему.
Александр Абакунович, не поверив на́ слово, попросил:
— Расскажи про Сарай, любопытно, да и знать будем, к чему готовиться.
— Я в Сарае всю зиму провел, много чудес повидал, даже в ханском дворце бывал. Так что… Как я уже поведал, город огромный. Ни стен, ни вала, ни рва нет.
— Да ну-у! — невольно вырвалось у воеводы ушкуйников. — Стольный град и без крепостных стен!
— Татары думают, что нет равных им и не от кого защищать город, — продолжил боярин Михаил. — Весь город от Ахтубы уходит в степь. Ступишь на улицу — прямая, как стрела, широкая, камнем выложенная. А дома тянутся и тянутся, и конца им нет. Только площадями разрываются. Народ в городе живет все больше зажиточный: татарские начальные люди, купцы, много ремесленников, также много мелких ханов, а самого главного хана — хана Хидыбека в стольном городе нет. Он вечно кочует по степи, живет в круглой такой избе, обтянутой шкурами и на больших колесах. Хотя есть дворец, да какой дворец! — закатил глаза боярин. — Чудо-дворец! Сам-то не высокий, но раскинулся на площади словно птица, а во дворце все из золота и серебра. Вода же во дворец подается по трубам, и не только во дворец, но и в каждый дом. А всякое там непотребство на улицы не вываливается, как это делается у нас в городах, а выбрасывается в такие ямы, по дну которых течет вода. Она и выносит все это куда-то, куда не знаю.
Михаил замолчал. Молчали и окружавшие его ушкуйники. Слишком потряс их рассказ рязанского боярина: во все услышанное верилось с трудом.
— И как тот город охраняется? — поинтересовался Абакунович.
— Только на пристани, да в городе базарные сторожа. А у именитых людей своя охрана.
— Так войска в городе нет? — оживился воевода ушкуйников.
— Войско за городом, в степи. Воины живут родами, кочуют. Их хан призывает только на время похода.
— А заставы на подступах к городу стоят?
— Нет, только ямы. Это такие небольшие поселения, где меняют лошадей ханским посланцам, — пояснил рязанский боярин. — Когда я плыл в Сарай-Берке, насчитал их шесть, стоят по берегу Ахтубы.
— А ну, упредят…
— Могут, — согласился Михаил Никодимыч. — Но у тебя вон сколь молодцов. Пошли наперед. Поди, управятся. На ямах по пять десятков татар-воинов, да конюхов десятка три.
Рязанец еще долго рассказывал про столицу Орды, но Абакунович его не слушал. Хотя до места, где Волга делилась, было плыть еще немало, от головного ушкуя в сторону ближайших судов понеслись легкие челноки, унося распоряжения воеводы.
Ярослав сидел на корме ушкуя и отстраненно глядел на серебрящуюся на воде лунную дорожку.
«Как переменчива ко мне судьба. Словно играет со мной, — размышлял он. — Только недавно ходил по Нижнему: богат и славен. Подумывал осесть в стольном граде, обзавестись семьей, даже присмотрел девицу — хороша, молода, пригожа — младшая дочка купца Саввы Куцего. А вот не заладилось: оказался в земляной тюрьме. Сам дядька Данило и определил сюда по-родственному… А через четыре дня, только ушли разбойники хлыновские от города, ночью кто-то опустил в поруб лестницу и торопливо проговорил:
— Идите к башне, что на Стрелицу глядит. Там на стене веревка — крепкая, не сумлевайтесь. По ней выберетесь из города. Ну а лодию сами добудете. Вон их сколь под берегом. Ваши-то недалече ушли. С Божьей помощью догоните. Ну, прощевайте.
Все сделали, как посоветовал неизвестный помощник: и по городу тихо прошли, и стену преодолели, и купеческой баркой завладели… На следующий день догнали ушкуи, а дальше что? Что делать? Думал, что сослужу службу великому князю, и заживу своей жизнью… Ан нет! Вяжет меня судьба с ушкуйниками. Вон как далеко забрался… Но не сотоварищи они мне, не лежит душа к их промыслу. Похваляются, что много людишек под Нижним положили… Своих же положили, православных! Чем тут похваляться?.. И полон взяли. Правда, полон тот вскоре пустили вольно… Но девок, не всех, отпустили, несколько до сих пор на ушкуях маются. А в Бельджимане вон сколь полона выкупили, денег не пожалели… Не понять».
Ярослав вздохнул тяжко и, обернувшись плащом, что купил в Укеке, смежил веки. Но сон не приходил. То ли мешал шум, доносившийся с берега, где трапезничали ушкуйники, расположившись возле костров, то ли думы тревожные.
«Почто Данила Петрович определил меня в поруб? Не по своей, поди, воле. Тогда зачем? И из земляной тюрьмы вызволил кто-то не по прихоти ли воеводы княжеского, а, может, и самого Дмитрия Константиновича? Зачем я здесь, среди ушкуйников? Упредить, когда возвертаться будем? Так упреждай, не упреждай, а захотят повольники город взять, ничто их не остановит. Сам не раз видел, как воеводы молодцев учили рвы, стены быстро преодолевать. Любо глянуть, как ловко забрасывают молодцы арканы на стены, как взбираются по лестницам, как мечут стрелы и болты из луков и арбалетов. А коли наука ратная кому не дается, того ждет весло, да заготовка дров для костров на стоянках, да приготовление еды… Но обиды в том нет — ведь добыча вся поровну делится, разве что у воевод доля бо́льшая, так на то они и воеводы…»
Ярослав вызвался охранять ушкуй и теперь маялся. На соседних-то ушкуях сторожа уже угомонились: похрапывают себе, а ему невмочь.
«После Нижнего Абакунович на меня смотрит косо. Видно, жаль боярину добра утраченного. Хотя и взял в личную охрану».
2
К Сараю-Берке подошли ранним утром. Молодцы с трех ушкуев, числом шесть десятков, высадились на берег за две версты до города, и когда ушкуи подошли к пристани, со сторожами было покончено. Появление более чем двухтысячной ватаги ушкуйников на улицах города явилось для столичных жителей большой неожиданностью.
Шли молча, позвякивая оружием и доспехами, не заходя в дома, хотя особенно роскошные притягивали алчущие богатства взгляды ватажников. Но воеводы наказали идти скопом до ханского дворца и, покончив с охраной, вначале пошарпать его.
Как рассказывал боярин Михаил, улицы поражали ватажников широтой, непривычной чистотой и протяженностью, а дома красотой и строгостью. Несмотря на раннее утро, город уже проснулся, неизвестное войско было замечено, и в глубь города ускакали несколько перепуганных жителей. Вернее будет сказать, что вначале ушкуйников услышали — по каменной мостовой топот тысяч сапог слышен был далеко, а потом уже увидели.
— Долго еще до ханского дворца? — забеспокоился воевода Василий Федорович, обращаясь с вопросом к идущему рядом боярину Михаилу. Тот уже изрядно вспотел, дышал тяжело, с натугой — видимо, плен сказывался. Сглотнув подкативший к горлу комок, выдохнул:
— Не прошли и половины пути. Я же говорил, что город за день не обойти.
Александр Абакунович тоже слышал ответ рязанского боярина. По рассказу Михаила Никодимыча представлялось одно, на деле же все оказалось иным: размеры города и его богатства поражали. Но воевода понял, что забираться в эти пугающие своей прямолинейностью улицы нельзя. Если конница, не дай бог, даже в несколько сотен всадников, ударит, устоять будет трудно и укрыться негде.
— Стой, братцы! — зычно выкрикнул он, и когда ушкуйники сбились в более плотную массу, продолжил: — Этот город настолько огромен и настолько богат, что всего взять нам не под силу, не под силу и унести все, а увезти тем более! Ушкуи не поднимут… Посему дальше не пойдем! В домах брать только золото, серебро, посуду, ткани. Все несите к ушкуям. Понапрасну кровь не лейте! Татарвя, хотя и басурмане, а все же люди… На все дело время до полудня. В полдень отплываем! Все! С Богом! — перекрестился боярин и махнул рукой.
Это послужило сигналом. Ватага рассыпалась. Городские улицы заполнились криками, грохотом выбиваемых дверей, сабельным звоном. Хозяева многих домов — особенно больших и красивых — держали охрану, и охрана грудью стала на защиту хозяйского добра. Сопротивление все больше распаляло молодецкую кровь. Наказ боярина Абакуновича о том, чтобы беречь жизни татар, тут же был забыт. Грабеж вошел в ту самую неуправляемую фазу, когда руку, держащую меч или саблю, не могли сдержать ни детские крики, ни стенания, мольбы стоящих на коленях женщин.
Воевода Абакунович, в окружении полусотни воинов охраны, неожиданно поспешил на пристань. Среди ближних к боярину молодцев оказался и Ярослав. На ходу он распорядился:
— Ярослав! Со своим десятком бегом к ушкуям! Собрать всех на пристани, оставив в лодиях по два человека. Ждать меня!
Когда Абакунович появился на площади пристани, каменными выступами уходящей в реку, у которых покачивались на волне ушкуи, почти три сотни молодцов застыли в ожидании.
Оглядев сотоварищей, воевода покачал головой:
— Мало! Ну, даст Бог, пронесет…
Он запрыгнул на каменную плиту, служившую ограждением, и показал рукой на город.
— Там собратья наши мстятся татарве за причиненные обиды Земле русской! Но нам не ведомо, сколь воинов в ханском стольном граде, и потому эти три улицы, — указал он рукой, — надобно перекрыть! Взять на ушкуях копья и сулицы и стоять там, пока последний брат наш не оставит города!
Приказ воеводы был исполнен. Застыл с копьем в руке и Ярослав. Но он так и не понял, зачем это все? Ведь видел своими глазами, что город беззащитен…
По одному и группами к пристани потянулись ушкуйники, нагруженные награбленным. Чего тут только не было: оружие, поблескивающее драгоценными камнями, инкрустированными в рукояти кривых татарских мечей и в шлемы, сияющие позолотой кольчуги, золотая и серебряная посуда, тюки тканей, мешки с пряностями… Кто-то волок за волосы двух молоденьких девушек, а один вел под уздцы тонконого красавца-жеребца.
— Коня-то зачем? — вырвалось у кого-то из стоявших в охране ушкуйников.
— Ан нича! Пущай будет!
Гора награбленного добра росла на площади перед пристанью с угрожающей быстротой. Пришедших с добычей в город уже не пускали, а рвущихся к оставленному в домах добру останавливали кого криком, а кого и кулаком. Пришедших воеводы сбивали в десятки, сотни и отправляли на усиление ушкуйникам, перекрывающим подходы к пристани.
— Никак воевода глузду лишился. Там же столько добра осталось, — возмущались ватажники.
Другие, понявшие, в чем тут дело, их просвещали:
— Это у вас мозгов с пригоршню. Гляньте, улицы-то каковы… И сотню нукеров не сдержать! Сметут!
— Что, мы им трепку ране не задавали?
— Задавали! Да только то степняки были. А здесь воины, в доспехи убранные, саблями своими кривыми, что молнии, мечут, не углядеть… Мы тут с двумя схватились, так токмо числом и одолели. Потому воевода и приказал стеречь улицы. Вас, дураков, жалеючи, от ворога беречь!
Ярослав поразился прозорливости Абакуновича: «Не зря он главный воевода в ватаге ушкуйников. За всех думает!»
На площадь натащили добра столько, что в ушкуи не уместилось. Жаль было оставлять, да делать нечего. И так борта ушкуев чуть воду не черпали. Полон, что привели, пустили вольно. А вот жеребца еще долго держал под уздцы молодой ватажник не в силах расстаться, будто от сердца отрывал — до чего хорош был конь!
3
Хан Мюрид был в гневе. Его гордость — столичный город Сарай-Берке разграблен и даже местами пожжен. И кем?! Какими-то разбойниками из улуса Джучи.
Уже второй раз он слышит это слово — ушкуйники. Хан Мюрид уже не раз пожалел, что не приказал обезглавить людишек, разоривших Жукотин. Посланец, что принес плохую весть из Сарай-Берке, был тут же изрублен. Но гнев кипел, и чтобы унять свою жажду крови, хан приказал выпустить в загон, где содержали пленных урусов, стаю голодных волков. Только насытившись кровью, он смог осмысленно воспринять то, что случилось в столице. И вскоре из полевой ставки хана Мюрида в Сарай-Берке к визирю Михеду устремился посланник с требованием: немедленно отправить в улус Джучи к великому князю владимирскому Дмитрию Ивановичу посольство с требованием поймать и обезглавить разбойников, учинивших осквернение святая святых — столицы Орды города Сарай-Берке.
Помня о вспыльчивости и жестокости хана, визирь немедленно снарядил посольство во главе с князем Ачихожием. При прощании визирь посоветовал:
— Дойдешь конно до Укека, там водой до Нижнего Новгорода. У князя Дмитрия возьмешь коней и во Владимир. Ежели там нет Дмитрия, иди на Москву. Он там. Отдашь князю послание, а на словах передай, что не сносить ему головы, коли хан еще раз услышит об ушкуйниках.
4
В Булгаре ушкуйники разделились: большая часть ушкуев пошла в Хлынов, но семьсот ватажников на сорока судах направились Волгой до Твери. Их повел воевода Василий Федорович. Именитому купцу было уже за сорок, и поход на столицу Орды он считал своей лебединой песней. В Новгороде Великом его ждала семья, налаженное дело, а с тем богатством, что покоилось на головном ушкуе, можно было утроить число лавок, лабазов и работников. Теперь главным было дойти до Твери, а там прикупить лошадей и… домой.
В Новгород решил идти и Ярослав. Абакунович поначалу пытался уговорить его зазимовать в Хлынове, но молодец проявил характер, и теперь попутный ветер гнал ушкуи к Нижнему Новгороду.
Василий Федорович вел караван судов осторожно. Путь до Твери ему был ведом, и потому он обходил встречающиеся на пути города ночами. Почти день простояли ушкуи в затоне за несколько верст до Нижнего. Его воевода опасался больше всего. Не те силы были у Василия Федоровича, чтобы дразнить великого князя нижегородского Дмитрия Константиновича еле ползущими от перегруза ушкуями повольников. Сорок ушкуев — не двести. Ватажники поначалу еще роптали, выказывая недовольство ночными переходами, но здравый смысл возобладал, и они смирились.
На дневной стоянке перед Нижним Ярослав выгрузил из ушкуя свою часть добычи. О том, почему он остается, сказал лишь атаману. Тот, будучи сам купцом, понял желание молодого новгородца вернуть якобы находящееся на хранении у купца Тимофея Пущина добро. Спрятав в зарослях орешника добычу, Ярослав налегке отправился в Нижний Новгород. Быть узнанным он не боялся. За время похода Ярослав отрастил бороду, нестриженые волосы волнами падали на плечи, да и в плечах от весла и от меча он заметно раздался.
Увидев племянника в горнице, Данила Петрович аж ахнул от неожиданности.
— Да ты ли это? — всплеснул он руками. — Я уж не чаял, когда свидимся… Обнимемся…
Как ни обижался Ярослав на своего дядьку, с легкой руки которого он оказался и ведчиком, и в порубе побывал, и разбойной жизни изведал, а родственная кровь сильна, как сильны объятия родственников.
— Охолонь, не то ребра поломаешь. То-то силушку нагулял. Поход с ушкуйниками, я смотрю, пошел тебе на пользу.
— Какая польза? Тебе бы токмо шутковать. А ну как голову потерял в походе том…
— Бог с тобой, Ярославушка! В роду-то ты один, почитай, мужик остался. На тебя одного надежа. А что в ратном деле побывал, так то только на пользу. А сейчас в баньку, а потом ужо ко князю в горницу. Вот обрадуется. Дмитрий Константинович охоч до вестей…
— А что ушкуйники под городом, его не заинтересует?
— Напасть готовятся? — встревожился воевода.
— Да нет. Сами в тае сидят, ночи ждут, чтобы пройти мимо Нижнего.
— А-а, ну тогда пусть идут. Главное, чтобы тут остановиться не захотели… Ну так что, в баньку?
Ярослав кивнул.
— И я с тобой. Ломота какая-то в теле… А после баньки повечеряем, тогда уж и в княжеский терем…
Ярослав подумать подумал, но сказать не сказал, что как-то спокойно дядька отнесся к вести, что ушкуйники под городом. «Ну да ему виднее… Может, я чего-то не знаю…»
Князь Дмитрий Константинович уже был извещен о появлении Ярослава и потому пребывал в нетерпении. Усадив молодца на лавку в харатейной, он спросил:
— Верно, что ушкуйники мирно пройдут?
— Истинно так, вот те крест, — перекрестился Ярослав торопливо. — Повольникам не до добычи, довезти бы то, что в Сарай-Берке взяли.
— Как в Сарай-Берке? — вскинулся князь. — Вы что, стольный град Орды воевали?
— Его, государь. И не только его. Прошлись не по одному городу, что на Волге стоят. Надолго запомнит Орда новгородских ушкуйников, — не без гордости проговорил Ярослав.
— Ну и ну, — покачал головой князь. — Ты слышь, Данила Петрович, — обернулся он к воеводе. — В то время, когда Русь выход Орде платит, ватажники сами дань с хана Хидыбека взяли. Чудеса, да и только! Ты вот что, — кивнул князь Дмитрий Ярославу, — подробно, неспешно обо всем поведай. А ты, Данила Петрович, распорядись, чтобы пораньше ворота заперли, да дружину в готовности держи. Чай, ночь-то не поспят — здоровее будут. А ты, молодец, рассказывай.
5
Не прошло и недели, как к пристани Нижнего Новгорода подошел караван ханского посла Ачихожии. Посол был грузен телом. На нависающем над поясом чреве посла покоилась пайцза. Увидевший ее обязан под страхом смерти исполнять волю владельца пайцзы, словно перед ним сам хан Орды.
Ачихожия сошел по сходням на деревянный настил пристани лишь тогда, когда из ворот города в окружении бояр и воевод вышел великий князь нижегородский Дмитрий Константинович. Приблизившись к послу, князь поклонился и замер, смиренно склонив голову.
Ачихожию это понравилось: князю нижегородскому ведомо, как следует встречать ханского посла.
— Сколько времени тебе надобно, чтобы посадить моих воинов на коней? — вместо приветствия, задал вопрос посол.
— Как тебе будет угодно?
— Мне угодно, чтобы до захода солнца у каждого моего воина был конь! — выпятив губу, пренебрежительно ответил Ачихожия.
— Ты хочешь покинуть нас ночью? — не поднимая головы, спросил князь.
— Нет. С восходом солнца… А до того мои воины останутся здесь, у лодок. Пусть принесут еды! А мне поставят шатер, — распорядился ханский посол.
Уже к полудню табун в три сотни коней был пригнан на волжский берег. Князь Ачихожия осмотрел нескольких и остался доволен. А когда великий князь пригласил посла отведать хлеб-соль в княжеском тереме, Ачихожия сменил гнев на милость и принял приглашение.
Изрядно отведав хмельного меда в застолье, князь Ачихожия разоткровенничался:
— Не удержится Мюрид на троне великих ханов. В нем не течет кровь чингисидов, а значит, другие ханы не признают его воли.
— Кто же станет во главе Орды? Может, хан Абдаллах? — подливая в посольский кубок хмельное, заинтересованно спросил Дмитрий Константинович.
— Слаб и этот! Нет. Если кому под силу вернуть великую Орду, собрать все земли воедино, так только Мамаю.
— Кто же это такой? Хан из улуса великого Чингисхана?
— Нет. Он — темник.
— Как темник? Всего лишь темник? — изумился нижегородский князь.
— Темник! Но поступь у него ханская! Поверь, улус Джучи еще содрогнется, услышав это имя!
Ночь прошла в сборах. Дмитрий Константинович понимал, что хан Мюрид поскупился, выделив для охраны посла всего три сотни воинов. Одолеть татар под силу и меньшей числом разбойной ватаге, промышляющей в муромских лесах. В лесу главное не количество, а выбранное место и внезапность. Потому он решил отправить с послом своих три сотни воинов во главе с воеводой Данилой Скобой. А тот уговорил последовать за собой своего племянника.
— Жизнь — она долгая. Может, знакомство с бельдибеком Ачихожием сгодится. Да и великий князь владимирский Дмитрий Иванович — чай, не последний человек на Руси. Глядишь, и от него что-нибудь перепадет…
За долгий путь Ярослав и Ачихожия подружились. Несмотря на заносчивый и чванливый вид, посол оказался нрава незлобивого, ума здравого, в посольском чине повидавшим земель немало и потому собеседником интересным. Тем более что обходился он в беседах без толмача. Оказалось, что Ачихожию ведомы языки многих народов, чему Ярослав был немало удивлен. Молодой новгородский купец, являясь благодатным слушателем и хорошим сотрапезником, до того проникся доброжелательством к ханскому послу, что чуть было не проговорился, что и сам побывал в Сарай-Берке вместе с ушкуйниками.
Во Владимире великого князя не оказалось. А так как послу уже изрядно надоело трястись в седле или в возке, что выделил Дмитрий Константинович, то он с трудом сдерживал раздражение, вымещая его время от времени то на своих нукерах, то на воинах нижегородского князя.
Еще издали, оценив размах каменного строительства Москвы, князь Ачихожия возопил:
— Князю Дмитрию не до ушкуйников! Ему слава хана Берке взор застилает!
На что сидевший в возке напротив ханского посла Ярослав возразил:
— Так он же не видел столицы Орды… Как он может желать того, что ему не ведомо?
— Славы? Можно не видеть столицы, но слышать о ней и впустить в свое сердце змею зависти. Но ты молод и многого не знаешь, а потому помолчи. — Подозвав сотника, он приказал привести коня. Уже сидя в седле, продолжил: — Я хочу, чтобы ты был рядом, когда я буду разговаривать с князем Дмитрием.
— Благодарю тебя, Ачихожия, за честь, но мое звание не позволяет быть рядом с тобой… А кроме того, без приглашения великого князя владимирского я не могу предстать пред его очи.
Ханский посол рассмеялся и, указав перстом в пайцзу, сказал:
— Мне никто отказать не может, ни князь Дмитрий, ни ты, Ярослав. Я хочу, чтобы ты увидел, что князь московский — трава под копытами моей лошади. Так что садись на коня и следуй за мной.
Великий князь владимирский Дмитрий Иванович не вышел за пределы городских стен, чтобы встретить посла хана Мюрида, чем еще больше раззадорил Ачихожия. И когда тот в сопровождении юзбашей вошел в палату только что построенного княжеского терема, пелена гнева застлала ему глаза. Он видел перед собой только невысокого, разодетого в парчу восемнадцатилетнего отрока, а рядом с ним маленькую хрупкую девчушку.
Разом утратив посольскую сдержанность, князь Ачихожия разразился потоком брани:
— Как ты, червь, не достойный даже зреть носителя ханской воли, посмел не встретить меня достойно моего звания и чина?! Лучезарный Сын Неба великий хан Мюрид дал мне право карать и миловать! Он вложил в мои уста свою волю. Неуважение меня — это неуважение великого хана!
Не ожидавший такого начала, князь Дмитрий разом сник. Загодя упрежденный своим тестем — великим князем нижегородским Дмитрием Константиновичем, он готовился к своему первому приему посла — как поприветствует, что скажет в свое оправдание, как вручит подарки хану и его послу, а вместо этого — брань и угрозы. Стоявший позади него епископ Алексий попытался защитить своего воспитанника, но князь Ачихожия не дал раскрыть ему и рта.
— Великий хан в гневе. Русичи посмели взять на копье Булгар и еще семь малых городов. Они пограбили Сарай-Берке, чем оскорбили великого хана, и только кровь нападавших может смыть это оскорбление! Хан Мюрид дает тебе два месяца. Если он услышит еще раз об ушкуйниках, то не пощадит никого в улусе Джучи! Выход же заплатишь в два раза бо́льший. Так повелел хан. За грамотой, что я привез тебе от хана, придешь завтра после полудня в мой шатер! — И, резко повернувшись, князь Ачихожия стремительно вышел из палаты. Сопровождавшие его воины, в том числе и Ярослав, едва поспевали за разгневанным послом.
В палате нависла тишина. Никто не ожидал такого от ханского посла. Все: и князь Дмитрий, и митрополит Алексий, и московские бояре — лихорадочно думали, что же такое предпринять, чтобы унять гнев ханский, не допустить Мюрида на Русь, и как наказать ушкуйников, навлекших беду.
Накануне приезда посольства пришел ответ новгородских бояр на гневное письмо великого князя владимирского. Они писали: «…ходили молодые люди на Волгу без нашего слова, но купцов твоих не грабили, били только басурман».
Вроде бить басурман само собой разумеющееся дело, а что за этим может последовать, то их не касаемо.
— А вот тот молодец, что стоял справа от посла, видимо, и есть Ярослав сын Тихона Семеновича — купца новгородского, о нем писал князь Дмитрий Константинович, — нарушил затянувшееся молчание епископ Алексий, обращаясь к великому князю владимирскому Дмитрию. — Надобно поспрашать его. Парень, видимо, не промах, коли и ушкуйников улестил, и твоего тестя, и ханского посла.
— Велю позвать, — встрепенулся молодой князь. — Пусть ноне в вечер приведут. И ты, радость моя, — обернулся он к княгине Евдокии, — тож приходи. Батюшка Дмитрий Константинович писал, что очень занятный молодец. Красен словом и умен не по годам. А пока оставь нас. Мне с боярами совет держать.
Вечером в горенку, где по лавкам расположились князь с княгиней, ближние бояре, воеводы и епископ Алексий, привели Ярослава. Он поясно поклонился великому князю, а увидев епископа, встал на колени:
— Благослови, владыка…
Князю Дмитрию Ярослав глянулся: лицо чисто, бело, взгляд голубых глаз открыт, бесхитростный, волосы, перехваченные кожаной лентой по лбу, падают на плечи, словно у девицы, от внимания к нему его щеки зарделись.
— Садись, — указал Дмитрий на лавку, стоявшую против него, — разговор у нас долгий. — И когда Ярослав присел, князь продолжил: — Ты поначалу расскажи, что князю Дмитрию Константиновичу сказывал про поход ушкуйников на Сарай-Берке.
Рассказ поразил слушателей. Один из воевод, не раз ходивший по молодости в походы на булгар, первым нарушил воцарившуюся тишину:
— Не верю! Прости, князь, но поверить в то, что две тысячи ватажников взяли на копье Булгар… Не верю! Я сам ходил к тому городу… стены повыше московских будут, и воинов на стенах, чай, поболее, чем у ушкуйников… А Сарай-Берке?! Да там тьма народу…
— Да-а, — выдохнул епископ Алексий. — После того, как пять лет тому ушкуйники взяли Жукотин, тоже не верилось, как пожгли Кострому и Нижний — тоже сомнения были. А ноне не до сомнений. Надо думать, как с этакой-то напастью справиться.
— Дозволь, государь. — С лавки поднялся боярин Савва — дородный, медлительный, словно медведь по осени. — Думаю, надо идти на Хлынов. Там разбойники осели, там их и брать. Что скажешь на то? — обернулся он к Ярославу.
Молодец поднялся, поклонился князю, и когда тот разрешающе кивнул, заговорил:
— В Хлынове лишь часть ушкуйников. После похода в Орду малая толика пошла в Новгород Великий, кто-то ушел в Смоленск, Ярославль, да и по малым селениям разбрелись до нового похода. Хлынов же взять будет не просто: стены хотя и не каменные, но сработаны крепко, на совесть, а кроме того, у ушкуйников много орудий, мечущих огонь, стрелы железные, огромные, пробивающие насквозь всадника и пешего воина в кольчуге. И сами ушкуйники все в кольчугах и бехтерцах, и мечами, копьями владеют не хуже дружинников. Я в Хлынове осень и зиму прожил, повидал всякого. Одно скажу: воинскую науку там познают охоче, а кто ленится, тому ее вбивают кулаком. Сотники учат и пешему строю, и конному.
— Делать-то что будем? — подал голос князь Дмитрий. — Хан долго ждать не будет.
— Дозволь, великий князь? — поднялся со своего места сотник Данила Скоба, пришедший вместе с племянником. — Хана Мюрида опасаться не след. За ним мало родов, а посему и сил маловато. На поход не достанет. Ушкуйников же так просто не взять. Надо ждать, пока в новый поход соберутся. Ясное дело — в Хлынове сойдутся, здесь их и брать. Но воинов надобно немало. Сам видел, зброя у ватажников не чета нашей — арабами сработана, легка, крепка, да и оружны не хуже дружинников. Думается мне, что надо ждать весны.
— До весны-то еще вон сколь времени…
— А мы, князюшко-батюшко, подарков дадим хану Мюриду. Им он будет рад безмерно, раз не очень силен. А до весны времени много… — вкрадчиво посоветовал кто-то из бояр.
Князь Дмитрий обвел взглядом просветлевшие лица советчиков и решительно произнес:
— Ответ хану писать! Подарков дать и ему, и послу! За ушкуйниками доглядчиков снарядить, чтобы знать, что деется в Хлынове! Купцов же и бояр новгородских обложить двойной данью, дабы впредь не хитрили и своих молодцов держали в строгости! А тебе, — обратился он к Ярославу, — за службу моему тестю жалую коня под седлом и меч, кованный свеями. И конь хорош, и меч тоже. Придет время — мне послужишь!
 | Виктор Карпенко. Ушкуйники против Золотой Орды. На острие меча |