С детства Виктория МакКуинн обладала необычным даром — находить потерянные вещи, где бы они ни находились, пусть даже на другом конце страны. Она просто садилась на велосипед и по воображаемому, но от того не менее реальному мосту отправлялась за пропажей.
В 13 лет Вик ссорится с матерью и убегает из дома, прихватив свой «волшебный» велосипед. Ведь он всегда доставлял Вик туда, куда она хотела. А сейчас она хотела попасть в неприятности, чтобы позлить мать. Так Вик и познакомилась с Чарльзом Мэнксом — психопатом, который увозит реальных детей на «Роллс-Ройсе» из реального мира в свое воображеник — Страну Рождества, где они превращаются в нечто…
Отрывок из книги:
В первый раз Вик МакКуин ответила на междугородний звонок из Страны Рождества, когда была двадцатиоднолетней незамужней матерью, жила со своим парнем в сборном доме двойной ширины, а в Колорадо шел снег.
Всю жизнь проведя в Новой Англии, она думала, что знает о снеге все, но в Скалистых горах он был другим. Бури были другими. О метелях в Скалистых горах она думала как о синей погоде. Снег шел быстро, сильно и неуклонно, и в свете присутствовала какая-то синева, так что она словно оказывалась заточенной в тайный мир под ледником: обиталище зимы, в котором всегда стоит Сочельник.
Тогда Вик выходила на улицу в мокасинах и одной из огромных футболок Лу (которые она могла носить как ночные рубашки), стояла в синем полумраке и слушала, как падает снег. Он шипел в ветвях сосен, словно статические помехи, словно белый шум. Она стояла там, вдыхая сладкий запах древесного дыма и сосен, и пыталась понять, как, черт возьми, она, с саднящими сосками и без работы, оказалась в двух тысячах миль от дома.
Лучшее, до чего ей удавалось додуматься, состояло в том, что она приехала туда с целью отомстить. Она вернулась в Колорадо, окончив среднюю школу в Хэверхилле, чтобы обучаться в художественной школе. Она хотела поступить в художественную школу, потому что мать была категорически против этого, а отец отказался за нее платить. У Вик было много других предпочтений, которых не выносила мать и о которых не желал знать отец: она курила марихуану, пропускала занятия, чтобы покататься на горных лыжах, целовалась взасос с девушками, сожительствовала с жирным правонарушителем, который спас ее от Чарли Мэнкса, забеременела в девятнадцать лет, не дав себе труда выйти замуж. Линда всегда говорила, что не будет иметь ничего общего с ребенком, рожденным вне брака, поэтому Вик не пригласила ее после рождения, а когда Линда предложила ей приехать, Вик ответила отказом. Она даже не удосужилась отправить своему отцу фотографию ребенка.
Она все еще помнила, как славно было заглянуть в лицо Лу Кармоди за чашкой кофе в кафе яппи в Парк-Сити и сказать ему, открыто и приветливо: «Значит, я так понимаю: за то, что ты спас мне жизнь, я обязана с тобой трахнуться, да? Самое меньше, что я могу сделать. Хочешь допить кофе или убежим отсюда прямо сейчас?»
После их первого раза Лу признался, что никогда раньше не спал с девушкой, и лицо у него пылало темным румянцем, как от усилий, так и от смущения. Двадцатичетырехлетний девственник в XXI веке. Кто сказал, что в мире не осталось никаких чудес?
Иногда она сердилась на Луиса — за то, что его не удовлетворял один только секс. Ему требовалось еще и любить ее. Разговаривать он хотел не меньше, чем заниматься сексом, а то и больше; он хотел что-нибудь для нее делать, покупать ей вещи, вместе делать татуировки, отправляться в поездки. Иногда она сердилась на себя — за то, что позволила ему загнать себя в статус его подруги. Ей казалось, что она планировала быть сильнее: просто переспать с ним разок-другой — показать ему, что она такая девушка, что умеет отблагодарить парня, — а потом бросить его и завести себе альтернативную подружку, какую-нибудь девицу с розовой прядью в волосах и парой шариков в языке. Проблема с этим ее замыслом была в том, что парни ей нравились больше, чем девушки, а Лу нравился ей больше, чем большинство парней, — от него хорошо пахло, он медленно двигался, а разозлить его было примерно так же трудно, как вызвать гнев у персонажа Дремучего леса[58]. Он был таким же мягким, как обитатель Дремучего леса. Ее раздражало, что ей нравится трогать его и прислоняться к нему. Ее тело постоянно работало против нее, устремляясь к своим собственным бесполезным целям.
Лу работал за городом, в гараже, который открыл на наличные, предоставленные ему родителями, и жили они в трейлере на заднем дворе, в двух милях от Ганбаррела, в тысяче миль от чего-либо еще. У Вик не было автомобиля, и она проводила дома, вероятно, по сто шестьдесят часов в неделю. Дома пахло подгузниками, пропитанными мочой, и автомобильными запчастями, а раковина была всегда полной.
Ее сын, Брюс Уэйн Кармоди — Брюс для дедушки и бабушки по отцовской линии, Уэйн для Вик и Бэт для Лу, — знал, как включить телевизор и как регулировать громкость. Телевизор всегда был включен, а звук всегда был слишком громок. От истерического смеха Губки Боба гремела посуда в шкафах. Когда Уэйн не восседал перед экраном в подгузнике, пропитанном его собственной мочой, он ползал за кошкой, пытаясь ухватить ее за хвост. Кошка Селина уводила его под журнальный столик, где он разбивал себе голову при попытке встать, или приманивала его к углам приставных столиков, чтобы он бился о них лицом, или увлекала его к окну кошачьего туалета, где бы Уэйн задумчиво нашаривал колбаски кошачьего дерьма и лизал их, проверяя, насколько они съедобны.
В ретроспективе Вик только удивлялась, что не сошла с ума раньше. Ее удивляло, что и другие молодые матери не теряют рассудок. Когда твои груди становятся столовыми, а звуковое сопровождение всей жизни состоит из истерических слез и безумного смеха, как можно ожидать, что ты останешься в здравом уме?
У нее имелся один аварийный люк, которым она время от времени пользовалась. Всякий раз, когда шел снег, она оставляла Уэйна с Лу, одалживала грузовик-буксир и говорила, что едет в город, чтобы выпить эспрессо и купить какой-нибудь журнал. Это было нечто, предназначенное для их ушей. Вик не хотела допускать их к правде. То, чем она на самом деле собиралась заняться, ощущалось необычайно частным, возможно, даже постыдным, сугубо личным делом.
Однажды случилось так, что они все вместе оказались заперты внутри: Уэйн стучал ложкой по игрушечному ксилофону, Лу жарил блины, телевизор ревел Дорой, чтоб ее, Следопытом. Вик вышла во двор покурить. Снаружи было сине, шел снег, шурша в деревьях, и к тому времени как окурок сигареты «Американ спирит» стал обжигать ей пальцы, она поняла, что нужно проехаться на буксире.
Она одолжила у Лу ключи, надела балахон с надписью «Колорадо Эвеланш» и подошла к гаражу, запертому в то морозное синее воскресное утро. Внутри пахло металлом и пролитым маслом — очень похоже на запах крови. От Уэйна все время так пахло, и она терпеть этого не могла. Игровой площадкой для ее ребенка служила гора лысеющих шин по одну сторону прицепа, отец ее ребенка был обладателем всего двух пар белья и татуировки Джокера на бедре. Это было нечто — перебирать в уме все обстоятельства, которые привели ее в эту обитель высоких скал, бесконечных снегов и безнадежности. Она никак не могла понять, как здесь оказалась. Раньше ей так хорошо удавалось находить места, куда она хотела попасть.
В гараже она помедлила, уже став одной ногой на подножку грузовика. Лу взял у какого-то приятеля заказ на раскраску мотоцикла. Он только что закончил наносить на бензобак слой черной матовой грунтовки. Теперь бензобак походил на оружие, на бомбу.
На полу, рядом с байком, лежал лист трансферной бумаги с пылающим черепом на нем и словами «Хард Кор», написанными ниже. Бросив один-единственный взгляд на то, что Лу нарисовал на трансферной бумаге, Вик поняла, что эту работу он запорет. И вот что любопытно: что-то в грубости его рисунка, в его очевидных недостатках заставило ее почувствовать себя едва ли не больной от любви к нему. Больной — и виноватой. Даже тогда какая-то часть ее уже знала, что она его когда-нибудь оставит. Даже тогда какая-то часть ее чувствовала, что Лу — Лу и Уэйн, оба — заслуживают чего-то лучшего, нежели могла предложить Вик МакКуин.
Шоссе вилось две мили до Ганбаррела, где имелись кофейни, свечные магазины и спа-салон, в котором делали сливочно-сырные маски для лица. Но Вик проехала меньше половины, прежде чем свернуть с шоссе на грунтовую дорогу, которая уходила через сосны в дремучие лесозаготовительные края.
Она включила фары и утопила педаль газа. Это казалось прыжком с обрыва. Это казалось самоубийством.
Большой «Форд» сокрушал кусты, ударялся на рытвинах, переваливался через уступы. Она ехала на опасных скоростях, огибая углы и разбрасывая снег и камни.
Вик что-то искала. Она пристально вглядывалась в лучи фар, которые вырезали отверстие в падающем снегу, белый проход. Снег мельтешил мимо, как будто она ехала через туннель статических помех.
Вик чувствовала, что он где-то близко, мост «Короткого пути», он ждет ее сразу за пределом досягаемости дальних фар. Она чувствовала, что это вопрос скорости. Если бы удалось просто достаточно быстро поехать, она смогла бы силой вернуть его в бытие, спрыгнуть с ухабистой просеки на старые доски моста. Но она никогда не осмеливалась разогнать грузовик сверх той скорости, на которой могла им управлять, и никогда не достигала «Короткого пути».
Может, если бы у нее снова был тот байк. Может, если бы сейчас стояло лето.
Может, если бы она не была настолько глупа, чтобы родить ребенка. Ее бесило, что она родила ребенка. Теперь ей кранты. Она слишком сильно любила Уэйна, чтобы вдавить педаль в пол и понестись в темноту.
Прежде она думала, что любовь имеет какое-то отношение к счастью, но оказалось, что они даже отдаленно не связаны между собой. Любовь ближе к потребности, не отличающейся от потребности есть или дышать. Когда Уэйн кричал: «Мотли, мам, я пыймал коску», — голос у него был писклявым и возбужденным, и это было как дыхание. Это наполняло ее чем-то, что было ей необходимо, нравится ей это или нет.
Может, она не могла произвести на свет мост, потому что не оставалось ничего, что надо было бы найти. Может, она нашла все, что мир мог ей предложить: мысль, очень похожая на отчаяние.
Это никуда не годится — быть матерью. Ей хотелось завести веб-сайт, начать кампанию по информированию общественности, выпускать информационный бюллетень, чтобы довести до всех: если ты женщина и у тебя есть ребенок, то ты все теряешь, ты оказываешься в заложницах у любви — террористки, удовлетворить которую можно только отказом от всего твоего будущего.
Просека заканчивалась тупиком в гравийном карьере, откуда она и повернула обратно. Как это часто бывало, обратно к шоссе она поехала с головной болью.
Нет. Не с головной болью. Эта боль была не в голове. Эта боль была в левом глазу. Медленное, мягкое пульсирование.
Она поехала обратно в гараж, подпевая Курту Кобейну. Курт Кобейн понимал, каково это на вкус — утратить свой волшебный мост, доступ к вещам, которые тебе необходимы. На вкус это похоже на оружейный ствол… возможно, на Ганбаррел, штат Колорадо.
Припарковавшись в гараже, она сидела за рулем на холоде, наблюдая за своим дымным дыханием. Могла бы, наверное, просидеть там целую вечность, если бы не зазвонил телефон.
Аппарат висел на стене, прямо за дверью в офис, которым Лу никогда не пользовался. Он был старым, с диском для набора номера — как в телефоне Чарли Мэнкса в Санном Доме. Звонок у него был резким, с медным отзвуком.
Вик нахмурилась.
Телефон этот был не на той же линии, что аппарат, стоявший в доме. Ее комично называли бизнес-линией. Им никто никогда по ней не звонил.
Она соскочила с переднего сиденья, с высоты в добрых четыре фута, на бетонный пол. Схватила трубку на третьем звонке.
— «Автомобильная Карма» Кармоди, — сказала она.
Телефон был до боли холодным. От ладони, сжимавшей трубку, на пластмассе образовался бледный морозный ореол.
Слышалось шипение, словно вызов производился с большого расстояния. На заднем плане Вик различала рождественские гимны, милые детские голоса.
Стоял февраль.
— Гм, — сказал какой-то мальчик.
— Алло? Могу я чем-то помочь?
— Гм. Да, — сказал мальчик. — Это Брэд. Брэд МакКоли. Я звоню из Страны Рождества.
Имя мальчика она узнала, но поначалу ни с чем не могла его соотнести.
— Брэд, — сказала она. — Могу я тебе помочь? Откуда, говоришь, ты звонишь?
— Из Страны Рождества, глупая. Ты знаешь, кто я. Я был в машине, — сказал он. — У дома мистера Мэнкса. Ты помнишь. Было весело.
У нее заледенела грудь. Трудно стало дышать.
— Ой, да пошел ты, малыш, — сказала она. — Пошел ты вместе со своей долбаной шуточкой.
— Я потому звоню, — сказал он, — что мы все проголодались. Здесь никогда не бывает ничего съестного, а зачем тогда все эти зубы, если их не к чему приложить?
— Еще раз позвонишь, и я напущу на тебя копов, придурок ты долбаный, — сказала она и бросила трубку на рычаг.
Вик прижала руку ко рту и издала что-то среднее между рыданием и воплем ярости. Согнувшись вдвое, она дрожала в промерзшем гараже.
Придя в себя, она выпрямилась, сняла трубку и спокойно позвонила телефонистке.
— Можете ли вы дать мне номер, по которому мне только что звонили? — спросила Вик. — Нас разъединили. Я хочу перезвонить.
— По номеру, с которого вы говорите?
— Да. Связь только что разорвалась.
— Мне очень жаль. У меня есть телефонный вызов за пятницу, с номера восемь-сто. Хотите, чтобы я вас соединила?
— Вызов поступил только что. Я хочу знать, кто это был.
Последовало молчание, прежде чем телефонистка ответила, пауза, в течение которой Вик различала голоса других телефонисток, говоривших на заднем плане.
— Прошу прощения. У меня нет никаких звонков по этому номеру с прошлой пятницы.
— Спасибо, — сказала Вик и повесила трубку.
Вик, обхватив себя руками, сидела на полу, под телефоном, когда ее нашел Лу.
— Ты вроде как давно здесь сидишь, — сказал он. — Хочешь, принесу тебе одеяло, мертвого таунтауна или еще что-нибудь?
— Что такое таунтаун?
— Что-то вроде верблюда. Или, может, большого козла. По-моему, без разницы.
— Как там Уэйн?
— Я читал Бэту комикс, и он на мне задремал, так что я положил его в кроватку. Он классный. А ты что здесь делаешь?
Он оглядел тусклое помещение, как будто думал, что она могла быть не одна.
Ей нужно было сказать ему что-нибудь, придумать какое-нибудь объяснение, чего это ради она сидит на полу в холодном темном гараже, поэтому она кивнула на мотоцикл, который он загрунтовал.
— Думала о байке, с которым ты работаешь.
Он посмотрел на нее прищуренными глазами. Она поняла, что он ей не верит.
Но потом он посмотрел на мотоцикл, на трансферную бумагу на полу рядом с ним и сказал:
— Боюсь, я с ним напортачу. Думаешь, получится?
— Нет. Не думаю. Прости.
Он бросил на нее испуганный взгляд.
— В самом деле?
Она слабо улыбнулась и кивнула.
Он тяжело вздохнул.
— Можешь сказать, что я сделал не так?
— Хардкор — это одно слово, а не два. И твое «а» выглядит как цифра 2. А кроме того, писать надо было зеркально. Когда наклеишь трансферную бумагу и сделаешь копию, «Хардкор» выйдет наоборот.
— Ох. Вот дерьмо. Чуня. Какой же я идиот. — Лу бросил на нее еще один взгляд, исполненный надежды. — Но тебе хотя бы мой череп понравился, верно?
— Честно?
Лу уставился себе под ноги.
— Боже мой. Я надеялся, что Тони Б. отстегнет мне пятьдесят баксов — или сколько-нибудь — за хорошую раскраску. Если бы ты меня не остановила, мне бы, наверное, самому пришлось заплатить полсотни, за то, что испортил его байк. И почему у меня ничего не получается?
— У тебя получается быть папой.
— Это не ракетостроение.
Да уж, подумала Вик. Это сложнее.
— Хочешь, я это исправлю? — спросила она.
— А ты когда-нибудь расписывала байки?
— Нет.
Он кивнул:
— Ладно. Давай. Если ты напортачишь, мы просто скажем, что это сделал я. Никто не удивится. Но если заладится, надо будет всем рассказать, кто его на самом деле расписывал. Может, привлечем новые заказы. — Он снова окинул ее долгим оценивающим взглядом. — Ты уверена, что все в порядке? Не предаешься здесь темным женским мыслям, верно?
— Нет.
— Ты никогда не думала, что, типа, тебе не стоило завязывать с терапией? Ты же прошла через такое дерьмо, чуня. Может, тебе стоит поговорить об этом. О нем.
«Только что поговорила, — подумала она. — У меня состоялась прекрасная меленькая беседа с последним ребенком, похищенным Чарли Мэнксом. Теперь он своего рода холодный вампир, пребывает в Стране Рождества и хочет чего-нибудь поесть».
— Разговоров, я думаю, хватит, — сказала она и взяла руку Лу, когда тот ее предложил. — Вместо этого я, пожалуй, просто распишу этот байк.
 | Джо Хилл. Страна Рождества |