Тело парижского журналиста найдено в холодильнике на кухне его дома. Работавшая вместе с ним журналистка исчезла, зато найден совершенно истощенный мальчик с запиской от нее и со странной татуировкой. Возникают старые дела, связанные с утопленниками. Все эти странные случаи объединяет одно: попытка неких ученых с помощью запредельно низких температур бросить вызов смерти. Комиссар Шарко и Люси Эннебель включаются в расследование этого сложного дела, то и дело перемещаясь из Парижа в Гренобль, из психиатрической клиники в затерянный монастырь или в секретный научный центр, расположенный в Лос-Аламосе. В конце концов они понимают, что все следы ведут… в мертвый украинский город рядом с застывшим атомным реактором.
Отрывок из книги:
Никола Белланже, нахмуренный, весь на нервах, метался по комнате с плотно закрытой дверью. Шторы были задвинуты, мирно жужжал вентилятор эпидиаскопа. Никто не шевелился, время словно застыло, только Люси, тоже разнервничавшись, ерзала на стуле. В конце концов руководитель группы остановил взгляд на ней:
— Пьер Шантелу позвонил мне где-то с час назад. Вчера утром к ним пришло подтверждение из картотеки: да, синий «меган» действительно принадлежит Франсуа Дассонвилю. Благодаря вашим с Шарко показаниям и тем элементам, которые у него к тому времени уже имелись в деле, он получил официальное разрешение обыскать дом аббата.
Никола схватил со стола бумажный стаканчик и, поскольку тот оказался пустым, смял его и раздраженно метнул в урну. Люси редко видела шефа настолько не в себе.
— Когда они приехали, Дассонвиль по-прежнему отсутствовал и, судя по следам на снегу, не возвращался домой после вашего туда позавчерашнего визита. Самая достоверная гипотеза на сегодняшний день — он, возможно, уехал совсем. Жандармы займутся католическими кругами, допросят прежних настоятелей и так далее. Я очень рад, что нам хотя бы со всей этой путаницей разбираться не придется.
Найдя на столе распечатку фотографии Дассонвиля, он подвинул снимок ближе к Люси:
— Вот он — лет десять назад. Кое-что насчет него гренобльские жандармы уже разнюхали. Известно, например, что в тот день, когда были сожжены монахи, — год шел, напоминаю, тысяча девятьсот восемьдесят шестой, — Дассонвиль вроде бы находился в Риме, — предполагалось, будто он участвует в серии международных конференций и конгрессов по проблемам науки и религии…
Пока Люси разглядывала фотографию, Робийяр вытащил свою вечную лакричную палочку и принялся жевать. У Дассонвиля было костистое лицо, впалые щеки, небольшая черная бородка. Люси вспомнился профессор Турнесоль из «Приключений Тинтина».
— И еще есть его биография. Жизненный путь, надо сказать, весьма нетипичный. Сначала он учился в философском институте на границе с Италией, затем отправился в аббатство Нотр-Дам-дез-Ож. Настоятелем там в то время был прелат, в общем-то понимавший тягу Дассонвиля ко всему, что связано с наукой, в монастыре была огромная библиотека и свой ботанический сад, так что будущий наш подозреваемый мог все свободное время посвящать изучению естественных наук. В семидесятых он уехал на два года в Париж — учиться в Институте физики, где, помимо обязательных дисциплин, занимался ботаникой, органической химией, энтомологией… ладно, всего перечислять не стану. Было опубликовано несколько его работ по проблемам скорости и самого процесса разложения органики в живых организмах. Когда умер принявший в свое время Дассонвиля прелат, он сам стал настоятелем монастыря… Короче, мы имеем дело не просто с монахом, а с монахом, открытым миру, умным, образованным, вхожим в научную среду и знакомым с огромным количеством ученых — иными словами, с человеком, которого вполне могла интересовать рукопись.
Говоря, Белланже терзал шариковую ручку, без конца нажимая на штырек, отчего стержень то высовывался наружу, то прятался обратно.
— Всю вторую половину вчерашнего дня шестеро ребят Шантелу обшаривали его дом. Перерыли все снизу доверху. И нашли в конце концов конверт с фотографиями, тщательно упрятанный внутри одной из набитых соломой голов — охотничьих трофеев. Нашли и другие тайники — уже пустые. Конверт был очень старый, пыльный… Жандармы подумали, что Дассонвиль попросту забыл о нем, когда доставал остальное, прежде чем скрыться.
Завибрировал мобильный Белланже. Никола глянул на экранчик и нажал клавишу, отключая вибрацию.
— Шантелу отсканировал эти снимки и прислал мне мейлом. Десять фотографий, которые мы тут посмотрели как раз перед твоим приходом.
Люси молча сглотнула слюну. Она тупо смотрела на исходивший из проектора световой конус, в котором плясали пылинки. Этот пучок лучей транслирует смерть, она была в этом уверена.
— Ну что, запускаю?
— Я готова.
Но руководитель группы все еще колебался. Он обвел взглядом подчиненных, всматриваясь в каждого, — заметно было, что он боится за Люси… В конце концов Никола вздохнул и включил проекцию.
Люси прижала кулак ко рту. На первом снимке она увидела голого ребенка с чисто выбритой головой, лежавшего на металлическом столе — таком, на каких обычно делается вскрытие. Глаза ребенка были широко раскрыты, но, казалось, смотрели в пустоту. Жив он, нет? Непонятно. Снимок, сделанный, судя по всему, перед каким-то хирургическим вмешательством, был цветной, тона холодные, кожа ребенка выглядела неестественно белой.
И на этой неестественно-белой коже… Люси бросило в дрожь: на груди ребенка, слева, она увидела татуировку — что-то вроде дерева с шестью ветвями, а внизу номер: «1210». Внутри у нее все сжалось от боли, ужаса и отвращения, но она попыталась не растерять собранности — надо было запомнить каждую мелочь, каждую деталь. Облицованные белой плиткой стены, кусочек хирургической, не дающей тени лампы в кадре, стерильный вид комнаты…
— Операционная… — выдохнула она. — Господи, что они намеревались делать с малышом?
Белланже молча перешел к следующему снимку. Еще один ребенок с татуировкой — точно в том же положении. Еще одно бледное личико, другие, но такие же неподвижные руки-ноги, и этот тоже — на операционном столе. Сколько ему лет? Десять?
Теперь снимки шли один за другим — чередой эпизодов кошмарного сценария. И всякий раз на столе лежал другой мальчик.
— Ты в порядке? — спросил Белланже, пытаясь изобразить, что сам-то он спокоен.
— В порядке…
— Номера под татуировкой разные, от семисот до полутора тысяч. Что они означают, нам на сегодняшний день неизвестно.
Он заметил, какими огромными, словно хотели вобрать в себя максимум света и информации, стали глаза Люси.
— А теперь смотри очень внимательно.
Никола нажал кнопку «дальше», и на стене возник следующий снимок. На этот раз грудь мальчика пересекал длинный шрам, совсем свежий, как будто ребенка только что прооперировали и зашили.
Люси нахмурилась и слегка наклонила голову:
— Похоже, мальчик тот же, что на первой фотографии?
— Он, — подтвердил Белланже.
Программа позволяла поставить рядом два снимка, и Белланже этой возможностью воспользовался. Теперь слева на импровизированном экране был мальчик с нетронутой грудной клеткой, справа — с длинным швом. Татуировка и число под ней — совершенно одинаковые: «1210». На первом снимке глаза ребенка были широко открыты, и в них плескался страх. Люси застыла на стуле, не в силах шевельнуться, но она не могла допустить, чтобы с ней произошло то же, что во время аутопсии Кристофа Гамблена, и старалась сохранять хладнокровие.
— Что с ним сделали?
— Так, мне кажется, зашивают грудную клетку, когда оперируют на сердце, — медики скажут точнее. Выжил ли ребенок после этой операции, понять трудно. Сейчас отправлю экспертам фотографии. Янник Юбер из научной полиции тоже займется этими снимками и попытается вытащить из них все, что только можно: место, время… пусть даже, как мне кажется, ни к чему это и не приведет…
Никола замолчал, потер ладонью лоб. Кожа у него под глазами набрякла, обвисла. Леваллуа встал, прислонился к стене — ему было трудно дышать.
— Думаю, Валери Дюпре удалось вырвать у них одного из этих мальчиков, — продолжал Белланже. — Не знаю, каким образом она это сделала, но сделала. И сунула ему в карман бумажку со своим именем и номером департамента — скорее всего, потому, что обстоятельства вынуждали журналистку с ребенком расстаться. После чего, как я предполагаю, этот мужчина в куртке цвета хаки напал на след мальчонки, нашел его в больнице, похитил и убил.
Люси наконец удалось отвести глаза от стены со снимками, и она приняла от Белланже эстафету:
— Дассонвиль пытками заставил Кристофа Гамблена говорить, узнал от него о существовании Филиппа Агонла, добрался до того и постарался избавиться от всего, что могло бы направить розыск по верному пути. К счастью, ему не хватило времени найти записи об анабиозе, спрятанные за кирпичами.
— Пока все сходится…
— Этих детей клеймили, как скот, номерами и татуировкой со странным символом, оперировали, фотографировали перед операцией всех и только одного из них — после нее. Что бы это могло быть? О чем может идти речь? О пересадке органов?
— Мы тоже думали об этом, — ответил Робийяр, — но это никак не вяжется с состоянием здоровья ребенка из кретейской больницы. Вспомните, какой он был плохонький… Да и кому нужны сердце с аритмией или больные почки?
— Хм… в таком случае, может быть, наоборот, ему собирались органы пересаживать?
Вопрос повис на несколько секунд в воздухе. Наконец Белланже ответил — тоже вопросом:
— С какой целью?
— Не знаю. А что, если это научный эксперимент? И татуировка с числами должна иметь какой-то смысл? Как знак качества.
— Мы искали, исследовали символику сект, присматривались ко множеству штук такого рода, но нигде ничего похожего…
— Может быть, у этих мальчиков есть что-то общее, некая характеристика, которая и заставила интересоваться именно ими?
Белланже согласился, правда отнюдь не с энтузиазмом:
— Результаты анализов крови ребенка должны прийти завтра утром — возможно, узнаем какие-нибудь подробности. Нельзя забывать, что, похоже, начало всей этой неразберихи было положено загадочной старой рукописью и что Дассонвиль, очевидно, убил семерых своих собратьев только для того, чтобы сохранить тайну. Да, кстати… Люси, а ты ведь сейчас — из лаборатории? Ну и какие принесла новости по поводу тетрадки и фотографии ученых?
Люси рассказала обо всем, что узнала от Фабриса Люнара, команда снова принялась так и этак складывать кусочки пазла, и тут в комнату вошел Шарко. Люси удивленно на него уставилась: он переоделся в другой костюм, переобулся. Белланже пожал комиссару руку:
— Так. Сейчас мне придется всего-навсего в третий раз — теперь тебе — объяснить, что здесь происходит… Что касается всех остальных, то нам предстоит много кропотливой работы, и мы будем ломать голову до тех пор, пока не докопаемся до истины. Можете идти, ребята.
Шарко и Люси переглянулись. Подчиненные молча разошлись. Белланже закрыл дверь за вышедшими сотрудниками и вернулся к комиссару:
— Прежде чем начать объяснения, должен сказать, что уже получил согласие отдела командировок на то, чтобы один из нас полетел в Альбукерке штата Нью-Мексико так скоро, как только возможно. Паскалю удалось связаться с пиар-службой Военно-воздушных сил США.
— Валери Дюпре там побывала?
— Помнишь, мы нашли у нее фальшивое удостоверение личности? Ну так вот: в их журналах регистрации посетителей никакой Валери Дюпре не оказалось, но Робийяр сообразил спросить, нет ли там Вероники Дарсен. Бинго! Валери Дюпре, она же Вероника Дарсен, приезжала в… — он взял бумажку и прочел, — в библиотеку Академии ВВС США, чтобы порыться там в открытых для посетителей архивах[34]. По телефону военные отказываются сообщить дополнительную информацию, и, если мы хотим узнать, что, какие именно документы, она в этих архивах изучала, надо отправиться туда с официальным запросом от следователя.
— Логично. И вряд ли их можно упрекнуть в том, что перестраховываются.
— Если принять во внимание известное тебе объявление в «Фигаро», можно подумать, что из Альбукерке она отправилась в Эджвуд. Как тут не предположить, что именно начитавшись чего-то в этих архивах, но чего-то все-таки не выудив? Ну и это сработало подобно детонатору… Нам надо понять, что к чему, разобраться, зачем она отправилась в эту дыру, затерянную на просторах Дальнего Запада, причем разобраться как можно скорее. Возможно, здесь ключ ко всему делу.
— Как можно скорее… Щелкнули пальцами — и вот тебе полет в Нью-Мексико… Похоже, они сильно давят там, наверху?
— А ты как думаешь? Читал газеты? Пресса возбудилась, журналюги уже наступают нам на пятки. Я знаю, ты только что вернулся из Шамбери, но… в силах ли ты улететь сегодня в восемнадцать ноль-ноль из Орли (Южный терминал)?
Шарко наклонился, чтобы стать ближе к Белланже, и прошептал:
— Мне нужно попросить тебя об одолжении…
* * *
В аэропорте Орли было празднично. Тысячи людей с чемоданами и рюкзаками собрались лететь туда, где солнечно: к Антильским островам, в Новую Каледонию, на Реюньон… Влюбленные пары и целые семьи готовились провести рождественские каникулы на белом песочке с бокалом разноцветного коктейля в руках. Несмотря на холода и снегопад, взлетные полосы были идеально расчищены, и рейсы в принципе не отменялись. Люси с Франком пробили себе в толпе путь и добрались до очереди к стойке регистрации своего — на Альбукерке.
— Давай-ка мы всё в последний раз проверим, — предложил Шарко.
Люси уже встала в длинную очередь. Вздохнув, она вынула из нагрудного кошелька пакетик:
— Да ладно тебе, Франк, все в порядке, знаешь же, все в порядке. Смотри! Паспорт, удостоверение личности, следственное поручение международного образца, обратный билет, список мест, где побывала или где оставила следы Валери Дюпре. Теперь устно. Я прилетаю, заселяюсь в отель «Холидей Инн Экспресс», потом иду на базу Киртленда, в Центр документации, при котором архив, и спрашиваю там некоего Джоша Сандерса.
— Он один из тех, кто отвечает за архивы. Он знает, зачем ты туда летишь, и ждет тебя завтра в десять утра. Помни, что это люди военные, и не опаздывай.
— Я его расспрашиваю, потом при необходимости копаюсь в бумажках и возвращаюсь через три дня. Послушай, ты же видишь, все, что надо делать, я знаю наизусть! И все пройдет нормально.
— Ты в точности, не отступая ни на шаг, выполняешь то, о чем мы договорились, ты постоянно на связи, и ты помнишь, что кто-нибудь всегда должен знать, где ты находишься. Да! И ты тепло одеваешься: там так же холодно, как здесь.
— Убедил. Ни на шаг не отступлю от того, что ты говоришь.
Она улыбалась, но Шарко чувствовал, что вчерашнее напряжение не исчезло. Люси закусила губу, заглянула ему в глаза:
— Мне лучше, я в порядке, ты же видишь?
— Вижу, Люси.
— А мне кажется, не видишь. Я не могу тебе объяснить, почему стояла в носках на снегу, но… но такого больше не повторится.
— Тебе не в чем себя упрекнуть.
Они молчали, медленно продвигаясь вперед, к стойке регистрации. Шарко грустил, его угнетало то, что им предстоит разлука на несколько дней, но выбора не было. Монстр, за которым они охотились, зашел чересчур далеко и стал крайне опасен. Нельзя было поручиться, что дома Люси ничто не угрожает. И потом… потом, дальнее путешествие сейчас пойдет ей только на пользу.
Стоя в этой очереди, среди людей, которые посматривали на них и даже простодушно рассматривали, комиссар старался владеть собой, хотя в душе ему хотелось выть. Оплакивать все, что довелось перенести Глории, оплакивать Сюзанну и их дочку, оплакивать Люси, потому что он знал: она несчастна, ей уже никогда не забыть мальчиков, распластанных на операционном столе. Похоже, ребятишкам пришлось испытать ужасные страдания, и никто, никто не смог их спасти… Дюпре попыталась — и пропала. Куда их заведет это расследование? Кто скрывается за всеми этими кошмарами, за всеми этими безымянными трупами?
Люси стояла перед девушкой, проверявшей ее паспорт, и смотрела, как уезжает багаж. Потом они пошли выпить по рюмке. Их снова окружали счастливые люди. Люси всегда любила атмосферу аэропортов — эту особую атмосферу встреч и расставаний — но сегодня…
— Поклянись мне, что мы поймаем тех, кто это делает, Франк.
Шарко уклонился от ответа, только кивнул, прикрыв глаза. Они едва успели сделать последний глоток, как голос из репродуктора объявил посадку. В кармане комиссара завибрировал мобильник, но он оставил телефон без внимания. Франк почти никому не давал своего нового номера — только Белланже и доктору Жувье из больницы Фернан-Видаля.
У входа в зону предполетного контроля Шарко прижал к себе подругу, нежно отвел упавшую ей на щеку прядь светлых волос, шепнул на ухо:
— Когда ты вернешься, все уже будет готово. Я украшу нашу елочку из Шамбери шарами и гирляндами, мы будем есть устриц и пить вино, а если захочешь — вспоминать прошлое… В любом случае у нас получится настоящее счастливое Рождество — я тебе обещаю!
Люси вздохнула и погладила комиссара по подбородку:
— Я хочу сделать тебе к Рождеству подарок… такой особенный подарок, он… я уверена, он тебя тронет… Но из-за всего, что напроисходило в последние дни, я не знаю, хватит ли времени и…
— Молчи.
Он нежно поцеловал Люси и отпустил. Сердце у него щемило, — господи, как он любит эту женщину.
— Береги себя, — шептал он ей вслед. — Мы увидимся самое позднее двадцать четвертого в семь ноль семь утра. Я буду ждать тебя здесь.
Он провожал Люси взглядом до тех пор, пока она совсем не скрылась из виду. Вот уже она исчезла окончательно, исчезла, чтобы улететь от него невозможно далеко. Шарко, сжав кулаки, смотрел, как взлетает самолет.
Потом он достал наконец-то мобильник и выслушал сообщение.
Оно было из больницы.
Глория умерла.
* * *
Морг больницы Фернан-Видаля.
Длинные, пустые и тихие коридоры под землей. Нехватка свежего воздуха, запах усталой плоти. Никола Белланже говорил по телефону, Шарко стоял рядом, прислонившись к бетонному столбу, — иначе голова не держалась…
Наконец руководитель группы отключился и вернулся к нему:
— Со следователем будут сложности.
— Знаю. — Шарко вздохнул. — До чего они способны дойти?
— До временного отстранения от должности, даже и такое возможно.
Комиссар не ответил: ну, накажут его — и что? Глория умерла, изувеченная, превращенная в кусок окровавленного мяса, и теперь все, кроме ненависти и желания отомстить, потеряло смысл.
— Делом займется группа Баскеза, они скоро приедут, — продолжал между тем Никола. — Ты этих ребят знаешь, что сильно облегчает положение, и, может быть, благодаря этому нам удастся избежать вмешательства «быков». Все зависит от того, сколько дров ты успел наломать в своем последнем сольном выступлении. Черт возьми, как только тебе в голову пришло все от нас скрыть!
— Воронка… Проклятая воронка, в которую меня втянуло, когда я сам того не осознавал… Это ведь меня он хочет уничтожить. И он ведет меня к себе, всякий раз подпуская чуть поближе.
Никола Белланже с озабоченным видом поглядел на часы. Еще один бесконечный день… Он посмотрел комиссару в глаза:
— Именно из-за этого мерзавца Люси полетела в Америку вместо тебя, да? На что ты надеешься? В одиночку поймать за несколько дней убийцу и в одиночку разделаться с ним? Как Чарлз Бронсон?
— Просто я хотел ее защитить. Чем она дальше отсюда, тем в меньшей опасности.
Белланже постарался подавить в себе прилив нежности к подчиненному. Прошлое Шарко и его карьеру было не сравнить с прошлым и карьерой любого из полицейских. Блестящие акции, но параллельно с ними и куда менее блистательные моменты, сделавшие в конце концов из комиссара постоянный объект проверок… Капитан полиции умышленно продолжал говорить начальственным тоном:
— Ты работаешь здесь почти тридцать лет и отлично знаешь, что так действовать не положено. Из-за твоих выходок я могу тебя лишиться, а мне это ни к чему. Слышишь: ни к чему!
Из зала, у входа в который ожидали полицейские, вышел врач в полном облачении: голубой медицинский костюм, резиновые перчатки. Шарко сразу узнал доктора — это он осматривал Глорию в приемном покое; он и сообщил Франку по телефону о ее смерти.
— Я отправил тело в холодильник, — сказал Марк Жувье, — побудет там, пока за ним не приедут работники вашего морга. А нам сейчас надо заполнить кое-какие официальные бумаги…
Комиссар не смог скрыть глубокой печали. Ну вот, отныне Глорию если и будут упоминать, то только как очередную жертву, она превратилась всего лишь в сборище улик. По ассоциации он вспомнил о Лоике Мадере. До парня, конечно же, не замедлит долететь известие о смерти его подруги, и это будет для него чертовски тяжелый удар. Еще одна история, когда расследование рискует обернуться самоубийством.
Он встретился взглядом с доктором:
— Глория была жива, когда я привез ее сюда. Что произошло?
Жувье, явно раздосадованный, сунул руки в карманы. Он был высокий, крепкий, немного сутулый, от него исходил характерный запах смерти.
— Не хотелось бы говорить глупостей… Вы найдете точные данные в протоколах аутопсии и в результатах токсикологической экспертизы.
— Тем не менее вы ведь можете хоть как-то нас сориентировать, правда? — поддержал Франка Белланже.
Врач поколебался, по-прежнему не отводя от Шарко взгляда синих глаз, и наконец решился:
— Ну ладно. Несмотря на то что состояние пациентки при поступлении было критическим, мы, возможно, могли бы ее спасти. Ни один крупный сосуд не был затронут, и внутренних кровоизлияний мы тоже не обнаружили. Но…
— Но?
Жувье откашлялся.
Мрачный коридор, чуть слышное потрескивание неоновых ламп…
— Можно предположить, что причиной смерти стало отравление лекарственными препаратами.
Шарко, который стоял прислонившись к стене, распрямился как пружина:
— Что?! Отравление?!
— Да. При промывании желудка были найдены остатки желатиновых капсул, кроме того, судмедэксперт почувствовал сильный запах алкоголя. Взрывоопасное сочетание, не оставившее несчастной ни единого шанса выжить. Когда наши хирурги приступили к операции, организм был уже безнадежно отравлен. А многочисленные повреждения, боль, кровотечение еще поспособствовали. Что бы ни делалось, было слишком поздно.
Шарко впился ногтями в край куртки. Он вспомнил белесую пену на губах Глории, рвоту, которая сотрясала ее тело.
— Когда? — спросил он. — Когда, на ваш взгляд, ее заставили проглотить эти препараты?
— Я сказал бы… самое большее — за час-два до того, как она попала в отделение скорой помощи. Что же до ранений, переломов, то некоторым из них, судя по рубцеванию, было уже несколько дней. Вагина женщины тоже была сильно повреждена. Жертву подвергали пыткам в течение довольно долгого времени, и нет ни малейших сомнений в том, что муки были нестерпимые.
Комиссар задыхался, все вокруг него кружилось. Он взлетел по лестнице, выскочил на свежий воздух. Ночь была сырой, туманной, он задрожал от холода, и дрожь никак не останавливалась.
Шарко, как наяву, увидел рельсы Малого пояса, туннель, заброшенную будку стрелочника… Убийца Глории побывал там перед тем, как он пришел сам. А держал он в этой будке Глорию, наверное, с вечера среды — того дня, когда она занималась любовью с Лоиком Мадером. Шесть дней пыток, избиений, унижений…
Франк почувствовал, что ему надо сесть.
Позже Никола Белланже нашел его в машине. Руки комиссара лежали на руле. Капитан постучал в стекло, Шарко медленно повернул голову и открыл дверцу. Глаза у него покраснели, и Белланже подумал, что этот мужественный человек дал волю слезам.
Комиссар вздохнул, откинулся на спинку сиденья:
— Это невозможно. Этот говнюк не мог, просто не успел бы, увидев, как я вхожу в дом Глории, сразу же отправиться к ней и отравить. Я же помню, я обошел квартиру очень быстро, потом сразу поехал обратно в Париж, к Малому поясу, к этой будке стрелочника. Для убийцы было бы слишком рискованно все время за мной следить и начать действовать лишь в последний момент. Мне понадобилось, чтобы добраться до будки, всего полчаса. Он должен был намного меня обогнать, но он слишком осторожная сволочь, чтобы полагаться на беспроблемный проезд по нашим дорогам…
Белланже не ответил. Шарко покачал головой:
— Он хотел, чтобы Глория умерла у меня на руках. Он хотел, чтобы в последние мгновения жизни она видела меня, чтобы она поняла: это я во всем виноват.
Никола присел на корточки у открытой двери, чтобы оказаться вровень с комиссаром:
— Ты тут ни при чем.
— Надо опросить жильцов дома Глории. Надо проанализировать почерк на зеркале ее ванной и сходить в магазинчик Первого округа, в котором этот тип четыре года назад получал заказанный им принтер. Мы должны понять, какую партию он меня заставляет разыгрывать, — это очень важно. Мы…
Руководитель группы положил руку комиссару на плечо. Облачка пара вырывались изо рта Белланже от мороза и сырости, спускавшейся с неба туманом, на кончике его носа повисла капля.
— Ты должен остаться здесь, Франк, и ты это знаешь. Нам нужно прояснить кучу очень трудных вопросов, и это может занять всю ночь, но ребятам, нашим с тобой коллегам, понадобятся объяснения: если ты хочешь, чтобы они во всем разобрались и продвинулись вперед, им потребуется полная ясность. Ты же не станешь все осложнять, верно?
Шарко кивнул, вытащил ключ из замка зажигания, вышел из машины и захлопнул за собой дверцу.
Шеф показал ему при свете фонаря маленький прозрачный пакетик:
— Смотри, что еще хирурги нашли в ее желудке. Старая монета в пять сантимов. Ты как ду…
Он не успел закончить. Шарко резко отвернулся, и его вырвало.
 | Франк Тилье. Атомка |
Электронная книга: Франк Тилье. Атомка