четверг, 23 января 2014 г.

Кейт Аткинсон. Жизнь после жизни

«Что, если у нас была бы возможность проживать эту жизнь снова и снова, пока не получится правильно?»
В Лисьей Поляне, метелью отрезанной от внешнего мира, рождается девочка — и умирает, еще не научившись дышать.
В Лисьей Поляне, метелью отрезанной от внешнего мира, рождается та же девочка — и чудом выживает, и рассказывает историю своей жизни.
Рассказывает снова и снова. Пока не получится правильно прожить двадцатый век: спастись из коварных волн; избегнуть смертельной болезни; найти закатившийся в кусты мячик; разминуться с опасным ухажером; научиться стрелять, чтобы не промахнуться в фюрера.

Впервые на русском — самый поразительный бестселлер 2013 года от автора таких международных хитов, как «Человеческий крокет» и романы о частном детективе Джексоне Броуди («Преступления прошлого», «Поворот к лучшему», «Ждать ли добрых вестей?», «Чуть свет, с собакою вдвоем»), которые Стивен Кинг назвал «лучшим детективным проектом десятилетия».

Отрывок из книги:

В начале мая Памела, которая теперь обходилась без костылей и начала играть в теннис, узнала, что вступительные экзамены в Кембридж она провалила.

— Перенервничала, — сказала она. — Увидела пару незнакомых вопросов — и поплыла, вот и все. Нужно было зубрить получше или хотя бы взять себя в руки, подымать — глядишь, и справилась бы.

— Есть ведь и другие университеты, раз уж тебе так хочется быть синим чулком, — сказала ей Сильви, которая в глубине души считала, что ученость девушкам ни к чему. — Но в конце-то концов, высшее призвание женщины — быть матерью и женой.


— Ты советуешь мне променять горелку Бунзена на кухонную плиту?

— Что наука дала миру, кроме новых средств уничтожения людей? — сказала Сильви.

— Да, жаль, конечно, что с Кембриджем ничего не вышло, — сказал Хью. — Вот Морис явно получит диплом с отличием, а ведь он полный остолоп.

Хью купил ей в утешение велосипед с женской рамой, и Тедди спросил, какой подарок получит он, если провалит экзамен.

— Ну-ну, полегче, — рассмеялся Хью. — Слышу голос Августа.

— Ой, пожалуйста, не начинай.

Тедди содрогался при любом упоминании пресловутой книжки. В пику им всем (и в первую очередь Тедди) «Приключения Августа» пользовались бешеным успехом, «сметались с прилавков» и уже выдержали три переиздания, по словам Иззи, которая «сколотила приличное состояние на авторских гонорарах» и переехала в квартиру на Овингтон-сквер. Помимо всего прочего, в интервью какой-то газете она упомянула «прототип», своего «очаровательного сорванца-племянника».

— Хорошо еще, что без имени, — приговаривал Тедди, цепляясь за последнюю ниточку надежды.

В знак примирения Иззи (через месяц после смерти Трикси, по которой Тедди очень горевал) подарила ему щенка породы вест-хайленд-уайт, как у Августа, — никто из домочадцев не сделал бы такой выбор. Кличку она дала ему сама: естественно, Джок — металлический квадратик с такой гравировкой крепился к дорогому ошейнику.

Сильви предложила переименовать его в Лоцмана.

— Так звали собаку Шарлотты Бронте, — объяснила она Урсуле.

(«Настанет день, — сказала Урсула Памеле, — когда наше с мамой общение будет ограничиваться именами великих писателей прошлого. Все к тому идет».)

Щенок уже откликался на Джока, никому не хотелось сбивать его с толку, и он остался при своем имени, а со временем все домашние привязались к нему сильнее, чем к прежним собакам, и простили ему даже нежелательную историю его появления в доме.


Как-то субботним утром приехал Морис — на этот раз вдвоем с Хауи, потому что Гилберта исключили «за неблаговидный поступок». Когда Памела поинтересовалась, в чем же он заключался, Сильви ответила, что «неблаговидный» как раз и означает «не подлежащий дальнейшему обсуждению».

Урсула нередко обращалась мыслями к Хауи. Не столько к его внешнему облику (оксфордские сумки, рубашка с мягким воротничком, набриолиненные волосы), сколько к тому обстоятельству, что он проявил чуткость, отправившись на поиски принадлежавшего Тедди мяча. Доброта отбрасывала свет на его необычайную, будоражащую инаковость, которая включала три грани: великан, мужчина, американец. Несмотря на свои смешанные чувства, она разволновалась, когда он легко выпрыгнул из открытого автомобиля, припаркованного у входа в Лисью Поляну.

— Привет, — сказал он, завидев Урсулу, и она поняла, что воображаемый поклонник даже не помнит, как ее зовут.

Сильви и Бриджет заварили кофе и на скорую руку напекли целое блюдо оладий.

— Мы ненадолго, — предупредил Морис, и Сильви ответила:

— Вот и хорошо, а то у меня еды не хватит прокормить двух таких здоровяков.

— Нам в Лондон нужно успеть, — продолжал Морис, — там забастовка.

Хью удивился. Кто бы мог подумать, сказал он, что политические симпатии Мориса на стороне бастующих рабочих, а Морис, в свою очередь, удивился, что отец мог такое предположить. Они собирались поработать машинистами поездов, водителями автобусов и вообще сделать все возможное, «чтобы жизнь страны не останавливалась».

— Я и не знал, что ты можешь работать машинистом поезда, Морис, — сказал Тедди, впервые проявляя интерес к старшему брату.

— Да хотя бы истопником, — досадливо бросил Морис, — невелика наука.

— Не истопником, а кочегаром, — поправила Памела. — Это квалифицированный труд. Не веришь — спроси у своего приятеля Смити.

От этой реплики Морис почему-то как с цепи сорвался.

— Вы пытаетесь укрепить цивилизацию, охваченную предсмертной агонией. — Хью старался говорить будничным тоном, словно о погоде. — Особого смысла в этом нет.

Тут Урсула вышла из комнаты. Если и было для нее что-нибудь скучнее размышлений о политике, так это политические дискуссии.

И тогда. Нечто уму непостижимое. Снова. Когда она бежала вверх по ступенькам к себе в спальню, чтобы взять какой-то невинный предмет — книжку, носовой платок, потом она никак не могла вспомнить, что именно, — ее чуть не сбил с ног Хауи, который спускался с верхней площадки.

— Я туалет ищу, — сказал он.

— У нас в доме только один, — сказала Урсула, — и то не…

Ее прервали на полуслове и бесцеремонно прижали к блеклым цветочным обоям, которые не менялись со времени постройки дома.

— Красотка, — сказал он, дохнув на нее запахом мяты.

А потом великан Хауи снова начал ее толкать и тискать. На этот раз дело не ограничилось языком, а приняло совсем другой, невыразимо интимный оборот. Она хотела запротестовать, но даже пикнуть не успела: огромная ручища накрыла ее рот, а точнее, половину лица, и он с ухмылкой сказал: «Ш-ш-ш», как будто они были заговорщиками в какой-то игре. Другой рукой он стал шарить у нее под одеждой, и Урсула взвизгнула от ужаса. Тогда он привалился к ней всем туловищем, как бычки на Нижнем поле приваливались к воротам. Она пыталась сопротивляться, но он был вдвое, втрое больше — она оказалась зажата, как мышь в лапах кошки Хетти.

Урсула хотела посмотреть, что делает его другая рука, но видела лишь квадратный подбородок и светлую щетину, незаметную на расстоянии. Ей доводилось видеть своих братьев голышом, и она знала, что находится у них между ног: сморщенная мошонка, маленький краник, но это не имело ничего общего с тем твердым поршнем, который, как боевое оружие, сейчас разрывал ей внутренности. В ней образовалась брешь. Арка, ведущая к женственности, оказалась не триумфальной, а жестокой и предельно равнодушной.

Вскоре Хауи издал бычий рык и с той же ухмылкой отлепился от ее тела.

— Англичаночки, — выговорил он, качая головой и посмеиваясь.

Хауи почти укоризненно погрозил ей пальцем, словно она сама подстроила это мерзкое происшествие, и сказал:

— А ты ничего!

Напоследок он заржал и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки; можно было подумать, их поспешная близость стала лишь небольшим препятствием на его пути.

Урсула осталась разглядывать цветочные обои. Раньше она не замечала, что на них изображены цветки глицинии, — точно такие же образчики флоры увивали козырек над крыльцом черного хода. Видимо, то, что с ней произошло, в литературе называется «дефлорацией», подумала Урсула. Ей всегда казалось, что это красивое слово.

Через полчаса — полчаса дум и переживаний, более глубоких, чем сулило обычное субботнее утро, — она спустилась по лестнице. Сильви и Хью стояли на пороге и вежливо махали вслед удаляющейся машине Хауи.

— Слава богу, что они не остались, — выдохнула Сильви. — Я бы не вынесла хамства Мориса.

— Идиоты, — радостно добавил Хью. — Все в порядке? — спросил он, заметив в коридоре Урсулу.

— Да, — сказала она. Любой другой ответ был немыслим.


Урсула с большей легкостью, чем предполагала, выбросила из головы этот случай. В конце-то концов, разве Сильви не говорила ей, что неблаговидный поступок не подлежит дальнейшему обсуждению? Урсула мысленно нарисовала шкаф, самый простой, из соснового теса. Задвинула его в угол, положила Хауи вместе с лестницей черного хода на верхнюю полку и решительно заперла на ключ.

Конечно, девушка должна остерегаться встреч на черной лестнице, а в кустах — тем более; это хорошо знали героини готических романов, которые обожала Бриджет. Но кто же мог подумать, что реальность окажется такой мрачной и кровавой? Видимо, он почуял в ее натуре что-то порочное, неведомое даже ей самой. Перед тем как повернуть ключ в замочной скважине, Урсула не раз перебрала в уме все подробности, пытаясь понять, в чем ее вина. Наверное, у нее на лбу написано нечто такое, что одни люди способны прочесть, а другие — нет. Иззи прочла. Что-то злое к нам спешит. И это злое — она сама, Урсула.

Лето шло своим чередом. Памелу приняли в университет Лидса, на химический факультет; она сказала, что даже рада, потому что в провинции люди «более искренни» и лишены снобизма. Она делала успехи в теннисе: играла с Герти, выступала в смешанном парном разряде с Дэниелом Коулом и с его братом Саймоном. Время от времени давала Урсуле свой велосипед, и та отправлялась в дальние поездки вместе с Милли — обе визжали, мчась по склонам на свободном ходу. Иногда Урсула совершала неторопливые прогулки по деревенским улицам с Тедди и Джимми, а под ногами у них кружил Джок. В отличие от Мориса, и Тедди, и Джимми тянулись к своим сестрам.

Памела с Урсулой возили младших братьев на однодневные экскурсии в Лондон, ходили вместе с ними в Музей естественной истории, Британский музей, Ботанический сад в Кью, но никогда не сообщали Иззи, что собираются в город. Она вновь переехала, теперь у нее был просторный особняк в Холланд-Парке («вполне артистическое endroit»). Как-то раз, гуляя по Пикадилли, они заметили в витрине книжного магазина целую стопку «Приключений Августа», а рядом — «фотопортрет автора, мисс Дельфи Фокс, работы м-ра Сесила Битона». Иззи выглядела на нем как кинозвезда или светская красавица.

— Фу черт, — пробормотал Тедди, и Памела, которая в тот день была in loco parentis, даже не одернула брата.


В Эттрингем-Холле опять состоялся праздник. После тысячелетнего владения усадьбой Донты покинули эти места; леди Донт так и не оправилась после истории с убийством маленькой Анджелы, и теперь «Холлом» владел довольно загадочный человек, некий мистер Ламберт — кто говорил, шотландец, кто — бельгиец, но никому не удавалось побеседовать с ним достаточно долго, чтобы разгадать его происхождение. Молва гласила, что он сколотил свое состояние во время войны, но, по общему мнению, человек этот был застенчив и необщителен. В деревенском зале собраний по пятницам устраивались танцевальные вечера, и на одном из них появился дочиста отмытый от сажи Фред Смит, который по очереди пригласил Памелу, Урсулу и трех старших сестер Шоукросс. Вместо оркестра играл патефон, а танцы исполнялись только старомодные — под запретом были и чарльстон и блэкботтом; Урсула охотно кружилась в чинном вальсе с Фредом Смитом, который оказался на удивление хорошим партнером. Вот было бы здорово, подумала Урсула, обзавестись таким поклонником, как Фред, хотя Сильви, конечно, такого бы не потерпела. («Железнодорожник?!»)

От этих мыслей дверца шкафа вдруг распахнулась, и мерзкий эпизод на черной лестнице вывалился наружу.

— Постойте, мисс Тодд, — сказал Фред Смит, — на вас лица нет.

И Урсуле пришлось сослаться на жару и отговориться необходимостью подышать свежим воздухом в одиночестве. Вообще говоря, в последнее время ее часто подташнивало. Сильви объясняла это летней простудой.

Морис, как и ожидалось, получил диплом с отличием («Каким образом?» — недоумевала Памела) и на пару недель приехал домой, чтобы отдохнуть перед стажировкой в Линкольнс-Инн. Хауи, судя по всему, вернулся к своим «предкам», у которых был летний дом на берегу пролива Лонг-Айленд. Морис злился, что его туда не позвали.

— На кого ты похожа? — сказал он как-то Урсуле, растянувшись на шезлонге с журналом «Панч» и запихивая в рот изрядный кусок кекса с джемом, что испекла миссис Гловер.

— Что значит «на кого я похожа»?

— Расплылась как корова.

— Как корова?

Если честно, то ее летние платья едва застегивались, а руки-ноги сделались какими-то пухлыми.

— Детский жирок, милая, — сказала Сильви. — Я и сама этого не избежала. Меньше сдобы, больше тенниса — вот и все лекарство.

— Жутко выглядишь, — сказала ей Памела. — Что с тобой такое?

— Понятия не имею, — ответила Урсула.

А потом ей в голову пришло кое-что по-настоящему жуткое, настолько ужасное, настолько позорное, настолько непоправимое, что от одной этой мысли у нее внутри все полыхнуло огнем. Она потихоньку раскопала в сундуке у Сильви брошюру «Что нужно знать детям и девушкам о репродуктивных функциях организма» доктора Беатрисы Уэбб. Теоретически брошюра хранилась под замком, но замок никогда не запирался, потому что Сильви давным-давно потеряла ключ. Как оказалось, ученую даму менее всего занимали вопросы репродуктивных функций. Она советовала отвлекать юных девушек от нежелательных тем, «давая им вдоволь домашнего хлеба, выпечки, овсяной каши, пудингов и приучая регулярно обмывать интимные части тела холодной водой». Ясно, что никакого проку от таких советов не было. Урсула содрогнулась, вспомнив, как выглядели «интимные части тела» Хауи и как они разворотили ее собственные «интимные части» в одном-единственном пакостном совокуплении. Неужели Сильви и Хью занимались тем же? Она не могла представить, чтобы ее мама согласилась на такую гадость.

Украдкой она полистала медицинскую энциклопедию миссис Шоукросс. Шоукроссы уехали отдыхать в Норфолк, но их горничная ничего не заподозрила, когда Урсула появилась на пороге черного хода и сказала, что хочет посмотреть одну книгу.

В энциклопедии объяснялась механика «полового акта», который, очевидно, совершался исключительно на «супружеском ложе», а вовсе не на черной лестнице, по пути наверх, когда ты идешь за носовым платком или книжкой. Кроме того, в энциклопедии подробно освещались последствия неудавшегося похода за носовым платком или книжкой: задержка месячных, тошнота, прибавка в весе. И так, надо понимать, девять месяцев. А ведь сейчас уже стояла середина июля. Скоро придется по утрам втискиваться в синее форменное платье-сарафан и залезать вместе с Милли в школьный автобус.

Урсула стала подолгу бродить в одиночестве. Поделиться с Милли не было возможности (да и желания тоже, будь ее подружка рядом), а Памела уехала вожатой в Девон, в женский скаутский лагерь. Урсулу никогда не тянуло к скаутскому движению, о чем она теперь пожалела, — возможно, ее бы научили давать отпор таким, как Хауи. Преспокойно брать носовой платок или книжку и не попадать при этом ни в какие передряги.

— У тебя какие-то неприятности, милая? — спросила Сильви, когда они вместе с Урсулой занимались штопкой.

Сильви уделяла внимание детям только с глазу на глаз. Всем скопом они являли собой неуправляемое стадо, но поодиночке каждый становился личностью.

Урсула представила, что можно на это ответить. Помнишь друга Мориса, его звали Хауи? Кажется, я ношу его ребенка. Она покосилась на Сильви: та безмятежно латала дырку на носке Тедди. Ничто в ее облике не напоминало женщину, которой разворотили «интимные части тела». (Слово «вагина», почерпнутое из медицинской энциклопедии миссис Шоукросс, никогда не произносилось в доме Тоддов.)

— Нет, никаких, — ответила Урсула. — У меня все в порядке. Все отлично.


После обеда она дошла до станции, села на скамейку и стала планировать, как бросится под проносящийся мимо скорый поезд, но ближайший тихоходный состав, идущий до Лондона, пыхтя, остановился у перрона, и от этого привычного зрелища ей захотелось плакать. У нее на глазах из паровозной кабины спустился Фред Смит в замасленном комбинезоне и с черной от угольной пыли физиономией. Заметив Урсулу, он подошел к ней:

— Надо же, какое совпадение, собираетесь ехать на моем поезде?

— У меня билета нет, — ответила Урсула.

— Не беда, — сказал Фред, — я контролеру кивну да подмигну, он сразу поймет, что мы с вами добрые друзья.

Значит, они в друзьях с Фредом Смитом? Утешительная новость. Конечно, узнай он, в каком она положении, дружбе тут же пришел бы конец. Такая подруга никому не нужна.

— Да, хорошо, спасибо, — сказала она.

Отсутствие билета сейчас казалось такой мелочью.

Фред забрался в кабину локомотива. Станционный смотритель двинулся вдоль перрона, захлопывая вагонные двери с такой решимостью, будто им не суждено было открыться вновь. Из трубы повалил дым; Фред Смит, высунув голову из окна кабины, прокричал:

— Живей, мисс Тодд, не то останетесь!

И она послушно вошла в вагон.

Смотритель дал два свистка, короткий и длинный, и поезд отошел от станции. Примостившись на теплом плюшевом сиденье, Урсула думала, как быть дальше. Можно затеряться на улицах Лондона среди других безутешных падших женщин. Или свернуться клубком на скамье в парке и ночью замерзнуть до смерти, правда в разгар лета морозов ждать не приходилось. Или войти в Темзу и довериться приливу, который бережно понесет тебя мимо Уоппинга, Ротерхайта, Гринвича, прямо до Тилбери, а там — в открытое море. Вот удивятся родные, когда ее утонувшее тело выловят из пучины. Сильви нахмурится, сжимая в пальцах штопальную иглу: Но она всего лишь пошла пройтись: сказала, что наберет у дороги лесной малины. Урсула виновато вспомнила белую фаянсовую мисочку, которую спрятала в кустах, чтобы вытащить на обратном пути. На дне тонким слоем лежали мелкие кислые ягоды, а пальцы Урсулы до сих пор были перепачканы красным.


До самого вечера она бродила по бескрайним лондонским паркам: Сент-Джеймс, Грин-парк, мимо дворца — в Гайд-парк, оттуда в Кенсингтонский сад. Удивительно, какой долгий путь можно проделать в Лондоне, практически не ступая на тротуар и не переходя улицу. Денег у нее с собой, конечно, не было — глупейшая ошибка, как она сейчас поняла; даже чашку чая не выпить в Кенсингтоне. Рядом не было Фреда Смита, «чтоб за ней приглядеть». От жары, усталости и пыли она ощущала себя иссушенной травинкой из Гайд-парка.

Можно ли пить воду из озера Серпентайн? Первая жена Шелли утопилась именно здесь, но Урсула предполагала, что в такую погоду, когда толпы людей высыпали погреться на солнце, непременно найдется какой-нибудь мистер Уинтон, который бросится в воду, чтобы спасти утопающую.

На самом деле она, конечно, знала, куда идет. Выбора у нее не было.


— Боже, что с тобой стряслось? — воскликнула Иззи, театральным жестом распахивая парадную дверь, как будто ожидала более интересных гостей. — Что за вид?

— Я весь день бродила по городу, — выговорила Урсула. — Без денег, — добавила она. — И еще у меня, кажется, будет ребенок.

— А ну, заходи, — скомандовала Иззи.


А теперь Урсула очутилась в Белгравии, на неудобном стуле в каком-то большом доме. Безликая комната — видимо, бывшая столовая — годилась разве что для ожидания. Голландский натюрморт над камином и пыльные хризантемы в вазе на журнальном столике не позволяли предположить, что творится в других помещениях. Все происходящее никак не напоминало о гнусном эпизоде на черной лестнице. Кто бы знал, с какой легкостью можно соскользнуть из одной жизни в другую. Урсула задумалась: что сказал бы ей в такой ситуации доктор Келлет?

После неожиданного появления племянницы на Мелбери-роуд Иззи уложила ее в гостевой спальне, и Урсула, рыдая под атласными одеялами, старалась не слушать малоправдоподобные телефонные россказни Иззи, доносившиеся из коридора.

— Да знаю я! Она просто появилась на пороге, бедная овечка… соскучилась… хотела походить по музеям и так далее, в театр, что тут особенного?.. Нельзя же быть таким тираном, Хью…

Хорошо, что она не попала на Сильви, — с той разговор был бы короткий. В итоге условились, что Урсула пару дней проведет в Лондоне, чтобы «походить по музеям и так далее».

Закончив разговор, Иззи вошла в спальню с небольшим подносом.

— Бренди, — сказала она. — И гренки с маслом. Уж извини, но с ходу больше ничего предложить не могу. Какая же ты дуреха, — вздохнула она. — Есть ведь всякие средства, понимаешь; лучше предохраняться до того, чем после дергаться.

Урсула не могла взять в толк, о чем она говорит.

— Ты должна от него избавиться, — продолжала Иззи. — Договорились?

Ответом на этот вопрос стало прочувствованное «да».


В приемную заглянула женщина — по виду медсестра. Халат на ней был так туго накрахмален, что мог бы стоять сам по себе.

— Проходи, — сухо сказала она, даже не назвав Урсулу по имени.

Урсула поплелась за ней, как агнец на заклание.

Иззи — скорее в деловой, нежели в сочувственной манере — высадила племянницу из машины, бросив «ни пуха», и пообещала заехать за ней «позже». Урсула не представляла, что ждет ее в промежутке между «ни пуха» и «позже», но догадывалась, что ничего хорошего. Какое-нибудь тошнотворное зелье или целый лоток огромных таблеток. А также выволочка по поводу ее моральных устоев и личных качеств. Она была готова потерпеть, коль скоро это значило, что в результате можно будет перевести часы назад. Какой величины сейчас этот младенец? — задумалась Урсула. Торопливые поиски в медицинской энциклопедии Шоукроссов не давали внятного ответа. Она предполагала, что он выйдет наружу с усилием, а потом его завернут в шаль, положат в колыбельку и будут окружать заботой, пока не найдут каких-нибудь приличных людей, которые так же сильно желают иметь ребенка, как Урсула желает его не иметь. А потом она сядет в поезд, пройдется по Черч-лейн, вытащит из кустов белую мисочку со скудным урожаем малины и как ни в чем не бывало появится в Лисьей Поляне, словно оставив позади одни только «походы по музеям и так далее».


Это была совершенно заурядная комната. Высокие окна, шторы с фестонами и кистями. Шторы, казалось, остались от прежней жизни здания, равно как и мраморный камин, в котором сейчас теплился газовый огонь; на каминной полке стояли простые часы с крупным циферблатом. Неуместными выглядели только зеленый линолеум на полу и операционный стол в центре. Пахло здесь, как в школьной химической лаборатории. Урсула не поняла, зачем на тележке, накрытой льняной салфеткой, разложен целый арсенал устрашающих металлических инструментов. Возможно, они пригодились бы мяснику, но явно не имели отношения к младенцу. Колыбели не было и в помине. У нее дрогнуло сердце.

Какой-то мужчина, старше Хью, в длинном медицинском халате, торопливо, будто мимоходом, войдя в комнату, приказал Урсуле забраться на операционный стол и сунуть ноги «в стремена».

— В стремена? — переспросила Урсула. Еще лошадей тут не хватало.

Она так и не поняла, что от нее требуется, пока медсестра, уложив ее на спину, не задрала ей ноги.

— Мне будут делать операцию? — забеспокоилась Урсула. — Я же не больна.

Медсестра опустила ей на лицо маску и сказала:

— Считай от десяти до одного.

— Зачем? — хотела спросить Урсула, но не успела: комната исчезла вместе со всем, что в ней находилось.

Очнулась она, как в дурмане, на пассажирском сиденье принадлежавшего Иззи «остина».

— Скоро будешь как огурчик, — сказала Иззи. — Не беспокойся, это наркоз отходит. Некоторое время помаешься.

Откуда только Иззи знала такие подробности этой ужасающей процедуры?

На Мелбери-роуд Иззи помогла ей дойти до постели, и Урсула забылась глубоким сном под атласными одеялами в гостевой комнате. Когда за окнами уже стемнело, Иззи опять пришла к ней с подносом.

— Суп из бычьих хвостов, — торжественно объявила она. — Консервированный.

От Иззи пахло спиртным, чем-то приторно-сладким, а под слоем косметики и напускным оживлением проглядывало изнеможение. Урсула поняла, что стала ей страшной обузой. Она с трудом села в кровати. Запахи алкоголя и бычьих хвостов сделали свое дело: Урсулу вырвало прямо на атласное великолепие.

— О боже. — Иззи зажала рот ладонью. — Я на самом деле не создана для таких испытаний.

— Что с ребенком? — спросила Урсула.

— Ты о чем?

— Что с ребенком? — повторила Урсула. — Для него подыскали приличную семью?


Среди ночи Урсула проснулась; ее снова вырвало, и она провалилась в сон, не успев ни убрать за собой, ни позвать Иззи. А утром у нее начался жар. Невыносимый жар. Сердце колотилось, каждый вдох давался с трудом. Она попыталась выбраться из постели, но голова кружилась, а ноги не слушались. Все, что было потом, вспоминалось как в тумане. Иззи, очевидно, вызвала Хью: Урсула почувствовала на своем липком лбу прохладную ладонь, а когда открыла глаза, увидела ободряющую отцовскую улыбку. Он сидел на краешке кровати, не снимая плаща. Урсулу вытошнило на его одежду.

— Мы отвезем тебя в больницу, — сказал Хью, ничуть не рассердившись. — У тебя небольшая инфекция.

Где-то на заднем плане раздавались бурные протесты Иззи.

— Меня засудят, — шипела она, а Хью отвечал:

— Отлично. Надеюсь, тебя бросят в камеру и выкинут ключ. — Подняв Урсулу на руки, он сказал: — На «бентли», думаю, быстрее доберемся.

Урсула чувствовала себя невесомой, она словно плыла по воздуху. В очередной раз она пришла в себя в неуютной больничной палате; там уже поджидала Сильви; ее неподвижное лицо было страшным.

— Как ты могла? — только и сказала она.

Урсула обрадовалась, когда наступил вечер и место Сильви занял Хью.

Во время дежурства Хью прилетела черная летучая мышь. Ночь потянулась к Урсуле своей дланью, и Урсула поднялась ей навстречу. С облегчением и даже с радостью она ощутила сверкающий, лучезарный мир, до которого не докричаться, то место, где откроются все тайны. Ее обняла темнота, бархатная подруга.

В воздухе плясал снег, мелкий, как тальк, ледяной, как восточный вечер на младенческой коже… но тут Урсула рухнула спиной на больничную койку, и ее рука осталась отвергнутой.


На бледно-зеленое больничное покрывало упал ослепительно-яркий косой луч света. Хью спал; лицо его было безвольным и усталым. Он сидел в неудобной позе на стуле у ее кровати. Одна брючина слегка задралась, и Урсула видела сползший хлопчатобумажный носок серого цвета и гладкую кожу отцовской голени. Когда-то он был как Тедди, подумала Урсула, а Тедди в один прекрасный день станет таким, как он. Мальчик в мужчине, мужчина в мальчике. Ей стало грустно до слез. Хью открыл глаза, встретился с ней взглядом, слабо улыбнулся и сказал:

— Привет, медвежонок. С возвращением.

Кейт Аткинсон. Жизнь после жизниКейт Аткинсон. Жизнь после жизни