«Конец свободе!» — написала в календаре Бруни, обведя черной рамочкой тот день, когда отец прислал к ней в дом Филиппа Берка. «Больше никаких наркотиков и никаких скандальных историй!» — ишь, чего захотели! Это же не жизнь, а скучища получается! Но делать нечего — как-то придется уживаться... Да и самому Филиппу не слишком по душе роль «няньки» при вздорной и неуправляемой миллионерской дочке. Если бы не обещанные ее отцом деньги, он бы никогда на это не согласился.
Немало воды утечет прежде, чем он скажет: «Ну... мы же с тобой вроде как друзья!» — и еще больше — прежде, чем сама Бруни поймет, что ближе, чем Филипп, у нее нет никого на свете.
Глава из книги:
Открыл Филипп не сразу. Бруни пришлось провести на площадке несколько неприятных минут, представляя себе всякие ужасы вроде свежеповесившегося трупа (иначе почему он не открывает?!) — только после этого она услышала за дверью тяжелые шаги.
Казалось, он постарел лет на десять. И похудел.
И совсем не удивился, увидев ее. Сказал безразлично:
— А-а, это ты… Чего надо?
— Я могу войти?
— Входи, — он отступил от двери, повел, чуть пошатнувшись, рукой.
Лишь теперь Бруни поняла, что он пьян — еле на ногах держится. Когда он успел?! Два часа назад, на кладбище, он выглядел совершенно трезвым…
Филипп смерил ее взглядом, заметил черное платье.
— Что, сочувствие выразить пришла?
— Да… я…
— Выразила — и убирайся. Ты ее не знала, ни к чему тебе тут быть сейчас.
— А какой она была, Филипп? — спросила Бруни первое, что пришло в голову.
— Была? — Он улыбнулся странной — растерянной и какой-то полудетской улыбкой, на его лице показавшейся жуткой. — Да, она была… Это самое страшное, что она — была. Что ее нет и больше не будет. Я даже проститься не успел. — Похоже было, что он говорит уже не с ней, а сам с собой. — Не успел… — повторил Филипп, вздохнул и побрел прочь тяжелой походкой. Выходя из холла, обернулся:
— Пойдем!
Бруни чуть ли не бегом бросилась за ним.
Далеко идти не пришлось. Вдоль стены гостиной тянулась вверх неширокая лестница с резными перилами — туда и свернул Филипп.
Наверное, когда-то в этом помещении со стеклянной крышей находился зимний сад. Но теперь здесь была мастерская — на стенах были прикреплены наброски, стол завален инструментами и тюбиками с краской, сбоку, у стены, стояли готовые холсты, а посреди комнаты возвышался мольберт с картиной.
Вот к этому мольберту и направился Филипп. Кивнул на картину:
— Вот… подожди, сейчас… — отошел в сторону, включил свет.
На картине была изображена женщина с темными волосами, облачком вьющимися вокруг лица, и веселыми зелеными глазами. Одетая в светлый балахон, кое-где заляпанный краской; в одной руке — кисть, в другой — бокал с вином, она смотрела на Бруни и улыбалась радостной открытой улыбкой, словно говорила: «Я счастлива и хочу, чтобы все вокруг тоже не грустили!»
Филипп подошел, стал рядом. Бруни успела заметить скользнувшую по его губам улыбку — тень улыбки, словно отражение той, с картины.
— Вот такой она была.
Бруни понимала, что сейчас положено сказать что-то, но слова не шли с языка. Ощущение было такое, будто в этой комнате их трое. Точнее, двое: Филипп и женщина на картине; они — вместе, связаны между собой какой-то незримой нитью и отлично друг друга понимают. А она, Бруни, тут лишняя…
Молчание длилось довольно долго. Она даже успела украдкой оглядеться, попыталась рассмотреть наброски на стенах — в основном, пейзажи, но были и портреты, и изображения каких-то мифических животных.
Наконец, ни слова не сказав, Филипп повернулся и пошел к лестнице. Бруни не удержалась: ей очень хотелось разглядеть картину, висевшую в углу; подошла, посмотрела — оказался городской пейзаж: деревья, дорожка, вдалеке крыши домов, чугунная решетка сбоку… Почему-то сразу, без слов, стало ясно, что это Париж.
Когда она спустилась вниз, Филипп сидел на диване, откинувшись на спинку. Перед ним на журнальном столике стояли стакан и бутылка.
— Зачем ты приехала? — даже не взглянув на нее, спросил он. — Случилось что-то?
— Может, мне тоже выпить предложишь?
— Тут уже пусто. Хочешь — там, — он мотнул головой влево.
Она пошла в ту сторону и обнаружила бар. Засмотрелась на висящую над ним картину — на ней были изображены танцующие в воздухе драконы с развевающимися гривами, настолько реальные, что, казалось, художница сама их видела.
Вермута в баре не оказалось, только бренди, джин и несколько бутылок вина. Бруни выбрала джин, взяла стакан и вернулась к дивану.
— Я даже не знаю, мучалась ли она, — сказал неожиданно Филипп. — Может быть, ей было больно, плохо…
— А отчего она умерла? — спросила Бруни.
— От аппендицита… Представляешь, глупость какая?! В наше время… Говорят, сердце, во время операции…
Он налил себе полный стакан и залпом выпил. Бруни смотрела на него во все глаза — от выпивки она и сама обычно не отказывалась, но не представляла себе, что кто-то может вот так, не поморщившись, сглотнуть одним махом стакан джина. Кто-то — а тем более Филипп.
— Ты видела, какая она была… Красивая, талантливая! И так глупо!..
Он налил еще, поднес к губам — но не выпил, а поставил обратно на стол; наклонился вперед, обхватил руками голову. Сказал — глухо, в пол:
— Я изменял ей. Понимаешь? Она была здесь, живая — а я изменял ей! Когда она была здоровой, у меня даже и в мыслях этого не было! — Все-таки выпил — жадно, словно это была вода, а он никак не мог напиться. Поморщился, замотал головой. — Но я не должен был, все равно не должен! Я любил… если бы ты знала, как я любил ее! Она… она была как… как солнышко.
Откинулся обратно на спинку, добавил безнадежно:
— А теперь все…
— У тебя дочка есть, — сказала Бруни. Она сидела перед наполненным стаканом, до сих пор не отпив ни капли. Хорошо было бы этот джин чем-то разбавить или хоть льда туда кинуть, но просить сейчас у Филиппа лед было неудобно.
— Ты можешь меня кем угодно считать — но я ее видеть сейчас не могу!
— Потому что она… похожа, да?
— И это… да, тоже… — Он закрыл глаза, кивнул несколько раз, как китайский болванчик. И вдруг, на середине кивка, отключился, свесив голову на грудь и приоткрыв рот.
Громко тикали часы, и от этого обстановка казалась еще более гнетущей.
Ну и что теперь?
Она ехала за ним от самого кладбища — прыгнула в подвернувшееся такси и сказала: «Следуйте вон за той машиной». А потом больше часа просидела в сквере напротив подъезда, не решаясь войти. Было не по себе от мысли, что Филипп может снова начать ругаться, и в то же время, вопреки всякой логике, казалось, что стоит им только встретиться — и все снова станет так же просто и легко, как было еще несколько дней назад.
Но они встретились, и проще не стало. Он был осунувшимся, чужим и непонятным, и при этом жалко было его до слез.
Она вспомнила про лед и, чуть поколебавшись, встала. Кресло скрипнуло. Бруни испуганно взглянула на Филиппа — он всхрапнул и запрокинул голову, но не проснулся — и, сняв туфли, на цыпочках проследовала на кухню.
Лед нашелся сразу. Собственно, в холодильнике, кроме него, ничего и не было. То есть совсем ничего — внутренность сияла белизной, словно он был только что из магазина.
Так что же, выходит, Филипп очнется, и ему поесть даже нечего будет? Нет, это не дело — по собственному опыту Бруни знала, что после выпивки есть хочется зверски! Все так же на цыпочках она прошла в холл и, найдя в справочнике телефон ближайшего итальянского ресторана, набрала номер.
Следующие полчаса она провела в холле, прислушиваясь к шагам на лестнице. Она, конечно, строго-настрого наказала посыльному не звонить, а тихонько поскрестись — но кто их знает!
Наконец посыльный появился. Встретив его на пороге, Бруни забрала сумки с едой и, закрыв за ним дверь, снова двинулась на кухню.
Выставила на стол пластиковые коробочки с едой, попутно снимая крышки и проверяя содержимое. Не удержалась — утащила эскалоп, съела и облизала пальцы, такой соус вкусный оказался; поставила в холодильник бутылку с молоком и сама себя похвалила: умница, вовремя вспомнила, что Филипп им все запивать любит!
Натюрморт получился весьма живописный, самой даже есть захотелось. Бруни сунула в рот кусок хлеба и вышла в гостиную.
Филипп по-прежнему спал.
Ну и что дальше? Конечно, проснуться он может не скоро, а отец рассердится, если она к ужину не явится… Ну да ладно, врать ей не привыкать — скажет, что ходила в кино, а потом такси в пробку попало… И вообще, нельзя же оставлять спящего человека одного в незапертой квартире!
Повеселев от принятого решения, Бруни направилась к лестнице, ведущей в мастерскую: пока он спит, можно с удовольствием, не торопясь, посмотреть картины!
Не зря отец говорил, что Линнет Дейн была очень талантлива. Никакого сравнения с мрачной пачкотней Иви (она, конечно, подруга — но истина дороже)!
Среди прикрепленных на стене набросков Бруни обнаружила несколько портретов Филиппа и не сразу узнала его, настолько он был не похож здесь на человека, которого она привыкла видеть изо дня в день. Ни полупрезрительной усмешки, ни застывшего бесстрастного лица — веселый, улыбающийся, он казался даже красивым.
Затем очередь дошла до больших картин, стоявших у стены. Их лучше было смотреть издали, поэтому Бруни поставила одну на свободный мольберт, повернула так, чтобы картина была как следует освещена, и отошла в угол. И в этот момент услышала топот на лестнице.
«Ага, проснулся!» — подумала она и обернулась.
Филипп выскочил снизу, замер и мгновение смотрел на нее широко открытыми ошеломленными глазами. Внезапно лицо его исказилось бешеной яростью.
— Ты что здесь делаешь?
Прежде чем Бруни сообразила, что ответить, он подскочил к ней, схватил за плечо и встряхнул.
— Ты что здесь делаешь, черт тебя подери?!
— Я… ну…
— Не смей тут ничего трогать! — рявкнул он и толкнул ее к лестнице. — Убирайся!
Она испуганно отступила, запнулась за что-то каблуком, и в этот момент Филипп снова толкнул ее, грубо и сильно — так, что отлетев к самой лестнице, она беспомощно взмахнула руками и, не удержавшись на ногах, грохнулась на пол.
Филипп шагнул к ней. Бруни показалось, что сейчас он ударит ее, она попыталась заслонить лицо локтем — но он, похоже, уже пришел в себя.
— Вставай, — нагнулся, протянул руку.
Поднялась она с трудом, чуть не охнув — так болело бедро, на которое пришелся основной удар при падении. И локоть тоже болел, и плечо…
— Прости, — сказал он тускло. — Я услышал наверху шаги и подумал… — Похлопал ее по плечу — то ли в качестве примирительного жеста, то ли просто стряхивая пыль. — Извини.
— Я тебе еду заказала, — некстати вспомнила она.
Ей хотелось, чтобы он обнял ее, прижал к себе и немножко поутешал и пожалел: бедро действительно очень болело. Но Филипп только повторил:
— Извини… пойдем вниз.
Не дожидаясь ответа, двинулся к лестнице. Бруни поплелась следом, внизу сказала снова:
— Тебе поесть надо. Я еду заказала. И молока купила — ты ведь любишь…
Странный звук, вырвавшийся у Филиппа, был похож скорее на рыдание, чем на безрадостный смех.
— Амелия, не нужно этого всего, ладно? Ты… Я хочу тебе сразу сказать — я больше не вернусь в Мюнхен.
Внутри у Бруни все оборвалось.
— Почему? — жалобно спросила она.
— Потому что я никак не могу перестать думать о том, что я спал там с тобой — а она здесь в это время… умирала.
Он прошел к дивану, снова сел, оперся локтями о колени и уставился в пол.
— Но никто ведь не знал, что так получится! — тихо и нерешительно сказала Бруни, подходя. — И ты все равно ничего не смог бы сделать…
— Но был бы рядом, — так же тихо ответил Филипп.
— Ты же не виноват…
— Я?! — Он вскинул голову. — Да я еще в первый раз после того, как с тобой переспал, должен был уехать обратно! Так, собственно, и хотел… потом уговорил себя, что это не помешает мне выполнять мою работу. Мне очень нужны были деньги — для нее, — на губах у него снова появилась болезненная улыбка. — И в результате я получал от твоего отца зарплату — и при этом спал с тобой… когда тебе этого хотелось… Будто какой-то поганый жиголо!
— Но ты вроде не возражал, — сказала Бруни растерянно.
— Да, в самом деле… Если бы ты знала, какой сволочью я себя чувствовал, просыпаясь утром рядом с тобой!
— Ты потому по утрам всегда был такой злой?
— Да? — то ли подтвердил, то ли спросил он.
И в этот момент, будто подводя черту под их разговором, зазвонил телефон.
— Да, — схватив трубку, бросил Филипп. — Да, она здесь. — Протянул трубку Бруни: — Это твой отец.
— Я тебе сказал — не лезть сейчас к нему?! — без долгих предисловий начал любящий папочка. — Немедленно марш домой!
— Но па-апа! — попыталась заспорить Бруни, но тут же вспомнила, что ссориться с отцом сейчас нельзя — если кто-то и может уговорить Филиппа вернуться в Мюнхен, так это только он. Сникла и торопливо ответила:
— Хорошо, я сейчас приеду.
Отец молча повесил трубку.
— Вот, — подняла она глаза на Филиппа, — мне пора ехать.
— Ну, счастливо. Удачи тебе и… — он пожал плечами, не найдя нужных слов, — удачи…
 | Мери Каммингс. Стеклянные цветы |