Император японских ИТ

Японский бизнесмен Масаёси Сон не зря заслужил прозвище «японского Билла Гейтса». Выходец из самых низов, он брал свое умом, упорством и хитростью, пока не превратился в одного из самых влиятельных ИТ-предпринимателей Японии.

Октябрь 2012 года потряс американское деловое сообщество неожиданной новостью. В прессе появились сообщения о том, что японская компания Softbank намерена приобрести за 20 млрд долл. 70% акций третьего по величине телекоммуникационного оператора США — компанию Sprint. Сама по себе эта покупка не столь удивительна: из-за многочисленных управленческих промахов Sprint растерял изрядную часть своей капитализации. Но крайне необычно прозвучало заявление генерального директора и владельца Softbank по имени Масаёси Сон, который пообещал разбить олигополию, сложившуюся на американском телекоммуникационном рынке, и потеснить его главных игроков — AT&T и Verizon. Смелое, если не хвастливое заявление, ведь на две эти огромные корпорации приходится 2/3 всех абонентов мобильной связи США, причем наиболее прибыльных абонентов, благодаря чему два почти монополиста собирают львиную долю прибыли со всего американского сотового рынка. Тягаться с ними — дело в высшей степени безнадежное. Такой то ли смелости, то ли наглости от выскочки-иностранца никто не ожидал.

Дипломаты от природы

Что для специалистов-биологов объект пристальной охраны, то для коренного населения территорий, ставших заповедными, — опасный враг. Или ценная добыча. Рыси, снежные барсы, медведи и другие хищники нередко становятся причиной затяжных противостояний между местными жителями и работниками заповедников. Чтобы разрешить конфликт, первым приходится менять свое отношение к окружающему миру, а вторым — осваивать искусство дипломатии.

Самая очевидная причина противостояния, разворачивающегося на фоне заповедных пейзажей, — браконьерство. Возможность задорого продать на черном рынке шкуры тигров и ирбисов, кости и зубы диких кошек, востребованные, например, восточной медициной, — вот что порой побуждает местное население выходить на тропу войны. Массовая культура заставляет нас видеть браконьера эдаким мускулистым охотником-одиночкой, вооруженным по последнему слову техники, который благодаря своему противозаконному промыслу сколачивает колоссальные состояния. В реальности за этим словом, которым прежде, в дозаповедную эпоху, именовались охотники с легавыми собаками («бракон» — французская порода легавых), теперь чаще стоят самые бедные жители — те, кто не имеет других средств к существованию. Поскольку в этом деле замешана объективная экономическая реальность, поимка отдельных браконьеров и строгий суд над ними — не самая эффективная, да и не самая справедливая мера борьбы с браконьерством. Гораздо более перспективно — сделать так, чтобы аборигенам заповедных территорий соседство с живым зверем было выгоднее, чем его убийство.

Охота на лес

Прежде чем прийти к идее заповедания, человечество многие века то и дело провозглашало отдельные территории запретными для большинства. На них запрещалось рубить лес, сеять и собирать урожаи, а за право охоты в этих землях требовалось хорошенько заплатить. Но все это делалось не с целью сохранения природного многообразия — авторы запретов охраняли свои собственные привилегии.

Чиновники, ответственные (порой и собственной головой — в самом прямом смысле) за сохранность природных массивов, появились в нашей стране еще как минимум в Петровскую эпоху. Неутомимый царь-мореплаватель и плотник, Пётр специальным указом учредил должности вальдмейстера и обервальдмейстера — особых чиновников, назначенных для контроля за лесными угодьями. Другой указ предписал провести ревизию всех лесов, росших по берегам рек, — на 20 верст вглубь по берегам рек малых и на 50 по берегам крупных, чтобы определить «деревья, дозволенные к вырубке» и те, что рубить запрещено. Это начинание, которое Пётр, как и большинство своих идей, привез из «Великого посольства», в наших глазах выглядит достаточно современным — настолько, что возникает неизбежный соблазн поставить мощную фигуру царя в начало отечественной (а с оглядкой на дату — и мировой) традиции современного заповедания. Но не стоит поддаваться этому соблазну — Пётр, хотя и прославился как реформатор самых разнообразных элементов российской действительности, здесь выступил вполне в русле традиции. Традиции, впрочем, европейской — но ее успели перенести на российскую почву еще при Рюриковичах. Она подразумевала охрану природных сокровищ в том случае, если они были источником собственных богатств — реальных и символических — для тех, кто нуждался в поддержании своего социального статуса. В этом смысле петровские «казенные леса» мало чем отличались от известных в более раннюю эпоху «царских охот» или «потешных лесов». Разница состояла лишь в том, что Петру I, в отличие, скажем, от его отца, лесные угодья были нужны не для развлечения, а для дела. И делом этим было кораблестроение — которым царь-мореплаватель занялся со всей серьезностью, в отличие опять же от своего отца, ограничившегося бесславным экспериментом с парусником «Орел». Для того чтобы в считаные годы создать боеспособный флот, Петру потребовалось регламентаровать пользование лесом, охранять его. Ведь это был залог будущего господства на Балтике.

Парк национального значения

«Заповедник» — слово древнее. Оно на несколько веков старше того явления, которое называет сегодня. Первый заповедник в нынешнем смысле этого слова был создан в нашей стране — перед Февральской революцией. Национальные парки, природные резерваты по-американски, не намного старше: в прошлом году старейший из них отмечал 140-ю годовщину создания. Иными словами, для того чтобы прийти к идее охранять природу, человечеству требовалось уйти достаточно далеко от нее самой.

Первый в мире природный резерват в современном понимании, или национальный парк, был учрежден 1 марта 1872 года в США. Его создателями двигали сугубо эстетические мотивы: незадолго до этого экспедиция натуралиста Фердинанда Хейдена открыла в долине реки Йеллоустон в дикой и безлюдной части территории Вайоминг тысячи поражающих воображение гейзеров, живописные водопады, каньоны, озера и множество других красот и чудес. Приложенные к отчету Хейдена фотографии Уильяма Джексона и особенно красочные пейзажи Томаса Морана произвели такое впечатление на конгресс, что он принял решение навечно сохранить эти земли в их первозданном виде. Для чего учредил новый, нигде и никогда не существовавший институт — национальный парк.

Рациональное зерно

Гречка, неизменная спутница жителей Евразии, не раз приходила им на помощь в голодные времена или там, где почва скудна для чего-нибудь более благородного. Никогда не бывшая ни пищей королей, ни «стержнем цивилизации», подобно пшенице в Средиземноморье, рису в Восточной Азии или кукурузе в Центральной Америке, гречка тем не менее снова и снова подтверждает, что способна на многое.

Сведениями о гречке исторические источники небогаты. Историкам питания приходится прочитывать немало совершенно «посторонней» литературы, чтобы обнаружить еще одно упоминание об этом скромном продукте — например, в старинной книге по геологии.

Французский геолог и путешественник, живший в конце XVIII столетия, Бартелеми Фойяс де Сен-Фон однажды отправился в Альвар, городок на границе Дофине и Савойи, чтобы изучить тамошнюю технологию добычи железной руды. Будучи представителем того поколения ученых, для которого французские энциклопедисты были непосредственными учителями, Фойяс в написанном по итогам поездки основательном труде, конечно, уделил внимание не только рудному делу. В числе прочего геолог свидетельствует о том, что основной пищей альварских шахтеров служит суп с гречневыми крозетами — мучными изделиями, которые, кажется, могли появиться только здесь, на границе Италии и Франции. Итальянский гастрономический вектор задал савоярам потребность в пасте — и действительно, небольшие кубики твердого теста легко заподозрить в родстве с макаронными изделиями Апеннин. А привычки питания французов, веками страдавших от недоедания и научившихся есть то, что другим казалось мало пригодным в пищу, например каштаны или лягушачьи конечности, помогли жителям Савойи найти продукт, заменивший пшеницу. Им оказалась гречка. Совсем не злак, французам она дала «черную муку» — из которой, в условиях дефицита и дороговизны аристократической белой, можно было сделать все что угодно.

Вросшие в землю

«Кто создан из камня, кто создан из глины...» — среди скульптурных шедевров первых явно больше, чем вторых. Искусство всегда претендует на место в вечности, а глина — материал хрупкий, больше подходящий ремесленникам, чем творцам. Однако для австралийца Уильяма Рикетса этот стереотип никогда не был правилом: скульптор-самоучка, он не проводил границу между искусством и ремеслом, а в качестве материала для своих монументальных творений предпочитал глину.

Рикетс — из тех скульпторов, чьи произведения трудно встретить в музейных залах. Мелкая пластика этого австралийца, которая есть в коллекциях нескольких мировых музеев, большую часть времени проводит в хранилищах, а прославившие его монументальные работы находятся там, где нет ни табличек «руками не трогать», ни строгих смотрительниц, ни торжественных ограждений из красного бархата. Эти статуи расположились под открытым небом, на четырех акрах поросшей тропическим лесом земли в национальном парке «Виктория» неподалеку от Мельбурна — там, где они появились на свет и где жил их создатель. Можно назвать это место парком со скульптурами, можно — музеем под открытым небом, но сам Рикетс предпочитал именовать его «Святилищем гончара». Свое святилище он сделал многолюдным. Уединение скульптора, едва ли не всю жизнь проведшего в добровольном отшельничестве, нарушила почти сотня человеческих фигур — австралийские аборигены, мужчины, женщины и дети, вылепленные из глины, строгие и молчаливые.

Долг, уплаченный природе

Знаменитого зоолога Бернгарда Гржимека одни считали бескорыстным рыцарем природы, другие — ловким шоуменом, третьи — одержимым чудаком. И все это было верно: только сочетание этих качеств позволяло ему успешно делать то, что он считал своим долгом, — спасать диких животных от человека.

Будущий ученый родился в 1909 году в польской Силезии, тогда входившей в Германскую империю. Предки его были поляками - отсюда и непривычная для немца фамилия, переводимая как «паломник» или «странник». Из шестерых детей от двух браков Пауля Франца Гржимека, почтенного адвоката-католика, Бернгард родился последним. Он один из всего семейства пытался соответствовать своей фамилии — еще в детстве убегал за город, чтобы наблюдать за жизнью природы, собирался стать дрессировщиком, а потом — ветеринаром. Закончив школу, юный любитель животных отправился в Лейпциг изучать ветеринарное дело. Стремясь удержать его от этого несолидного занятия, Гржимек-старший спешно женил сына-студента на дочери своего коллеги Хильдегарде Прюфер, но это не помогло. Получив диплом с отличием, Бернгард открыл в Берлине собственную клинику, где от посетителей не было отбоя. Говорили, что молодой доктор отлично знает свое дело и умеет поладить даже с самыми злыми собаками и недоверчивыми кошками.