История древняя, как мир, несчастный юноша спас чудесного журавля. Журавль обернулся прекрасной девушкой и сказал своему спасителю: «Парень, если ты раньше жил в печалях, теперь на тебя обрушится любовь величиной с небо».
Это история древняя, как мир, перенесена в наши дни. А может, с печалями легче справляться, чем с любовью, которая величиной с небо? Человек не должен бродить по земле, влача за собой смятые крылья мечты…
Умная, романтическая, талантливая история, рассказанная одним из лучших писателей современной Англии.
Отрывок из книги:
Он решил оформить «Дракона и Журавушку» и изрядно поломал голову как. Обычная фоторамка тут не годилась — объемность самой работы не позволяла даже слегка придавить ее стеклом. Кроме того, большинство рамок, из которых ему пришлось выбирать, предназначались для фотографий крепкозубых детишек и их золотистых ретриверов и совсем не подходили для столь многозначной и живой работы, как эта.
Перепробовав и забраковав несколько вариантов — без стекла, с фиксацией на матовой или блестящей поверхности, без накладной рамки, чтобы можно было разглядывать работу и сверху, — в итоге он вставил картину в узкий стеклянный кейс, обеспечив вокруг нее воздушный зазор, примерно как в диораме. Ребра кейса были окантованы золотыми полосками, из-за чего казалось, будто картинка находится внутри него сотни лет и может рассыпаться в пыль, если попытаться ее извлечь. Она стала напоминать реликвию, артефакт, случайно заброшенный в этот мир из альтернативного пространства-времени.
Куда же теперь ее поместить?
Сперва он повесил ее у себя дома, но почему-то это казалось ему ошибкой. На стене над каминной полкой картина была не на месте и выглядела как иностранный гость, который вежливо улыбается и гадает, когда же наконец закончится этот проклятый ужин. Остальные стены в комнате были заставлены стеллажами, на которых книги стояли так плотно, что казалось, картина просто задохнется от недостатка воздуха, и тогда он решил поместить ее над кроватью в спальне. Один пугающе бессвязный эротический сон, настигший его после этого (оползни, зеленые луга и армии, прокатывающие буквально по нему), заставил вернуть картину на прежнее место.
И в конце концов, она перекочевала обратно в студию, где он по крайней мере мог видеть ее каждый день, где она смотрелась абсолютно на своем месте (и наблюдала за ним) как одно из лучших творений данного заведения. Не говоря уже о том, что именно здесь он встретил Кумико. Возможно, поэтому сия табличка, слияние двух разных искусств, и смотрелась так органично там, где их жизни пересеклись.
Он повесил ее над своим столом, на боковой стене, на расстоянии от конторки — как он надеялся, достаточно далеко, чтобы посетители смогли ее разглядеть.
Но тут…
— Что это, черт меня побери?! Это ваше? — воскликнул человек в костюме, расплачивающийся за свежеоттиснутые файлы для документов — как он объяснил, приходится делать это самому, потому что его секретарша, видите ли, заболела. Джордж поднял взгляд от стола, за которым вырезал из книги небольшую фигурку, на его глазах принимающую форму натюрморта из фруктов (или, возможно, спаниеля).
— У меня даже не спрашивайте! — отозвался Мехмет, все еще обиженный на то, что табличка так и не досталась ему. — Не думаю, что у нас в Турции кто-нибудь назовет такое искусством.
— Тогда у вас в Турции остались одни дураки… — произнес человек в костюме так, словно был страшно ошеломлен.
И тут Джордж понял, что вопрос «это ваше?» включает оба смысла сразу. Джордж сам это сделал? И — что звучало особенно интригующе — Джорджа ли это собственность?
— Журавль — мой, — ответил Джордж. — А дракон… — Он выдержал паузу, ощутив бесценное имя Кумико на кончике языка. — Дракон не мой.
— Это поразительно, — сказал мужчина.
Сказал очень просто, без ненужного ударения или акцента, не сводя глаз с картинки.
— Спасибо.
— Сколько?
Джордж заморгал от удивления:
— Простите?
— А сколько вы предлагаете? — встрял Мехмет, скрещивая руки на груди.
— Она не продается.
— Ну, а если бы продавалась? — хором спросили Мехмет и посетитель.
— Не продается. Точка.
— У всего есть своя цена, — проговорил человек в костюме, уже слегка раздраженный тем, что ему отказывают в том, чего он хочет, а ведь именно эта несправедливость возмущает сегодняшний мир куда сильнее всех остальных.
— Это самая враждебная из фраз, которые я за сегодня услышал, — ответил Джордж.
Посетитель решил сменить тактику:
— Приношу извинения. От всей души, поверьте. Просто это выглядит настолько…
Он выдержал паузу, но Джордж решил дождаться ее окончания. Мехмет, очевидно, тоже.
— …правильно! — закончил-таки мужчина, и Джордж с изумлением увидел, что в глазах его стоят слезы. — Так вы уверены?
— Абсолютно, — вежливо ответил Джордж.
— А я бы хорошо заплатил, — настаивал собеседник. — Гораздо больше, чем вы думаете.
И назвал сумму — настолько сумасшедшую, что у Мехмета перехватило дыхание.
— Она не продается, — повторил Джордж.
Мехмет развернулся к нему:
— Ты с ума сошел?
— Вы знаете, — сказал мужчина, — на самом деле я вас понимаю. Я бы тоже не захотел с ней расставаться.
Его ладонь лениво похлопала по файлам для документов, и в этом жесте сквозило такое разочарование, такое ясное признание того, что в лице Джорджа он столкнулся с серьезнейшей из жизненных преград. Джордж, стоявший на его пути, не знал, что делать. Подбодрить посетителя? Извиниться? Или просто оценить историческую важность момента?
Но выбрать, что лучше, ему так и не удалось, потому что в студию вошла Кумико и отозвалась улыбкой на его приветствие.
— Не возражаете? — сказала она и опустила свой саквояж на конторку рядом с файлами мужчины, не обращая на него особого внимания.
Вынув из саквояжа очередную черную табличку, она тут же прикрыла ее рукой, чтобы Джордж не увидел изображения.
— Я взяла твоего льва, — сказала Кумико. — И использовала. — И в возникшей тишине резко отняла от таблички ладонь. — Та-дамм! — с тихой радостью объявила она.
Его лев теперь подкрадывался к ее мельнице. Сочетание было еще контрастнее, чем у дракона с птицей, но, вопреки всему, сработало на все сто. Правда мельницы, вся ее историчность, сохраненная в каждом отдельном перышке, теперь подвергалась угрозе. Это место для львов, словно предупреждала картина. Львов, состоящих только из букв и слов. Хотя, возможно, именно этот лев уже так давно терроризировал мельницу, что стал ее частью, одной с нею историей, и мог бы сделать одно исключение для вас, уважаемый зритель. Он все еще мог бы сожрать вас, а мог бы и не сожрать. Точно так же, как в «Драконе и Журавушке», все в этой картине — на ваш страх и риск. Не боитесь? Рискнете?
— Это… — выдавил Джордж.
— Ч-черт бы меня… — сказал Мехмет.
— Чтоб я… — сказал человек в костюме.
И назвал сумму еще сумасшедшее прежней.
— О боже! — воскликнула Кумико так, словно заметила его только теперь. И повернулась к Джорджу: — Он что, хочет у тебя это купить?
Не дожидаясь от Джорджа ответа, мужчина предложил еще больше — уже совершенно заоблачную сумму.
Звонко хихикнув, Кумико посмотрела на Джорджа так, словно все они вдруг оказались персонажами какой-то комедии.
— Ну, и как же мы поступим? — спросила она.
Джорджу страшно, буквально до дрожи, не хотелось, чтобы лев и мельница исчезли с его глаз навсегда — тем более теперь, когда он увидел, как они живут одной жизнью на этой картине.
Человек в костюме снова удвоил цену.
— Продано! — не выдержав, крикнул Мехмет.
— Джордж? — окликнула его Кумико. — Мне пригодились бы эти деньги. На материалы.
Джордж попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Он попробовал снова:
— Как ты… — Он запнулся. — Как ты захочешь.
Несколько секунд Кумико смотрела на него.
— Я не настаиваю, — сказала она. И повернулась к мужчине: — Ладно! Тогда по рукам.
Пока Джордж в каком-то полубреду заворачивал «Мельницу и льва» в оберточную бумагу, человек в костюме расплакался, ничуть не стыдясь своих слез.
— Спасибо… — только и повторял он, получая от Мехмета наспех состряпанный товарный чек для оплаты товара кредиткой. — Просто спасибо…
— Сколько? — переспросила Аманда, когда снова заехала оставить с ним Джея-Пи.
— Признавайся, — объявил Джордж, подкидывая внука на руках, — ты всегда считал своего grand-père сумасшедшим из-за того, что он разрезает книжки?
— Desolè, — сказал Джей-Пи.
— Нет, я серьезно, пап, сколько?
— Она отдала мне половину. Я отказывался. Настаивал даже, но она сказала, что эти деньги мы заработали вместе и что без моего вклада у нее ничего бы не получилось, хотя это полная ерунда, Аманда, мой вклад составлял десятую, тысячную долю того, что было сделано ею.
— Но она все равно отдала тебе половину.
— Заявила, что, если я не возьму, это превратит искусство в ложь.
— Когда же, черт возьми, я смогу познакомиться с этой женщиной? — требовательно спросила Аманда.
Джордж не сразу понял ее и лишь через пару секунд осознал, что Кумико и Аманда действительно до сих пор незнакомы. Как-то так получалось, что эти две женщины в его жизни никогда не появлялись одновременно. Странно. Хотя, если честно, в компании с Кумико он сам забывал обо всех прочих жителях этой планеты — так, словно мог бы запросто без них обойтись. Он ощутил укол совести и сымпровизировал на ходу.
— Скоро, — соврал он. — Она предлагает устроить вечеринку с коктейлями.
— Вечеринку с коктейлями? Где?? В 1961 году?
— Кок-тейль! — сказал Джей-Пи, шумно отстреливая кого-то из пальца, как из пистолета.
— Ну, возможно, она слегка старомодна, — сказал Джордж. — Но это всего лишь идея.
— В общем, я хочу ее видеть. Женщину, которая за один день заработала твою месячную выручку.
— Я тоже немного участвовал. Я же сделал льва.
— Говори что хочешь, Джордж.
Был у Кумико и другой набор табличек — тех, что Джорджу она показывать не спешила. Их было тридцать две, рассказывала она, и все они тихонько дремали в уголке ее саквояжа — пять стопок, связанных вместе белой лентой, с проложенной между табличками бумагой, чтобы не царапались друг о друга.
— Это другой мой проект, покрупнее, — сказала она.
— Ты не обязана мне показывать, — пожал он плечами.
— Я знаю, — кивнула она с едва заметной улыбкой. — Но возможно, еще покажу.
Что она и сделала однажды субботним вечером в его типографской студии. Джордж вернул Джея-Пи Аманде после второй подряд субботы, проведенной ею за подсчетами автомобильных пробок то ли в Ромфорде, то ли в Хоршеме, то ли в еще каком захолустье с бабушкиным названием, и выдворил из студии Мехмета, который ненавидел работать в одиночку и клялся, что после обеда у него повторная проба на роль в бродвейском мюзикле «Злая», что показалось Джорджу чистым враньем, но он все равно отпустил пройдоху на все четыре стороны.
С Кумико он не виделся уже два дня. График их встреч оставался непредсказуемым. Теперь она завела себе мобильник, но на его звонки почти никогда не отвечала и чаще всего просто заглядывала к Джорджу в студию поинтересоваться, не желает ли он составить ей компанию сегодня вечером.
Он всегда отвечал «да».
В этот же день она зашла поздно, уже перед самым закрытием. Как всегда, с саквояжем в одной руке и белым плащом, неизменно переброшенным через другую — не знаешь, какие сюрпризы еще преподнесет эта зима.
— Моя дочь очень хочет с тобой познакомиться, — сказал он, пока она открывала саквояж.
— Взаимно, — ответила Кумико. — Видимо, это станет возможно на вечеринке, о которой ты мне рассказывал?
— Да, — сказал Джордж. — А что, и в самом деле, давайте…
— Это нечто вроде истории, — прервала она его деликатно, словно не нарочно — так, будто вопрос о табличках, которых он еще не видел, был задан им секунду назад, а вовсе не пятью-шестью вечерами раньше.
Она полезла в саквояж и вместо того, чтобы показать ему свою новую работу с использованием фигурки, которую он недавно вырезал (кулак, в котором иссякла тяга к насилию, сжатый так, как люди стискивают последнее, что им дорого), извлекла на свет стопку табличек, перевязанную белой лентой.
— Нечто вроде мифа, — продолжала она, выкладывая пачку на конторку, хотя распаковывать не спешила. — Сказка, которую мне рассказывали в детстве и которая с годами переросла в нечто большее.
Но даже после этих слов она не пошевелилась, чтобы развязать ленту.
— Ты не обязана, — сказал Джордж.
— Знаю.
— Я подожду. Я же говорил тебе, что готов ждать чего угодно.
Она посмотрела на него очень серьезно:
— Ты наделяешь меня чересчур большой властью, Джордж. Это нетяжелая ноша, но рискует стать таковой, а я этого не хочу. — Она коснулась его руки. — Я знаю, что ты поступаешь так от своей большой доброты, но может наступить день, когда мы оба пожалеем о том, что ты не обращался со мною хотя бы немного небрежнее. И риск того, что такое возможно, должен оставаться всегда, Джордж. Там, где нет места для тяжести или боли, мягкость не имеет смысла.
Джордж судорожно сглотнул.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Тогда давай посмотрю.
Приоткрыв губы, она округлила их в радостном удивлении:
— Ты уверен, Джордж? Моей первой мыслью было сказать тебе «нет». Но как здорово! Конечно, сейчас покажу.
Она развязала ленту и показала ему первую картинку.
Перья покрывали табличку почти полностью. Торчали в разные стороны, ныряли одно под другое и сплетались между собой, все — ослепительно-белые. И лишь одно перо на их фоне — также белое, но слегка иного оттенка — было обрезано, закручено и подшито в форме младенца.
— Эти работы — не для продажи, — пробормотала она, не решаясь показывать дальше.
— Да уж, — лишь проронил Джордж.
— Но что бы ты мог добавить? — спросила она. — Чего здесь не хватает?
— Всего хватает, — ответил Джордж, отслеживая каждый контур белого фона и каждый — немного иной белизны — изгиб силуэта младенца.
— Ты знаешь, что это неправда, — возразила она. — Почему я и прошу тебя над этим подумать.
Джордж исследовал картину заново, пытаясь отключить аналитический ум и поймать спонтанные образы, которые навевает его сознанию это изображение.
— Я бы добавил пустоты, — сказал он. — Пустоты из слов. Вот чего здесь не хватает… — Он поморгал, будто приходя в себя. — По-моему.
Она кивнула:
— И ты готов вырезать для меня из слов эту пустоту? И что-нибудь к другим работам — так же, как ты делал до сих пор?
— Разумеется, — сказал он. — Все что угодно.
Они вернулись к табличкам.
— Что же здесь происходит? — спросил он. — Ты сказала, это миф. Что за миф?
Она снова кивнула — так слабо, будто не собиралась отвечать.
Но все-таки заговорила, и это было началом истории.
— Она родилась от дыхания облака, — произнесла она.
И продолжила дальше.
В понедельник, проведя с нею выходные, вновь запутавшись в частностях, но, по большому счету, обретя безмятежность и познав усладу, Джордж повесил на стену в студии уже третью картину, которую они собрали вместе — и последнюю из тех, что не входили в ее «частное» собрание из тридцати двух работ.
Она использовала вырезанный им сжатый кулак — тот самый, в котором иссякла тяга к власти и мщению, который, казалось, сдался пред ликом неумолимой Судьбы — и совместила его с перьевым изображением щеки и шеи женщины, отвернувшейся от художника. Это сочетание было еще контрастнее, чем даже у «Мельницы и льва». Здесь угадывалась нотка насилия — кулак против лица, не важно, насколько он «мирный», но ощущение это быстро рассеивалось. Этот кулак теперь выглядел не кулаком, а нераскрытой пустой ладонью, уже отодвигающейся от лица той, кого приласкал в последний раз. Сама эта ласка словно предназначалась бережно хранимому образу — закрытая ладонь, которая потянулась в прошлое, чтобы ощутить его снова, но потерпела фиаско, что происходит со всяким, кто пытается уцепиться за то, чего не вернуть уже никогда.
«Это всего лишь картинка», — повторял про себя Джордж, пытаясь понять, куда ее лучше повесить. Так, чтобы лишить ее силы, ослабить ее влияние на него, избавив себя от постоянных спазмов в желудке.
Но он не успел. И слава богу.
Дверь за его спиной вдруг открылась. Сперва он решил, что это Мехмет вдруг стал беспрецедентно пунктуальным, особенно после выходных, то есть после всего, чем могла быть чревата «проба на роль в бродвейском мюзикле „Злая“».
— Рано ты сегодня! — сказал он, разворачиваясь к двери с третьей табличкой в руках.
Но это был не Мехмет. Это был мужчина, купивший их вторую табличку за сумасшедшие деньги. Причем в этот раз не один. Его сопровождала женщина — слегка пухлая, но с хищным взглядом профессионала. Короткая стрижка этой блондинки, ее серьги и строгая блузка с открытым воротом явно стоили дороже, чем холодильник Джорджа.
Но ее лицо… Его исказило отчаяние, а глаза ее покраснели так, словно она прорыдала все утро.
— Это он? — спросила она.
— Он, — ответил мужчина, оставаясь на шаг позади нее.
Женщина посмотрела на табличку в пальцах у Джорджа.
— Есть еще! — выдохнула она с каким-то странным облегчением.
— Чем обязан? — наконец спросил Джордж.
— Эта картина, — сказала она. — Та, что у вас в руках.
— А что с ней? — уточнил Джордж, поднимая картинку чуть выше и готовясь защитить ее, если понадобится.
А затем женщина назвала сумму, определить которую иначе как «заоблачной» Джордж бы просто не смог.
 | Патрик Несс. Жена журавля |