Деньги, политика, секс — главные движущие силы в новом бестселлере самого известного писателя современного Египта Аля Аль-Асуани.
Традиции и наркотики, чистая любовь и работа спецслужб, национальная и религиозная ненависть — все это закрутит героев романа в непредсказуемый водоворот событий, переживаний и чувств…
Отрывок из книги:
Следуя совету врача, в субботу доктор Салах пригласил жену на ужин в ее любимый мексиканский ресторан. Новая прическа и макияж преобразили Крис. В глубине выреза ее красного платья блестела брошь в виде розы. Вечер прошел чудесно: они наслаждались латиноамериканской музыкой, пробовали вкусные пряные блюда. Крис выпила несколько рюмок текилы, Салах же, по совету врача, ограничился одной рюмкой. Они любезничали друг с другом, и Крис, сияя от счастья, сказала ему:
— Спасибо, любимый. Это прекрасное место.
Прежде чем уйти, он извинился, отошел в туалет и проглотил там таблетку. По дороге домой, сидя в машине рядом, они чувствовали взаимное напряжение, как будто ожидали чего-то, о чем не могли открыто сказать, и скрывали это за пустым сухим разговором. По возвращении домой он первым пошел в ванную, вышел оттуда в белом махровом халате, лег на кровать и стал смотреть телевизор, дожидаясь ее. Это была их традиционная прелюдия.
Салах вспомнил свой визит к врачу. Почему он счел слова доктора оскорблением? Врач сказал правду, которая глубоко сидела в нем и от которой он бежал. Действительно, он физически использовал Крис — приручил ее, чтобы воплотить свой план и жениться на ней ради получения американского гражданства.
«Хватит обманываться. От признания собственной низости тебе станет легче. Ты вел себя как жиголо, как те, кто охотится за стареющими американскими туристками в барах Сан-Паоло и Мадрида. Ты ничем не лучше их. Разве что у тебя есть образование… Жиголо с докторской степенью. Что ты сделал с Крис? С помощью алкоголя и ухаживаний ты разжег в ней огонь страсти, ты притворился, что хотел ее, а когда она была уже готова, спросил у нее, как у проститутки:
— Сколько раз доказать тебе мою любовь?
Ты играл ее чувствами, доводя почти до слез. Твой напор заводил тебя самого. Ты не начинал, пока она не теряла терпения, а потом внезапно набрасывался на нее, практически заставляя ее таять от удовольствия и забываться в наслаждении. Когда она приходила в себя, то с благодарностью покрывала твое тело поцелуями. Все получилось, как ты планировал: женился на Крис, получил вид на жительство, а затем американский паспорт».
Когда он стоял, присягая своей новой родине, то ни на мгновенье не мог выбросить из головы воспоминания о Зейнаб Рыдван. «Мне жаль, что ты оказался трусом!» — Зейнаб произнесла это тридцать лет назад, словно подводя итог всей его жизни. Крис отвлекла его от размышлений. Она вышла из ванной в халате, специально оставив его распахнутым, чтобы продемонстрировать свое ослепительно белое тело. Присев рядом на кровать, она потянулась к нему. Он посмотрел на нее: лицо было бледным, от страсти она тяжело дышала. Он хотел что-то произнести, но обнаружил, что ему нечего сказать. Как только он коснулся пальцами ее тела, она бросилась на него, с силой обняла и стала кусать его губы. Нащупав все выпуклости ее тела и вдохнув полной грудью ее аромат, он ощутил прилив крови и стал кусать ее груди и сжимать их в ладонях так же неистово, как и раньше. Однако неожиданно опять появились тревожные мысли. Он сконцентрировался, чтобы избавиться от них, и Крис, почувствовав, что с ним происходит, решила помочь ему с этим справиться. Она терпеливо и настойчиво заигрывала с ним и делала все, на что была способна, пробовала и то, и это, чтобы только его запал не исчез. Однако у него ничего не получалось. Он потихоньку угасал, пока не потух совсем.
Неудача застала их врасплох, как неожиданная новость, как промелькнувшая молния. Она зажмурилась и отодвинулась, в то время как он растянулся на спине, будто потеряв способность двигаться. Он принялся рассматривать блики на потолке, которые отбрасывала неяркая лампа. В голову пришла мысль, что тени эти небессмысленны. Разве вот эти очертания не похожи на большую медведицу с медвежонком? А эти — на два сросшихся дерева, одно повыше другого? Он придвинулся к ней и поцеловал в макушку. Она посмотрела на него глазами, полными слез, и ему стало ее жалко.
— У меня нет проблем насчет секса, — произнесла она еле слышно, убитым голосом. — Я уже не молода, и секса с каждым годом мне требуется все меньше и меньше.
Он молча погладил ее по голове.
— Но что действительно причиняет мне боль — ты меня больше не любишь!
— Крис!
— Женщину невозможно в этом обмануть.
Он сел прямо и начал говорить медленно, так как из-за неудачи у них теперь было много времени:
— Через несколько недель мне стукнет шестьдесят. Жизнь подходит к концу, в лучшем случае я проживу еще лет десять. Когда я оглядываюсь на прожитые годы, убеждаюсь, сколько неправильных решений я принял.
— И я была одним из них?
— Ты самое прекрасное создание, которое я знал, но я… мечтаю прожить свою жизнь снова и сделать другой выбор. Это может показаться смешным или глупым. Сейчас я думаю, что мое решение эмигрировать было ошибкой.
— Никто не может прожить жизнь заново.
— В этом-то и трагедия.
— Консультации психотерапевта помогут тебе избавиться от этих мыслей.
— Этого я больше не вынесу. Не буду я лежать на кушетке в запертой комнате, рассказывать секреты человеку, которого не знаю, и терпеть его лекции, как нашкодивший мальчик. Не могу больше.
Произнеся громко последние слова, он поднялся с постели, зажег свет и снял одну из книг с верхней полки сбоку. Перед тем как выйти, уже взявшись за дверную ручку, он сказал:
— Сама знаешь, как много ты значишь для меня. Но я переживаю депрессию, из которой выберусь не скоро. Я не хочу причинить тебе еще большую боль. Давай расстанемся хотя бы на какое-то время. Мне жаль, Крис, но я считаю, что так будет лучше для нас обоих!
* * *
«Я не такой дурак, чтобы попасться в расставленные ловушки. Только этого мне не хватало — дожить до того, чтобы жениться на Шайме. Я похож на человека, который целый день постился, предвкушая деликатесы, а получил головку лука! Да, она ассистент в медицинском колледже, но она же деревенщина. Я сын генерала Абдаллы Кадира Хасиба, заместителя главы службы безопасности Каира. Я вырос в Рокси и ходил в «Гелиополис-клаб». Разве для того я отверг столько девушек высшего света, чтобы в конце концов жениться на провинциалке?! Пусть злится, сколько влезет. Пусть катится!»
Так Тарик говорил сам себе. Да, у нее легкий характер, и дружить с ней интересно. Да, она проявляет заботу о нем и готовит его любимые блюда. Но это не значит, что он на ней женится! Шайма должна выбрать: либо продолжать дружбу с ним как раньше, либо исчезнуть из его жизни. Он оставит ее на время, пока она не придет в себя. Он не будет с ней разговаривать. Зачем? Это она совершила ошибку. Вспылила без причины и разговаривала с ним неподобающим тоном в общественном месте. Это она должна извиняться.
Готовясь к занятиям, он старался о ней не думать. Как обычно, прежде чем лечь спать, он посмотрел бои и эротический фильм. Только чтобы доказать, что Шаймы для него больше не существует, он заставил себя получать от этого удовольствие. Утром Тарик пошел на факультет и провел день на лекциях и в лаборатории, прилагая все усилия, чтобы изгнать ее образ из головы. Около трех дня он шел обратно в общежитие, но вдруг встал как вкопанный и набрал ее номер телефона. Он звонит ей не затем, чтобы помириться, а чтобы проучить. Он докажет ей, что она ошибается. Он решительно и четко скажет, что если она будет себя так вести, то она ему не нужна. И до свидания! Он прилип ухом к трубке и приготовил резкие слова, но гудки продолжались, пока не оборвались. Она не ответила. Может, как обычно, спала после полудня. Когда проснется, увидит его номер и перезвонит.
Тарик поел (блюда были приготовлены Шаймой) и заснул послеобеденным сном. Как только он очнулся, рука его потянулась к мобильному телефону. Экран вспыхнул, но пропущенных звонков не оказалось. Он набрал ее номер, но ответа не было, попытался еще раз, но она сбросила его звонок. Сейчас все встало на свои места. Она играет роль обиженной влюбленной, хочет, чтобы он добивался ее через унижение. «Вот этого не будет!» — пробурчал он, скривил рот в злой ухмылке и уставился в пространство перед собой. Уж если она не отвечает на его звонки, значит, сама решила, чем все закончится. Тогда он скажет ей не «прощай!», а «катись!». Что она возомнила о себе, эта деревенщина, которая хочет его унизить? Что за комедия?! Она не знает, кто такой Тарик Хасиб. Честь для меня превыше всего. С этого момента я вычеркну Шайму из своей жизни, будто ее и не было. Чего мне не хватало до знакомства с ней? Работал, ел, спал, наслаждался жизнью и распоряжался своим временем. Когда же связался с ней, стал нервным и раздражительным.
Тарик сел к столу, достал тетради и учебники и начал заниматься. Составив конспект урока, он сделал над собой усилие, чтобы заучить его. Через полчаса он вдруг поднялся со своего места, вышел из квартиры, стремительно пересек холл, как будто за ним гнались или он боялся, что передумает, зашел в лифт и нажал на кнопку седьмого этажа. Тарик посмотрел на себя в зеркало: голубой спортивный костюм, изможденное лицо, давно не бритый подбородок. Он дошел до квартиры Шаймы и несколько раз нажал звонок. Прошло время, прежде чем она открыла. Шайма была в домашней одежде.
— Ас-саляму алейкум! — улыбнулся он ей.
— Алейкум ас-салям, доктор Тарик, — ее сухой тон резанул ему слух.
Он заглянул ей в глаза, но она не ответила на его взгляд.
— Надеюсь, все в порядке?
— Ты еще сердишься на меня? — спросил он несмело.
— Кто вам сказал?
— Вчера ты оставила меня, а сегодня даже не поинтересовалась, как я.
Она молча смотрела на него, словно говоря: ты знаешь, в чем дело.
— Шайма… Разрешишь мне войти? Прошу тебя.
Она на секунду растерялась, поскольку не ожидала, что он попросит впустить его, ведь раньше он никогда не переступал порога ее квартиры. Она отступила на несколько шагов и позволила ему войти. Тарик поспешил, как будто боялся, что она передумает, и сел в гостиной в кресло. Только тогда она вспомнила, что одета все еще по-домашнему. Извинившись, она оставила его на несколько минут, которые ему показались вечностью. Шайма вернулась с чашкой чая, на ней было красивое зеленое платье. Она села в кресло далеко от Тарика. Он пригубил чай и спросил:
— Что тебя рассердило?
— Ты действительно хочешь знать? — сказала она и сделала кокетливый женственный жест.
Этого его сердце не выдержало, и он с чувством произнес:
— Мне так тебя не хватало!
— Мне тоже. Но я недовольна нашей дружбой.
— Почему?
— С каждым днем я привязываюсь к тебе все больше, а мы до сих пор не говорили о будущем.
Она удивилась собственной смелости. Она ли это, застенчивая Шайма, принимает у себя в доме мужчину и разговаривает с ним в таком тоне?
— Будущее в руках Аллаха, — сказал он неуверенно, используя последний шанс избежать разговора на эту тему.
— Тебе необходимо понять, в какое положение ты меня ставишь. Ты мужчина, и тебя никто не осудит за то, что ты делаешь. А я девушка, и моя семья строгих правил. Все, что происходит между нами, добрые люди — а такие найдутся! — передадут в Египет. Я не собираюсь позорить свою семью.
— Мы не делаем ничего плохого.
— Делаем. Наши отношения не соответствуют традиции. Это идет вразрез с принципами, на которых меня воспитывали. Мой отец, да будет милостив к нему Аллах, был просвещенным человеком и ратовал за то, чтобы женщина училась и работала, но это не значит, что я позволю себе что-то, дающее повод обо мне плохо говорить.
— О тебе никто не скажет дурного слова, Шайма.
Но она продолжала, будто не слышала:
— Зачем нам ходить куда-то вместе? Зачем ты здесь у меня? Не говори, что мы коллеги, потому что у этого понятия есть границы. Мы должны руководствоваться рассудком и сдерживать чувства. Послушай, Тарик, я тебя спрошу и хочу, чтобы ты ответил мне честно.
— Да.
— Кто я для тебя?
— Подруга.
— И только? — спросила она мягким шепотом.
Его сердце екнуло, и он сказал дрожащим голосом:
— Дорогой мне человек.
— И только?
— Я люблю тебя! — сорвалось у Тарика, как будто он сопротивлялся, но в какой-то момент сдался. Сразу стало легче, как будто он произнес волшебное слово, открывающее все двери. Она улыбнулась, нежно посмотрела на него и прошептала:
— Скажи еще раз.
— Я люблю тебя!
Они продолжали смотреть друг на друга, не веря в случившееся, как будто пытались не выходить из того состояния, к которому пришли, не зная, что делать дальше. Она поднялась и унесла поднос с пустыми стаканами, потом сказала голосом, слаще которого он не слышал:
— Я приготовила Умм Али. Принесу тебе попробовать.
Не дожидаясь ответа, она удалилась на кухню и вернулась с блюдом в руках. Она шла, покачиваясь, уверенно и кокетливо, как будто чувствовала в этот момент свое совершенство и женственность. Тарик встал, чтобы принять у нее блюдо, но неожиданно для себя схватил ее за запястье. Он притянул ее к себе настолько близко, что она кожей почувствовала его горячее дыхание. Шайма со всей силы оттолкнула его и закричала, задыхаясь:
— Тарик! С ума сошел?!
* * *
За зелеными оконными шторами, в комнате, полной книг, покрывшихся за долгие годы следами табачного дыма, Джон Грэхем хранит сундук из темного дерева, украшенный старинной медной гравировкой. Он плотно закрывает его и забывает о нем на долгое время, затем ему неожиданно что-то приходит в голову, он запирается в кабинете изнутри на щеколду, тяжело дыша, выволакивает сундук в центр комнаты, садится на корточки, извлекает содержимое и раскладывает его перед собой на полу. И тогда перед ним предстает вся его жизнь: черно-белые фотографии, где он запечатлен молодым, вырезки из газет шестидесятых годов со злободневными заголовками, гневные революционные заявления, направленные против государства, брошюрки с фотографиями детей и женщин, убитых или изуродованных во Вьетнамской войне (некоторые из них настолько ужасны, что за все это время он научился не задерживать на них взгляд), вручную сделанные цветные приглашения на демонстрации и рок-концерты под открытым небом, программы фестиваля в Вудстоке, плакаты с узнаваемыми символами любви и мира, индийская дудка, на которой он профессионально играл… Затем самое дорогое: металлический шлем, который он сорвал с головы полицейского во время стычки, произошедшей в ходе демонстрации. На старых фотографиях Грэхем — худощавый молодой человек с неаккуратной бородкой, длинными волосами, собранными в хвостик, в широкой индийской рубахе, джинсах и сандалиях. В «парковые дни», как он их сам называл, он ел, пил, курил марихуану, ходил на митинги, спал и занимался любовью в известных чикагских парках — Гранд-парке и Линкольн-парке.
Грэхем был одним из тех дерзких молодых людей, которые выступали против войны во Вьетнаме и заявляли, что отвергают все — церковь, государство, брак, работу и капиталистическую систему. Большинство из них оставили свои дома и семьи, бросили работу и учебу и проводили ночи в политических дискуссиях, покуривая марихуану, распевая песни, играя на музыкальных инструментах и занимаясь любовью. Днем же они разжигали пламя протеста. В августе 1968 года Демократическая партия собралась на съезд в Чикаго для избрания нового кандидата на пост президента Соединенных Штатов. Десятки тысяч молодых демонстрантов выступили против него. На исторических кадрах, которые транслировались на весь мир, они спустили американский флаг и подняли вместо него окровавленную рубашку, потом притащили жирную свинью, завернули ее в этот флаг и усадили на высокую кафедру, заявив, что это животное — лучший из кандидатов в президенты! Криком, насмешками, свистом и аплодисментами демонстранты выразили свою поддержку кандидату-хряку. Смысл их послания был очевиден: государственная машина в основе своей не может не быть гнилой, какие бы люди за ней ни стояли. Американские политики посылают детей бедняков на смерть во Вьетнам, чтобы приумножить свои многомиллионные доходы, в то время как их собственные сынки живут в безопасности, купаясь в роскоши.
Американская мечта — это иллюзия, гонка, в которой не будет победителя, но которая заставляет американцев трудиться в поте лица и участвовать в беспощадной конкуренции ради дома, престижной машины и летнего дачного коттеджа. Всю жизнь они проводят в погоне за призраком, а под конец обнаруживают, что обмануты и что победители этой гонки были известны заранее — горстка миллионеров, в чьих руках сосредоточено все. Процент миллионеров по отношению к остальным гражданам за пятьдесят лет остался неизменным, в то время как число бедняков постоянно росло.
День избрания хряка на президентство был историческим. Послание митингующих повлияло на общественное мнение, и миллионы американцев задумались о том, что, возможно, эти молодые люди правы. Произошли серьезные столкновения с полицией, парки превратились в поля боевых действий. Полицейские разгоняли демонстрантов с особой жесткостью и всеми имеющимися средствами — тяжелыми дубинками, водяными пушками, слезоточивым газом и резиновыми пулями. Студенты защищались, бросая камни и горящие баллончики со спреем для волос, превращавшиеся в их руках в мини-гранаты. Машины «скорой помощи» увозили сотни раненых, многие из них были смертельно ранены, сотни других арестованы. В тот день Грэхему дубинкой рассекли голову, и он две недели пролежал в больнице. До сих пор за ухом у него виднеется шрам.
В то время шла настоящая борьба: его несколько раз задерживали и приговаривали к тюремному заключению на разные сроки. А однажды он отсидел полгода по обвинению в возмущении общественного порядка, порче государственного имущества и нападении на полицейских. Однако он нисколько не раскаивался.
Годы Грэхем скитался неприкаянным, хотя, если бы захотел, мог бы жить комфортной жизнью, ведь он был врачом, выпускником Чикагского университета с отличием, что позволяло в любое время получить хорошую работу. Но Грэхем верил в революцию, она была для него религией, ради которой он мог пожертвовать собой. Выйдя из тюрьмы, он снова участвовал в демонстрациях, продолжал жить вместе с другими митингующими без работы и источника средств к существованию. Они были убеждены, что мир изменится и в Америке, и во многих других странах, произойдет революция, капиталистический режим рухнет, и они своими руками создадут новую Америку, справедливую и гуманную. Американцы обретут уверенность в будущем своих детей. Уже никогда больше не будет беспощадной бесчеловечной конкуренции, в витринах близких к банкротству магазинов исчезнут вывески типа «Работаем для вас в убыток себе» — рассчитанные на людей, одержимых дешевыми покупками.
Это были несбыточные мечты революционной молодежи. Вьетнамская война закончилась, волнения стихли, и большинство вчерашних бунтовщиков стали частью существующей системы — получили должности, обзавелись семьями, сколотили капиталы, изменили образ мыслей. Только Джон Грэхем, которому было уже за шестьдесят, оставался верен революции. Он не женился, потому что отвергал институт брака и считал, что не в состоянии нести ответственность за детей, рожденных в этот несправедливый мир. Его вера в возможность сделать мир лучше была непоколебима, только для этого американцы должны избавиться от капиталистической машины, управляющей всей их жизнью.
Несмотря на почтенный возраст, Грэхем продолжал состоять в некоторых левых организациях — «Друзья Пуэрто-Рико», «Американский социалистический союз», «Поколение Вьетнама», «Движение противодействия глобализации» и других, на деятельность которых он жертвовал огромные суммы. В конце концов он остался одиноким стариком, без семьи и детей. Он дважды влюблялся, но отношения эти заканчивались ничем, оставляя в его душе кровоточащие раны. Дважды он впадал в депрессию, его клали в психиатрическую клинику, где он пытался покончить с собой. Но он преодолевал кризис. Выбраться помогали не лекарства и терапия, а внутренняя стойкость, которую за свою жизнь он научился мобилизовывать, и она его не подводила. Кроме того, он с головой уходил в работу. Ввязываясь в политические споры и конфликты, Грэхем тем не менее считался одним из лучших специалистов по медицинской статистике. У него было несколько десятков важных исследований, переведенных на разные языки. Статистику он считал не математической наукой, а искусством, для которого требуется вдохновение. Свои лекции аспирантам он начинал с крылатой фразы:
— Статистика пострадала от исторической несправедливости. Буржуазные головы со средними мозгами решили, что статистика — это метод подсчета прибылей и убытков. Запомните раз и навсегда: статистика — это реальный взгляд на мир. Это логическая наука, летящая на двух крыльях — воображении и исчислении!
Несмотря на огромную популярность Грэхема в университете как неординарного человека, выдающегося ученого и захватывающего лектора, настоящих друзей у него было мало. Сочувствующие коллеги считали его легендой, вызывающей лишь любопытство и смех. Консерваторы же (как Джордж Майкл) сторонились его или относились враждебно, обвиняя в коммунизме, атеизме, анархизме и в том, что он проповедовал вредные разрушительные идеи.
Так проходила жизнь Грэхема, приближаясь к своему логическому концу, — престарелый университетский профессор левых взглядов, который жил один и будет умирать в одиночестве, главные события жизни у которого позади. Он уже начал чувствовать, как день ото дня связь его с этим миром ослабевает, и пытался представить, каким будет конец. Как он будет умирать? В своем кабинете или во время лекции? Или ночью у него случится сердечный приступ, а наутро соседи найдут его мертвым?
Однако два года назад произошло нечто неожиданное. В Линкольн-парке у «Движения противодействия глобализации» проходило многолюдное собрание. Джон Грэхем выступал с жесткой речью, обличающей новую скрытую форму колониализма, осуществляемую через транснациональные корпорации. Слушатели, впечатленные его возрастом, энтузиазмом и славой старого непримиримого борца, долго ему аплодировали. А когда Грэхем со своими бумагами спустился с трибуны и в ответ на приветствия стал пожимать людям руки, к нему подошла симпатичная чернокожая девушка, представившаяся как Кэрол Макнилли, и сказала, что хочет задать ему вопрос по выступлению и одолжить книги о глобализации. Она попросила у него всего несколько минут внимания, но они увлеклись разговором, и скоро стало очевидно, что никто третий им не нужен. До полуночи они побывали в трех барах, все время пили и разговаривали. Очень скоро Джон почувствовал к ней влечение. Удивительно, что и она влюбилась в него, хотя он и годился ей в отцы. Она находила его настолько привлекательным, что не могла сопротивляться своему чувству. Ей нравились и его седые волосы, и его левые идеи, и его твердые принципы, и тонкий юмор по поводу всего, чего боятся обычные мужчины. У нее только что закончились длительные отношения, после которых остались только тяжелая печаль и пятилетний сын. Через несколько недель, когда Грэхем предложил ей переехать к нему, ему показалось, что она ждала этого. Она посмотрела на него, спокойно улыбнулась и сказала:
— Я люблю тебя, но не могу бросить сына.
— Что ты такое говоришь! Пусть живет с нами.
— Ты его примешь?
— Да.
— Ты знаешь, что такое ребенок в доме? В конце концов, он не твой сын.
— Знаю.
— Не хочу, чтобы ты потом пожалел.
— Я не буду об этом жалеть.
— Ты так сильно меня любишь?
Они шли по берегу озера Мичиган. Стоял трескучий мороз, все было покрыто льдом. Кругом ни души, как будто весь Чикаго вымер. Грэхем остановил Кэрол, взял за плечи и посмотрел в глаза. От горячего дыхания у него изо рта шел пар.
— Хочешь, чтобы я ответил на твой вопрос? — спросил он у нее серьезно.
— Ответь, пожалуйста.
— Сейчас или потом?
— Сейчас. Прямо сейчас.
Тогда он крепко обнял ее и поцеловал в губы.
— Вот мой ответ! — улыбнулся он.
— Убедительно! — повеселела она.
Грэхем полюбил маленького Марка, и мальчик тоже к нему привязался. Они стали проводить вместе много времени. Марк нашел в нем отца, которого был лишен. Грэхем же этой дружбой утолил свою инстинктивную тоску по детям. Но главное, он любил Кэрол так, как не любил ни одну женщину. Она была для него и музой, и любовницей, и подругой, и дочерью. С ней он переживал самое прекрасное в своей жизни чувство, настолько прекрасное, что иногда ее существование рядом с ним казалось нереальным, просто мечтой, сном, от которого он вдруг может очнуться и не обнаружить ее.
Однако из-за различия в цвете кожи они терпели массу унижений. Когда они, белый и черная, обнимались или просто держались за руки, у окружающих это вызывало возмущение: у белых официантов в кафе и барах, которые обслуживали их холодно и неприязненно, у зевак в общественных местах, которые бросали на них наглые, неодобрительные взгляды. Даже некоторые соседи Грэхема, случайно столкнувшись с ним на улице, обращались к нему, делая вид, что не замечают Кэрол, как будто та была невидимкой. Сколько раз хозяин ресторана отказывал им под предлогом того, что кухня уже закрыта, в то время как другие посетители ожидали заказанные блюда! Грэхем и Кэрол уже привыкли к обидным комментариям пьяных на улице в выходные дни:
— Блэк энд уайт (известная марка виски)!
— Почему не спишь с негром, как сама?
— Что дед, любишь черномазых?
— Почем нынче невольницы?
Даже в Иллинойском университете, где он работал, произошел неприятный случай. Однажды утром Кэрол нужно было зайти к нему на кафедру. Ей не повезло — она столкнулась с Джорджом Майклом, с которым не была знакома и, поздоровавшись, как со всеми, поинтересовалась, где кабинет Джона.
— А зачем вам нужен доктор Грэхем? — вдруг спросил он.
— Я его подруга.
— Подруга?! — Майкл выразил свое удивление так громко, что оно прозвучало как оскорбление.
Он медленно обвел ее взглядом с головы до пят и сказал:
— Кабинет доктора Грэхема в конце коридора, комната 312. Но поверить в то, что вы его подруга, вы меня не заставите.
— Почему?
— А вы сами не понимаете? — Майкл развернулся и ушел.
Входя в кабинет Грэхема, Кэрол рыдала. Она рассказала ему, что случилось, и кафедра гистологии стала свидетелем исключительного события. Грэхем схватил Кэрол за руку, протащил как девчонку через весь коридор, вломился в кабинет к Майклу и заорал громовым голосом:
— Слушай сюда! Ты сильно обидел мою подругу. Или извинишься, или я тебе голову проломлю. Понял?!
Майкл медленно поднял взгляд, отрываясь от лекций, которые готовился читать в этот день. Зная Грэхема и поразмыслив, он понял, что тот исполнит свои угрозы. Он ожидал от Грэхема чего угодно, так как считал его аморальным коммунистом и анархистом. Майкл спокойно взглянул на Кэрол, которая, перестав плакать, в страхе ожидала возможных последствий этого столкновения. Он сложил руки на груди, как делают индусы, склонил голову и произнес со смехом, будто в шутку:
— Приношу извинения за свои слова, госпожа. Прошу меня простить.
Грэхем, как разозлившийся ребенок, у которого не получилось отомстить за обиду, сделал резкий выдох и покинул кабинет. Кэрол поспешила за ним.
Однако как ни ужасны были оскорбления на расовой почве, они не могли повлиять на чувства влюбленных. После каждого такого случая они возвращались домой и страстно занимались любовью, получая от этого удовольствие. Сначала они пили из кубка любви жадно, затем медлили и отпивали понемногу с наслаждением, как будто это были первые дни их знакомства и они хватались друг за друга, чтобы противостоять этому несправедливому жестокому миру, который воздвиг между ними преграду; будто тот, кто унижал их, наблюдал за тем, как они любят друг друга, и они хотели бросить ему вызов, доказать, как он ошибается.
Однажды, обессилев после безумной страсти, они лежали обнаженными, тяжело дыша. Кэрол, как всегда, дремала у него на груди, слушая, как бьется его сердце, и играя пальцами в его седых волосах. Он сказал ей мечтательным голосом, отдававшимся эхом по комнате:
— Если бы было можно, я немедленно бы на тебе женился!
— И почему же нет?
— Церемония заключения брака для меня — то же, что подписание контракта с компанией. Стоять перед священником, страдающим запорами, и повторять за ним клятву, которая сделает нас мужем и женой? Нет, этого я не вынесу!
— Почему?
— Если бог существует, думаешь, ему нужны бумажки с печатями?
— Таковы обряды церкви!
— Церковь — один из исторических мифов. Она долгие века активнее прочих занималась торговлей и способствовала колониализму.
— Джон!
— Если хочешь, я могу привести тебе исторические доказательства того, что Христа не существовало, а религии человек выдумал, чтобы подавить свои страхи перед неизвестностью!
Она закрыла ему рот рукой:
— Прошу тебя… Я верующая христианка. Ты можешь хоть немного уважать мои чувства?
Когда она сердилась и сжимала губы, то становилась похожа на ребенка, который вот-вот расплачется. Когда она смотрела на него своими прекрасными глазами так, будто он обманул ее надежды, тогда он не мог сопротивляться ее красоте, обнимал ее и покрывал поцелуями, что обычно заканчивалось еще одним актом любви.
Любовь их была прекрасна, но на Кэрол обрушились неприятности. В магазин, где она работала, назначили нового белого директора, и он уволил ее и еще одну чернокожую женщину без видимых причин (кроме цвета их кожи, разумеется). В течении десяти месяцев Кэрол не падала духом, надеясь найти новую работу, но безуспешно. Перед влюбленными встала финансовая проблема, которую они раньше не принимали в расчет: у Грэхема совсем не было никаких сбережений, и к первому числу каждого месяца он растрачивал все деньги, будто нарочно стараясь от них избавиться, как от лишнего груза. К тому же он подписался на полную медицинскую страховку, ежемесячный платеж за которую съедал значительную часть его университетской зарплаты. Как всем пожилым людям, ему не давала покоя мысль: а что, если он тяжело заболеет и окажется прикованным к постели? Кроме того оплата за школу маленького Марка и траты на самое необходимое были большими, а о пособии по безработице, которое получала Кэрол, серьезно говорить не приходилось. Тогда Грэхем, чтобы пережить кризис, урезал собственные расходы: перестал приглашать Кэрол перекусить вне дома, отказался от новой зимней одежды, впервые за долгие годы решил не покупать дорогой голландский табак, который он обожал, а стал довольствоваться местным, дешевым, с невыносимым запахом горелого дерева. Все это он делал из лучших побуждений, перенося лишения терпеливо и безропотно. Более того, с Кэрол он стал еще нежнее и не раз повторял ей, чтобы успокоить:
— У меня нет никаких проблем. Пока мы можем содержать малыша и кормиться сами, нечего беспокоиться. Я привык довольствоваться малым. Самые счастливые дни моей жизни — те, когда я бродяжничал по улицам!
Но Кэрол переживала кризис не так легко. Она чувствовала свою вину за то, что заставляла его страдать. Убеждала себя, что мучает его. Собственной зарплаты Грэхема, рассуждала она, ему бы хватило, они же с сыном стали для него тяжелым бременем. При чем тут он, когда родной отец Марка не хочет кормить собственного ребенка?! Еще тяжелее ей было оттого, что она потеряла работу не из-за лени или профнепригодности, а только из-за цвета кожи. Однажды утром Грэхем ужаснулся, увидев, какой плакат она повесила у входа в гостиную:
Правда на стороне белых,
Черным здесь делать нечего!
Взволнованный, он спросил ее:
— Зачем ты это написала?
— Но это правда, Джон, — ответила она с улыбкой. — Теперь это всегда будет у меня перед глазами, чтобы я не забывалась.
Кэрол стала раздражительной, настроение у нее менялось, она могла подолгу молчать, а потом без видимой причины расплакаться. Иногда она вела себя агрессивно и устраивала ссоры по пустякам. Он воспринимал ее приступы как любящий человек, сочувствуя и прощая. В порыве гнева, когда она кричала и размахивала у него перед лицом руками, он молча с улыбкой подходил к ней, заключал в объятья и шептал:
— Не надо зацикливаться на мелочах. Я тебя люблю. И прошу у тебя прощения даже за то, в чем я не виноват.
У них была привычка вставать в воскресенье поздно. Однако в то утро он отчего-то проснулся рано и не обнаружил рядом Кэрол! Стал искать ее по всему дому, беспокоясь, что она вышла, не предупредив. Куда? Почему не оставила записки? Она ушла так рано, зная, что до полудня он не проснется. Что она скрывает? Не пошла ли она к отцу Марка требовать денег для сына? Однажды она собиралась это сделать, но Грэхем был категорически против и говорил ей, что нужно быть гордой. Он конечно, ревновал ее. Боялся, что любовь к старому дружку вспыхнет с новой силой: ведь тот — молодой, и между ними давние отношения. Неужели она к нему пошла? Если так, Грэхем ей этого никогда не простит!
Маленький Марк уже проснулся. Грэхем приготовил ему завтрак, налил большую чашку горячего какао с молоком и включил мультики по телевизору. После он закрылся в своей комнате и раскурил трубку, однако, не выдержав, вышел и спросил:
— Ты видел, как Кэрол уходила?
— Я спал.
— Не знаешь, куда она пошла?
— Не волнуйся за маму, Джон. Она сильная женщина.
Джон засмеялся, обнял Марка, поцеловал и усадил рядом с собой играть. Через некоторое время он услышал, как дверь открыли, затем какой-то шум, и как ее осторожно закрыли. Через секунду в комнате появилась Кэрол. Она казалась мрачной и рассеянной, несмотря на то, что отлично выглядела. Подозрения оправдались. Грэхем мягко, но решительно потянул Кэрол в комнату. Захлопнув дверь, он спросил ее, стараясь сдерживать гнев:
— Ты где была?
— Это допрос?
— Я хочу знать.
— У тебя нет такого права.
Она говорила с ним резко, но в то же время боялась смотреть в глаза. Он грузно опустился в кресло. Потребовалось несколько минут, пока он раскурил трубку. Выпустив облако густого дыма, он спокойно произнес:
— Кэрол… Я меньше, чем кто бы то ни было, стремлюсь подчинить женщину, которую люблю. Но поскольку мы живем вместе, я считаю естественным, чтобы один знал, куда ходит другой.
— Я не буду спрашивать у тебя письменного разрешения чтобы выйти! — закричала она.
Казалось, Кэрол была готова раздуть конфликт. В руках она держала недельный выпуск газеты «Чикаго Трибьюн», который в порыве злости бросила на пол, и страницы в беспорядке разлетелись.
— Это невыносимо! — она ринулась из комнаты, но в одном шаге от двери вдруг остановилась, застыла на месте, не собираясь ни выходить, ни возвращаться назад, словно повинуясь той необъяснимой прочной связи, которая появляется между супругами, прожившими вместе достаточное время. Она продолжала стоять неподвижно, словно ждала его или звала. Он, получив знак, бросился к ней, взял за плечи, развернул к себе, обнял и прошептал:
— Кэрол… Что с тобой?
Она не ответила. Он начал жадно целовать ее, пока не почувствовал, что тело ее стало податливым, что она сдалась. Он мягко подтолкнул ее к кровати и вдруг заметил, что ее лицо мокро от слез.
— Что случилось? — спросил он с тревогой.
Кэрол отстранилась от него и присела на край кровати. Она сделала неимоверное усилие, чтобы совладать с собой, но в конце концов не справилась с эмоциями и разрыдалась.
— Я ходила на собеседование, — начала она всхлипывая. — Я решила, что расскажу, если только получу работу. Хватит тебе уже расстраиваться из-за меня!
Он взял ее руки, притянул их к себе и стал целовать. Ее голос звучал мелодично, как будто шел из глубины печали:
— Работодатель оказался свиньей. Как только увидел меня… увидел, что я черная, сказал, что собеседование окончено… сказал, что перезвонит… Я говорила, что работала секретарем несколько лет и что у меня есть рекомендации, но он показал мне рукой на дверь, как прислуге!
Тишина была абсолютной. Она спрятала голову у него на груди и снова заплакала:
— Джон! Это такое унижение!
 | Аля Аль-Асуани. Чикаго |