Может быть, самые неожиданные, самые «живые» фантазии, которые вы когда-либо встречали.
«Фантазии мужчины средних лет» – это книга о том, как научиться любить принципиально по-новому. Как открыть в себе те качества, о существовании которых даже не подозреваешь, но которые кардинально изменят представление о любви, как о «чувстве» и как о «процессе». А заодно изменят представление и о нас самих, и о людях нас окружающих, и о мире в целом. Ну а если вглядеться пристальней, то выяснится, что порой фантазии не так уж далеки от реальности. Особенно если это ФАНТАЗИИ МУЖЧИНЫ СРЕДНИХ ЛЕТ…
Отрывок из книги:
После того как Люба ушла, я еще часа два просидел дома, пытался понять, как я снова очутился в двуполом мире. Куда делся тот – многополый? Потом до меня дошло, что надо позвонить Аркадии, я набрал ее телефон, но он не отвечал. Тогда я набросил куртку и вышел из дома – а что, если она пришла с работы и ждет меня? Что, если миры пересеклись, перемешались? Ведь после того, что со мной произошло, я уже ничему не удивлюсь.
На улице я снова стал приглядываться к прохожим, пытаясь определить по внешнему виду их половую принадлежность, но у меня ничего не получалось – то ли признаков не было, то ли я потерял квалификацию. Так ничего и не определив, я подошел к газетному киоску, я не был полностью уверен, но мне показалось, что киоскерша в нем сидела именно та, с которой я разговаривал много месяцев назад, когда в первый раз купил журнал «Мужское Братство». Я постоял, помялся, разглядывая красочные обложки глянца.
– А «Мужского Братства» у вас нет? – наконец поинтересовался я.
– Это что такое? – не поняла она.
– Журнал, говорят, такой есть, – пояснил я. – Где всякие мужские темы обсуждаются. Не слышали, что ли?
– Не-а. – Она помотала головой. – Читала когда-то в детстве о мужском братстве в «Трех мушкетерах», в «Трех товарищах», но в жизни встречать не приходилось. Байки все это про братство, какое там братство, баб друг у дружки уводят, деньгами не делятся, каждый по себе, за себя. А ты чего, не замечал?
Похоже, киоскерша попалась не только с чувством юмора, но и начитанная. А еще она не прочь была поболтать. Поболтать я тоже не возражал.
– По-разному бывает, – ушел от ответа я.
– Ага, ага, – закивала киоскерша. – На верху, вот где братство искать надо. Похоже, там только и осталось. Вот они-то точно друг дружку как раз поддерживают, деньгами-то уж точно. Рука руку моет, как говорится.
Похоже, она была не только начитанной, но еще и оппозиционеркой. Значит, я точно угодил в свой бывший двуполый мир, потому что в многополом политика никого особенно не интересовала. Вот и я не готов говорить о политике, меня интересовала иная тема.
– Послушайте, – придвинулся я к киоскерше поближе, – вы, я смотрю, человек начитанный, интересующийся. Вам никогда не казалось, что мир был бы куда разнообразнее, если бы в нем было не два пола, а, скажем, несколько.
Мой расчет был прост: по ее ответу я смог бы окончательно определить, где нахожусь: «в дву-» или «много-» полом мире.
– Чего… – не поняла с ходу киоскерша. – Чего тебе, паркета с линолеумом не хватает? Какой тебе еще пол нужен?
В данном вопросе я с ней не мог не согласиться: действительно, неудачное какое-то слово «пол». Действительно, сразу паркет в голову приходит. Или линолеум. Особенно тем, кто в данный момент ремонтом занимается. А ремонтами у нас в стране занимаются многие. Надо было бы давно другое слово придумать.
– Нет, я имею в виду не половые покрытия, а физиологический пол. Не казалось ли вам, что жизнь была бы разнообразнее, если бы в нашем мире имелось не два гендера… – попробовал подобрать я иное слово, – в смысле, не две половые принадлежности, а, скажем, несколько? В смысле, что не только мужчины и женщины существовали бы, но и еще кто-нибудь? Кто-нибудь отличный? Отличающийся?
– Надо же, – удивилась киоскерша, – какие заботы тебя мучают. – Она покачала головой. – Нет, меня они не мучают. Я и о втором поле совсем позабыла – о вас, о мужиках. Вы мне даже уже во сне не снитесь. Я вообще забыла, что вы существуете в природе. А ты говоришь несколько… Да зачем нам несколько, когда с одним противоположным полом разобраться никак не удается?
Я взглянул на нее повнимательнее. В принципе она была совсем еще нестарая и даже вполне симпатичная в какой-то степени. Не девочка, конечно, но если подкрасить и приодеть… Впрочем, сейчас это были ненужные мысли. Выяснилось главное: похоже, трансформация на самом деле произошла, похоже, я снова переместился в свой старый, привычный двуполый мир.
– А что касается «Братства», – поменяла тему тетка (теперь я уже точно мог сказать, что «тетка») – так у нас только женское братство осталось. – Она махнула рукой на журнальный стенд позади. – Вон, посмотри, сколько журналов на эту тему. Женского братства хоть отбавляй. Ты возьмешь чего-нибудь или нет?
Я купил пару журналов, на ходу пролистал, нет, было совершенно очевидно, что там, где я сейчас находился, большого разнообразия в «гендерных» вариантах не наблюдалось – всего лишь мужчины и женщины. И больше никого. Я шел по улице, скорее по инерции, и размышлял. Получалось, что мое давнее предположение (причем единственное предположение) оказалось правильным: каждый раз, когда я писал об альтернативном мире, я в него и попадал. Видимо, настолько глубоко погружался за время составления книги, что происходила трансформация. Сначала так произошло с моим предыдущим романом, и я попал в мир многополый. А теперь, когда писал книгу для Саши Рейна о мире двуполом, снова в него и угодил.
Конечно, как такое могло произойти с точки зрения физических явлений, я представления не имел. Но факт оставался фактом, механизм был мной открыт и опробован – в принципе двух трансформаций вполне достаточно, чтобы делать более-менее уверенные выводы.
Получалось, что и к Аркадии теперь идти не обязательно. Даже если она существует, то наверняка меня не узнает. Конечно, оставались вопросы, например: кем она стала здесь у нас, мужчиной или женщиной? Я все же очень надеялся, что женщиной.
Вахтер, очевидный мужичонка предпенсионного возраста, сидевший в вестибюле дома на Баррикадной, даже не приподнялся, когда я к нему подошел, – все-таки в двуполом мире массовый вахтер плохо вымуштрован. Но вот поболтать, как и киоскерша до него, он был не прочь. Я спросил его про жильцов из квартиры 1601.
– Вас, наверное, Аркадия Аркадьева интересует. Вы из газеты? – Он посмотрел на меня с таким доверием, что я не смог его доверия не оправдать.
– Почти. Я из журнала «Мужское Братство». Я материал на Аркадьеву собираю. Хотел с ней встретиться, поговорить.
– Ну да, интервью, значит, – закивал вахтер. – Конечно, она женщина видная, интересная, с ней сейчас каждый свидеться хочет. Оно и понятно, одно слово, известная актриса… – При слове «женщина» я облегченно выдохнул. – Но ее сейчас нет в городе, она на гастролях, сказала, что только через месяц приедет.
Я еще раз облегченно вздохнул, встречаться с женским вариантом Аркадии я сейчас не был готов. Может быть, как-нибудь потом, когда приду в себя от трансформации, но не сейчас. Да и что я ей скажу? Что я знаю ее как плевриту? Она подумает, что я из психушки сбежал. Нет, если я решу с ней когда-нибудь встретиться, то к встрече надо будет подготовиться и эмоционально, и тематически. Я попрощался с вахтером, вышел из подъезда и направился домой.
Следующие два дня я пролежал на диване, размышляя: что мне делать с трансформациями? Все-таки исключительное событие произошло со мной. Событие такого крупного калибра, которое легко могло бы перевернуть человеческие представления о земном нашем устройстве, о реальности, о космосе, о времени, пространстве и о прочих, устоявшихся и привычных понятиях. Конечно, можно было бы оповестить научное сообщество, чтобы оно занялось проблемой, изучило ее.
Но к вечеру второго дня я понял, что если я их оповещу, то к научному сообществу сразу же подключится и сообщество медицинское. И изучать они начнут прежде всего меня самого. А я им ничего доказать не смогу, потому что никаких вещественных доказательств существования альтернативного мира у меня нет. А без доказательств они мне не поверят, и ничего, кроме неприятностей, мои признания мне не принесут. К тому же вскоре забежала Люба, и вопрос о количестве измерений в космосе нашел свое естественное решение.
Последующие несколько недель я постепенно приходил в себя, все-таки это большая нагрузка – переход из одного мира в другой. Знающие люди говорят, что даже перелет через океан, скажем, из Америки в Россию, из-за разницы во времени требует нескольких дней перестройки. А тут из одного мира в другой… пойди, перестройся.
Например, на улице я ловил себя на мысли, что внимательно оглядываю прохожих, пытаясь по привычке определить их половую разновидность. И, надо сказать, иногда я узнавал признаки то химика, то энергетика, то пчелки, то троглодита. Неявные признаки, неразвитые, плохо выраженные, но все же… Хотя подойти, разговориться, поинтересоваться я так и не решился. В общем, голова плыла от всей этой бестолковщины. К тому же надо было заново привыкать к холостой, самостоятельной жизни – оказалось, за время жизни с Аркадией я частично утратил навык индивидуального выживания. Ночью мне снились глубокие энергазмы, настолько обостренные, что я просыпался в поту и с пересохшим от долгих тяжелых вздохов горлом.
Но постепенно жизнь начала входить в привычное русло. Я обвыкся, снова подстроился к одиночному существованию, даже пристрастился к нему. Отнес свой роман (тот, который закончил перед трансформацией в многополый мир) в издательство, он им понравился, через какой-то месяц свежеиспеченные кирпичики бумажной книги уже лежали на самых привлекательных местах в книжных магазинах. Иногда я заходил в магазин «Москва» и, прячась за стеллажами, с вожделением наблюдал, как стопка моих книг уменьшалась буквально на глазах. Директор издательства сам позвонил мне и, озвучив впечатляющие цифры продаж, попросил поскорее засесть за новый роман.
К довершению всего Люба тоже не забывала меня – в конце концов, кому еще она могла без утайки, не стесняясь, рассказать обо всех проблемах, возникающих у нее дома с мужем?
Я снова начал общаться со своими старыми, проверенными годами товарищами. Они, привыкшие к моим исчезновениям, каждый раз, когда я писал новую книгу, вновь безоговорочно приняли меня, радуясь, что я возродился из пепла литературного самосожжения. В общем, жизнь входила в прежнее, привычное, вполне устраивающее меня русло.
Однажды ранним субботним вечером я подсел к столику, за которым примостился мой давнишний друг и соратник Саша Рейн. Я не видел его давно и не мог не заметить перемены, происшедшей в его лице. Оно осунулось, помрачнело, из глаз исчез озорной огонек, с губ пропала всегда неунывающая улыбка.
– Саня, – спросил я не без участия, – у тебя все в порядке?
Он махнул рукой, вздохнул, затем добавил усталым, потускневшим голосом:
– Как может быть в порядке? У кого сейчас в порядке? Ты хоть кого-то знаешь, у кого в порядке?
Я, конечно, мог возразить, что у меня самого, похоже, дела не так уж и плохи, но не стал перебивать, наоборот, приготовился слушать Санины откровения.
– Вообще мы все в пропасть катимся, – продолжил Рейн. – Похоже, полная жопа наступила. Я тебе говорю, Апокалипсис просто за углом, за поворотом, весь мир в него со всего разгона упрется в результате. Но мы первые.
– Ты чего так мрачно? – удивился я Саниному пессимизму.
– А ты сам не понимаешь? Все дело в коррупции. Не в денежной даже, не во взятках и откатах, хотя они, конечно, ситуацию не улучшают. И даже не в государственной коррупции. Хотя и она усугубляет. Дело в коррупции идеи. Понимаешь, в глобальных идеях по всем направлениям?
– Ты что, за идеологию? – удивился я. Удивился, потому что знаком был со Рейном давно и знал, что никакой идеологией он никогда не увлекался.
– Нет, конечно, при чем здесь идеология, – успокоил он меня. – Просто идей больше нет. Ни у кого. Ни в чем. А без свежих идей любое общество обречено на загнивание. Ты сам посуди. Ты когда последний раз что-нибудь хорошее по телику смотрел? – Я пожал плечами, я действительно не помнил. – Вот видишь, не крутят по нему ничего хорошего. А кино какое-нибудь запоминающееся видел недавно? Такое, чтобы за душу по-настоящему взяло. – Я снова пожал плечами. – Вот видишь… А все от того, что идеи выродились. От того, что настало время поголовной упрощенки и усредниловки, чтобы всем и каждому одинаково подходило. Я почему о кино, я же в нем всю жизнь варюсь и откровенно тебе заявляю: все, приехали, кранты!
– Прямо уж и кранты? – не поверил я.
– Смотри, у них там, в верхах, теория определилась, как искусство надо делать. И кино, и не только кино, и литературу твою, кстати, в том числе. Книги с инструкциями на эту тему вышли, лекции читаются, у них теперь все по полочкам разложено. – Я придвинулся к Сане, мне и вправду становилось интересно. – Они утверждают, что если по их формулам искусство клепать начнешь, то успех гарантирован.
– Каждому гарантирован? – переспросил я.
– Каждому, кто формулу применит, – подтвердил Саня. – А формула для всех одна и та же.
– Давай, рассказывай формулу, – заинтересовался я разговором.
– Да несложная она совсем. Все дело в конфликтах. Чем больше они на один квадратный метр конфликтов налепят, тем круче результат. Вот они теперь в конфликтности и соревнуются.
– И все? – удивился я.
– Все! Я же говорю, несложная формула.
– А идея как же? – усомнился я. – А фантазия? А оригинальность? А многослойность? А психология, знание жизни, открытие глубин? Мастерство, в конечном счете?!
– Ничего не нужно, – развел руками Саня. – Утрамбовывай все в конфликт и процветай, заодно со своим «искусством».
– Но жизнь не только из конфликтов состоит. Жизнь-то богаче, глубже, сложнее, – запротестовал я.
– А я что говорю… – Саня снова развел руками. – Но кто меня слушает? Мнение художника никого больше не интересует. Идея в том, что зрителю ничего, кроме конфликтов, не интересно, без конфликтов действие, как они говорят, «провисает». Вот они в вечном поиске конфликтов и находятся, даже гипотетических, главное, чтобы раздуть их можно было.
– А что, если они правы? – предположил я.
– Смотри-ка, ты тоже уже подписался. Быстро, однако. Да ты сам посуди, конфликтов ведь ограниченное количество. Даже если их классифицировать по порядку. Смотри, с личной жизнью понятно, там основной конфликт – любовный треугольник. И всякие его разновидности. Он ее. Она другого. Или наоборот: это он другую, а она его. Ну, и все вытекающие последствия типа внебрачных детей, измен и прочих банальностей, в которых мы и без того уже по уши погрязли. И которые такую оскомину набили, что рот вяжет. Сколько можно об одном и том же? Ведь все без исключения сериалы, мелодрамы на одной-единственной идее построены. – Я кивнул, мне нечего было возразить. – А дальше, что остается? Конфликты про бандитские разборки. Или милицейско-полицейские разборки. На этом построена вторая половина фильмов. С вытекающими перестрелками, драками, погонями. Тоже всегда одно и то же. Тошнит уже. Ну, еще небольшая часть рабочих конфликтов и конфликтов между родителями и детьми. И все! Понимаешь, все исчерпано! Больше не о чем говорить, нечего показывать. Поэтому и лепим поделки, которые, как матрешки, одна на другую похожи. И ничего другое нас не интересует. Ни мысли, ни чувств, ни новизны, ни полета, как ты сказал, фантазии.
– Значит, получается, что конфликтов не хватает? Не в смысле их количества, а в смысле их разнообразия.
– То-то и оно, в самую суть попал, – подхватил Саня. – Дело не в том, что конфликтов не хватает, дело в том, что таланта не хватает. Измельчал талант. Если в глубину вглядеться, то выясняется, что не формула с инструкциями виновата, а наша человеческая суть. Понимаешь, – теперь он придвинулся ко мне, – вырождаемся мы как человеки. Я же говорю, Апокалипсис.
– Вырождаемся? – не поверил я.
– Конечно. Ведь искусство есть отражение жизни. А это означает, что если жизнь однообразна и ущербна, то и искусство ущербно. Короче, тут дело в первопричине, в самой нашей жизни, иными словами. Мне, например, она вот как надоела. – Он рубанул ребром ладони по шее.
– Неужели? – не поверил я.
– А тебе что, не надоела? – ответил он вопросом на вопрос. – Тебя разве однообразность эта не достала? Представь самое простое: встретил девушку, влюбился, она в тебя. Проходит время, чувства притупляются, начинаешь заглядываться на других женщин, а она на мужчин. Правильно? – Он не требовал одобрения, но я все равно кивнул. – Конфликт? Еще какой конфликт! Он разрастается. Она начинает изменять тебе, ты – ей. Потом конфликт прорывается. Ты от нее уходишь. Или она от тебя. И ты встречаешь новую девушку. И снова в нее влюбляешься. А она, если повезет, в тебя. И ты проходишь еще один цикл. А потом через какое-то время – еще один. И так без конца. Пока они тебе, эти циклы, полностью не осточертеют. Ну, сколько можно циклиться?! Сколько можно кругами ходить? Тебе самому-то не надоело?
– Да, разнообразия маловато, здесь ты прав, – поддакнул я.
– В том-то и дело, – подхватил Рейн. – Да и эти девушки, если разобраться, не многим одна от другой отличаются. Разве что нюансами. Скажем, одна блондинка, а другая брюнетка. Но брюнетка тоже перекраситься запросто может. А если вглубь взглянуть, то построены они по одному и тому же принципу. Я даже не физиологию имею в виду, с физиологией и так понятно, сюрпризы исключены. Я про женскую сущность, про их природу, про внутреннюю психологию. Тоже, если разобраться, вариации небольшие. Знаешь, где лучше всего она описана? – Я пожал плечами. – У Пушкина в «Золотой рыбке». Помнишь, там старуха у разбитого корыта. Старая-то она лишь по тем далеким временам. А по нашим вполне молодуха, лет тридцать пять, не больше. Не зря владычицей морскою хотела стать, сил, видать, хоть отбавляй было. Пушкин-то он гений, в маленькой книжке полностью разъяснил женскую сущность. – Саня выдержал паузу, придвинулся еще ближе и продолжил: – Понимаешь, газ они сжатый, все отведенное пространство сразу занимают. А как займут, стенки начинают отжимать, чтобы еще большее пространство отвоевать. Перманентное такое состояние отжатия стенок. Вот тебе и детская книжка. Хотя почему «детская»? Очень даже для взрослых. Просто наше школьное начальство в суть ее не вникло, вот и стало как детскую пиарить.
– Получается, что ты в женщинах разочаровался, – подытожил я.
– Да не то чтобы разочаровался, – не согласился Саня, – а просто как-то надоело. Я же говорю: одно и то же. Сколько можно дублей делать, в конце концов? Сколько можно одну и ту же ленту прокручивать? Ведь не кинотеатр все-таки, а собственная жизнь.
– Я согласен, разнообразия маловато, конечно. И что же делать?
– А что тут сделаешь, если только женщины и существуют? Ну и мы, мужики, конечно, еще. – Он скосил на меня глаза. – Вот я и думаю, а не попробовать ли…
– Что не попробовать? – не понял я.
– Перейти на другую сторону баррикад. Может быть, на той стороне лучше. А если и не лучше, то, во всяком случае, как-то по-другому. Хоть какие-то новые впечатления.
Я молчал, я не мог поверить: кто это передо мной, неужели до последней клетки мною изученный и просвеченный Саня Рейн, человек-бабник, неиссякаемый источник любвеобилия и искреннего, неудержимого похотливого влечения к женщине? Неужели и он собрался дезертировать? Изменник! Перебежчик!
Видимо, я не смог скрыть своего изумления, и оно явно отпечаталось у меня на лице.
– Ты пойми, – попытался успокоить меня Саня. – Не то что меня тянет в их команду. Наоборот, не тянет совершенно. Но получается, что выхода нет. Ведь если бабы в горле завязли, если уже тошнить стало, а больше никого нет, вообще никого… Тогда команда на противоположной стороне – единственный выход, который хоть как-то может спасти ситуацию.
Вот так получилось, что мы подошли к теме, которую я мог легко поддержать и даже углубить и расширить.
– Послушай, Сань, а что, если бы в нашем мире было не два пола, не только мужчины и женщины, а много полов, – закинул я удочку. – Все остальное то же самое, ничего не меняется, единственная разница, что не два пола, а, скажем, шестнадцать. И отличаются они не количеством половых признаков, каких-нибудь там вагинальных и фаллических принадлежностей, а совершенно различными принципами построения.
– Чего? Не понял… а чем они тогда отличаются? – изумился Саня, но голос его сразу приободрился, да и в глазах сверкнула когда-то привычная блестка.
– Видишь ли, у них совершенно разные принципы построения, – повторил я. – Например… – И я начал приводить примеры. Примеров было много, если отбросить мужиков и женщин, то оставалось четырнадцать, и о каждом из них я мог рассказывать подробно и со знанием дела.
По мере рассказа лицо Рейна сбрасывало с себя мрачность и напряжение, в потухшие глаза возвращалась жизнь, на губах появилась светлая улыбка, без которой Саню еще недавно невозможно было представить. Он преображался на глазах, лишь изредка прерывая меня вопросами: «И как, ты говоришь, пчелки устроены?». Или: «В чем же отличие энергетиков и психов?». А потом еще: «А биг-бэны, значит, на расстоянии шуруют?» Вопросов было много, но они моему рассказу не мешали, только направляли его. Когда я наконец ответил на них на все и закончил рассказ, откинувшись на спинку стула, Саню нельзя было узнать – это был совсем не тот человек, которого я застал сидящим за кофейным столиком два часа назад. Нет, передо мной находился прежний, оживший, влюбленный в жизнь Александр Рейн.
– Ну что, – заключил он, потирая руки, – будем кино делать. Конечно, мне надо кое с кем переговорить, но я уверен, что дело в шляпе. Свежо, старикашка, очень свежо, просто разит свежестью. Да и продумал ты детально, такое ощущение, что сам побывал в этом мире. Все же ты, старикашка, талантище, так увидеть, прочувствовать, как будто жизнь там прожил.
– Жизнь, не жизнь, а месяцев семь побыть в нем удалось, – вдруг вырвалось у меня. Но Саня моему откровению не удивился.
– Понятно, что время требуется, чтобы все так детально придумать, сложить, расставить по полочкам. Много времени. – Он откинулся на спинку стула. – Я уже даже вижу, как снимать. Ты сам сценарий писать будешь или мне своих ребят подключить?
– Сам справлюсь. Только у меня одно предложение, Сань. Ты Аркадию Аркадьеву знаешь? Актрису? Давай ее задействуем. На роль плевриты возьмем. Я ее на сцене видел, мне кажется, она отлично подойдет.
– Аркадию? – Рейн засмеялся. – Конечно, знаю, у кого еще такое имя? Интересная женщина. Я сам давно хотел поухаживать за нею, но все как-то время и место не совпадали. Значит, ты на нее глаз положил? Конечно, выделим ей роль, она в любом случае справится.
На том и порешили: я начинаю писать сценарий, а Саня организует встречу с артисткой Аркадьевой. Все-таки ей предназначалась одна из главных ролей в новом фильме. Уже собираясь уходить, я заглянул Рейну в глаза и поинтересовался:
– Как насчет другой стороны баррикад? Все еще тянет?
– На фиг она мне теперь, их сторона, – откликнулся Саня, – когда дело настоящее появилось. Ведь наши мужские метания от безысходности возникают, от того, что ни душой, ни умом приложиться не к чему. Ведь без настоящего дела истинный мужик страдает, сомнения у него в себе появляются, вот и мечешься, сам не зная, куда приткнуться. А с твоими психами и химиками теперь не заскучаешь. Великое искусство будем творить. Кстати об искусстве, ты, когда сценарий составлять будешь, ты все же парочку конфликтов заверни в него. Так, для порядка, чтобы действие не провисало.
– Сань, если надо, я этих конфликтов налеплю, не сосчитать. Их между шестнадцатью полами сколько угодно можно настругать, – заверил я Рейна. – А основной конфликт в том, что за главным героем охотятся. И только потому, что он мужик. И никто не знает, кто охотится, зачем и для чего.
– Но в конце концов ситуация прояснится? – поинтересовался режиссер.
– Как скажешь. Если должно проясниться, то проясним. А если «саспенс» надо поддержать подольше, скажем, на следующие серии, то и это запросто. Говорю же, как скажешь…
Вот так, обнадеживая друг друга, мы и расстались. А уже на следующее утро я засел за написание сценария.
Дело двигалось споро, тема была понятная и прозрачная – получалось, что две последние книги я писал, основываясь на автобиографическом материале. А ведь даже кто-то из великих сказал, что любой человек может написать хотя бы один роман, тот, который описывает его собственную жизнь.
Конечно, я опасался, что работа над сценарием помимо моей воли снова перенесет меня в многополый мир, и поэтому каждый раз, выходя на улицу, внимательно приглядывался, не произошло ли трансформации. Но написание сценария, по-видимому, не требует погружения на такую глубину, такого эмоционального перевоплощения, как того требует книга, и небеса надо мной не разверзлись, и трансформации не произошло.
Каждый вечер я сбрасывал Рейну очередные написанные странички, получая в ответ не только одобрительный отклик, но и краткий отчет о его продюсерской работе – фразы типа: «деньги достал» или: «подписал еще одного спонсора», или: «госкомитет выделил 45 процентов бюджета, но 30 процентов надо будет откатить им обратно». Вскоре финансовый вопрос был решен, и Рейн перешел к решению профессионально-технических вопросов: выбор производственной компании, оператора, художника и, конечно же, артистов. А еще через неделю пришло уведомление, что назначена встреча с артисткой Аркадьевой, возможной исполнительницей главной роли. Так и произошла наша новая встреча с Аркадией, но теперь в мире двуполом.
Что сказать, она пугающе походила на мою плевриту, у меня даже изморозь пробежала по позвоночнику. Те же влажные с поволокой глаза, то же, казалось бы, бескостное, гнущееся тело, те же ивовые, гибкие руки. Очень хотелось, чтобы они оплетали именно тебя.
Нельзя сказать, что она была красива с точки зрения наших привычных, земных стандартов. Нет… Она была интересна именно отходом от стандартна и оттого завораживала – и театральных зрителей, и киноаудиторию, и всех остальных, кто оказывался рядом с ней. На меня сразу нахлынули воспоминания о днях и ночах, проведенных с Аркадией, да настолько сильные, что защемило в груди. Мне захотелось вернуться к ней, перешагнуть вновь через разделяющие измерения (или что-то иное, что нас разделяло). Но тут я подумал, что никуда перешагивать не надо – вот она, моя Аркадия, сидит передо мной, протяни лишь руку – дотянешься.
Рейн нас представил, глаза актрисы на мгновение раскрылись, повлажнели, подернулись прозрачной пленкой, а еще почему-то смущенная улыбка слегка растянула чуть асимметричные губы.
– Ой, неужели это вы? Не может быть… Неужели? – Оказывается, и голос ее был знакомым, родным, теплым, согревающим. – Я ваша искренняя почитательница. Все ваши книги зачитала до дыр. Всегда мечтала с вами познакомиться. Но вы же нигде не бываете, ни на каких тусовках.
– Он вообще затворник, – прокомментировал меня Рейн. – Сидит, кропает чего-то, создает свои миры. Сколько я ни пытался его вытянуть, он ни в какую.
– Но ведь настоящий творец именно таким и должен быть, – заступилась за меня Аркадия. – Отстраненным от суеты. Правда? – Это она уже спросила у меня.
– Не знаю, – пожал я плечами. – Наверное, у всех по-разному. Мне просто такая стилистика жизни больше подходит. Сглаженная, без перепадов, без особых подъемов, но и без падений.
Я протянул руку, пожал ее, прикосновение получилось наэлектризованным, она не могла не почувствовать. Я даже заметил, как она вздрогнула.
Потом мы долго сидели в кабинете Рейна, обсуждали идею будущего фильма, вернее, не обсуждали даже, а я подробно рассказывал им о многополом мире, обо всех его нюансах, подробностях. Мне хотелось, чтобы не только я с Саней, но прежде всего Аркадия увлеклась им, разделила его со мной, захотела бы в нем остаться, пожить. Думаю, мне удалось – взгляд ее становился все более влажным, будто покрывался прозрачной слюдяной пленкой, липкой, клеящей. Наконец мы вышли из офиса на улицу.
– Хотите, я вас подвезу? – предложила Аркадия. Я был без машины, я вообще предпочитаю передвигаться по городу на общественном транспорте.
Я покачал головой и отказался:
– Спасибо, но я лучше прогуляюсь. Я, знаете, люблю бродить по Москве.
А отказался я по той причине, что не хотел форсировать… К чему спешить? Все, что должно произойти, произойдет, так или иначе.
– Давайте лучше встретимся завтра… или не завтра, а когда вам будет удобно. Пойдем куда-нибудь, попьем кофейку. Мне хочется вам еще кое-что рассказать.
– Еще? – делано удивилась Аркадия. – Вы и без того меня полностью заинтриговали вашим миром. Я уже знаю, что буду постоянно о нем думать, и днем, и ночью, до самого окончания съемок.
– Поверьте, в следующий раз я вас заинтригую еще сильнее.
На этой двусмысленной моей фразе мы и расстались. Только лишь для того, чтобы встретиться через два дня.
Конечно, я рисковал. Она могла принять меня за сумасшедшего, за сдвинувшегося на своих рукописях писателя-неврастеника – а таких, надо заметить, вполне хватает. Но все же я рискнул. И риск оправдался, она мне поверила.
– Значит, у нас с вами отношения в том мире, из которого вы вернулись? – удивилась она, и я не понял, чего в ее голосе больше: удивления или кокетства.
– Да, – ответил я, – мы прожили вместе несколько месяцев. – Я знаю, как вы вздрагиваете от прикосновения, знаю, как пахнет ваше тело, как ритмично ваше дыхание, когда вы спите у меня на плече.
– И как же мы занимались сексом? Как был устроен сам процесс, каков механизм? Да, конечно, – она чуть сбилась, – я читала в сценарии, но тем не менее расскажите подробнее. Я понимаю, я плеврита, и контакт происходит на уровне пленки… Но мне не совсем ясно: откуда она берется, как происходит переход энергии.
Я стал объяснять, подробно, в деталях. Особенно долго рассказывал про энергазмы. Пока я говорил, Аркадия отпивала капуччино маленькими глоточками, пристально смотрела на меня, но я ничего не мог разобрать в ее глазах, только то, что они все сильнее покрывались пленочной поволокой. Когда я наконец закончил, она протянула руку, вложила свою ладонь в мою.
– Знаете, я вам поверила, – призналась она. – Каким бы ваш рассказ ни выглядел невероятным, но я поверила. И знаете почему? – Я пожал плечами. – Только это очень частный момент… Очень личностный. Вы никому не говорите… Хорошо?
Я пообещал.
– Дело в том… – немного нараспев, как бы сомневаясь, как бы с трудом начала проговаривать Аркадия. – Дело в том, что я никогда не была любительницей вагинального секса. Что-то всегда меня в нем смущало. Будто я делаю что-то для себя неправильное, противоестественное. Как заноза… – Она передернула плечами, словно попыталась сбросить незримую тяжесть. – В какой-то момент решила, что я лесбиянка, просто родилась такой. Попробовала несколько раз с женщиной, даже отношения возникли, ну, вы слышали слухи, наверное… с Эмирой.
Имя я действительно слышал. Кажется, певица, исполнительница собственных песен. Но вот про «отношения» между Аркадией и Эмирой – нет, обычно подобные гламурные слухи до меня не доходят. А может, и доходят, просто я их не замечаю, пропускаю мимо.
– Да, попробовали… – растягивала слова Аркадия. – Но тоже как-то не то было. Подстроиться я, конечно, могла, приноровиться, но сколько подстраиваться можно? – Аркадия помолчала, снова отпила кофе, кисть руки вильнула, будто дунул ветер и согнул упругую ветвь. – А вас послушала и поняла, в чем дело. Я просто не принадлежу этому миру. Я из другого, и в нем я – плеврита. Но я и здесь должна быть плевритой, просто недоразумение вышло… Я просто не знала… Не представляла, как должно быть… А сейчас, когда вы рассказали, все сразу стало на свои места. Сразу ясно стало. Вы мне глаза открыли. Знаете что, поехали сейчас ко мне. Попробуем. Вам же известно, как должно происходить на самом деле. У вас ведь опыт.
Я кивнул. Я готов был ей все показать, всем поделиться. А вдруг и получилось бы как-то.
 | Анатолий Тосс. Фантазии мужчины средних лет |