Хранимые в музейных кладовых, эти коллекции, собранные учеными и путешественниками, – и прекрасны, и познавательны.
Уолтер, похоже, хорошо устроился. Умерший 50 лет назад гигантский северотихоокеанский осьминог отдыхает в 40-литровом резервуаре со спиртовым раствором, двухметровые щупальца этого головоногого мирно сплетены. Его соседи – выходцы из Атлантики: закатанная в банку колония планктонных морских спринцовок – пиросом, чье естественное сине-зеленое свечение давно погасло. А кораллы и водоросли все еще пышно «цветут» на полке. Гирлянды таитянских улиток свисают с крючков на стенах. Перламутровые раковинки моллюсков из реки Миссисипи – сырье для некогда прибыльного производства пуговиц – поблескивают под стеклом.
Еще здесь есть шкафчики, 230 штук: это герметичные, сделанные по особому заказу и оборудованные системой климат-контроля дома для десяти миллионов образцов моллюсков. Многие были привезены из дальних экспедиций, которые возглавляли такие известные первооткрыватели и исследователи, как Эрнест Шеклтон, Мэриуэзер Льюис и Уильям Кларк, Гиффорд Пинчот и Уильям Бартрам.
Где же находится сам склад чудес? И как мы сюда попали? Если отвечать кратко, то мы в Академии естественных наук при Университете имени Дрекселя в Филадельфии. И добрались до этого изобилия, пройдя вверх по лестнице из отдела энтомологии, забитого ящичками с четырьмя миллионами насекомых со всех концов света, и мимо богатого собрания ископаемых - девонских рыб с лапками, зубов мастодонта, хранившихся у Томаса Джефферсона, и плиты со скелетом ихтиозавра из Англии.
Это не просто хранилище, а университет в самом полном смысле слова. Когда речь идет о научных открытиях, обычно вспоминают об экспедициях. Однако момент удивительной находки - лишь первый шаг. Главная работа ведется в музейной тиши, среди тщательно оберегаемых коллекций. Именно здесь находку описывают, прикрепляют этикетку с указанием, когда и где ее обнаружили и что это предположительно такое, заносят в каталог. (Нередко точное название экспонат обретает спустя десятилетия.) Здесь ученые вызнают новые секреты Вселенной у старых растений и животных, поскольку каждый мертвый образец содержит редкую живую информацию (морфологическую, молекулярную, изотопную), говорящую обо всем - от эволюции до экологии и медицины. Именно здесь исчисляется жизнь планеты.
«Филадельфийская академия была основана в 1812 году натуралистами-любителями, - говорит ее сотрудник, писатель и историк Роберт МакКракен Пек. - Это самый старый музей естественной истории в Западном полушарии и одно из первых учреждений, выступавших за равноправие в получении знаний». От себя добавим, что еще это идеальное место для поиска ответа на вопрос: зачем нужны коллекции?
Люди всегда коллекционировали вещи. То ли это пережитки нашего прошлого охотников-собирателей, то ли потребность создавать порядок из хаоса, то ли просто желание иметь и обладать. Ведь стремление к владению чем-либо -важная особенность человеческой психики. Но чрезмерное ее проявление - это опасная болезнь. Патологические накопители видят ценность во всем. Другие же, сосредоточившись на чем-то одном, становятся жертвой того, что писатель Николас Басбейнс назвал «благородным сумасшествием». В 1869 году библиофил сэр Томас Филипс сказал, что хочет «иметь копию каждой книги, вышедшей в мире». Его итог -50 тысяч книг - впечатляет, но все же очень далек от цели. Для энтузиастов, как писал эволюционист Стивен Гулд, «страсть к коллекционированию - это полноценная работа, нечто вроде благословленной одержимости».
И эта одержимость лежит у истоков истории музейных коллекций. В XVI веке, когда эпоха Возрождения пробудила в Европе интерес к остальному миру, короли и знать в заботе о престиже (назовем хотя бы Габсбургов и Медичи), но также и простые врачи и аптекари взяли моду собирать предметы самого разного рода в одном кабинете. Называемые «кунсткамерами» или «кабинетами редкостей», такие собрания включали самые разные образцы красивого, отвратительного и экзотического: растения и животных, научные инструменты, произведения искусства, уродцев в виде скелетов или «мокрых» препаратов. Хорошая кунсткамера могла иметь чучело крокодила, приличную мумию, зародыш, желательно с двумя головами, поделочные камни и минералы, окаменелости, головное украшение ацтека или японские ритуальные мечи, картины маслом и античные скульптуры.
Другими словами, эти предшественницы современных музеев (и современных шоу фриков) воспевали скорее странности мира, чем развитие науки. Но вот появляется Карл Линней, шведский ботаник, отличавшийся страстью к порядку. «Первый шаг к мудрости - это узнать вещи как они есть», - писал он. Чтобы делать это «простым, красивым и поучительным» образом, Линней создал систему всего живого: каждому виду растения или животного дается уникальное латинское название из двух слов; первое определяет род, второе - вид.
Карл Линней и эпоха Просвещения проложили дорогу для создания настоящих научных собраний. Естествоиспытатели стали готовить образцы тщательно и по строгим правилам. Но ранние техники консервации были несовершенны и часто служили лишь порче экспонатов: насекомых могли мариновать в спирте, змей набивали соломой, раковины варили и перевозили в древесных опилках. Методы могли быть и очень опасными. «В моих препаратах много мышьяка, - писал в 1848 году орнитолог Джон Кэссин. - Я оформил лишь половину коллекции сов... и свалился со стеснением в груди, сильнейшей головной болью и лихорадкой».
В наши дни образцы больше не обжигают, чтобы уничтожить бактерии, а замораживают. Рентгеновские аппараты и компьютерные микротомографы позволяют заглянуть внутрь объектов, не разрушая их.
«Это место, где мы храним свои трехмерные знания о природе, - говорит Кирк Джонсон, руководитель Смитсоновского национального музея естественной истории со 126 миллионами экспонатов, и продолжает: - Люди называют наш музей "чердаком Америки". Но это, скорее, Форт Нокс - место, где мы бережем наши ценности, а не бесполезный хлам. Это сокровищница и храм».
По словам Кирка Джонсона, в современном мире ученые взаимодействуют все теснее. Все изменилось благодаря оцифровке коллекций, которая позволяет музеям создавать сетевые каталоги экспонатов, ученым - обмениваться информацией, а публике - получать удаленный доступ к ней. «Теперь, будь вы даже пастухом масаи, вы можете взять айфон и посмотреть нашу коллекцию в Интернете», - замечает Джонсон.
Но ничто не заменит настоящий объект. «Необходимы обе коллекции - реальная и виртуальная, - уверен палеонтолог и вице-президент Академии Тед Дэшлер. - Цифровой экспонат - просто копия, а натуральный образец - это определение данного организма, каким он был в свое время и в своем месте. Он не может быть представлен только словами и изображением». «Если бы у нас было не 18 миллионов экспонатов, а 18 миллионов фотографий этих экспонатов, не думаю, чтобы это кого-либо заинтересовало», - включается в разговор Роберт Пек. Кирк Джонсон с ним согласен: «Самое большое озарение Дарвина в том, что он осознал родственную взаимосвязь всех живых существ на свете. Его правоту наглядно доказывают музейные коллекции». Некоторые виды давно исчезли. Но у нас есть их ДНК. Мы - хранители знаний о нашей планете.
(c) Джереми Берлин