Этот рассказ об относительности исторического знания написан человеком с удивительной судьбой, на собственном опыте познавшем, как прошлое становится актуальным и используется на службе политике.
* * *
Заложив руки за спину, профессор возбужденно шагал по кабинету. После полугодичной напряженной работы демотический текст этого привезенного из Эфиопии, каким-то чудом попавшего туда и сохранившегося там египетского папируса был теперь им полностью расшифрован. Историческая дата написания текста точно установлена, остается лишь прокомментировать и опубликовать его в «Востоковедческом журнале» и послать сообщение в Лондон, в Ancient Egypt Documentary.
Никакого сомнения быть не могло. Текст принадлежал храмовому писцу периода сауской династии, был написан примерно в 600 году до н. э. тем беглым, а поэтому малоразборчивым почерком писца, для сокращения крайне упрощавшего знаки, объединявшего несколько простых в один сложный, обозначающий целую группу согласных и полугласных. Однако содержание было совершенно ясно. Это был отрывок исторической хроники. Повествование о давно минувшем событии, о победной битве египтян с нубийцами в период Древнего царства, в третьем тысячелетии до н. э.
Запись гласила: «...и тогда храбрейший полководец Широэ, верный слуга великого фараона Усеркафа, разбил войска нубийцев, внезапно напав (на них) у первого (нильского) порога, (глубоко) проник в их страну, захватил триста слонов, (груженных) золотом, эбеном, бивнями, ладаном и притираниями (?), и скота и рабов без счета увел в (столицу) нашу Мемфис, пленил и царя (их) Намхама и царицу Мершепсут, ибо (тогда, как) и ныне, покровительствовала нам богиня Нейт, да умножатся жертвоприношения ей...»
Профессор позвал из соседней комнаты свою долголетнюю, эрудированную и умную, но излишне заносчивую ассистентку и, торжествуя, прочитал ей расшифровку текста. Против ожидания, она не стала оспаривать точность перевода и, как было в ее обыкновении, придираться к отдельным местам, предлагая свои разночтения. Молча она склонилась над стеклом, под которым хранился драгоценный папирус, и — в который уже раз — рассматривала его из-под толстых очков своими подслеповатыми глазами.
Профессор продолжал: «Разумеется, про богиню Нейт, это по побуждениям, так сказать, местного патриотизма прибавил сауский писец. Но в остальном, как видите, все сходится со взглядами Петри. Фотографию текста, перевод и статью — сейчас я сяду за нее — мы завтра же отправим».
Тут она выпрямилась во весь свой небольшой рост и решительно и резко заявила: «Профессор, — так она всегда обращалась к нему в значительные моменты, — никуда вы ничего не отправите! Как хотите, но я убеждена, что перед нами палимпсест. Я об этом сегодня всю ночь думала. Под этим текстом был другой, его соскоблили или вытравили, но его нам надо восстановить. И только тогда уж...».
Профессор в большом волнении крутил седую прядь волос, свисавшую надо лбом. «Ну что вы, ведь это одно только ваше предположение. Маловероятно. И положим даже, что вы правы. В лаборатории нам эти химики наш текст испортят, а что вскроется под ним? В лучшем случае какие-то там отчеты о налогах, счета подрядчиков. И все это будет настолько стерто, что еще вопрос, сумеем ли мы чего-нибудь прочесть».
Он долго сопротивлялся, но, как всегда, под конец сдался. Папирус передали в лабораторию для исследования методом цветоотделительной фотографии.
Через неделю его вернули. Вместе с ним были получены съемки, на которых отдельно от демотического был запечатлен более старый текст, находившийся под верхним слоем. Он был написан гиератическим письмом, и по его виду такой специалист, как наш профессор, смог определить, что эту запись сделали к концу Среднего или к началу Нового царства, по-видимому, в XVIII-XVI веках до н. э. Расшифровать текст было теперь задачей несравненно более трудной, чем прочитать демотическое письмо, так как некоторые знаки, весьма упрощенные схемы иероглифов и их групп нельзя было почти различить друг от друга.
Для профессора и его ассистентки наступило время страды. Хотя лето выдалось в Москве как назло необыкновенно жаркое, он не выехал на дачу, а она отказалась от очередного отпуска. Не признавая выходных дней, оба просиживали до поздней ночи над текстом, а дома у обоих то и дело вспыхивали досадные сцены. Почти полтора года ушло, пока в один прекрасный день — буквально, ибо уже светало — злополучный текст предстал перед ними.
В переводе он гласил: «...виною (этому) поражению был вероломный трус Шероэ, (который) предал (повелителя своего) великого фараона Усеркафа и, ограбив (столицу) нашу Мемфис, перебежал с его тридцатью слонами, (груженными) золотом, эбеном и бивнями, к нубийцам во (время) битвы у вторых (порогов) Нила, где встретила его Ретшемзуд, распутная вдова (царя) нубийцев Манхама, и сделала его своим на-ложником, да проклянет (его) Озирис, покровительствующий нам...»
Профессор сильно расстроился. Перед ним, перед египтологией, перед всей исторической наукой открылась неразгаданная проблема. Писец сауского храма стер гиератическую запись и заменил ее другой, демотической, для того чтобы о событии, имевшем в его время более чем тысячелетнюю давность, повествовать совсем противоположное! По каким мотивам он так поступил? По династическим или религиозным? И какая версия истинная — ранняя или поздняя? Чем кончилась битва для египтян — победой или поражением? Какова была роль Шероэ — был он храбрым полководцем или трусом и предателем? Звали царя нубийцев Намхам или Манхам, царицу — Мершепсут или Ретшемзуд, произошло все (а что именно?) у первых или у вторых порогов? Сколько было слонов — триста или тридцать?
Все эти вопросы снедали теперь профессора, не давали ему ни минуты покоя. Между тем его ассистентка, странным образом, относилась к ним более спокойно, хотя и проводила не приличествующую ученому египтологу аналогию с новейшей историей.
После долгих мучительных раздумий профессор решился на отчаянный шаг. Когда была изготовлена увеличенная, предельно четкая фотография гиератического текста, он послал папирус в Институт экспериментальной физической химии с просьбой исследовать, нет ли под гиератическим еще одного, еще более древнего иероглифического текста. Он надеялся, что если он будет обнаружен и если он, паче чаяния, будет относиться к тому же событию, то, как наиболее близкий по времени к описываемому сражению, он бросит свет на истину, рассеет все искажения.
В институте сначала отказались принять заказ, указывая на опасность, что верхние два слоя могут пострадать или даже быть уничтожены в процессе исследования. Но он взял всю ответственность, весь риск на себя. Пусть только выявят третий слой, если он существует.
Исследование затягивалось томительно долго. Но зато оно дало положительный результат: палимпсест имел в самом деле три слоя — феномен чрезвычайной редкости! И они содержали тексты, связанные между собой! Нижний слой, иероглифический, удалось восстановить, и хотя верхние два слоя при этом в самом деле пострадали, но их повредили лишь частично. Прочесть иероглифы было для профессора, да и для его ассистентки, столь же нетрудным делом, как и установить, что этот первоначальный текст был — как он и ожидал — действительно написан или в самое время описываемого события, или же вскоре после него.
Несколько дней спустя расшифровка была завершена. И вот что значилось в записи: «...в эти тяжелые дни нубийцы (совершали) набеги (на нашу) страну с верховьев (Нила), и Шероэ, брат (фараона) Ушергафа, умертвил (его и захватил) тринадцать слонов с золотом, (и стал) вместе с царевной Нубии Нерсепшут (править) над нижним (Египтом), пока по (воле) Изиды (?) полководец Нанхан не (захватил) власть, сделав ее (своей) наложницей...»
Профессор впал в отчаяние. Что же это получалось? Выходит, что и битвы-то никакой не было! Все три надписи, говоря как будто о том же, полностью расходятся между собой в описании фактов и в их оценке. Не исказил ли их каждый писец по-своему?
Конечно, он опубликует все три текста. Но какой из них содержит истину? Как сквозь три слоя палимпсеста добраться до исторической правды?
(с) Эрнест Кольман
* * *
Этот рассказ обнародовала дочь автора, Ада Кольман, проживающая ныне в Стокгольме. Вместе с рассказом она передала и копию открытого письма, которое ее отец направил в сентябре 1976 года Леониду Брежнева. Указав на все откровенные ошибки и деформации «реального социализма», Эрнест Кольман заявил в этом послании, что выходит из КПСС.
А ведь он уже в конце 1917 года вступил в Красную армию, стал членом РКП(б).
В 1930 году, вскоре после того как Сталин потребовал «разворошить и перекопать весь навоз, который накопился в философии и естествознании», Кольман возглавил в Институте красной профессуры центр по руководству работами над философскими и методологическими проблемами естествознания.
В 30-е годы Кольман «прославился» разгромом Московской математической школы во главе с академиком Николаем Лузиным. Став заведующим отделом науки при Московском горкоме ВКП(б), выдвигал обвинения философского и политического характера в отношении Вернадского, Вавилова, Ландау, Тамма, Френкеля и др.
В 1939 году в ходе дискуссии по генетике и селекции последовательно отстаивал позиции академика Трофима Лысенко.
После войны Кольман был направлен в Прагу на пост заведующего отделом пропаганды ЦК Компартии Чехословакии. После того как лидер Чехословакии Клемент Готвальд пожаловался Сталину на излишнюю ортодоксальность Кольмана, его арестовали и выслали в Москву, где он провел три с половиной года без суда в тюрьме.
Хрущев, еще с 30-х годов патронировавший Кольмана, продвинул его в 1959 году в Прагу с большим повышением — на пост директора Института философии АН Чехословакии.
Однако через два года Кольман вышел на пенсию и вернулся в Москву. В 1968 году активно поддерживал Пражскую весну и осудил оккупацию Чехословакии. В наказание он стал невыездным: ОВИР 16 раз отказывал Кольману и его жене в разрешении посетить в Швеции их дочь и ее семью. После многочисленных протестов ему и его жене разрешили навестить дочь в 1976 году. Приехав в Швецию, Кольман получил там политическое убежище.
Как написала в своем письме в редакцию Ада Кольман, «несмотря на давность написания рассказа «Три слоя палимпсеста», его актуальность несомненна, поскольку, к сожалению, история по-прежнему фальсифицируется в пользу властей предержащих, а трактовка исторических событий во многом зависит от политических взглядов историков».
ИЗ ПИСЬМА КОЛЬМАНА ГЕНСЕКУ БРЕЖНЕВУ
«В СССР нет элементарных демократических прав: вместо выборов — голосование за навязанных сверху кандидатов; отсутствие гласности в политической жизни; запрещение забастовок и подчинение профсоюзов интересам государства; запрещены политические дискуссии, над всем властвует универсальная цензура; правдивая информация подменяется пропагандой лжи...»