Странные дела творятся с некоторых пор в Зоне. Пропадают целые территории, а вместо них появляются другие. В лесах все чаще замечают невиданных до этого мутантов. И за всем этим угадываются последствия неудачного научного эксперимента. Исправить все должна экспедиция, руководитель которой, учтя все сделанные ранее ошибки, готов к любым неожиданностям. Но в Зоне нельзя предусмотреть всего, даже если под рукой есть целый бронепоезд. И там, где в отчаянной борьбе сойдутся за свои интересы безответственные ученые, жадные бандиты и сталкеры, любая победа может оказаться пирровой.
Отрывок из книги:
Умудрившись ни разу не попасть на глаза солдатам и техническому персоналу, проводящему последние проверки, Версоцкий успел оценить преимущества случайно выбранного вагона. В составе бронепоезда он был почти самым первым: перед ним находились только две платформы с запасом рельс. И это означало, что в случае осложнений достаточно было контролировать только одну дверь, ведущую в вагон.
Для себя Версоцкий нашел крохотный отсек, в котором, совершенно отдельно от остального склада, хранился уборочный инвентарь. Вполне сносно расположившись среди лопат и веников, бывший ученый замер, стараясь, чтобы даже случайный звук не выдал его местоположение снующим рядом солдатам. Он не боялся обнаружения и мог постоять за себя даже без подключения Зюзи, но если бы это произошло до пересечения Периметра, с реализацией дальнейших планов могли возникнуть совершенно непредсказуемые осложнения.
Поэтому он сидел в странной позе, выдержать в которой достаточно долго вряд ли смог обычный человек. Но Версоцкому, целый год притворявшемуся «растением», было уже плевать на такие мелочи. Даже когда дверь отсека открылась, и молодой солдат взял какой-то инструмент на длинной ручке, Версоцкий остался незамеченным, хоть и оказался практически на виду.
Поезд беззаботно постукивал колесами на стыках рельсов, словно укачивая Версоцкого в огромной бронированной колыбели. Впервые за долгое время он видел самый обычный сон, в котором не было убийств и насилия, не бродили выпущенные из самых темных глубин подсознания чудовищные монстры, не пускал слюни устрашающий в своей ментальной мощи, но беспомощный без поводыря дурачок Зюзя. Даже всегда присутствовавший в голове образ незримой черной тучи, подкрашенной снизу багровым пламенем, отошел куда-то в сторону, поблек и перестал быть значимым.
Профессор Версоцкий возвращался домой, где все должно было пойти совсем иначе.
Слабый шум возни и удивленные восклицания вырвали его из сладкой грезы. Кто-то, судя по звукам, тащил что-то из глубины стеллажей и при этом громко ругался.
– Ты кто такой, мать твою? – вопрошал этот «кто-то», и, судя по интонациям в его голосе, был он не просто удивлен, а шокирован увиденным.
Несколько секунд Версоцкий рассеянно прислушивался, а потом сообразил, кто мог вызвать столь сильные эмоции у одного из солдат охраны бронепоезда. Он осторожно поменял позу и прильнул глазами к тонкой щели, оставшейся между створкой двери и стеной отсека. Здоровый, похожий на грубый каменный памятник питекантропу сержант нависал над худеньким Зюзей, как асфальтовый каток над улиткой, и, судя по выражению лица, также плохо понимал, что происходит, как и его «находка». Зюзя посматривал на вояку, когда он начал его встряхивать за шиворот, но не осмысленно, а как бы вскользь, точно на блестящую безделицу или необычный предмет мебели. На губах его пенилась слюна. Кажется, этим он больше всего и бесил сержанта.
– Кто такой? – суровым голосом спросил тот и, не дожидаясь ответа, шлепнул Зюзю по щеке.
У Версоцкого все оборвалось внутри. Он терпеть не мог, когда кто-то при нем пытался ударить несчастного умалишенного парня. Но разум возобладал, и профессор не стал покидать свое убежище. Ведь когда сержант проведет допрос сам и ничего не сможет добиться, он позовет начальство. Тогда появится возможность взять контроль над ситуацией в абсолютно спокойной обстановке.
– Как сюда попал? – продолжал недоумевать сержант, отвешивая Зюзе то легкую пощечину, то затрещину. Но дурачок только жалобно скулил и втягивал голову в плечи.
– Ничего не понимаю, – развел руками сержант. – Какая-то мистика, да и только.
– Что там у тебя, Наливайко? – громко спросил голос с другой стороны вагона. – С кем ты там ругаешься?
– У нас тут пассажир, товарищ лейтенант, – растерянно сказал Наливайко. – Натуральный псих без подмесу.
– Я даже не буду спрашивать, что ты там пил, Наливайко, – с раздражением сказал офицер, судя по шагам, приближающийся к сержанту. – У меня вопрос будет гораздо проще: чем ты ширяешь…
Он оборвал сам себя на полуслове, и несколько секунд прошло в томительном молчании. Версоцкий пытался высмотреть, что происходит, но из-за стеллажей видел только Зюзю и часть фигуры Наливайко.
– Это кто? – строгим голосом спросил лейтенант.
– Не знаю, товарищ лейтенант, – горячо сказал Наливайко. – Я его о том же самом спросил, а он не отвечает.
– Как же он ответит, если у него чердак отъехал? – резонно заметил лейтенант.
– А я про шо?
– Держи его, я доложу начальнику экспедиции.
Это явно было пока лишним, и Версоцкий быстро выбрался из своего убежища, нарочно громко стукнув дверью. Звероподобный сержант и молодой лейтенант во все глаза уставились на еще одного нелегального пассажира.
– У меня что-то с головой, Наливайко, – сказал лейтенант растерянно. – Мерещатся псих и худой старик.
– Ничего не мерещится, – уверенно сказал Наливайко, не распознавший в голосе начальства иронию. – Самые натуральные психи и есть. Хотя старый вроде слюни не пускает. Слышь, дед, вы как тут очутились?
Пока он произносил эту тираду, Версоцкий медленно подходил все ближе и ближе. Когда до сержанта оставалось метра полтора, вдруг быстро шагнул вперед и прикоснулся к его руке. В отличие от Зюзи, Версоцкому для абсолютно полного ментального воздействия на человека нужен был физический контакт. Но и возможностей такой захват давал гораздо больше, чем превращение людей в послушный биоматериал.
Сержант инстинктивно дернулся, но руку убрать не успел, и целых полсекунды его сознание было беззащитным и полностью готовым к внушению новых правил поведения.
Убрав руку, Версоцкий с любопытством смотрел на полученный результат. Лейтенант еще даже не начал догадываться, что с его подчиненным происходит что-то ненормальное, только смотрел с брезгливым недоумением на полоумного старика. А сержант уже был готов выполнить волю своего хозяина.
– Держи этого лейтенанта, Наливайко, – будничным голосом сказал Версоцкий, чтобы не спугнуть следующую жертву раньше времени.
И вот тут он недооценил скорость реакции офицера, забыв, что имеет дело не с обычной солдатней, а с людьми, которых готовили к экспедициям в Зону. Вместо того чтобы тупо разевать рот в ожидании действий будущего хозяина, лейтенант вдруг резко подался назад, развернулся на ходу и бросился бежать по проходу между стеллажами.
– Зюзя! – вслух скомандовал Версоцкий. – Стукни бегущего дядю! Быстро!
– Тревога!! – заорал дурным голосом лейтенант, колотя кулаком по кнопке на стене. – Кукловод на складе! Нужна помощь!
Последнее слово сошло на слабый шепот, плечи лейтенанта обвисли, колени подогнулись, и он замер на месте, бессмысленно пялясь в решетку динамика, откуда сыпались взволнованные вопросы.
– Неувязочка вышла, – с досадой буркнул Версоцкий. – Зюзя, готовься. Сейчас вон там появится дядя с грохоталкой. Ты должен его стукнуть сразу, как заметишь.
На небольших дистанциях Версоцкий и без привлечения возможностей Зюзи мог почувствовать движение людей. И сейчас он ощущал, как будоражащий и кружащий голову поток эмоций вот-вот вломится в дальнюю дверь вагона-склада. Человек отчаянно боялся, но в то же время стремился как можно быстрее попасть на поле боя, чтобы успеть помочь товарищам.
– Наливайко, встань вот перед этим мальчиком, – сказал Версоцкий, предусмотрительно отходя за стеллаж. – А то еще попадет в него шальная пуля. А ты вон какой пузатый.
Сержант послушно выдвинулся вперед и почти в тот же момент дверь на другом конце вагона с лязгом распахнулась. В проходе мелькнул солдат с автоматом наизготовку и тут же метнулся в сторону, уходя с линии огня идущего следом товарища с ручным пулеметом наперевес.
Но скорость его красивых и выверенных движений не имела ни малейшего значения. Зюзя только на первый взгляд просто беспокойно шевелил глазами, вглядываясь в проход. Гораздо меньше времени ему хватило бы, чтобы зафиксировать образ человека и нанести ему ментальный удар. А раз Версоцкий сказал наносить удар по дяде, который появляется, но не велел останавливаться, Зюзя останавливаться и не собирался.
Пулеметчик замер, картинно развернув ствол пулемета в сторону сержанта Наливайко и стоящего за ним Зюзю, затем руки его разжались, и оружие с грохотом упало на пол. Следом загремел автомат того солдата, что рассчитывал укрыться от врага за стеллажами.
– Молодец, Зюзя! Отгоняй их в сторону, – скомандовал Версоцкий.
– Ы-ы-ы-ы! – радостно замычал сумасшедший.
Еще несколько минут Версоцкий стоял за стеллажом в ожидании продолжения спонтанного штурма, но больше никто в двери вагона не врывался и прикидываться ковбоем не спешил.
– Жаль, – разочарованно сказал профессор. – Если бы вся охрана разом прибежала, было бы проще. Теперь придется ходить, искать, ловить…
Правда, и теперь особых проблем не ожидалось. Судя по тому, что Версоцкий видел в узких окошках вагона, поезд давно двигался по Зоне, и это значило, что связи со станцией у новой экспедиции нет. А даже если б и была – это ничего не меняло. Ведь откладывать захват поезда Версоцкий не собирался.
– Наливайко, – сказал он. – Отвечаешь за жизнь этого мальчика. Если в вас будут стрелять, все пули должны попасть только в тебя.
Огромный сержант улыбнулся светлой и чистой улыбкой, какой последний раз улыбался, наверное, только в раннем детстве, и с готовностью закивал.
– Вот и хорошо, – одобрительно сказал Версоцкий. – Зюзя, мальчик мой, давай вон тех двоих гони вперед, да смотри их глазами. И стукай всех, у кого увидишь грохоталки. А следом и лейтенантика вон того. Пусть тоже идет – отвлекает от нас внимание дядей-бузотеров.
Зюзя лишь чуть-чуть наклонил голову, и оба солдата, что несколько минут назад так эффектно ворвались в вагон, не менее энергично ринулись в обратную сторону.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Версоцкий, прислушиваясь к поднявшейся в соседнем вагоне стрельбе.
* * *
Лаборатория не оставила места посторонним мыслям. Сотрудники, благо их было немного, оказались сплошь старыми знакомыми или бывшими подчиненными, как один уважавшими Феоктиста Борисовича за все, за что вообще могут уважать ученого прикладные исследователи.
Несколько секунд Ломакин стоял у входа и любовно оглядывал свое детище – лабораторию на колесах. За прошедший год здесь почти ничего не изменилось. Все те же столы, примыкающие к стенам, уставленные измерительными приборами, точными весами, разнообразными портативными излучателями и массой другой, крайне необходимой любому исследователю электроники. Все те же бесчисленные дисплеи на стенах и потолке. Но главное – установка, занявшая центр вагона и закрытая блестящим металлическим кожухом.
Вокруг установки, оставляя только узкий проход, стояли столы, превращенные в рабочие места для операторов, которые должны были следить за параметрами генерируемого излучения и напряженностью электромагнитного поля вблизи головного индуцирующего элемента. В лаборатории не было диванов и кресел – только компактные, легко собираемые в стопки металлические стулья с гнутыми спинками: по выражению самого Ломакина, ученые в лаборатории должны были работать, а не отдыхать. Вблизи массивных дверей лаборатории, снабженных серьезными запорными механизмами, к стенам были приварены металлические шкафы, из-за чего оба выхода из вагона представляли собой узкие коридоры. В одной из стен имелся широкий люк, захватывающий и часть потолка, поскольку монтаж и демонтаж установки можно было выполнить исключительно с помощью подъемного крана. И ни для чего другого этот люк предназначен не был.
Уже через несколько минут Ломакин давал указания, а понятливые помощники делали поправки во входных данных программы, управляющей запуском установки. Сержант Ложкин настолько умело расположился в углу, что вскоре Ломакин просто перестал его замечать, но стоило ему, забывшись, протянуть руку к пульту точной подстройки дополнительных параметров, как в тот же момент раздалось предупредительное:
– Профессор, не надо.
– Молодец, сержант, – похвалил его Ломакин, удивляясь, как в таком маленьком помещении сержант сумел так устроиться, чтобы и никому не мешать, и держать ситуацию под контролем. – Если однажды надумаешь бросить службу, звони. Я найду, куда тебя с такими талантами трудоустроить.
Феоктист Борисович очень боялся, что обнаружит установку уже модернизированной каким-нибудь «гением», но оказалось, что сотрудники были абсолютно убеждены: рано или поздно их руководителя выпустят, и работы будут продолжены. Поэтому все сохранили в целости и сохранности, что позволило Ломакину теперь провести первичную настройку и накачку энергией первого контура без каких-либо неожиданностей.
* * *
Поезд достаточно быстро приближался к цели, и до самого ответственного запуска всей системы, такого важного и ради которого было потрачено столько сил, оставалось время, измеряемое уже даже не часами, а минутами. Тем неожиданней стали звуки выстрелов откуда-то со стороны вагона-склада, поставленного в самом начале состава.
Первым среагировал Ложкин.
– Слышу стрельбу со стороны склада, – доложил он кому-то по рации, а в правой руке у него уже откуда-то взялся пистолет.
Ученые беспокойно переглядывались, и только Ломакин продолжал изучать какой-то график из множества кривых линий на экране компьютера.
– Всему научному персоналу приказываю уходить в штабной вагон, – сказал Ложкин, беря на прицел дверь в тамбур, откуда можно было попасть в соседний со складом вагон.
Все научные сотрудники послушно двинулись в сторону, противоположную вагону-складу, и только Ломакин продолжал что-то с увлечением изучать на экране компьютера.
– Профессор, вас это тоже касается, – сказал Ложкин, но тот не успел ему ответить – со стороны штабного вагона, оттесняя в сторону сгрудившихся в проходе ученых, через лабораторию промчались десятка два человек охраны поезда. Когда за ними захлопнулась дверь, Ломакин с усмешкой поинтересовался:
– Сержант, ты что же, не веришь в своих боевых товарищей? Посмотри, сколько их помчалось туда. Если бы у нас было столько охраны в прошлом году, когда на поезд напали бандиты, мы могли бы просто остановиться и дать встречный бой.
Над головой у них загрохотали ботинки. Судя по всему, еще одна группа солдат перемещалась к месту стрельбы по крышам вагонов. Видимо, полковник Кудыкин больше не желал рисковать даже по мелочам.
– Хорошо, профессор, – сказал Ложкин, но в свой угол не вернулся и пистолет в кобуру не убрал.
Ни одного сотрудника в лаборатории, правда, не осталось, но Ломакин не собирался пока ничего делать с установкой и ограничился изучением каких-то данных.
Несколько минут ничего не происходило, а потом со стороны вагона-склада вновь послышалась стрельба. Ложкин быстро переключил рацию на другой канал, но там ничего кроме помех слышно не было. А вскоре стихла и стрельба.
– Прошу разъяснить обстановку, – требовательным голосом сказал Ложкин.
– Забирай профессора и срочно уходи из лаборатории, – приказал по рации голос Кудыкина. – Будем отцеплять научный вагон.
– Как это «отцеплять»?! – взвился Ломакин.
– Поверьте, профессор, так надо, – твердо сказал Ложкин и взял Ломакина за рукав.
В этот момент из тамбура со стороны склада вышел один из солдат и быстро прошел в сторону штабного вагона.
– Рядовой, стоять! – рявкнул Ложкин. – Доложить ситуацию! Что там происходит?
Но солдат, не обращая на сержанта ни малейшего внимания, подошел к двери, поискал что-то взглядом, затем вцепился обеими руками в рычаг экстренной блокировки вагона и дернул его вниз, а затем повис всем телом и просто обломил у самого основания. Отчетливо лязгнули тяжелые замки. Но если дверь со стороны штаба оказалась намертво заблокирована, то та, что со стороны склада, оставалась приоткрытой, и запорные штыри бессильно застыли в воздухе.
– Солдат! – заорал Ложкин, делая несколько быстрых шагов в сторону сбрендившего охранника.
И отпрянул, когда тот повернулся, посмотрел на него бессмысленным взглядом, а затем повернул голову в сторону Ломакина и радостно заухмылялся.
Ложкин сделал быстрый выпад и ударил солдата рукоятью пистолета по голове. Тот рухнул на пол, и сержант моментально стянул ему руки непонятно откуда взявшейся пластиковой стяжкой.
– Плохо дело, профессор, – сказал он, отпихивая тело в сторону. – У нас на поезде кукловод. И он только что нас замуровал в этой лаборатории.
В этот момент ожила рация:
– Сержант Ложкин, что у вас происходит? Почему блокировали дверь в лабораторию?
Пока Ложкин докладывал ситуацию, дверь из тамбура со стороны склада приоткрылась, и в проеме показалась голова еще одного солдата. Ложкин продолжая говорить, выстрелил чуть выше, и голова исчезла.
– Еще один зомбак, – отметил сержант. – Товарищ полковник! Я, конечно, изучал системы аварийной блокировки лаборатории, но неужели ничего нельзя сделать с общего пульта управления поездом?
– Можно со всеми вагонами сделать много чего. Кроме лаборатории. Ее же отдельно изготовили, у нее отдельный статус и собственные системы защиты. Мы сейчас постараемся отправить еще одну группу захвата поверху, – с отчаянием в голосе сказал Кудыкин. – Но там, похоже, действительно сильный и опытный кукловод – он организовал из захваченных самую настоящую оборону. Людей встречают плотным огнем. Сержант, головой отвечаешь за профессора. Но если вдруг появится возможность, постарайся отцепить вагоны, что идут впереди лаборатории.
– Я пока не представляю, как это сделать, они не пропустят нас к сцепке! – быстро сказал Ложкин.
– Тогда мы это сделаем удаленно! – с ожесточением отрезал Ломакин и положил руки на пульт настройки дополнительных параметров установки.
Лоб его избороздили морщины, губы непрерывно двигались, словно профессор проговаривал все свои расчеты вслух, а руки быстро и точно двигались между верньерами и клавиатурой компьютера. И весь целиком, от вдохновенного выражения лица до уверенных, но чутких пальцев, походил Феоктист Борисович в этот момент на гениального музыканта, исполняющего свою главную музыкальную партию.
Дверь из тамбура открылась, на пороге появился один из солдат охраны и тут же, не целясь, дал от живота очередь вдоль вагона. Ложкин начал стрелять одновременно с ним, и практически сразу автоматная очередь захлебнулась, ствол автомата задрался кверху, а солдат повалился назад.
– Ложкин, дай мне еще минуту! – не отрываясь от своей «партитуры», крикнул Ломакин.
Сержант упал на бок, перекатился в сторону, насколько позволял узкий проход между столами, и в то место, где он только что находился, с визгом рикошетирующих пуль, ударила очередь. Пистолет Ложкина загрохотал в ответ, со всех сторон на пол лаборатории сыпались осколки пластика и битого стекла, с резким пронзительным треском начала искрить какая-то проводка, но Ломакин продолжал «колдовать» над своей установкой, точно не стоял прямо посреди простреливаемого помещения, а предавался размышлениям в тиши университетского кабинета.
Очередной зомби в форме завалился в сторону, и вместо него в дверном проеме стал виден странный человек, который, очевидно, прятался все это время за спинами солдат. Это был молодой парень среднего роста с жиденькими светлыми волосами и с перекошенным лицом клинического идиота. Даже висевшая мешком одежда не могла уже испортить его внешний вид, поскольку лицо парня мгновенно притягивало любой взгляд и неестественно повернутой вбок нижней челюстью и крупными, практически выпученными глазами, которыми он косил в сторону, даже пытаясь глядеть прямо перед собой. Весь его внешний вид указывал на страшное напряжение, которое он испытывал, явно пытаясь сделать что-то такое, что не было заметно невооруженным глазом. И только сержант Ложкин в этот момент точно знал, на что направлены все силы диковинного уродца.
Быстро поднявшись на колени, Ложкин вдруг замер, опустив голову, словно ему на плечи внезапно положили стальную балку. Его обвисшие руки подрагивали, как будто там, внутри мышц, шла ожесточенная борьба, но пистолет он так и не выпустил. На лбу уродца вздулись жилы, он сгорбился и замычал, низко и протяжно. Шея Ложкина стала красной от прилива крови, форма начала расползаться по швам, а тело сотрясала крупная дрожь, но вместо того, чтобы обмякнуть и рухнуть на пол, сержант начал медленно поднимать голову.
– Зюзя, мальчик мой! Что ты делаешь, Зюзя?! – донеслось откуда-то из-за спины уродца.
Услышав этот голос, профессор Ломакин страшно оскалился и, казалось, еще быстрее забегал пальцами по клавиатуре.
Тем временем голова сержанта поднялась настолько, чтобы видеть своего противника. Судя по всему, это придало ему сил, поскольку его правая рука с зажатым в ней пистолетом также пришла в движение. Уродец замычал уже не тревожно, а жалобно, словно призывая кого-то на помощь. Но в тот момент, когда за его плечом появилось бледное лицо какого-то худого старика, Ложкин умудрился нажать на спусковой крючок.
Пистолет грохнул, и уродец рухнул на пол, точно ему отрубили ногу. В тот же миг старик захлопнул дверь тамбура, а Ложкин рывком поднялся на ноги, выщелкнув из пистолета пустую обойму. Посыпалось битое стекло, сквозь дыру в двери вагона просунулся автоматный ствол, и Ложкин, едва успев заменить обойму и дернуть затвор, принялся стрелять вслепую, прямо сквозь дверь.
– Быстро назад! – крикнул ему Ломакин. Сержант мгновенно попятился, оставляя между собой и дверью пустое пространство.
Профессор ударил по клавишам пульта, и в тот же момент там, где только что стоял сержант, возникла сплошная стена розового свечения. Вот по ней пробежала строчка синих вспышек, словно с той стороны кто-то стрелял сквозь стену, но пули успевали сгореть раньше, чем проходили насквозь, а потом стена налилась серебристым свечением и вдруг исчезла с громким хлопком.
В лабораторию хлынул мощный поток прохладного влажного воздуха. Ошарашенный Ложкин прикрыл рукой лицо. Той части поезда, что находилась только что за розовой стеной, больше не было. Лабораторию словно отрезало гигантским ножом прямо перед дверью, ведущей в тамбур. Навстречу продолжающему двигаться поезду двигался, уходя вправо и влево, пейзаж Зоны да тянулись куда-то вниз две стальные нити рельс.
– Проф, я не знаю, как вы это сделали, но вы гений, – сказал Ложкин и в полном изнеможении осел на пол.
 | Ежи Тумановский. Легенды Зоны. В петле |