Стоило только Александре Гельман подумать о том, насколько она счастлива: любящий и любимый муж, прекрасная дочка и отец, наконец остепенившийся и живущий с ними в одном огромном доме, – как тут же жизнь стала один за другим подкидывать неприятные сюрпризы… Сначала кто-то обвинил в газетной статье ее отца-банкира в хранении в собственном банке украденного из местного музея японского клинка, попутно припомнив и расписав в красках его криминальное прошлое. Затем, поругавшись с тестем, ушел из дома муж Саши, за ней кто-то начал следить, и в довершение всего была похищена дочь Соня! В такой ситуации Александра принимает единственное, на ее взгляд, правильное решение – найти своего ребенка самостоятельно, ведь скромной преподавательнице медицинской академии не впервой выходить на тропу войны со снайперской винтовкой наперевес!!!
Отрывок из книги:
Утро принесло новую проблему. Мы услышали об этом, едва только открыли глаза, Акела даже не успел выйти на свою обязательную утреннюю тренировку, когда снизу, из гостиной, раздался утробный рев отца:
– Где, где, вашу мать, я успел так нагрешить, что меня окружают одни идиоты?!
Папа, большую часть жизни встававший и ложившийся по команде, ухитрялся не считаться с тем, что у нас может быть свой распорядок дня, и потому не стеснялся вот так будить нас. Но, судя по тексту, сегодня что-то действительно случилось.
– Та-ак, – протянул Акела, отбрасывая одеяло и вставая с постели, – началось в деревне утро!
Я, укутавшись до подбородка, смотрела на одевающегося мужа. Даже папин ор не мог мне помешать любоваться идеальной фигурой и широкими плечами Сашки, его покрытым татуировкой торсом.
– …ты не слышишь, что ли, Аля? – Ой, я и правда настолько увлеклась, что прослушала, о чем говорил в этот момент Акела:
– Да, прости…
– Вниз, говорю, пока не спускайся, я даже не прошу… – многозначительный взгляд, пауза – все призвано воздействовать на мою совесть и понятливость. Что ж, после вчерашней уступки мужа мне придется тоже чем-то ответить.
– Конечно, как скажешь.
– Смотри, – коротко бросил Акела и вышел из комнаты.
Я тоже вылезла из-под одеяла и пошла в душ. Интересно, что случилось на этот раз? Как-то опять жизнь понеслась вскачь, ни к чему хорошему это никогда не приводило, сколько себя помню. Но есть вещи, которые от нас совершенно не зависят.
За завтраком все сидели мрачные, сосредоточенно ковырялись в тарелках и молчали. Папа, против обыкновения, выпил рюмку водки, и это было совсем уж странно – он никогда не пил с утра. Акела, глядя на это, чуть поморщился, но, разумеется, ничего не сказал. Даже Соня не вертелась и не приставала ко всем с разговорами, как делала обычно, а молча доедала овсянку. Дожили – ребенок стал хуже старушки, все понимает и все чует. Будь они неладны, эти ваши дела, мои дорогие мужчины…
– Поехали, Акела, – хмуро бросил отец, вставая из-за стола, и Саша тут же поднялся, поцеловал в макушку Соню, обнял меня за плечи и, повернув к себе лицом, поцеловал в губы. «Как попрощался», – обожгло меня, и я в ужасе схватила его за руку:
– Не надо!
– Не надо – что? – удивленно спросил муж, накрывая мою руку с побелевшими от напряжения пальцами своей. – Что с тобой, малышка?
Я не могла объяснить, что со мной, только старалась не заплакать, чтобы не испугать Соню, во все глаза наблюдавшую за нами.
– Акела! – заорал из прихожей папа. – Хватит потакать бабским капризам, успеете вечером нализаться, не срок тянуть, поди, отваливаешь!
Это было ново. Никогда прежде отец не позволял себе такой грубости в высказываниях насчет меня. Акела, чуть дернув покрытой шрамами щекой, снова наклонился и поцеловал меня, шепнув на ухо:
– Все будет хорошо, малышка. Все всегда будет хорошо, я тебе обещаю, – и, легко распрямившись, вышел из столовой.
У меня потемнело в глазах, я уцепилась пальцами за край стола, чтобы не упасть, и Соня, подбежав ко мне, обняла за плечи:
– Мама, мамочка, тебе плохо?
– Н-нет, Соня, все в порядке, – пробормотала я, стараясь справиться с охватившей меня тревогой. – Ты беги, надевай пальто, сейчас в школу поедем.
– Ты сама меня повезешь?
– Да, сама.
Дочь убежала, а я с трудом поднялась и, чуть пошатнувшись, дошла до этажерки в углу, где хранились папины лекарства. Отыскав там пузырек с валокордином, я накапала его в большой стакан, выпила залпом, сморщилась от омерзительного вкуса и, дотянувшись до кувшина с морсом, сделала большой глоток прямо из него.
– Санюшка, ты что же это? – от голоса Гали я вздрогнула и едва не разбила кувшин. – Заболела?
– Прихватило что-то, – призналась я, возвращая кувшин на место, – ладно, Галя, ехать мне нужно, а то Сонька в школу опоздает.
– Да на тебе же лица нет, куда ты собралась-то? – Галя преградила мне выход из столовой. – Ну-ка, давай в постель, а я сейчас скажу охранникам, пусть Соню увезут. Да и Ленке позвоню, пусть в школу едет.
Лена была Сониной няней, и к ее услугам мы прибегали вот в таких случаях – когда никто из своих не мог быть рядом с девочкой. А мне на самом деле сделалось совсем плохо, и единственным местом, где мне бы следовало сейчас находиться, была кровать, это уж точно.
Галя решила все проблемы в один момент; когда было нужно, она вдруг обретала командный голос и распоряжалась не хуже папы. Отвозить Соню был подряжен Тимур, второй папин водитель, а забирать – Лена и Никита, которому теперь не было нужды притворяться больным. Я же ушла к себе в спальню, сбросила одежду прямо на пол и, забравшись под одеяло, закуталась с головой. Даже на звонок в академию у меня не было сил, и заведующий, не дождавшись, позвонил сам. Однако и тут Галя успела быстрее, схватила трубку:
– Нет, Александра Ефимовна подойти не может, заболела она. Да, пусть полежит хоть денек, и так в чем душа держится.
– Галя… – пробормотала я, – ну, что ты несешь… – но она отмахнулась, выключая телефон:
– И без тебя справятся. Ишь, посинела вся! Лежи тут и вставать не думай даже, не то позвоню вот Александру Михайловичу!
Это был, пожалуй, самый весомый аргумент в арсенале домработницы. Акеле сейчас не до моих болезней, не до волнений за меня, ему нужно сосредоточиться на папиных проблемах, и я ни в коем случае не должна ему мешать. Так что лягу и полежу тихонько.
Я не могла объяснить причину такого внезапного приступа паники, просто в том, как прощался сегодня Акела, мне почудилось что-то фатальное, то, чего потом нельзя будет исправить, какой-то знак. Папа всегда говорил: если все идет очень плохо, это значит, что скоро все пойдет очень хорошо. Однако эта поговорка имела и обратную силу, и после хороших времен всегда наступали плохие, это уж как закон. Осталось только понять, как было сейчас – плохо или хорошо.
Я ненадолго задремала, согревшись под одеялом и прислушиваясь к мерному стуку дождевых капель о металлический подоконник. Звук дождя всегда был моим любимым, под него отлично засыпалось даже в состоянии нервного возбуждения. Акела тоже любил дождь… Я вскинулась в постели от пронзившей меня мысли – а ведь я сегодня почти все время думаю о муже в прошедшем времени.
– Дура, – застонала я, хватаясь за голову, – дура, идиотка! Ведь накаркаю, накличу!
Нужно было срочно чем-то себя отвлечь, и я не нашла ничего лучше, чем позвонить Ольге Паршинцевой – моей благоприобретенной приятельнице, с которой прошлой зимой мы влипли в довольно неприятную историю, едва не стоившую Ольге жизни. Но именно Паршинцева тогда помогла мне доказать непричастность Акелы к целой серии убийств бомжей, совершенных с помощью украденного из нашей городской квартиры меча. С тех пор мы довольно близко сошлись с Ольгой, да мало этого – Никитин братец Савва был влюблен в нее и, стесняясь признаться в своих чувствах, не нашел ничего лучше, чем пригласить Ольгу работать в его детективном агентстве. Склонная к анализу и прекрасно разбирающаяся в криминалистике, Ольга согласилась, а мы с Никитой получили повод подтрунивать над влюбленным Саввой, при виде Ольги красневшим, как вареный рак.
День оказался «не мой» – Ольга с сожалением в голосе сообщила, что никак не сможет сегодня поболтать, совершенно нет времени, есть работа в агентстве, да и мама заболела, нужно бы домой пораньше вернуться. Я пожелала ее маме скорейшего выздоровления и положила трубку с кислой миной – очень надеялась, что Ольга свободна и одна дома, и мы с ней хоть поболтаем. Кстати, она как-то заговаривала о том, чтобы возобновить занятия японским языком с Сашей, собственно, именно так она и попала в наш дом, мы познакомились на языковых курсах. Было бы неплохо. И мне веселее, и с Соней у них сложились хорошие отношения. Как любой женщине, мне иногда тоже хотелось иметь подругу, которых после уехавшей за границу одноклассницы больше в жизни так и не случилось.
До возвращения из школы дочери, которая отвлечет меня от проблем, было еще довольно много времени, и я решила помочь на кухне. Судя по доносившимся оттуда запахам капусты, Галя затеяла свои знаменитые пирожки, а это дело хлопотное и довольно долгое.
– Ты чего подхватилась? – увидев меня на пороге кухни, охнула Галя, вытирая тыльной стороной руки лоб.
– Не могу лежать, давай, тебе тут помогу.
– Ну, гляди, хочешь, так помоги лучше Александру Михайловичу к ужину что-то придумать. Он-то пироги есть не станет!
Действительно, Сашка, кроме мяса, практически ничего европейского или русского в последнее время не ел, совершенно перейдя на рис, рыбу и овощи, приготовленные по-японски. Гале на старости лет пришлось туговато, поэтому я, если могла, старалась облегчить ей работу. Когда мы жили в городе, я сама готовила ужины, изучив предварительно немало кулинарных книг, поэтому вполне сносно управлялась с довольно несложными в приготовлении блюдами. Собственно, Акела не был особенно прихотлив, это значительно облегчало задачу. Папа, кстати, никогда не высказывался по этому поводу, хотя обычно все остальные домочадцы ели то же, что и он. Но зятю папа сделал уступку, и это свидетельствовало о его уважении к Акеле, а добиться такого от моего папеньки было довольно сложно.
Я возилась с листами водорослей-нори, когда мне в голову вдруг пришла идея…
– Галочка, а ты не знаешь, чего это папа так орал сегодня утром? – осторожно, как бы между делом, поинтересовалась я, и Галя, тяжело вздохнув, сказала:
– Да как не знать? Игорь с утра из города газеты свежие привез, а там, в нашей-то местной, статья про Ефима Иосифовича – большая такая статья, про банк его, про фирмы все. Про прошлое. Так размазано, что аж запах от газеты.
– Какой запах? – не поняла я.
– Дерьма, Санюшка, – вздохнула опять Галя, – и ведь какая гнида могла такое написать… что, мол, налогов Гельман не платит, а в банке его краденый клинок, мол, хранится.
– Чего?! Какой клинок?! – Я выронила нож и нагнулась, чтобы поднять, и тут меня обожгло: а ведь подуло опять не тем ветром. И речь, скорее всего, об украденном не так давно из городского музея клинке работы японского мастера Канэмицу. Теперь мне стало понятно, почему Акела ходит мрачнее тучи – разумеется, его имя в первую очередь свяжут с этим фактом. Еще бы – он единственный в городе коллекционер старинного японского оружия, у него такой набор, что музею впору закрыться из зависти. Этот клинок был в музейной экспозиции единственным подлинным, принадлежал пленному японскому офицеру, отбывавшему срок после войны в здешнем лагере для военнопленных. Не понимаю, правда, как этот самурай ухитрился сохранить его. О клинке работы Канэмицу Сашка рассказывал мне как-то, это была очень интересная история, и вот клинок похищен, а некто намекает на то, что хранится он в банке у папы, а папин зять – Акела, занимающийся старинным оружием… В общем, логика есть, конечно…
Теперь понять бы, кто именно спер клинок, подложил его в банковскую ячейку, а потом слил информацию в газету. Кстати, надо найти журналиста. Сама того не замечая, я уже нарушала данное мужу обещание не вмешиваться…
– Галочка, а газетки этой не осталось ли, случайно? – задавая этот вопрос, я не особенно надеялась на успех, потому что папа в порыве ярости запросто мог превратить газету в кучку мусора, но вдруг…
Чуда не произошло. Галя всплеснула руками, запорошенными мукой, и проговорила:
– Что ты, что ты! Да Ефим Иосифович как дочитал, так тут же в мелкие клочки все и изодрал, я потом на коленях всю гостиную исползала, покуда собрала.
Ну, естественно, ничего другого я и не ожидала…
Мне многое стало понятно. Папа, судя по всему, не разобравшись, начал цепляться к Акеле – ну, еще бы. Он никогда не одобрял увлечения, уже едва не стоившего моему мужу свободы, а теперь, когда на арену снова вышла японская фамилия и японское же оружие, папа взорвался. Конечно, он не думал, что это Акела украл меч – об этом речи, разумеется, не шло. Но вот слухи о его коллекции сразу дали повод журналистам прицепиться к этому факту и связать воедино украденный меч, Акелу и папин банк. А это моему отцу понравиться никак не могло.
Я закончила с водорослями, убрала со стола, сунула чашку с салатом в холодильник и пошла к себе. Во что бы то ни стало нужно раздобыть газету, это я поручу Никите – повезет Соню домой и купит. А еще нужно попытаться понять, может ли быть как-то связан с этим делом Витя Меченый, и если да, то как именно. Опять вопросов больше, чем возможностей на них ответить! И, кстати, теперь мне стало ясно мое утреннее тревожное состояние – вот и новости об Акеле, пусть и косвенные.
Никита звонку удивился, но лишних вопросов не задал, уже хорошо.
– Мы уже выехали, скоро будем.
Хорошая новость, а то я просто лопну от распирающего меня любопытства. Я надела спортивный костюм, накинула куртку и вышла во двор покурить и немного пройтись. Моросил дождь, небо серое, кругом опавшие мокрые листья, которые еще не успел убрать дворник. Погода не самая прогулочная, конечно, но терпимо. Я села на перила крыльца, вытянула ногу и закурила, глядя на то, как из будки лениво выползает огромный цепной пес. Князю, конечно, не очень хотелось покидать сухую теплую лежанку, но для порядка он обязан был выйти и посмотреть, кто во дворе. Увидев меня, он пару раз вильнул хвостом и шустро юркнул обратно – опасности нет, можно отдыхать.
– А вы дома сегодня, Александра Ефимовна? – окликнул меня возившийся около бани Илья, исполнявший у нас функции дворника, и я вдруг вспомнила, что сегодня пятница, папа вечером обязательно пойдет в баню.
– Да, Илья, что-то нездоровится мне.
– Так вы в баньку вечерком, сразу вся хворь и выйдет, – посоветовал он, набирая поленья на вытянутую руку.
– Посмотрим, – уклонилась я, чтобы не обижать человека резким отказом. Баню я не любила с детства, предпочитала ванну или душ, а вот мокрый пар, адскую жару и запах распаренного березового веника просто не выносила.
Илья скрылся в помещении, а я, выбросив окурок, подтянула сползшую с плеч куртку и задумалась. Надо бы еще в музей наведаться, как-то аккуратно выяснить, при каких обстоятельствах пропал клинок. Вдруг повезет…
Конечно, делать это все придется тайком от мужа и отца, но у меня же есть Никита и Савва, есть Ольга, которая не откажется помочь. А мне ведь еще и на работе нужно появляться, мой завкафедрой не оценит склонности к дедукции, ему нужен план занятий и список тем, разбираемых с группами. А в конце декабря, между прочим, экзамен у второкурсников, а это означает консультации, подробный разбор препаратов, пробные тесты и все прочее. А эти вечные «должники»… Б-р-р, даже думать не хочу! В моих группах таковых всегда хватает, к сожалению, потому что я никогда не покупаюсь на сопливые разговоры о болезнях, подработках и маленьких стипендиях. Анатомия – это основа, без которой врач не может работать, не имеет права делать этого. И «удовлетворительно» в зачетке, подписанное моей рукой, означает приличное знание предмета, а не то, что студент прослушал курс. Многие коллеги меня не понимают, конечно, но это их проблемы. Я не хочу краснеть за своих учеников, а потому заставляю их учить предмет.
Я вдруг поймала себя на том, что мысли мои скачут с одного на другое, и это верный признак волнения. Я в растерянности, вроде бы вижу, чем заняться, но пока не знаю, как именно сделать это. Ужасно не хочется нарушать данное Саше обещание – и невозможно что-то выяснить, не нарушив его. Замкнутый круг… Я знаю, что может успокоить меня и помочь привести в порядок нервы, но без Никиты ехать с винтовкой на карьер не могу. Черт бы его побрал, где же он?!
Я спрыгнула с перил и пошла все-таки в кабинет отца, где в сейфе хранилась моя новая винтовка. Ну, так нам обоим было спокойнее – и мне, и папе. Шифр я знала – все-таки в сейфе хранилось мое оружие, потому проблем не было. Вытащив чехол с винтовкой, я отнесла оружие в гараж и сунула на заднее сиденье своей машины. Когда приедет Никита, мы поедем на карьер, и там я всласть постреляю, а заодно и обдумаю все. Стрельба всегда давала мне возможность отбросить ненужное и сосредоточиться на главном. Кто-то для таких целей раскладывает пасьянс, мой муж – упражняется с шестом или тэссеном, а я вот стреляю по мишеням. Каждому свое.
В ожидании дочери и телохранителя я успела как следует подготовиться к поездке, тепло оделась, продумала даже, что взять с собой, чтобы постелить на мокрую землю и иметь возможность пострелять лежа – все-таки пять с лишним килограммов с отдачей в плечо для меня довольно тяжелая вещь. А Никиты все не было. Я начала волноваться, бродила туда-сюда по веранде, курила и то и дело устремляла взгляд на тот кусок дороги, что был виден через забор. Когда наконец показался папин «Мерседес», я испытала небывалое облегчение – ничего не случилось, просто задержались где-то.
Дочь выскочила из машины и вприпрыжку, не обращая внимания на лужи, понеслась ко мне:
– Мама, мама, ты встала?
Поймав девочку и крепко прижав ее к себе, я поправила сбившуюся набок шапочку и улыбнулась:
– Ты чего такая веселая?
– Настроение хорошее. Завтра суббота, в школу не надо.
Это был, наверное, первый случай, когда Соня радовалась тому, что завтра не учебный день.
– Что-то случилось? – подозрительно спросила я, но дочь только покачала головой:
– Ничегошеньки, – это слово она подцепила у Гали, та часто применяла его, и я поморщилась:
– Сонь, так можно говорить только дома. И то лучше не говорить.
– Это плохое слово? – округлив глаза, прошептала девочка, и мне стало смешно.
Не так давно она услышала от кого-то из охраны слово из трех определенных букв и, решив, что это такой способ отказа, утром за столом с его помощью заявила деду, что молоко пить не станет. Надо было видеть выражение лица моего папеньки… Мы с Акелой едва сдерживались, чтобы не захохотать, глядя на него, а папа, весь покраснев, строго сказал, что девочки таких слов говорить не должны, а вот дяденькам, у которых такое вылетает, надо бы рты зашить суровой ниткой. По дороге в школу Акела объяснил Соне, что не все, что говорится взрослыми, следует повторять, и теперь она с опаской вводила в речь новые словечки.
– Нет, это слово хорошее. Просто так не говорят, это не совсем правильно.
Соня с облегчением выдохнула:
– Фу-у-у… я тогда пойду к бабе Гале, ладно? Она пирожки обещала.
– Она их и испекла. Ты беги, а мне нужно уехать ненадолго.
– А куда? – прицепилась Соня, и пришлось выдумать на ходу:
– За грибами.
Это был гарантированный способ заставить Соню не проситься со мной – она терпеть не могла лес, боялась его, а потому такие прогулки игнорировала.
– Ты с Никитой поедешь?
– Конечно. Как я без него?
Соня, удовлетворенная ответами, чмокнула меня в щеку и скрылась в доме так быстро, что я даже не успела оглянуться.
Все это время Никита, державший в руках Сонькин школьный ранец, стоял поодаль и не мешал мне. Теперь же, когда за Сониной спиной закрылась входная дверь, он подошел к крыльцу и, окинув взглядом мой наряд, спросил:
– Переодеваться?
– Конечно. Не в костюме же поедешь!
Он протянул мне ранец и газету и ушел в дом охраны. Все-таки хорошо иметь единомышленника в доме, где все всех подозревают. Я не сомневалась, например, что едва мы отъедем от ворот метров на пятьсот, тот же Илья мгновенно возьмет телефон и позвонит отцу, расскажет, на какой машине и в какую сторону мы уехали. Но что делать – условия жизни диктовали такую модель поведения, и хорошо еще, что охрана «стучала» только отцу. Потому что Акела меня по головке точно не погладит, а с папой проще – так и скажу, что винтовку ездила пристреливать, даже врать не придется.
Никита появился на крыльце одетый уже по-походному – в камуфляжном костюме, в берцах, все как положено. Ему не нужно было объяснять что-то или повторять дважды, и это меня очень устраивало.
– На вашей поедем?
– Да, садись за руль.
Мы выехали из двора, и Никита, едва отъехав от ворот, хмыкнул:
– Илюха сексотить побежал.
– Пусть, – безразлично отозвалась я, думая о своем.
– Что отцу говорить станете?
– А то и стану – мол, на карьер ездила, винтовку новую пристреливала. Никакого криминала.
– Это для Ефима Иосифовича, а для Акелы какая версия?
– А Акела, будем надеяться, даже не узнает. – Я вынула из кармана сложенную газету и пробормотала: – А сейчас помолчи минут десять, мне надо сосредоточиться и кое-что прочитать.
Статью я нашла сразу. Вторая полоса, три колонки, папина фотография времен последней отсидки – надо же, и это нашли, не иначе, местная полиция поделилась добром! Я перевела взгляд вниз, на подпись. «А. Кушнеренко», имя не полностью, фамилия такая, что может оказаться и мужской, и женской, а скорее всего – вообще псевдоним. Ну, тоже понятно – светиться с таким материалом не совсем безопасно. Только как мне теперь найти этого или эту Кушнеренко?
– Никита, а ты в музее нашем давно был? – спросила я, засовывая газету в карман и одновременно прикидывая, как бы спрятать ее от глаз мужа.
– В музее? – удивился телохранитель, сворачивая на проселок, ведущий к карьеру. – И что я там забыл?
– Знаешь, а там хорошая экспозиция «Из жизни военнопленных японцев», между прочим.
– Ну, по японцам у нас Акела, с ним и сходите.
– Да вся загвоздка в том, что с ним я сходить не могу, – вздохнула я и выложила Никите все, что узнала от Гали и из статьи. – Понял теперь?
– То есть вы думаете, что кто-то бьет клинья под Акелу с этим клинком?
– Похоже, что так. Смотри. Акела единственный в городе коллекционер оружия, да к тому же разбирается в нем, что немаловажно. Пропавший клинок, если он действительно настоящий, а не подделка… – и тут я осеклась и замолчала.
А ведь действительно – кто сказал, что в музее находился настоящий клинок работы Канэмицу? Общепринятая версия, которую никто не проверял. Ведь офицер, направляясь на войну, вполне мог иметь не подлинный клинок, а его копию, которых в годы войны, да и раньше, в Японии производилось великое множество. Потому что цена настоящего самурайского меча такова, что далеко не всякий офицер мог себе позволить его купить. Так с чего я решила, что пропавший клинок подлинный? По умолчанию? Или поддалась на стереотип, что в музее «фуфла не держат»?
– Подвох нашли? – Никита припарковал машину на краю карьера и заглушил двигатель.
– Кажется, нашла. И даже не то что подвох, а маленький вопрос.
Решив обдумать это позже, я выбралась из машины и вынула с заднего сиденья чехол с винтовкой. Мы спустились по склону вниз, Никита расстелил мне брезент, бросил сверху старый спальный мешок, чтобы не было холодно лежать, и привычно пошел расставлять прихваченные мишени.
Я же, встав коленями на брезент, готовила винтовку к стрельбе. Это занятие всегда делало меня спокойной – суетиться с оружием вообще не принято, здесь важны предельная сосредоточенность и внимание.
Нет, все-таки папа знал, что подарить любимой дочери… Эта машинка была настолько восхитительной, что даже просто держать ее в руках было уже удовольствием, а уж когда я улеглась и прижалась глазом к резинке прицела, все вокруг вообще потеряло всякий смысл. Отстреляв первую обойму, я перезарядила винтовку и потребовала у Никиты более мелких мишеней.
– Все никак не наиграетесь?
– А смысл лупить по бутылкам с оптикой? В бутылку я и из пистолета не промажу.
Никита только головой покачал, ушел на самый дальний край карьера и укрепил что-то прямо на склоне. Я присмотрелась в прицел – десятирублевая монета. Дождавшись, пока телохранитель уйдет с линии огня, я прицелилась и выстрелила. Сомнений быть не могло – десятку я покорежила, даже мелкий моросящий дождь не помешал и не нарушил видимость.
– Эх, хорошо, – пробормотала я и вынула из кармана куртки кусок фланели, чтобы протереть прицел от дождевых капель.
Никита же тем временем установил на том же месте деревянную плашку, найденную им тут же, и начал что-то чертить на ней ножиком. Отлично, такая мишень тоже годилась.
Упражнялась я еще минут тридцать, расстреляв довольно приличное количество патронов. Зато во всем теле появилась приятная усталость, даже мышцы слегка заныли – все-таки стрельба требует напряжения, это физический труд. К счастью, с неба перестала сыпаться отвратительная мелкая морось, и я смогла почистить винтовку здесь же, чтобы не возиться с этим делом дома с риском быть замеченной. Теперь останется только незаметно вернуть ее назад в сейф – и все.
На обратном пути Никита снова заговорил о музее:
– Так я не понял, вы к чему про экспозицию-то заговорили?
– Хочу брата твоего попросить: пусть с Ольгой сходят.
– Да зачем?
– А затем. Паршинцева разбирается в иероглифах, понимаешь? Ведь под клинком явно была табличка – кем сделан, когда… и иероглифы тоже – клеймо, понимаешь? У каждого мастера клинок подписан. Ольга срисует и принесет мне, а уж я тут с книгами посижу, благо у нас их целая библиотека. Сдается мне, что с этим клинком что-то не то.
– То есть вы думаете, что он может быть и не настоящим? – спросил Никита, вглядываясь в мокрую дорогу, и я кивнула:
– Вполне. Ты вот, к примеру, знаешь, что в Японии за всю историю было около тринадцати тысяч изготовителей мечей? И у каждого своя подпись. Но ведь иной раз и имена совпадали, и кто-то из сыновей ставил имя предка просто из уважения. А во время Второй мировой так вообще нашлепали подделок и подписей на них наставили – просто для престижа.
– Это вы откуда взяли?
– Акела как-то рассказывал, он же специалист. К тому же он может разобрать подпись на древнем кандзи, а сейчас даже в Японии не каждый это может. А он, как ты понимаешь, занимался, поскольку в мечах разбирается.
Никита взъерошил рыжие волосы и пробормотал:
– Господи, сколько ж ерунды может засесть в одной человеческой голове… Ну, ладно, допустим, Савку я попрошу, и в музей они с Ольгой прогуляются, им все равно, где за ручки держаться. А дальше-то что?
– А дальше – исходя из информации, – уклончиво отозвалась я, потому что сама еще не совсем понимала, с чего это меня так тянет в музей. Но интуитивно чувствовала, что там может быть ключ к разгадке.
 | Марина Крамер. Последнее японское предупреждение |