Остросюжетный роман-action о любви и приключениях молодого режиссера, о брендах и трендах, о Каннах и Москве, о тайной Организации, убивающей гениев, о полетах над вечностью.
Дебютный роман Станислава Смелянского, режиссера, журналиста, композитора, художника, креативного директора, победителя фестивалей рекламы, автора многих известных реклам, в прошлом ведущего телепрограммы «До 16 и старше».
Отрывок из книги:
Премьера дэнс-мюзикла «Сити»
В гримерной. За минуты до финальных оваций. Я снова обрушиваюсь на нее. Так стонет, что прикрываю ей рот, продолжая сзади. Растрепанный, едва застегнув брюки, я успеваю выскочить к софитам и аплодисментам.
Что это было? Кто пустил ее за кулисы? Как ее зовут? Где ее найти?
Она зашла в начале второго действия, представилась журналистом и тут же расстегнула пару пуговиц на серебристой кофте. Под кофтой сверкнуло тело молочного цвета. Но я, буквально раскрыв рот, неотрывно смотрел в зеленые глаза. Все остальное: идеальная фигура, хрупкая, легкая, с правильными выпуклостями (под 170, 2,5 плюс бутоны сосков, попка «навылет»), густые рыжие волосы, нежнейшая розоватая кожа, мягкие губы и щечки, милый носик, сексуальная линия скул, глубина души и легкость ума — все остальное открылось мне позже. В этот момент я смотрел только на радугу, искрящуюся и зеленым, и желтым, и серым.
Гормоны рассыпались по комнате тысячью разноцветных драже. Когда она расстегнула третью пуговицу, сознание отключилось. Набросились друг на друга. С силой. Жадно. Словно последние хищники в тайге мегаполиса. Почуявшие свою половинку на расстоянии — вплоть до последней молекулы ДНК и генетического кода, до биения крови в аорте, до электрических импульсов в нервные волокна. Просто полный АБЗАЦ: Абсолютная Биологическая ЗАЦикленность, либо АБбалденная ЗАЦелованность. А может, ГКЧП: Главное, Как Чпокнулись, Пипец!
Да простит меня читатель. В романах читаешь про развитие отношений, а в моей истории все началось с того, чем нормальные книжки заканчиваются.
Рыжая бестия, белокожая тайна, зеленоглазый туман, вспышки и сумраки опытной женщины. Ее тело металось, дергалось в судорогах, выгибалось, само повисало в воздухе. Я еле удерживал ее. Казалось, вопреки законам тяготения, она выскользнет из рук, пробьет стену и вылетит в зал. А со сцены звучало:
Свет висит лохмотьями рваными.
Губы запеклись, обожженные.
Мечемся, потолками, диванами
Окруженные.
Веером повсюду горошины —
Стены пробиваем гормонами.
Дикими рычим, нехорошими
Стонами.
Капли пота вылизав досуха,
Дергаемся, хищные, гибкие.
Держат нас молекулы воздуха
Липкие.
И с лучами острыми, ранними
Все не затихает качание.
И сверкает звонкими гранями
Отчаянье.
— Гений, пора на поклон, — улыбнулась она. — Иди, иди.
Наблюдая за моими поспешными сборами, вдруг зашептала:
— Тебе нужно уехать. Срочно. Завтра. Куда угодно. Тебе грозит опасность! Прислушайся к себе, к интуиции. Тогда поверишь и уедешь.
Я вывалился на сцену, софиты ослепили, и шум зала ударил в перепонки. Было забавно кланяться и получать цветы сразу же после всего, что я выделывал за кулисами. Цветы вручила и моя Машутка, она была счастлива.
Когда вернулся, гримерная была пуста. Я сел спиной к зеркалу. И подумал, что уже никогда не буду прежним.
Успокоившись, обратил внимание на свежие, грязномокрые следы грубых мужских ботинок на полу. Кто-то заходил недавно.
Эхом звенел в ушах главный хит.
Он:
Бабочка, размахивая цветными крыльями,
Может вызывать ураган на другом конце света.
Так же и мы. Кожей, мышцами, сухожильями
Что-то сделали на самой границе рассвета.
Молекулы вздрогнули, атомы заиграли в салочки.
Это называется эффектом бабочки.
Она:
Сначала было трудно дышать — всюду тела твоего запах.
Потом слушать — всюду твои слова.
Потом смотреть — всюду силуэты в полночных лампах,
Янтарный цвет утра и синева.
Трогаю твое имя на визитной карточке.
Может быть, и это называется эффектом бабочки.
Я тронул след от ее укуса на свежевыбритой щеке: рана саднила. Интересно, заметит ли Машутка? Если что — скажу, снова неудачно соскоблил щетину дедушкиной стальной бритвой. Когда дед в свои двенадцать, в разгар НЭПа, сам поехал в Москву из маленького городка, он впервые увидел трамвай и купил в магазине свою первую фирменную рубашку. Бритва была подарком к покупке и пережила рубашку, войну, а недавно и своего хозяина. Теперь легендарным станком пользовался я, втайне надеясь тоже заболеть раком. Сколько раз за последние месяцы я царапал шею, веря, что рак передается через кровь! Потому что никак не мог смириться с потерей авторитета, заменившего отца, и, самое главное, человека, которого любил.
Жизнь преподносит сюрпризы. И от таких сюрпризов «киндерам» достается по-взрослому. Очкарик-режиссер, огонек в глазах, ветер в голове. 23 по паспорту и 17 морально.Через полгода я состарюсь и полечу к финалу. Без права выбора между долгой жизнью в неведении и — всем и сразу. С той премьеры, с того безумия в гримерной начинался новый я, самый счастливый и одновременно несчастный.
На следующий день о мюзикле напишут в одном из первых номеров «Афиши» (где-то между новостями о «Матрице» братьев Вачовски и постановке «Трех товарищей» в «Современнике»): «Артхаусный постмодернизм, прогрессивный примитив текстов и мелодий, мощные ритмы, достойная хореография и коммерческий успех. Танец, драйв, напор и юношеский максимализм — все поставлено превыше классического в мюзикле. Текст, созданный молодым режиссером, доминирует, но не давит. Дебютант, только что закончивший ВГИК, весьма уверенно загоняет действие в рамки авансцены, сужая пространство и стирая границу между актерами и зрителями. Демонстративно развинчивается на детали сценический нуар, где герой и его фам-фаталь то и дело совершают небывалые прорывы из балагана в эпос. Очарование постановки — в единении жуткой лютости происходящего и эфросовской интеллигентности человека, дирижирующего всем этим. Гимн сильных и открытых чувств в эпоху тотального упадка оных: внутри простого парня заперт супергерой, кокетка являет чудо жертвенной любви и даже эрзац-влюбленный в эпизоде исполняет недюжинную трагедию отвергнутого. Избыточность постановки начинает казаться нетривиальной формой аскезы. Отечественный авангард нашел нового «параллельщика».
Машутка, девушка перед Тобой
За два месяца до премьеры
— Я не понимаю тут себя! Не чувствую! Какая биография роли? Кто я? Откуда я? Зачем я?
Актриса сводила с ума. Репетиции мюзикла в разгаре.
— Пой, Аня, ты все знаешь!
— Я ничего не знаю! И это не моя тональность!
Все плохо, актеры нервничают, декорации рушатся, продюсер в бешенстве, в сценарии дырки. Пахнет жареным, и прима скоро съест одного молодого ягненка в толстой оправе очков. В такие моменты режиссер, то есть на самом деле обыкновенный человек, который почему-то решил, что он режиссер, то есть непосредственно я, должен взять ситуацию в свои руки. Командно-приказная манера не сработает. Необходимо перейти на понятный исключительно актерам некий птичий язык, на нем говорить и мыслить, забыв на время про нормальную речь.
— Подстройся под него. Накапливай! Не забивай гвозди, оставь воздух! Он ушел, а внутри у тебя что?
— Ну, он ушел, а я сижу, как дура. А теперь что — я встала и пошла?
— Аня. Приди к тому, чтобы встать. Проживи это. Переведи проживание в активную зону! Из дырки не возникает ничего!
— Прогоним снова с Сашкой?
— Не надо. Твоя мизансцена. Он ушел, а ты — что?!
— Я одна, холодно.
— Верно. Пошел внутренний монолог. Да! Тут статика очень выразительна. Дальше внутри себя говори! А теперь скажи вслух, что в тебе, не по сценарию, сама скажи!
— Смотри, что ты делаешь со мной, видишь!
— Да! Сковырни! Еще!!!
— Это твоя вина, я люблю тебя!
— Да! Саша, на заднике! Обернулся. Услышь! Очень точно услышь! Да, задержи! Свет! Где свет на Саше!!! Стоп! Кто на сцене! Кто?!
Новенькой по гриму вздумалось припудрить актрису. Польщенная таким вниманием, главная героиня мюзикла с удовольствием поворачивала голову навстречу танцующей кисточке. Гример совершенно спокойно обернулась и, хлопнув ресничками, пискнула в ответ на мой крик:
— Пудра потекла, ей нужно другую, полюбэ заблестит на премике.
Задохнулся от возмущения:
— Видели? Вот что я называю контрапункт. Теперь поняли?
Общий смех.
— Всем спасибо. Давайте переспим с этим. Как тебя зовут-то?
— Маша.
— А что такое «премик»?
— Премьера! Ну вы дэ!
Марию приняли в команду в день той забавной репетиции «с контрапунктом» и общего похода в ресторан «Генацвале».
Столы сдвинуты. Хачапури с киндзмараули, сациви с хванчкарой, лобио с саперави, чурчхела с ахашени, разговоры с улыбками. Эффект Кахетии. То, что объединило в один и тот же момент грузинских усачей за деревянным столом тбилисского кафе при потекших свечах, поскольку опять отключили электричество, русского миллиардера за инкрустированным столиком в частном самолете Gulfstream, небрежно шепчущего в розовое ушко стюардессы, которая не зря вчера оставила ползарплаты в салоне красоты, сытую взъерошенную птицу с измазанным клювом, только что поймавшую поток ветра, да еще и шумный коллектив мюзикла «Сити» в ресторане, где готовят долго, а едят еще дольше. Ахашени. Крупные, будто муляжные гирлянды винограда сорта «саперави» на холме за каменной церквушкой, у селения Ахашени в Гурджаанском муниципалитете Грузии. Легкая терпкость с тонами экзотических фруктов. И прессованное, забродившее, разлитое по бутылкам чувство.
Мария... Какая улыбка! В Москве не умеют так улыбаться, восхищаться, смотреть в глаза. Девушка с Севера, училась в Нижнем, в Москве недавно.
Словно Аленка с шоколадки — ожила, выросла и стала красивой, как кукла.
Мы проговорили весь вечер. Лишь под конец я понял, что за четыре часа бурного общения она ничего не рассказала. Долго и радостно обсуждала сегодняшнюю погоду, гордо поведала, что живет одна, хотя снимает квартиру с подружкой. И, собственно, все. Главный секрет столь интересной для меня дискуссии таился, помимо физиологического влечения, в ее «актуальном» умении сокращать слова.
— Гуд, что мы на рэ.
— То есть хорошо, что мы в ресторане, — легко переводил я под конец беседы.
Она нахмурилась, задумалась. Потом улыбнулась:
— Ну да, в рестике.
— А какой твой любимый рэ?
— На Кропотке хо, и др.
Я невольно поддался чарам простоты. Маленькая головка, в которой мозг поместился бы с трудом. Распахнутые глаза и тихая улыбка. Точеная фигурка. И красивые, зовущие к поцелую губы. Было тепло от одного созерцания.
Нагрянули мои «однополчане», выпускники ВГИКа. На Машу тут же уставился Юлик — обжигающе-немигающими глазищами. Полгода назад, во время ознакомительной поездки вгиковцев в Госфильмофонд (по адресу «Белые столбы и направо»), он так непристойно набрался, что расхаживал в жанре неприкрытого ню по «объекту культурного наследия народов РФ».
Полногрудая Ольга, бывшая староста группы, с ходу объявила приказным басом:
— Стас, давай так. Музыка — это твое. Арт-хаус — Юлика. А постановки и фильмы про обычных людей и их земные взаимоотношения — это мое!
— А нам что, снимать про хорьков в космосе?! — завизжал Виктор.
Когда ему стукнуло сорок, он продал бизнес, поступил на режиссерский и купил квартиру в Пальма-де-Майорке, чтобы там спокойно, ни на что не отвлекаясь, монтировать фильмы. Оставалось только их снять. Последняя сценарная заявка Виктора начиналась зловеще: «Ночь. Подоконник. Тарелка.Чистая белая тарелка. На тарелке гайки диаметром 17 мм».
— Вить, представляешь, а я то же самое хотела спросить у Дэвида. Хотела выцепить его с пресс-конференции, побалакать о нашем, про красную йогу, но охрана не пустила! — Документалистка Юлия гордо озирала притихших друзей, крупный прыщ на ее лбу напоминал настоящий третий глаз.
Присутствующие без лишних пояснений догадались, что «выцепить» предполагалось «всего-то навсего» автора «Человека-слона», «Твин Пикса» и «Шоссе в никуда», лауреата «Золотой пальмовой ветви», Его Психоделичество Дэвида Кита Линча.
— А я бы про хорьков спросил у Альмодовара, тоже хороший режиссер. — Виктор «разрядил» обстановку по принципу «сунь два пальца в розетку».
Все обернулись к Юлику. Он вскочил, часто задышал, покраснел. Потом замахал руками и стал подпрыгивать. С губ слетали слюни и обрывки фраз.
— Никогда... Ничего... Никогда... Вообще никогда не говорите. про. про. Аль. модовара! — Юлик остановился и возвел руки к плафону светильника: — Да я готов задницу ему расцеловать!
Тем временем танцовщица массовки втиснулась между мной и столом, уперлась в мое лицо филейной частью, и стала долго что-то вытаскивать из клатча, лежавшего на свободной стороне стола. Певица, с которой у меня было пару раз, то и дело просила огня, чтобы закурить. А официантка слишком часто и слишком интимно спрашивала, что еще принести.
Еда приносит больше удовольствия,
Чем женщина, чей голос нарочит.
Побольше в холодильник продовольствия!
Но, впрочем, если женщина молчит...
— Не обращай на них внимания! А лучший все равно Антониони, — подмигнул я Маше с апломбом маститого режиссера. — Поэт отчуждения, правда, не особо жаловал закадровую музыку, считал ее дешевой манипуляцией, но даже у него танцы в La Notte, классный саундтрек в «Забриски Пойнт». Умер в позапрошлом, в один день с Бергманом.
«Киношная распальцовка» не очень-то сработала. Мария заскучала, застегнула сумочку, встала.
Я предложил подвезти. Не успела дверь такси захлопнуться, позвал к себе. «Аленка с шоколадки», не глядя на меня, пробормотала что-то про «в другой раз». Я настаивал, «почему не сегодня», лез с поцелуем. Она отстранилась, а причину назвала первую попавшуюся — не было с собой зубной щетки и расчески. С чувством интеллектуального превосходства (несомненно, ложным) вцепился в конкретную причину отказа и, не дав девушке опомниться (как мне казалось), попросил таксиста припарковаться у подъезда ее дома исключительно для того, чтобы она сбегала за умывальными принадлежностями и вернулась обратно. Покорно поехала ко мне. Сначала осталась на одну ночь, потом на вторую и так далее. Одна короткая ночь норовит растянуться на полжизни. Особенно если утро после ночи начинается с готового завтрака и на все готовой девушки.
Все шептались, осуждали, мол, стирает и готовит, мол, кухарка-эскорт. А я был счастлив. Маше можно было ничего не рассказывать, ведь она все равно не многое запоминала, и ничем не удивлять — ее устраивало все. Каждый вечер в ее тишине или косноязычном стрекоте был похож на маленький отдых на теплом курорте. И по утрам, когда она с видом заядлой хозяйки хлопотала у плиты, очередная порция переваренных макарон или недожаренного омлета казалась очень вкусной.
Машутка напоминала мою милую бабушку. Которая так любила дедушку. Которого так любил я. И без которого жизнь начисто потеряла смысл. Дед отказался от первых еврейских красоток ради тихой провинциалки. Она приехала к нему в Москву без вещей и приданого. Она ночами изучала Устав КПСС, всегда хотела вступить в партию, на всю зарплату патриотично покупала советские облигации вместо хлеба. И любила деда до последнего вздоха.
Эх, Машутка...
 | Станислав Смелянский. Полеты над вечностью |