Депрессия, черная и вязкая как болотная трясина, длилась семь месяцев. Выбраться из нее в одиночку я бы не сумел — помог психотерапевт, к которому силой затащили друзья. Первые сеансы остались в памяти вялым раздражением: «Зачем я здесь? Чего он лезет с дурацкими расспросами? Не хочу никого видеть и слышать, не хочу говорить...» Но через месяц-полтора вдруг почувствовал потребность в этих встречах. Мысли о самоубийстве никуда не делись, но теперь, прежде чем умереть, мне зачем-то нужно было рассказать совершенно чужому человеку всю свою жизнь. Страстное желание объяснить этому доктору, ЧТО я потерял и почему считаю свое дальнейшее существование бессмысленным, превратилось в идею фикс...
Год 1988-й. Легендарная рок-группа «Интеграл», которую я создал в начале семидесятых и которая собирала огромные залы, вдруг оказалась никому не интересна. Окончательно ясно это стало в Джамбуле, где на концерт пришло девятнадцать человек. Союз рухнул, и люди, совсем недавно преклонявшиеся перед Западом с его роком, блюзом, джазом, затосковали по советским временам: по спокойной жизни, уверенности в будущем, по самой что ни на есть незатейливой музыке... Я понял: рок как жанр умер. Когда заявил об этом во всеуслышание, ярые поклонники первой официально зарегистрированной в Союзе рок-группы «Интеграл» обвинили меня в предательстве, чуть вслед не плевали. Я и сейчас для этих шестидесятилетних дедушек, натягивающих на пивные животы «косухи» с заклепками, а на седые космы — банданы, неустанно твердящих: «Всегда был рокером, им и умру!», хуже Иуды. Они даже не понимают, до какой степени смешны и нелепы.
Для меня смена жанра совершенно не стала трагедией. И ломать себя не пришлось. Главное, чему я всегда учился сам и чему пытался научить «интегральцев», — полная раскрепощенность и свобода. Свидетельство успешности моих стараний то, что выходцы из «Интеграла»: Женя Белоусов, Марина Хлебникова, Юрий Лоза, Александр Назаров (группы «Форум», «Электроклуб»), Слава Бобков, Сергей Челобанов — стали звездами в самых разных музыкальных направлениях. Серьезным плюсом был и мой тогдашний возраст. Сорок лет — самое время для глобальной авантюры, резкого поворота в судьбе и карьере.
Приступая к созданию нового коллектива, я точно знал, что будет лежать в его основе: провокация — сочетание музыкального языка советской песни (само целомудрие!) и неистовой, безудержной сексуальности исполнителей. В объявлении о конкурсе четко сформулировал требования: нужны молодые парни — симпатичные, музыкальные, пластичные, актерски одаренные.
На кастинг пришло более тысячи человек. Разного пола и возраста. Увидев в очереди группу старушек, я оторопел:
— А вы что здесь делаете? Мы набираем музыкантов в мальчишечью группу.
— Да? Извините, пожалуйста. Мы думали, тут покушать дадут.
Сердце защемило. Знал, что полстраны голодает и за бесплатной похлебкой от Красного Креста выстраиваются огромные очереди, но увидеть вблизи глаза, полные стыда, горечи и отчаяния, — совсем другое. Дал себе слово: как только начнем зарабатывать, часть денег пойдет на благотворительные обеды. Обещание сдержал: в течение нескольких лет группа «На-На» содержала столовую для неимущих.
В конце восьмидесятых многие клубы и дворцы культуры были закрыты или отданы под склады, однако я нашел выход: предложил устраивать концерты на стадионах и продавать билеты по одному доллару. Это стало спасением не только для группы «На-На», но и для всего отечественного шоу-бизнеса.
Нередко приходится слышать: «На-На» «выстрелила» через пару месяцев после ее создания». Не скрою, приятно выглядеть в глазах людей волшебником, но правда дороже. А она такова, что за первые полтора года через коллектив прошли десятки музыкантов. Постоянным солистом оставался только Володя Левкин, принятый во время «глобального кастинга» 1988 года. Кто-то не устраивал меня, кого-то — я. Думаю, именно людям, с которыми не сложилось, я и обязан репутацией деспота и тирана. К чему лукавить? Когда речь идет о творчестве, работе, я могу быть жестким, даже жестоким. Но назовите хотя бы один знаменитый коллектив, где руководитель был бы душкой и лапочкой. Величайший дирижер Герберт фон Караян не брал в оркестр женщин только потому, что их нельзя было бить. О головы мужиков-музыкантов он сломал не одну дирижерскую палочку. Что касается меня, то я могу наорать, но ударить на репетиции артиста — никогда. Да, хвалю редко — тем действеннее моя похвала на пути подопечных к успеху. Она как рекордная планка для спортсмена. Ударить артиста, который живет эмоциями, зачастую — погубить его. Кулаком мне приходилось усмирять только пьяных, чей мозг был полностью атрофирован водкой. Такое случалось в группе «Интеграл», где артисты всегда конкурировали между собой. Что же касается «На-На», то ударить кого-то из ее участников означало уничтожить возвышенный дух любви и братства, сложившийся между Левкиным, Политовым, Асимовым и Жеребкиным. Я понял это после случая, о котором расскажу чуть позже.
На репетициях, возможно, я и был деспотом, а в жизни — добрейшим и заботливейшим из отцов. Потому что знал основное правило: если хочешь добиться от артиста достижений на сцене, избавь его от насущных проблем. И я избавлял: «выбивал» для «на-найцев» квартиры, бронировал в гостиницах лучшие номера, чтобы накормить чем-то особенным, часто сам вставал к плите. Самоотречению на сцене учил личным примером. К костюмам для одного из номеров прилагались башмаки на высоченной платформе. Увидев их, ребята стали возмущаться:
— Да на таких «копытах» не то что танцевать — стоять невозможно!
Внутри у меня закипело:
— Невозможно, говорите... Ну-ну.
Надел «копыта» и полчаса скакал по сцене как взбесившийся олень. После чего притихшие «на-найцы» молча обулись.
В другой раз услышал:
— Покрытие на сцене из мраморной крошки. Я не смогу сделать «вертушку» на спине — изрежусь в кровь.
— Не можешь?! Какой же ты тогда на хрен артист?
Сорвал с себя рубашку, лег на спину и пополз, отталкиваясь пятками. Когда поднялся, был весь в крови...
Настоящая команда, которая взошла на Олимп, сложилась в самом начале девяностых. И знак: «Вот оно, случилось наконец!» — мне подали сами ребята. Левкин, Политов, Жеребкин и Асимов вернулись с первых длительных гастролей. И я, регулярно получавший записи всех концертов, устроил разбор полетов. Критиковал жестко, но по делу. А разгоряченные сумасшедшим успехом у публики пацаны пытались что-то бурчать в свое оправдание. Одну невнятную реплику пропустил мимо ушей, вторую, а потом как заору на Политова:
— И ты еще что-то вякаешь, козел?! Хочешь, пленку покажу, где стоишь на сцене с абсолютно пустыми глазами? Думаешь, публика это не заметила? Ты зачем на сцену выходишь: красоту свою и новый костюмчик показать или работать?! — и выдал весь запас матерных слов, которых знаю немало.
Политов набычился, бормочет что-то под нос. И тут встает Вова Асимов:
— Не кричи на него. Если ты еще хоть раз повысишь на него голос, мы все уйдем.
Застываю с открытым ртом. Асимов только пришел в коллектив, это были его первые гастроли... Перевожу взгляд на «старожилов» Левкина и Политова, жду, что вот сейчас один из них скажет: «Да ладно тебе, Вован, рабочий же момент». А они молчат.
И от того, что «деды» не стали затыкать «салагу», у меня окончательно сносит крышу:
— Да кто вы такие?! Я — Алибасов! А вы никто и звать никак! Пошли вон отсюда! Все!!!
Пацаны спокойно поднимаются и друг за другом идут к выходу. Я еще минут пять мечусь по комнате как разъяренный зверь, а потом на меня будто выливают ушат ледяной воды. Мгновенно остыв, начинаю рассуждать вслух: «Если они так передо мной друг друга защищают, то уж человеку со стороны пощады точно не будет. Они стали единым целым, командой, о которой я мечтал! И теперь начнут отчаянно бороться не только за себя, но и за дело, которым занимаются!»
Уснул я в ту ночь счастливым. Наутро мы встретились на репетиции и вели себя как ни в чем не бывало. Получив этот урок, я дал себе обещание: никогда не просить ребят хоть что-то рассказать друг о друге. Больше всего на свете боялся разрушить их уникальное братство, заметное каждому зрителю.
Примерно в ту же пору «на-найцы» преподали мне еще один урок. К новогодним концертам, проходившим в ГЦКЗ «Россия», мы подготовили номер «Эскимосы и папуасы». До выхода на сцену остается три часа, а костюмов все нет. Наконец прибегает художник-модельер Саша Шешунов с кучей пакетов. И вытаскивает из них эскимосские прикиды: меховые штаны, жилеты с множеством пришитых к ним песцовых и лисьих хвостов. Я одобрительно киваю:
— По-моему, нормально. А для папуасов где?
Шешунов достает из кармана маленький полиэтиленовый пакетик и вынимает оттуда пригоршню веревочек:
— Вот.
— Не понял. Это какие-то подвязки, а сами костюмы где?
— Так это и есть костюмы.
— А как они надеваются?
— Завязываются на бедрах.
Минуту пребываю в ступоре, потом роняю:
— То есть они нагишом на сцену выйдут... С голым задом и передом.
— Ну, перед можно какой-нибудь тряпочкой прикрыть.
В полной растерянности иду к ребятам, которых изо дня в день учил бороться с ханжеством. Искренне считал, что сам давно свободен от глупых предрассудков, а тут вдруг — паника: «Они на такое не согласятся... Я бы и сам — ни за что... Как быть? Номер-то не отменишь...»
Прошу примерить «костюмы»:
— Пацаны, вы в них на сцену выйдете?
— Выйдем.
В эту минуту я понял, что они гораздо свободнее меня. И что первым и главным их учителем в деле ломки стереотипов был не я, а Перестройка, «благодаря» которой выросшим в интеллигентных семьях мальчишкам пришлось зарабатывать на жизнь, торгуя сигаретами в электричках и синими курами на вокзалах.
Ребята пошли на сцену, а я, замирая от ужаса, стоял в кулисе. Был уверен, сейчас раздадутся возмущенные гул, свист и крики: «Позор! Как можно, чтобы на главной сцене страны эти бесстыжие трясли голыми задницами?!» Публика встретила «на-найцев» шквалом аплодисментов. Подумал: «Недооценил ты, Бари, своих соотечественников, ох недооценил!»
При поступлении в группу каждый из ребят подписывал договор на тридцати восьми листах. Этим документом было регламентировано все, даже время, когда «на-найцы» имеют право во время гастрольного тура «опылять» местное женское население. С полуночи до двух, и ни минутой больше. Потому что завтра ровно в одиннадцать — репетиция, а вечером — концерты. Если ночью, в пять минут третьего, администратор группы обнаруживал в номере гостью, с артиста взимался серьезный штраф. Случалось, кто-то из «на-найцев» пытался роптать. Если ропот благодаря администратору (в прошлом полковнику КГБ) Игорю Харченко докатывался до моих ушей, приходилось устраивать «промывку мозгов»: «Вы по десять-одиннадцать месяцев в году находитесь вдали от жен и любимых, а кровь бурлит, еще и поклонницы выстраиваются в километровые очереди. Я это понимаю, поэтому если вдруг у кого-то будут венерические заболевания, они отнесены к разряду производственных травм, их лечение оплачивается из бюджета коллектива. Но если вы поставили целью «опылить» всех девочек в этом городе, покупайте сюда туристическую путевку и делайте это двадцать четыре часа в сутки! На гастролях же для вас главное — концерт! Смысл каторжного труда на репетициях, смысл всей вашей и моей жизни — настроение, с которым публика выходит после концерта, заряд, полученный ею от выступления «На-На». Понятно?!»
Если Караян мог обойтись в оркестре без женщин, то я в своем шоу нет. Большую часть балетной труппы составляли девчонки, каждая из которых могла стать бомбой замедленного действия, способной взорвать изнутри коллектив. Чтобы не допустить этого, отдельным пунктом в договоре
стоял категорический запрет на романы и сексуальные отношения между участниками «Шоу Бари Алибасова». Жестко? Возможно. Но представьте себе: во время выступления на сцене парочка обменивается многозначительными взглядами, будто ненароком касается друг друга. Публика очень легко различает игру и истинную страсть. Стоит сидящим в зале девочкам понять, что сердце «на-найца», портретами которого увешаны их комнаты, занято — все, катастрофа! И их личная, и наша, потому что эти девочки на концерт больше не придут. Чтобы оставаться кумиром, артист должен быть свободен. Именно поэтому ребята никогда не «светили» своих жен и детей, что тоже шло отдельным пунктом в договоре. Именно это я имел в виду, когда на передаче «Акулы пера» сказал: «Пусть уж лучше их считают голубыми, чем женатыми». То, что потом мои слова были выдернуты из контекста и преподаны как признание Алибасова, будто «нанайцы» — геи, пусть останется на совести журналистов дешевой прессы и тех моих коллег-конкурентов, которым не давала покоя сумасшедшая слава «На-На». Наверное, можно было бы отнестись к ситуации с юмором, если бы не ребята. Я видел в их глазах упрек: эх, Бари, Бари, ну зачем ты такое ляпнул? Догадывался, какие тяжелые объяснения им приходится выдерживать с родными. Это меня убивало. Когда в очередной раз слышал вопрос о половой ориентации «на-найцев», начинал неистовствовать: «Неужели непонятно, что мои слова «Пусть лучше слывут голубыми» — фигура речи, не более! Какие они геи, если перетрахали полстраны!»
Выпустив пар, пускался в рассуждения о женской психологии: «Каждая женщина уверена, что способна побороть любой порок любимого мужчины: алкоголизм, наркоманию, «голубые» наклонности. Ведь она такая умная, красивая, добрая и так сильно его любит! Но если вдруг выясняется, что любимый артист женат, что у него есть семья, надежда поклонницы быть рядом обращается в прах...»
Меня не слышали. Точнее, не хотели слышать. Андрюша Разин в своей газетке «Ласковый май» публиковал небылицы про моих парней. Я пытался взывать к его совести, напоминал, чем он мне обязан, уговаривал, грозил. Бесполезно. Однажды мы столкнулись в Останкино. Завидев меня, Разин дико испугался и побежал. Я за ним. Свидетели погони потом рассказывали о ней, держась за животы. Разин петлял по коридорам как заяц, тыкался в закрытые двери, а я несся следом — в длинном красном пальто с развевающимися фалдами, сверкая глазами и изрыгая проклятия. Андрюше повезло: дверь женского туалета оказалась открытой. Шмыгнув туда, Разин заперся в кабинке и просидел до тех пор, пока по громкой связи группу «На-на» не вызвали в съемочный павильон. Пришлось оставить его сидящим на унитазе.
То, что Разин мне многим обязан, — не пустые слова. Была в семидесятые-восьмидесятые такая знаменитая танцевальная пара — Владимир Никольский и Татьяна Лейбель. Суперпрофессионалы, замечательные люди, мои большие друзья. И вот однажды звонит Володя:
— Бари, за нами тут один парень из Читы увязался. Уже месяц живет у меня, ищет работу. Достал своим присутствием до самых печенок. Выручи — возьми его к себе в «Интеграл»!
— А что умеет?
— Ничего. Но он готов быть кем угодно, хоть завхозом, хоть грузчиком — у тебя же тонны аппаратуры.
— Ладно. Пусть приходит.
— А ты можешь оплатить ему дорогу из Читы до Москвы?
— С ума сошел? Билет месячной давности!
— Пожалуйста, придумай что-нибудь. Он последние деньги за проезд отдал.
Я позвонил директору саратовской филармонии Александру Николаевичу Скорлупкину, к которой был приписан «Интеграл», изложил ситуацию. И услышал: «А ты оформи тем числом, когда он прибыл».
Разину я сказал:
— Деньги за билет получишь. Только зарплата за месяц, что ты числился, но не работал, пойдет на покупку костюмов и ремонт аппаратуры. Согласен?
— Конечно! Спасибо! Век не забуду!
Здесь я хочу сделать отступление и рассказать о своем отношении к деньгам. Я никогда не был их рабом, считал только средством для самореализации и воплощения творческих идей. Как-то понадобилась справка о том, сколько зарабатываю в «Интеграле», и я с изумлением узнал, что в среднем за месяц получал тысячу рублей. Втрое больше, чем тогдашний министр культуры! А жил в гостинице, все имущество умещалось в югославском чемодане, за которым полдня простоял в магазине «Ядран». Куда же уходили сумасшедшие деньги? Да все на ту же аппаратуру, костюмы, музыкальные инструменты. Что-то урвать, положить себе в карман — это совсем не про меня.
Должность Разина называлась громко: заведующий постановочной частью. По сути же он был завхозом — следил за погрузкой и разгрузкой реквизита, бегал в магазин за продуктами, накрывал нам после концерта стол, мыл посуду. Работу «подай-принеси» выполнял безукоризненно и вообще оказался очень ушлым и хватким парнем. Внимательно наблюдал, как я строю отношения в коллективе, впитывал, будто губка, всяческие административные заморочки. Конец нашей совместной работе положило Андрюшино тщеславие. Уж очень он любил, представ в чужих глазах главной персоной в «Интеграле», притаскивать на концерты и в гостиницы, где мы останавливались, каких-то темных личностей. Если я начинал ругаться, мол, еще обворуют или кровавую разборку устроят, изображал обиженного: «Да это мои друзья! Замечательные ребята! Как ты можешь про них так плохо думать?»
А я как в воду глядел. После очередного концерта, когда Андрей привел в гостиницу свору «друзей», нас обчистили. Взяли все: деньги, одежду, даже кое-что из инструментов прихватили. Сам Разин, конечно, был ни при чем, но ведь я его предупреждал! Пришлось указать Андрею на дверь. Едва ли не в тот же день он сел в поезд и поехал в Саратов, в прокуратуру. В распоряжении Разина был единственный криминальный эпизод — с первой зарплатой, за которую он расписался, но не получил. Но этого вполне хватало, чтобы загреметь на большой срок. Примерно тогда же руководитель группы «Шестеро молодых», в которой работали Саша Аяров (ныне известный как Александр Розенбаум) и Коля Расторгуев, сел на десять лет за такую же, смешную по нынешним временам провинность. Вилену Ивановичу Дарчиеву было за пятьдесят, они с женой очень долго не имели детей, а вскоре после того как на свет появились сыновья-двойняшки, их отца арестовали и приговорили к десяти годам. Из зоны Дарчиев не вернулся — умер от диабета.
В общем, Разин прекрасно понимал, чем это может обернуться. И то, что я не сел, — заслуга исключительно руководства филармонии. Помимо очень добрых человеческих отношений, которые у нас сложились, был у дирекции и финансовый резон: за счет «Интеграла» кормились многие симфонические и народные коллективы.
Кому-то это покажется странным, но я Андрюшу простил. И даже подарил идею с «Ласковым маем». «Интеграл» еще был в полном порядке, но уже появились «Форта», «Мираж», которые стремительно набирали обороты. И Разин загорелся идеей создать нечто среднее между «Интегралом» и «Миражом». Начал доставать меня своими планами. Однажды я его спросил:
— Песню «Белые розы» слышал?
— Конечно. Из всех щелей звучит.
— А кто ее поет, знаешь?
— Детдомовцы, то ли из Сибири, то ли с Урала.
— Из Оренбурга. И детдомовцы эти бесхозные. Возьми их под свою опеку, привези в Москву, раскрути. Зачем создавать что-то новое, когда есть готовый продукт?
Вскоре в детдоме появилось письмо из Министерства образования, в котором было написано, что Москва пред лагает перевезти талантливых ребят в столицу, где они смогут совершенствоваться в музыке.
Пожалел ли я о своем подарке потом, когда Разин, поняв, что «На-На» отбирает у «Ласкового мая» аудиторию, пустился во все тяжкие? Когда публиковал про нас небылицы? Нет, не пожалел. Конкуренция подстегивает творчество. Набить Андрюше морду за мелкие пакости — да, хотелось, но в конце концов я и их Разину простил. Не стремлюсь предстать в чьих-то глазах святым. Есть люди, которым никогда не подам руки, не стану разговаривать. А Разин... Да, авантюрист, но не подлец. Сегодня Андрюша при каждой встрече непременно восклицает:
— Бари Каримович, вы мой учитель! Всем, что умею, обязан вам.
Смеюсь в ответ:
— Это ты, дорогой друг, загнул. В тебе есть качества, которые мне совершенно не присущи!
Часто приходится слышать: этот вас предал, тот подставил, а вы ему даже не отомстили, как же так? Отвечаю просто: «Потому что давным-давно постиг мудрость — не держи зла». Если ты сосредоточен на негативе, если огромная часть твоей энергии тратится на смакование обид и выстраивание планов мести, это ведет к саморазрушению. Лучше просто отойти в сторону и выключить сделавшего подлость человека из сознания. Но когда поступку есть хоть какое-то оправдание, нужно обязательно попытаться понять и простить. Если же очень близкий тебе некогда человек сам не ведал, что творил, — тем более. В данном случае я в первую очередь имею в виду Владимира Левкина...
Сейчас вдруг вспомнился эпизод в Ялте, как я бегал за Вовкой по всему городу, опасаясь, что он с собой что-ни-будь сделает. Было это в самом начале девяностого, когда группа просуществовала чуть больше года. Перешедший в нее из «Интеграла» Валерий Юрин заявил, что намерен уйти и начать сольную карьеру под собственным именем, а не в составе «На-На». На нем держалась значительная часть программы, Левкин пел только половину песен, а Политов едва-едва начал солировать как певец. В Кирове за завтраком в ресторане мы с Володей два часа уговаривали Юрина не дурить, продолжить работу в группе. Он упорствовал: хочу один — и точка. Договорились, что окончательно разойдемся ровно через год. За это время Юрин заработает денег на собственную раскрутку, получая семьдесят процентов от концертов, я же начну делать программу с Левкиным и Политовым. Через двенадцать месяцев Юрин должен был начать выступать под своим именем — и никаких экс-«На-На»! Время пошло...
И вот в Ялте мы дали последний совместный концерт с Юриным, после которого он отправился в персональное турне. А у Левкина случилась истерика: «Я один не смогу! Все рухнет! Оставьте меня в покое!» Рыдая, выскочил из гостиницы, побежал к набережной. У меня в голове сразу мысль: «Сейчас утопится!»
Догнал, обнял, стал успокаивать: я же рядом, не волнуйся. Начнем репетировать с тобой, с Политовым — все получится. А Вовка вырывается, орет на всю округу: «Нет, не получится!» И опять — бежать. Кое-как затащил его в номер, напоил чаем, дал успокоительное.
Уже следующим утром мы приступили к репетициям, а дней через десять Володя вынужден был признать, что без Юрина наша программа стала даже лучше. Сколько раз потом от Левкина слышал: «Если бы не Бари, я бы тогда в Ялте точно сломался. Возможно, на всю жизнь — ничего путного из меня бы не вышло...»
Спустя шесть лет и я, и ребята сделаем все, чтобы помочь ему не сломаться и остаться в группе, но наши усилия окажутся бесполезными...
В середине девяностых к нам в балет пришла симпатичная девочка Оксана. Я устроил допрос с пристрастием:
— Может, ты в кого-то из «на-найцев» влюблена и хочешь быть поближе?
— Нет, что вы! Я обожаю балет, мечтаю выступать на сцене!
Устыдившись своих подозрений, тем не менее уточнил:
— Ты договор внимательно прочла? Никаких отношений внутри коллектива! Это запрещено категорически.
— Я все понимаю.
И вот первые гастроли, на которые едет новенькая. Я в турах уже не участвовал, но благодаря администратору Харченко всегда знал, что происходит. Как-то ближе к полуночи звонит Игорь: «Эта Оксана у Политова».
Звоню Володьке в номер:
— Вов, тебе что, фанаток мало? Уж кто-кто, а ты наши правила знаешь.
— Все понял. Сейчас она уйдет.
И действительно — выставил балерину в коридор, о чем Харченко тут же мне доложил.
По возвращении группы из трехмесячного турне вижу: Игоря что-то тревожит. Стал допытываться и услышал: «У меня есть подозрение, что наша балетная переключилась на Левкина».
Вызываю того к себе:
— Это правда, что у тебя с Оксаной отношения?
— Да. Мы любим друг друга.
— Опомнись! У тебя жена, дочка.
— Я перед ними виноват, но ничего с собой поделать не могу. Оксана такая необыкновенная! Нежная, тонкая, умная, мы с ней стихи друг другу читаем!
— Нежная, говоришь?! Да она просто дрянь! И сегодня же вылетит отсюда!
— Тогда я тоже уйду.
Ночью не спал, в голове крутилось: «Мы с Левкиным восемь лет вместе. Через столько прошли, столько пережили. И вот из-за какой-то девицы все рушится...»
Оксану я, конечно, вышвырнул, а Левкина сумел уговорить остаться. Узнав, что «звезда балета» устроилась в другую танцгруппу, вздохнул с облегчением. Однако надежды на то, что, найдя новый объект, Оксана отстанет от Левкина, не оправдались. С Володей стало твориться нечто невообразимое. О жене и дочке он теперь даже не вспоминал. Все мысли, все разговоры — только об Оксане. Во время двухмесячных гастролей по Германии чуть не весь гонорар потратил на международные звонки.
По возвращении группы в Москву ситуация усугубилась. Левкин стал пропускать репетиции, просиживая часами в зале, где занимался балет. Когда Оксана появлялась в раздевалке, бросался к ней: «Ты устала? Садись, я тебя обую». Встав на колени, надевал ботинки, завязывал шнурки. Ребята и девочки из танцевального коллектива, для которых «на-найцы» были небожителями, отводили глаза от неловкости, что Левкин так стелется.
Я навел об Оксане справки и получил информацию, в общем-то, ожидаемую: девочка — акула, которая ищет состоятельного бойфренда и поставила себе цель во что бы то ни стало закрепиться в Москве. Уже несколько суток не спал, ломая голову, как вытащить Левкина, когда в «желтой» газете с миллионным тиражом вышла статья «Затраханные кумиры». Такого скопления лжи и грязи читать еще не приходилось. Если бы речь шла только обо
мне, скомкал бы и выбросил. Но автор статейки подрывала репутацию группы, наносила оскорбление ребятам и клеветала на женщину, которую я очень любил. Мои отношения с Лидой Шукшиной журналистка Снежинская назвала пиаром, за участие в котором известной актрисе якобы заплатили деньги. Такое оскорбление в отношении Лиды я стерпеть не мог. От меня, «на-найцев» и Федосеевой-Шукшиной было подано заявление в суд с требованием опровержения и выплаты морального вреда. Забегая вперед, скажу: процесс длился несколько месяцев, но мы его выиграли. Правда, сто тридцать миллионов, которые потребовал взыскать с издания и журналистки суд, так и не получили. На счету газеты был ноль, из имущества — два обшарпанных письменных стола. С автора статьи взять тоже было нечего...
Алены Снежинской уже нет в живых — она умерла в июле 2009 года в возрасте тридцати двух лет от кровоизлияния в мозг. Говорят, «ничего не предвещало», «как гром среди ясного неба». Но мне кажется, Алена предчувствовала скорую кончину. Потому что позвонила и попросила у меня прощения. Я простил. Простил ей и публикацию «Затраханные кумиры», и нелепое обвинение в том, что нанял бандитов, которые, подкараулив ее у подъезда, выбрили полголовы и побили. Ничего подобного я не делал и не мог сделать. Мне вообще было не до нее — шел очень бурный период жизни в группе «На-На».
Лида на судебных заседаниях держалась с большим достоинством. Но я видел: внешнее спокойствие дается ей с трудом, и очень переживал. К тому времени мы были знакомы уже года два и стали по-настоящему близки. Такого душевного родства, доверия, такой взаимной нежности прежде у меня не случалось ни с одной женщиной. Даже с супругами, а ведь женат я был ни много ни мало — пять раз. Другая исключительность Лиды состояла в том, что мне пришлось ее добиваться. Долго и упорно. Впервые в моей богатой романами жизни.
Мы познакомились на вручении кинонаград «Ника». Оказались рядом в зале. Я просто кожей почувствовал, как неприятен соседке. Она и сидела отодвинувшись, и на вопросы отвечала сухо, коротко. Но к концу вечера мне все-таки удалось расположить ее к себе. И даже получить согласие на встречу в ресторане. За ужином мы проговорили часов пять, не меньше. Потом, когда станем близки, Я спрошу:
— Признайся: пока мы с тобой не познакомились, ты терпеть меня не могла?
— Признаюсь. Кстати, в актерской среде тебя очень многие не любят.
— На них мне плевать. А ты-то за что?
— Видела пару раз по телевизору: взгляд колючий, брови сдвинуты, а на губах — улыбка. Мне она показалась фальшивой, и я сделала вывод: значит, и сам ты человек неискренний, — повисла пауза, за которой последовало признание: — Но думать так может только человек, который с тобой не общался, Бари. Ты очень искренний, чистый и добрый.
Тут уж и мне пришлось открыться:
— А меня в тебе знаешь что больше всего поразило? То, что за царственной, строгой внешностью кроется характер девчонки. Веселой и хулиганистой. А еще твое чувство юмора. Был просто потрясен тем, что ты шутишь круче меня и я твои шутки догоняю не сразу!
Лида ничего не рассказывала, но я знал: близкие и коллеги не одобряют ее общения со мной. Дочь Мария упрекает: люди за твоей спиной смеются, все знают, что Алибасов, как и его «на-найцы», гей, а ты с ним на концерты и премьеры под ручку ходишь.
Мнение общественности нас не волновало, а с Машей мы вскоре стали друзьями. Когда она родила сына, я был на Тайване. Накупил там для Макара целую гору костюмчиков, игрушек. Подарки молодая мама приняла с искренней благодарностью.
С Лидой мы были вместе четыре года. Немыслимо долгий для меня срок. Мое главное несчастье — как бы ни любил женщину, охладеваю к ней через несколько месяцев. А к Лиде я и сейчас испытываю самые теплые и нежные чувства. Спросите, почему же мы не поженились? Эта тема обсуждалась неоднократно. И даже «на-найцы», которые Лиду обожали, намекали: чего тебе, Бари, еще надо?! Но не сложилось. Виной тому была моя одержимость работой. Начались упреки, что редко видимся, что уделяю мало внимания. Однако разрыва как такового не было. Мы и сейчас часто созваниваемся, а изредка встречаясь, не можем наговориться...
Процесс по нашему иску к «желтой» газете был в самом разгаре, когда мне позвонила жена Володи Левкина — Марина:
— Бари, я не знаю, что делать. От прежнего Вовы ничего не осталось... Мне тут на днях звонила журналистка Снежинская, пыталась выведать, не удастся ли убедить вас забрать заявления и спустить дело на тормозах. А потом вдруг перевела разговор на нынешнее состояние Володи. Оказывается, она хорошо знакома с Оксаной и та однажды брала ее с собой к ворожее. Я раньше не верила ни в зелья, ни в привороты, а сейчас... Бари, она точно ему что-то подливает! У него глаза стали как у робота. Ничего его не интересует, сидит или лежит, уставившись в одну точку Даже на дочку, которую обожал, — ноль внимания. Но стоит позвонить Оксане — подхватывается и несется к ней. А еще меня очень беспокоит его здоровье. Ты заметил, как стремительно Вовка лысеет?
— Нет. Он уже неделю на репетициях не был.
— Придет — присмотрись.
Через пару дней появляется Левкин. Здорово подшофе.
— Ты что, пить начал? С ума сошел? У нас сегодня концерт! На сцену в таком виде не выпущу!
Левкин криво ухмыляется:
— А мне по фигу...
Едва удержался, чтобы не заехать ему по физиономии, и тут увидел: от роскошных Вовкиных кудрей ничего не осталось, сквозь редкие пряди просвечивает розовый череп. Велел вызвать врача, который работал в группе: «Срочно организуй Левкину полное обследование. В хорошем диагностическом центре. Потребуется положить в клинику — клади. Деньги трать не считая. Надо выяснить, что с ним».
Обследования показали: физически Володя абсолютно здоров. Наш врач, сопровождавший Левкина, пытал коллег:
— А какое-то средство, которое подливают в еду или питье, может вызывать облысение и изменение сознания?
Те разводили руками:
— Сейчас столько шаманов развелось, зелье везут со всех концов света. Действие многих из них науке неизвестно.
Левкин стал все чаще игнорировать гастроли. Если появлялся «на базе», то невменяемым. И я, и ребята пытались поговорить с ним по душам, взывали к разуму и силе воли. Я как-то даже рассказал ему о пари, которое заключил с Валерой Леонтьевым в начале восьмидесятых...
Началось с того, что «Интеграл» из-за нелетной погоды застрял в Новосибирске, и я накушался водки так, что отрубился. Очнувшись, был омерзителен самому себе до крайности.
Из Новосибирска путь лежал в Питер, где в это время гастролировал Леонтьев. Я знал, что Валерка иногда страдал запоями. И решил одним выстрелом убить двух зайцев.
— Валер, а давай бросим пить. А заодно и курить.
Он замешкался:
— Навсегда?
— Хотя бы года на три.
— А как будем друг друга контролировать?
— Никак. Мне достаточно твоего честного слова.
— А мне — твоего.
Ударили по рукам. За три года я не сделал даже глотка вина или пива. Валерка, уверен, тоже. Уверен потому, что более честного, порядочного и искреннего человека еще поискать.
На Левкина история про то, как я сохранил для отечественной эстрады Валеру Леонтьева, впечатления не произвела. Он, кажется, вообще меня не слушал — смотрел стеклянными глазами и думал о чем-то своем.
Наши попытки вернуть Вовку, увлечь его подготовкой новых номеров длились еще, наверное, с полгода. Чтобы не комплексовал из-за внешности, по моему заказу ему сделали несколько париков. Однако к проявлениям заботы Левкин оставался совершенно равнодушным. Если раньше в его сознании случались какие-то проблески и он, пусть на короткое время, становился прежним Володей, то теперь это был настоящий зомби. Целиком подчиненный воле женщины, с которой, оставив семью, стал жить на съемной квартире.
Еще два года назад, когда Союз театральных деятелей закладывал на Арбате дом, я застолбил в нем для Володи большую хорошую «двушку», за которую потом заплатил из своего кармана. И вот многоэтажка сдана, можно въезжать.
Внутреннее чутье подсказало: Левкин пришел на репетицию в последний раз. Пробормотав приветствие, сел в углу, молчит.
— Ну что, Володя, как будем жить дальше?
— Знаешь, Бари, я, наверное, не смогу больше ходить на репетиции.
— Ты и так давно не ходишь.
— И что буду ездить на гастроли не гарантирую.
— В таком случае нам придется расстаться. Группа не может существовать в стрессовом состоянии, которое ты устроил. И готовить две программы: одну с Левкиным, другую — без... Сам понимаешь, это абсурд.
Он кивнул:
— Я все понимаю. Согласен.
— Машина, на которой ездишь и которая принадлежит коллективу, теперь твоя. Все деньги за квартиру я внес, но отдам ее при условии, если пропишешь туда дочку. Сейчас тебе бесполезно это втолковывать, но со временем ты поймешь, что представляет собой Оксана. Она обдерет тебя как липку и бросит. Так пусть хоть квартира ей не достанется...
Левкин досадливо скривился, попытался возразить, но я его остановил:
— Давай поговорим на эту тему лет через пять. А сейчас хочу, чтобы ты знал: я очень благодарен тебе за те годы, что мы были вместе. За талант. За радость и счастье, что дарил своим творчеством. За дружбу, за доверие и отношения как у отца и сына.
На мгновение в Володиных глазах блеснула искра, но тут же погасла. Едва слышно прошелестев: «Пока. Удачи», он повернулся и пошел к двери. Даже не оглянулся.
Я был бы плохим психологом и руководителем, если бы не предвидел такого исхода. Месяца за три до решающего разговора с Левкиным начал готовить ему замену. Паша Соколов пришел в «На-На» четырнадцатилетним мальчишкой и сразу был принят в балет благодаря удивительной пластичности и серьезной хореографической подготовке. Со временем у Паши обнаружился еще и хороший голос. Замена «игрока» в «на-найской» четверке прошла безболезненно. Мы по-прежнему были командой единомышленников, получавших безмерный кайф и от совместной работы, и от осуществления самых безумных идей.
Одназады ко мне обратился владелец большой сети парфюмерно-косметических магазинов с предложением занять «на-найцев» в рекламе. Я согласился выслушать сотрудников его пиар-отдела и нашел их идеи скучными. Предложил свою: «Мы сделаем рекламу-провокацию. Оденем ребят в безупречные вечерние костюмы, белоснежные рубашки, галстуки, но штаны у них будут спущены. Слоган можно поставить такой: «Нюхаем вместе!» Уверяю вас, эффект будет потрясающий. После появления нашей рекламы начнутся акции протеста. Это будет бить по глазам и мозгам почище огнемета! В ответ на народный бунт рекламный отдел Мосгордумы обязательно выпустит постановление, предписывающее снять билборды. Поэтому наряду с целыми «картинками» мы дополнительно напечатаем еще и нижние половины, но на них пацаны — уже в штанах. Как только постановление о запрете будет принято, мы просто заклеим «неприличные» половинки «приличными».
Идея была принята с воодушевлением, и все случилось так, как я предсказывал. Провокация удалась на сто процентов. Билборды срывали, забрасывали грязью, в Мосгордуму посыпались гневные письма. Уже на другой день после выхода постановления на центральных улицах Москвы появились актрисы Нонна Мордюкова и Римма Маркова, которые несли стремянки, молотки и гвозди. С обеими мы давно дружили, а потому легко получили согласие на участие в продолжении пиар-акции. Мужественно забравшись на верхние ступеньки, Нонна и Римма собственноручно «приколотили штаны» на несколько билбордов. Народ был в восторге!
К сожалению, для подавляющего большинства визитными карточками группы «На-На» были и остаются незатейливые песни вроде «Фаины» и «Шляпы». А ведь группа исполняла и серьезные произведения. И как исполняла! Считается, что многоголосые православные каноны под
силу только академическим коллективам, но «Молитву» Павла Чеснокова ребята пели так, что по окончании зал сидел в полном оцепенении, потом в едином порыве вставал и взрывался овациями. К концу девяностых группа попробовала себя во всех возможных жанрах, собрала все награды, удостоилась самых высоких титулов. На Родине мы достигли потолка. Однако уезжать не спешили. Несмотря на то, что во время гастролей в США неоднократно слышали: «У вас может получиться в Америке. Не хотите попробовать?» К принятию решения подстегнул грянувший в августе 1998 года дефолт. Народ мигом обнищал, концертная деятельность рухнула. Ситуация сильно смахивала на ту, что была в 1989-м, когда группа «На-На» только начинала. Ждать, что она скоро выправится, было глупо.
И мы решили уехать в США. Насовсем. Аскетичный образ жизни позволил мне скопить солидную сумму, которой хватало на полгода проживания — моего и ребят — в Америке, на оплату педагогов для «на-найцев». В первую очередь следовало выучить язык. Если Политов худо-бедно мог спросить дорогу и сделать заказ в ресторане, то Асимов, Соколов и Слава Жеребкин — полная беда. Помню, как вскоре после приезда в Лос-Анджелес Слава решил купить в магазине перчатки. Продавщица, вывалив на прилавок несколько десятков пар, вьется вокруг, щебечет. Славка растерялся, а потом стал растроганно кланяться и повторять: «Фак ю, вери мач, фак ю, вери мач!»
Кроме педагогов по языку я нанял для пацанов профессионалов по сценическому движению, лучших специалистов по академическому, кантри- и рок-вокалу. Каждое утро, встав в шесть часов, готовил им завтрак, будил, кормил и отправлял на занятия. Встречал ближе к полуночи — с горячим ужином. Пока их не было, до одури смотрел программы музыкальных каналов, пытаясь до мелочей постичь суть американского музыкального мейнстрима. Понятно, что никто не жаловался на усталость и на то, что приходится жить в разлуке с близкими. У нас была цель: занять прочное место в музыкальной индустрии Штатов, и мы уверенно к ней двигались.
В США во главе угла — звукозаписывающие компании. И главная задача исполнителя или коллектива подписать с одной из них контракт. Случилось такое счастье — о деньгах можно больше не думать. Все расходы по реализации твоего таланта, записи альбомов, их раскрутке берет на себя звукозаписывающая компания. Год-два она вкладывает средства, а потом подопечный начинает зарабатывать и делиться доходами, которые зачастую в десятки раз превышают вложения. В Америке аудиопиратство — преступление, и диски звезд расходятся миллионными тиражами. Точнее, расходились. Но об этом — чуть позже.
Нанятые мной менеджеры активно работали, и уже через полгода после нашего прибытия в США группой «На-На» заинтересовались сразу несколько компаний. Мы решали, кому отдать предпочтение, когда на горизонте появился главный человек в американской индустрии развлечений — Дик Кларк. Это он открыл миру Мадонну, Майкла Джексона и группу Kiss, учредил премию American Music Awards, был продюсером церемоний вручения «Золотого глобуса» и «Грэмми». Десять лет назад Кларк целиком переключился на телевизионный бизнес, но когда ему показали видеоролик «На-На», вдруг заявил: «Я хочу с ними познакомиться и, возможно, возьму этих ребят под свою опеку». К моменту нашей встречи Дик знал о «На-На» очень многое, если не все. Во всяком случае, когда мы вошли в его кабинет, он произнес: «Можете не представляться. Я сам скажу, кто из вас кто. Это Вова, Паша, Вова, Слава. Слава, а ты зачем покрасил волосы? Прежний цвет тебе шел больше».
Весть о том, что группу «На-На» взял под крыло сам Дик Кларк, разлетелась мгновенно. Телефоны наших менеджеров разрывались от звонков представителей самых крупных звукозаписывающих компаний. Но мы с Кларком уже определились, и юристы одного из главных «мастодонтов» в этой области — компании «Ариста» — стали составлять контракт. Параллельно с этим шла подготовка к суперпроекту, который мы придумали вместе с председателем правления компании Warner/ Chappell Music Лесом Байдером. Один из «на-найцев» должен был отправиться в космос, чтобы, находясь на борту, по установленной с Землей связи записать гимн планеты. Исполнять его должны были звезды с мировым именем. Скажем, одну строчку поет на Красной площади в Москве Мадонна, другую — Пласидо Доминго на фоне лондонского Биг-Бена, третью — Адриано Челентано у подножия Эйфелевой башни. Финансировать проект начал Фредди Хайнекен, владелец крупнейшей пивоваренной компании, один из богатейших людей Европы. Ребята то и дело летали из Лос-Анджелеса в Москву. В Институте медико-биологических проблем их проверяли на пригодность к полету по состоянию здоровья, в Центре подготовки космонавтов гоняли на тренажерах. Все эти визиты в Россию были тайными, потому что родившуюся у нас космическую идею могли украсть американские звезды шоу-бизнеса.
В 2001 году случилась наша первая трагедия. Буквально за три месяца рухнула вся музыкальная индустрия Штатов. И произошло это из-за двух студентов-«ботаников», создавших в Интернете первый бесплатный файлообменник Napster. Забыв о конкуренции, крупнейшие звукозаписывающие компании объединились и обратились в суд. Было несколько процессов, но в конце концов американская Фемида решила: в свободной стране никто не имеет права запрещать людям обмениваться информацией. Тут и началось! Сервисы, подобные созданному студентами Napster, стали плодиться как грибы после дождя. Продажи альбомов мгновенно упали, компании стали «сбрасывать» звезд, с которыми были заключены многолетние контракты. Мало что понимая в происходящем, я тешил себя надеждой: все еще наладится. Что в мировой музиндустрии происходит настоящая катастрофа, понял, когда узнал: Sony Masic прервала контракт с Мэрайей Кэри, выплатив ей восемьдесят миллионов долларов отступных. О том, что в нынешних условиях кто-то решится вложить деньги в русскую группу, не могло быть и речи.
Мы вернулись в Москву. Без копейки денег, но с надеждой осуществить космический проект, который непременно принесет прибыль. Однако последовал новый, еще более безжалостный удар судьбы: умер Фредди Хайнекен. А через несколько дней газета «Известия» опубликовала статью своего «ответственного за космос» корреспондента Лескова под заголовком «И. о. мечтателей, и. о. ученых», полностью посвященную подготовке «нанайцев» к полету. Закрытую информацию слил, видимо, кто-то из персонала Центра подготовки космонавтов. Это была настоящая катастрофа! Наша надежда на космический проект рухнула. Как я и предполагал, идею украли американцы. Солист американской группы ’N Sync Лэнс Басс заявил, что в космос полетит он, что президент Джордж Буш его поддержал и средства уже найдены. Я твердил на всех углах: «Никто Басса без подготовки в космос не пустит. Да и кишка тонка! Это не более чем пиар-ход!» Но из-за развернувшейся вакханалии меня никто не слышал. Я судорожно искал нового спонсора. Ряд американских компаний были готовы перечислить Росавиакосмосу деньги, но только под гарантии правительства. Несколько недель я пытался пробиться в Кремль. Безрезультатно. Провал космического проекта стал последней каплей.
Позвал ребят, посмотрел каждому в глаза: «Я не в состоянии изменить ситуацию. У меня нет ни денег, ни рычагов, ни сил. Что делать — решайте сами. Можете продолжать выступать вместе, можете разбежаться».
Вова Асимов сказал, что хочет попробовать себя в сольной карьере, остальные трое решили зарабатывать на жизнь, оставаясь группой «На-На». Но мне уже было совершенно безразлично, что будет с ребятами дальше. Еще недавно рядом с нами были сам Дик Кларк и Лес Байдер, нас ждал контракт с «Ариста» и космическая слава — и вдруг пустота!
Смысл жизни исчез. Все, чем мы жили последние три года, во что вложили все свои сбережения, рухнуло в одно мгновение, прямо на наших глазах превратилось в придорожную пыль...
Я не понимал, зачем жить дальше. Мыслям не за что было зацепиться. Сутками перебирал в голове разные способы самоубийства. Эти мысли давили на меня каждую минуту. У ребят была работа, они ездили на гастроли, выходили к публике, слышали аплодисменты... А у меня в душе — одна пустота. Когда мальчишки приходили навестить, смотрел на них словно издалека и молчал, молчал. Говорить больше было не о чем.
Однако последние деньги были отданы психологу не зря — постепенно начал приходить в себя. Миновало полгода, и как-то раз я спросил у «на-найцев»: «Как у вас дела? Чем занимаетесь?» Ребята от радости чуть канкан не станцевали — Бари стал выкарабкиваться!
Смотрели на меня с надеждой: ну давай же что-нибудь новое делать! Они во мне нуждались, и я не мог обмануть их ожидания. Но для начала следовало привести в порядок собственные мысли. Стал собирать материалы для исследовательской работы «Эволюция и цель разума» и работать над совершенно необычными музыкальными проектами, которые до сих пор публика не видела, но они сняты на видео и ждут своего часа. Разработал и запатентовал оригинальную программу манипулирования элементарными визуальными образами. В конце концов дошла очередь и до новой концертной программы для «На-На» — «Шок-шоу». Ничего подобного мы прежде не делали. В программу, кроме полюбившегося поклонникам группы искрометного юмора, были вложены весь наш американский опыт и не свойственная прежней «На-На» горечь от разочарований и потерь.
Володя Левкин о себе знать не давал, но информация о нем до нас доходила. Слышали мы и о созданной им панк-группе «Кеды», которая «прославилась» провокационной песней про «пятую» точку, и о том, что часть квартиры он подарил Оксане, а под оставшиеся метры взял у «реальных пацанов» кредит для раскрутки своего коллектива. Как писали газеты, деньги Володя вовремя не отдал, за что был вывезен в лес, привязан к дереву и избит до полусмерти. Потом пришла весть, что он тяжело заболел. Рак. Несколько раз мы навещали его в больнице, где я общался с его лечащим врачом. Ситуация у Левкина была очень тяжелая. Ни Оксана, из-за которой он покинул «На-На», ни музыканты группы «Кеды», с которыми Володя проработал лет семь, его судьбой совершенно не интересовались. После нескольких наших посещений Левкин стал от нас прятаться. Почему? Может, не хотел, чтобы мы его видели в тяжелом состоянии, может, было стыдно за то, что променял своих друзей на бабенку, которая обобрала его и бросила. Кстати, квартира на Арбате досталась-таки Оксане.
В конце концов я инициировал создание Фонда помощи Левкину, но устроил это дело так, чтобы «на-найские» уши даже краем не торчали. Во-первых, не знал, какой будет реакция самого Володи, а во-вторых, общественность по-прежнему считала Алибасова миллионером. А значит, какие могут быть пожертвования? Вот пусть Бари Каримович бывшего подопечного сам и лечит! В нас и сейчас порой бросают камень: дескать, оставили Левкина без помощи в трудную минуту! И никто даже не вспоминает, что ко времени, когда Вова попал в больницу, он не работал с нами уже семь лет...
Жаль, что Левкин растерял очень многое из того, что получил в группе «На-На». Но тут ему, кроме себя, винить некого. Что же касается нас, то мы были безмерно рады, когда его беды наконец закончились. В 2007 году пригласили Володю поучаствовать в премьере «Шок-шоу» в концертном зале Надежды Кадышевой, а недавно договорились об участии в концертах, посвященных четвертьвековому юбилею группы.
Программа «Шок-шоу» имела у российской публики большой успех, что позволяло думать о возобновлении группой зарубежных гастролей. Когда у Витаса случился успех в Китае, я стал искать способ продвинуть в этой стране и «На-На». Слух о моих намерениях разнесся по Москве, и после одного из концертов к Соколову подошла девушка: «Я знаю, что Бари Алибасов ищет связи в Китае, — могу помочь».
Позвонил по оставленному номеру, мы договорились о встрече. Вскоре Лариса уже дневала и ночевала в моей квартире, собирая по вечерам на кухне приятелей и приятельниц. Терпел во имя будущей поездки в Китай.
Прибываем в Пекин, а там выясняется: людей, которых Лариса рекомендовала как своих лучших друзей, она видит впервые. Пришлось вернуться домой несолоно хлебавши. Потом я уже сам вышел на Министерство культуры КНР, обзавелся знакомствами с нужными людьми, которые и пригласили «На-На» для участия в Пекинской Олимпиаде.
А Ларису безрезультатность нашей поездки нисколько не обескуражила. Она по-прежнему приходила в мой дом и постоянно лила мне в уши гадости про Политова: Володя не то сказал, не то сделал, с деньгами обращаться не умеет, в администрировании — полный профан. В конце концов я задал себе вопрос: с какой целью эта дамочка пытается опорочить Политова? Ответ лежал на поверхности. В последние годы всеми финансовыми вопросами в группе ведал Политов, которого Лариса решила подвинуть, рассчитывая ослабить его влияние. Не будучи сторонником громких скандалов, стал думать, как бы эту подругу отвадить. Однако обстоятельства сложились так, что пришлось обойтись без политесов. Лариса предложила
ребятам поехать на недельку на юг, где должны были собраться ее друзья-приятели со всего бывшего Союза. Оплатила «на-найцам» дорогу, пообещала вкусную кормежку и общение с умными веселыми людьми. Мне достаточно было посмотреть фотографии с этого сборища, чтобы понять, чем и как приятели Ларисы подстегивают свое веселое настроение.
Наркоманов в своей жизни я повидал достаточно, поэтому и держусь от любой «дури» подальше. В «Интеграле» у меня был потрясающий музыкант Миша. Умница, талант! Я преклонялся перед ним, боготворил. И когда однажды в дверь поскребся грязный вонючий бомж, конечно, я не узнал в нем своего друга и кумира. Трясясь и всхлипывая, Мишка умолял: «Хочешь, я буду, как собака, лежать у твоей двери и гавкать? Никого не пущу! Только давай мне немножко поесть и чуть-чуть денег на дозу». Эта жуткая картина до сих пор встает перед глазами, когда слышу про наркотики.
После возвращения с южного сборища я собрал ребят и сказал: «Категорически запрещаю вам с этой Ларисой общаться! Узнаю о любом контакте, даже мимолетном, даже по телефону, — убью!»
Политов с Жеребкиным согласно кивнули, а Соколов сидит — глаза в пол. Так, думаю, что-то тут не то. Лицо серое, осунувшееся. Отозвал в сторону Политова:
— Что с Пашкой происходит?
— Спроси у Лариски.
Провел с Соколовым серьезный разговор, и он исчез. Просто взял и пропал. Ребята несколько раз ездили к нему на квартиру, обзвонили всех знакомых, попытались найти адрес или телефон Ларисы, но не смогли. Я готов был уже обратиться в милицию, когда дамочка вдруг объявилась сама. Позвонила на мой номер: «Паша больше в группе не работает. И не пытайтесь его отыскать — мы уезжаем за границу».
Кувалдой по голове — не так больно. Надо репетировать программу для Олимпиады в Пекине, учить тексты на китайском языке, а одного из солистов нет. Срочно объявил кастинг, прослушивал кандидатов по двадцать часов в сутки. Когда нашел Соколову замену, вздохнул с облегчением: «Хорошо, что это случилось сейчас, а не в канун поездки. Чтобы побольнее ударить, отомстить мне за отлучение от группы, Лариса могла и такую катастрофу устроить».
Мы уже паковали чемоданы, когда позвонили из милиции:
— Бари Каримович, тут одного из ваших солистов задержали...
— Кого? Все мои ребята сейчас со мной.
— Павла Соколова.
— Да он давно... — начал было я, но сам себя оборвал: — Сейчас приеду.
Оперативник протягивает протокол, где в графе «Место работы» со слов Соколова написано: «Группа «На-На», солист».
«В машине, в которой он ехал с девушкой, «травку» нашли, — говорит оперуполномоченный. — Чья — пока не знаем. Слава богу, ее немного, на уголовную статью не тянет. Но отпустить Соколова сразу мы можем только под поручительство. Например ваше».
Что делать? Поручился. За что потом получил людскую «благодарность» в виде слухов, будто натравил на бывшего солиста ментов, чуть ли не сам подбросил «дурь» в машину и что регулярно «подкармливаю» ею «на-найцев» — для куража. До большего бреда додуматься сложно. Политов и Жеребкин работают со мной с начала девяностых. И сегодня, в канун двадцатипятилетнего юбилея группы, постоянно слышу: «Ты их заморозил, что ли?! Обоим давно за сорок, а выглядят и скачут как пацаны!» Вот и подумайте: могли Володя и Слава так сохраниться, если бы я их «подкармливал»? И тот, и другой уже через год превратились бы в стариков, в отработанный материал. Что я, враг самому себе? Да «на-найцы» при мне даже не курят! Я такой антитабачный прессинг устроил, что прячутся, как дети от родителя.
Начало нынешнего десятилетия стало для нас удачным. «На-На» много гастролирует, причем ездит не на корпоративы, а как и раньше, на афишные концерты. Артист остается артистом, когда продаются билеты и публика приходит не поесть «под музыч-ку», а получить удовольствие от живого звука и яркого зрелища. Недавно мы разговорились на эту тему с Сосо Павлиашвили. Он пожаловался: «А у меня уже лет восемь не было ни одного афишного концерта. Как-то подсчитал: сегодня в стране гастролирует чуть больше двух десятков исполнителей и коллективов. Ты и твои ребята — большие молодцы!»
В шестьдесят пять лет рано подводить итоги. Разве что предварительные. Несмотря на удары, которые наносила судьба, я ей благодарен. За радость творчества, неиссякаемый интерес ко всему новому, за верных друзей, за пришедшую с годами мудрость. За сына Бари, которым горжусь.
Его мама Лена Уронич была большой поклонницей «Интеграла», ходила на все концерты, которые мы давали в «базовом» городе Саратове. Потом нашла способ познакомиться со мной лично. Я даже не заметил, как влюбился. Спустя год, в 1985-м, родился сын, а еще через два я перебрался в Москву. Елена и Барик остались в Саратове. Я регулярно посылал деньги, благодаря чему Лена могла не работать, если выдавалась пара свободных дней — приезжал навестить. И дико бесился, когда видел, как квохчут вокруг Бари три женщины: мать, бабушка и прабабушка. Они ему до десяти лет задницу вытирали! Попытался забрать его к себе, но Елена сына не отпустила. В тринадцать лет Барик сам сбежал из Саратова и приехал ко мне. В Москве я устроил сына в один из самых престижных лицеев, после окончания которого отправил работать и учиться в США. Через два года он вернулся в Россию со словами: «Заграница — это не мое...» Без чьей-либо помощи поступил на программу «Кадровый резерв» в университет «Синергия», выдержав конкурс в тысячу двести человек на место. Сегодня Бари Алибасов-младший один из самых известных бизнес-тренеров, автор многих методик по работе с персоналом и управлению проектами.
Мы с сыном большие друзья, и единственное, о чем жалею, что не видел, как он рос, не играл с ним, не читал сказок, не пел колыбельных. Но с внуками — торжественно клянусь! — все это непременно наверстаю...