Яна Дубинянская. Пансионат

В пансионат на берегу моря привозят двадцать восемь очень разных людей — их объединяет только всепланетная катастрофа, после которой они умудрились выжить...

«Пансионат» можно было бы назвать романом-катастрофой, — но это приблизительно то же самое, что отрекомендовать, скажем, «Преступление и наказание» классическим детективом, а «Улитку на склоне» — постапокалипсисом. Потому что это книга, которая только притворяется романом-катастрофой. Притворяется, надо сказать, очень долго, лишь к середине романа начиная мало-помалу намекать, что не всё так просто. А когда сюжет делает неожиданный, хотя и «не первой свежести» кульбит — намекать, что всё ещё сложнее. К финалу читатель запутается окончательно, но самое главное — у него не будет ощущения, что его обманули, как это часто бывает в книгах, построенных по принципу «а на самом деле мир устроен совсем не так» (этот ход настолько избит и банален, что попал даже в знаменитый «Словарь юного графомана», опубликованный Брюсом Стерлингом). И дело даже не в том, что мир «Пансионата» устроен каким-то третьим образом, а в том, что это, по сути, оказывается не так уж и важно. На этом рассказ о сюжете стоит прекратить, чтобы не удариться в спойлеры.

Александр Золотько. Анна Каренина-2

Погибшая под колесами поезда Анна Каренина оставила после себя не только роман графа Льва Николаевича Толстого. У жертвы несчастной любви и общественных предрассудков был законный сын Сергей, а также дочь от Вронского — Анна Карснина-младшая. Жизнь девочки, воспитанной отчимом Карениным, изменилась в день, когда она прочла тот самый роман о трагической судьбе своей матери и загорелась желанием отомстить за неё.

Создавать «авторские вселенные» было модно не всегда. В эпоху расцвета старого доброго классического реализма иногда создавалось впечатление, что все герои этих толстых романов живут чуть ли не на одной улице и вполне могли бы если не ходить друг к другу в гости, то хотя бы переписываться. Петербург Толстого и Достоевского — это один и тот же город, разница только в восприятии. Париж Мопассана и Лондон Конана Дойла находятся с ними в одном измерении. Нетрудно вообразить, например, переписку Анны Карениной и Эммы Бовари, сплетничающих о любовницах Жоржа Дюруа. При должной эрудиции, приправленной творческим воображением, можно представить ситуацию, в которой их встреча окажется возможной без катастрофических последствий для художественного мира любого из романов.

Ксения Медведевич. Ястреб халифа

Когда на страну аш-Шарийа обрушились кочевники из великой Степи, когда пали города, а армии были разбиты, только одна надежда осталась у халифа Аммара — привезённый с далёкого запада могущественный пленник из сумеречного племени нерегилий. Тарег, прозванный Тариком, «идущим в ночи», становится военачальником халифата. Но пути нелюдей иные, нежели у правоверных. Сможет ли Страж Престола быть истинным Защитником тех, кто поработил его?..

Фэнтези в арабском стиле — не частый гость на наших прилавках. Ещё реже встречаются книги, где автор не просто использует мотивы «Тысячи и одной ночи», а создаёт историческое полотно, опираясь на литературные памятники той эпохи, передавая её дух и нравы.

Этот самый дух читателю неподготовленному может показаться очень уж кровавым. Прямо с пролога, где описывается набег кочевников, становится ясно, что «Ястреб» — совсем не добрая история. И отстранённая манера автора тут не спасает. Впрочем, изуверская жестокость в те времена была в обычае — и если вы не готовы к реальному Средневековью, то за эту книгу и браться и не стоит.

Однако наряду с жестокостью эпохи Медведевич любовно передаёт красочность арабской культуры. Стилизация под хроники в прологах к главам подчёркивает манерность стиля, известную читателю по арабским сказкам. А количество цитируемой поэзии сравнится разве что с обилием касыд в «Кабирском цикле» Олди. Причём Медведевич использует настоящие стихи средневековых арабских поэтов, а не стилизацию под них. За счёт такого подхода в книге создаётся уникальная атмосфера — сказочная красота и суровая реальность оказываются неразделимы между собой.

Майк Гелприн. Кочевники поневоле

Придумывать новые, необычные миры — любимое занятие писателей-фантастов со времён Зарождения жанра. Вот и «русский американец» Майк Гелприн по мере сил развивает эту почтенную традицию. За каждым племенем, населяющим мир его романа, навечно закреплён свой собственный месяц: июнь, июль, август, сентябрь... И о том, как можно разорвать этот Великий Круг, догадываются лишь считанные единицы.

Имя Майка Гелприна хорошо знакомо нашим читателям: за последние годы он успел отметиться на страницах практически всех русскоязычных журналов, где печатают фантастику, засветиться в тематических антологиях и жанровых ежегодниках. Параллельно Гелприн успевает участвовать в многочисленных сетевых конкурсах. Трудоспособность писателя впечатляет. Особенно если учесть, что с 1994 года он живёт в Нью-Йорке, в Бруклине, далеко от родных осин, а литературой начал всерьёз заниматься только в 2005-м, в возрасте сорока четырёх лет. Стиль Гелприна отличается некоторой архаичностью (отчётливо выраженная главная сюжетная линия, герои, наделённые двумя-тремя яркими, выразительными чертами характера, обязательный парадоксальный поворот в финале), но в узнаваемости и обаянии ему никак не откажешь. «Наш человек в Бруклине» явно ориентируется на рассказы титанов «золотого» и «серебряного» веков американской НФ — Айзека Азимова, Генри Каттнера, Роберта Шекли, Фредерика Брауна — и прочую нестареющую классику.

Диана Уинн Джонс. Рыцарь на золотом коне

Полли забыла нечто очень важное. Это ощущение приходит к ней всякий раз, когда она смотрит на стенку, где висит картина «Болиголов в огне». Однажды Полли решает покопаться в своей памяти как следует, чтобы добраться до забытого. И вот ей десять лет, и она попадает на очень странные похороны...

«Болиголов в огне», а именно так в оригинале называется «Рыцарь на золотом коне», — роман для Дианы Уинн Джонс совершенно нехарактерный. Прежде всего, он совсем не для детей. В нём нет ни дидактичности «Миров Крестоманси», ни причудливого волшебства «Ходячего замка», ни иронии «Года грифона». Даже подростковой литературой эту книгу можно назвать только с оговорками — она вышла сложной, интригующей и многослойной.

Первый ключ к пониманию текста Уинн Джонс даёт в эпиграфах к главам. Цитаты из «Тэмлейна» и «Томаса Рифмача» наводят на мысли о том, что всё происходящее как-то связано с Королевой фей. Но какая может быть связь между маленькой Полли и сказочными созданиями? Ответа нет до самого финала, и это далеко не единственная загадка, которая будет мучить читателя.

Уинн Джонс в своей книге создала удивительный сплав мифов и реальности. И речь совсем не о том варианте, когда волшебство прорывается в наш мир, делая обыденное чудесным (как, скажем, в книгах Чарльза де Линта). У Джонс мифическое настолько плотно вписывается в обычную жизнь, что становится практически неразличимым. Вплоть до середины книги остаются сомнения, а фэнтези ли перед нами вообще, ведь все необыкновенные происшествия, которые случаются с Полли, либо тут же обретают реалистичное обоснование, либо оказываются настолько странными, что объяснить их нельзя даже волшебством. В целом же Полли живёт как всякая обычная девочка. Она взрослеет, находит новых друзей, теряет старых, начинает интересоваться мальчиками, переживает конфликт в семье и так далее. Самое необычное событие в её жизни за долгие годы - дружба с музыкантом из оркестра Томасом Линном, с которым Полли случайно знакомится на похоронах.