В окрестностях Парижа обнаружен труп молодой женщины. Убийца расправился со своей жертвой столь странным способом, что полицейские приходят к выводу, что за этим убийством кроется какая-то тайна. Расследование поручается опытному сыщику Франку Шарко. К тому же ему помогает Элизабет Вильямс, специалист по психологии преступников. Поиски заходят в тупик. Недаром соседке комиссара в видениях является некий человек без лица.
Убийства множатся. Каждый раз человек без лица на полшага опережает своих преследователей. Но Шарко принимает брошенный ему вызов.
Глава из книги:
В хранящей могильное безмолвие комнате специалисты научно-технического подразделения полиции устанавливали мощные галогенные светильники, а срочно вызванный на место медбрат брал у меня кровь для токсикологического анализа.
В туннеле снабжения судмедэксперт Живой Труп ожидал от офицера научного департамента Судебной полиции разрешения на осмотр тела. Я же вырвал себя из преисподней и подставил лицо лучам восходящего солнца, а потом уселся на заднее сиденье машины «скорой помощи» во дворе бойни. Запутавшиеся в паутине насекомые свисали вдоль водостоков, в солнечном сиянии напоминая шелковые сережки. Ползучий туман превращал в сплошной серый поток все вокруг, начиная с асфальта, и, насколько хватало глаз, далеко в полях, намертво зажимая пейзаж в тисках печали и отчаяния. Позади, в туманном воздухе, на автотрассе А13, вторя сердечному ритму, коротко всхрапывали автомобильные двигатели.
Прорезав фарами густой туман, прибыла служебная машина и припарковалась рядом со «скорой помощью». Из нее с осунувшимися от беспокойства лицами вышли Сиберски и Элизабет Вильямс. Их взгляды могли бы истолочь стекло в порошок. К ним присоединился третий силуэт, карикатура на психолога, Торнтон.
— Черт бы вас побрал, комиссар! — проворчал лейтенант. — Вы должны были вызвать подкрепление! Леклерк в ярости! — Он взглянул на меня более мирно. — Рад видеть вас живым…
— Я не предполагал, что собачий след так далеко меня заведет… Все так стремительно связалось… — От неотступно преследующего меня воспоминания об отчаянных содроганиях девушки мои зрачки расширились. Я покачал головой и, указывая на подошедшего к офицеру Судебной полиции Торнтона, бросил Сиберски: — А этот кретин что здесь делает?
— Папенькин сынок настойчиво просился. А разве можно отказать папенькиному сынку…
Я пожал плечами и обратился к Элизабет Вильямс:
— А я думал, вы никогда не выезжаете. Ведь говорят, будто настоящие психологи целый день сидят в своих бетонных норах, под землей, отрезанные от всего, что их окружает?
Она передернула плечами. Вместо костюма она надела свитер с V-образным вырезом и черные брюки в рубчик. Она скрестила на груди руки, будто так можно было защититься от холода. Солнце больше не проглядывало сквозь туман, и мне показалось, что снова наступает ночь.
— Верно. Однако нет ничего дурного в том, чтобы изменить американской методике. И потом, ведь не думаете же вы, что произведение Пикассо на фотографии смотрится так же, как в галерее? Вы застигли убийцу прямо в хорошо смазанном и отлаженном механизме его постановки, очевидно продолжительной и гнусной. Вы сыграли роль песчинки, от которой заело испытанную машину. Я хочу собственными глазами увидеть, каким образом все это отразилось на месте преступления… А вам бы следовало поспать и переодеться. Вы бы и призрака напугали.
— Я останусь. Я почувствовал горячее дыхание этой твари на своем затылке, я еще слышу беззвучные крики бедной девушки, которую не сумел спасти. А вы думаете, что мне хочется спать? Может, как раз сейчас он выбирает, кто станет его следующей жертвой. Пойдемте. Там, внутри, есть бывший зал для отдыха персонала. Это единственное помещение, куда попадает дневной свет. Парни привезли термос с кофе, так что можно поднять целое кладбище! Надеюсь, у вас есть для меня новости, мадемуазель Вильямс?
Мадемуазель Вильямс… Уместно ли подобное обращение к даме под пятьдесят?
— Да, и очень интересные.
Я кивнул в сторону Сиберски:
— У тебя тоже?
— Там расскажу…
* * *
Я налил всем крепкого и черного, как уголь, яванского кофе, и мы устроились вокруг металлического стола, предварительно смахнув с него затвердевший слой пыли. Пронизывающий холод проникал с улицы сквозь зарешеченные окна, в которых, впрочем, не было стекол, одни решетки. Торнтон сел на другом конце стола. Зачесанные назад темные волосы, свитер с крупным рисунком. Одним словом, гольфист.
Вильямс обеими ладонями взяла дымящуюся чашку и поднесла к самому носу:
— Прежде чем я сообщу вам о своих выводах, расскажите, что здесь произошло…
Я поведал им о своем расследовании исчезновения собак и уликах, которые в конечном счете привели меня на бойню.
— Расскажите мне об убийце, — произнесла она, не спуская с меня глаз.
— Я был в отключке. И даже краешком глаза не видел его. Он не издал ни звука. Можно подумать, дух бесплотный: он везде и нигде. Когда он волок меня, я даже не ощутил его рук на своем теле.
— Совершенно очевидно, действие анестетика. Казался ли он испуганным?
Я все еще слышал, как свистел в воздухе скальпель, когда он вершил свое черное дело.
— Все произошло очень быстро. Он притащил меня туда, убил ее… и больше я ничего не помню…
— А девушка? Как он ее убил? — вмешался Торнтон.
Мне стоило больших усилий ответить ему:
— Хирургическим ножом… Придя в себя, я бегло осмотрел ее, вышел и вызвал помощь… Почему он оставил меня в живых? Боже мой…
— Я думаю, он приволок вас туда, чтобы вы на слух присутствовали при экзекуции, — пояснила Вильямс. — Он пощадил вас, чтобы продемонстрировать, что все в его власти и под его контролем, даже в подобной ситуации, которая поначалу складывалась не в его пользу. Это также указывает на то, что он испытывает серьезную фрустрацию.
— То есть как?
— Я думаю, анонимность мешает ему. Он знает, что умен, и хочет, чтобы об этом знали другие. Ему хотелось бы обнаружить себя, но он не может. Поэтому он оставляет вас в живых. Бо́льшая часть серийных убийц жаждут известности, вплоть до того, что признаются в эпизодах, которых не совершали, лишь бы увеличить свой послужной список. Пощадив вас, он делает сильный ход: сеет беспокойство и непонимание, — ясно показывает, что он не безумец и действует в рамках очень точного сценария.
Я встал и с перекошенным от ярости лицом подошел к зарешеченному окну:
— Он снимал ее…
— Простите, что?
— Придя в то помещение в первый раз, я обнаружил портативный электрогенератор, от которого питались две лампы и установленная напротив девушки видеокамера. Эта тварь снимала ее!
Вильямс записала что-то и трижды подчеркнула красным. Торнтон сделал то же самое, бубня себе под нос:
— Воспоминания post mortem…[25] Пролонгация фантазма… Интересно… Очень интересно…
Сиберски торопливо налил себе еще кофе. Я попросил Элизабет:
— Расскажите мне, какие заключения вы сделали.
— Я позволила себе посидеть над письмом. Слова — зеркало души, и в чернильных отблесках я надеялась разглядеть лицо убийцы. — Она шумно отхлебнула кофе.
— И вам это удалось?
— Что-то сдвинулось. Послание очень четкое, точное, безукоризненное, оно указывает на хорошее образование, серьезную подготовку. Ни одной орфографической ошибки, ни малейшей погрешности грамматических конструкций. Однако я обнаружила два очень противоречивых размышления, которые, признаюсь, в настоящее время оставляют меня в недоумении. Primo: религиозный аспект. Отдельные слова или фразы наводят меня на мысль, что для оправдания некоторых своих действий он использует основные положения религии. Его жертва осознала, цитирую: «…что все трудности представляют собой незыблемый закон природы». Затем он перекидывается на Бога, отмечая, что поврежденные латы в очах Господа стоят гораздо дороже, нежели новая медь. Совершенно очевидно, что «поврежденные латы» сближаются с символом доблестного воина, для которого страдание есть каждодневная участь. Похоже, он рассматривает страдания своих жертв как последнее, решающее испытание перед их встречей с Богом, как «незыблемый закон». По его собственным словам, «счастье должно быть исключением, испытание — правилом». Эта сентенция как нельзя более подходит Мартине Приёр. Ведь после получения страховки за умершего мужа она жила в счастье и роскоши. А должна была бы после его кончины погрузиться в пучину страданий и раскаяния.
Я снова сел, сложив руки на коленях. Сиберски скрестил руки на груди, поставив чашку на стол.
Не переставая записывать, Торнтон предположил:
— Вы хотите сказать, что он действует как чистильщик, что таким образом он искалечил двух женщин во имя Господа?
— Нет, этого я никогда не говорила, — сухо ответила Вильямс. — Во всяком случае, пока. Просто нам следует осознавать, что его действия могут быть обусловлены религиозной составляющей. Вспомните монетку во рту. Чисто религиозный поступок, традиция, идущая от греческого мифа и до наших дней соблюдаемая в наиболее католических странах… Кстати, во рту второй жертвы ее тоже обнаружили?
— Очень скоро мы об этом узнаем…
— Что касается всего остального, мне надо порыться в религиозных сборниках, Библии или старинных книгах… Я передала письмо и фотографию того фермера одному теологу, Полю Фурнье… Он настоящий гигант культурологии… Можете плеснуть мне еще кофе?
Сиберски поднялся и откопал в полотняной сумке с длинным ремнем второй термос.
— Вы сказали о двух аспектах в письме, — с интересом напомнил я.
— Верно. Вторая ведущая линия, главная, — это подчеркнутый садизм. Большинство серийных убийц находят удовольствие в своих зверских актах, не испытывают никаких угрызений совести по отношению к своим жертвам и доходят даже до того, что насмехаются над полицией и родственниками, как в данном случае. Однако, судя по фотографиям и тому, что рискнул предположить наш судмедэксперт, редкие убийцы поддерживают… простите, но это единственное слово, которое пришло мне на ум… поддерживают своих жертв столь долгое время. Вы отдаете себе отчет, каких усилий ему стоило сохранять ей жизнь? Чтобы каждую ночь, рискуя быть схваченным, приходить сюда, мыть ее, минимально кормить и даже… снимать? А что сказать о сложной инсталляции у Приёр?.. Он старателен и терпелив, очень терпелив… Никакой преобладающий импульс не может заставить его ускорить процесс…
В комнату вошел офицер научно-технического подразделения полиции Жорж Лимон.
— Мы закончили, — сообщил он, беря пластмассовый стаканчик. — Судмедэксперт приступил к осмотру. Можете присоединиться к нему.
— Ну и?..
— У нас есть отличные отпечатки обуви. Сорок второй размер. Теперь мы можем утверждать, что это мужчина. Мы взяли для анализа в лаборатории пыль из подземного коридора и соседнего помещения. Мы собрали волосы, кусочки ногтей и синтетические волокна, а также несколько цифровых снимков. Добавьте к этому анестезирующую стрелу, которую он не удосужился подобрать. По всей видимости, выпущена из ветеринарного пистолета, компактного и мощного… Будем держать вас в курсе.
— А изувеченные собаки?
Он скривился от отвращения:
— Что за чертову неблагодарную работу вы от нас требуете! Заняли этим аж троих специалистов! Сколько можно ворочать дерьмо в навозной яме!..
— Больше никаких следов видеосистемы?
Бросив стаканчик на пол, он раздавил его каблуком:
— Никаких.
— Это все?
— Конечно все! Чего вы еще ждете? Что он оставит нам фото в рамке с приветственной надписью? Мы осматриваем остальные помещения бойни и двор. Ну и мерзкое местечко! Так и смердит падалью.
С быстротой молнии Лимон исчез в тумане.
— Эти парни из научки не больно-то в форме, — без тени улыбки заметил Сиберски.
Я двинулся к двери:
— Пошли к судмедэксперту…
Прежде чем в конце туннеля присоединиться к Ван де Вельду, мы в гробовом молчании проследовали через помещение для забоя и с предосторожностями спустились по лестнице, по которой я прошел накануне.
— Я не доложил вам о том, что мне удалось обнаружить, — начал Сиберски, прежде чем войти в комнату. — Но это может подождать… В любом случае ничего значительного…
Я кивнул, не в силах отвести взгляда от трупа женщины. Вчера, придя в себя, я едва взглянул на нее. Теперь я рассматривал ее, распластанную под безжалостным белым светом галогенов с аккумулятором.
Вильямс вошла в помещение, точно в храм. Я заметил в ее глазах танцующее пламя свечей, разноцветные отблески готических витражей, слезы Девы Марии. Происходило какое-то волшебство, призрачное слияние, и на какой-то миг мне показалось, будто я увидел, как слегка всколыхнулись ее волосы, точно ее погладил Господь.
— На сей раз он очень уж расстарался, — прохрипел Ван де Вельд. — Вы сильно его разозлили, комиссар. Что вы об этом думаете, мадам Вильямс?
Она ответила невпопад, словно с трудом вырываясь из окутавшего ее церковного покрова.
— Возможно, злоба не единственный мотив столь остервенелого нападения на лицо жертвы, — пробормотала она, подходя к останкам. Ее ослепленные ярким светом зрачки стали размером с булавочную головку.
— Тогда какая еще причина? — спросил судмедэксперт, исподтишка разглядывая Торнтона, увлеченно фиксирующего в блокноте расположение предметов и позу жертвы.
— Он предпочел разрушить то, что построил, поскольку не смог дойти до конца своего фантазма. Незаконченное произведение его не интересует, он ищет совершенства, поэтому он отбросил этот «фантазматический объект», изуродовав его. — Она встала прямо напротив рта, зажатого стереотаксическим аппаратом. — Совершенно очевидно, тут его постигла неудача… Это наводит меня на мысль, что вскоре он начнет сначала, в столь же необычном месте, как бойня, движимый, как вы говорите, злобой, но также и властным желанием на этот раз дойти до конца… Скажите, комиссар, где стояла камера?
— Вот здесь. Прямо против тела. На треноге.
— А лампы? Какую часть тела он освещал? Все тело или только голову?
Я указал пальцем в глубину помещения:
— Лампа была там. Что-то вроде прикроватных бра по обе стороны тела. И еще одна позади камеры.
— Спасибо, комиссар.
Внезапно проникнув в его мир, я, вероятно, пробудил в этом дьявольском существе неслыханную ярость, желание сеять зло с еще более ожесточенной решимостью. Как снежный ком, который вы скатываете по склону, неожиданно выскальзывает из ваших рук и, устремляясь вниз, растет, сметая все на своем пути. Вильямс продолжала свой монолог:
— Убийца из организованного превратился в неорганизованного. Торопливость, паника, бегство. Это может дать нам шанс. Если отныне он действует под влиянием гнева или жажды мести, он будет совершать грубые ошибки.
Выдвинувшись в луч света так, что наши лица оказались в тени, я изменившимся голосом спросил:
— Вы хотите сказать, что теперь, в надежде поймать его, мы должны ждать новых убийств?
Торнтон уже открыл было рот, но Элизабет опередила его:
— Надеюсь, что нет! Впрочем, это скорее моя, нежели ваша задача — сделать все, чтобы избежать подобного. Однако вам следует знать, что серийные убийцы действуют без видимой причины. В отличие от массовых убийц они не поддерживают с жертвами никаких отношений. Они могут уйти в тень на месяцы, а то и целые годы, а потом взяться за старое. Нам попался странник, путешественник, который свободно перемещается, что лишает нас всяких географических ориентиров. Он работает одновременно над несколькими жертвами: этой, а также Приёр, и в настоящее время мы не можем быть уверены, что какая-то другая девушка сейчас не находится в сходной ситуации где-нибудь далеко, очень далеко отсюда, в лесу или в заброшенных складах. На этой стадии проза жизни его не интересует. Фантазмы приобретают такое значение, что все остальное становится несущественным. Он полностью подчинен своей навязчивой идее. — Она пристально посмотрела на меня. — Вы умны, комиссар Шарко, но если вы находитесь здесь, то именно потому, что он захотел сообщить вам основополагающие детали, даже если, думаю, вы ввели его в заблуждение…
— Кроме всего прочего, ваша роль заключается в том, чтобы заставить нас потерять надежду? — холодно ответил я.
— Нет, всего лишь в том, чтобы помочь вам осознать, что серийный убийца ведет себя не так, как классический. Я хочу заставить вас размышлять по-другому. Мы должны постараться думать, как он: искать не причины, а скрытые связи, логику, ЕГО логику, которая соединяет эти убийства в единую цепь, соответствующую чему-то конкретному. Если мы найдем это что-то, мы получим точный психологический портрет убийцы…
Сняв стереотаксический аппарат, Ван де Вельд пинцетом раздвинул челюсти жертвы. Испорченный зуб рассыпался и осколками упал на пол.
— Ну что же, приступим. Разрушение полости рта, сильно испорченные гнилые зубы. Кожа лица сухая, щеки впалые, глубоко сидящие глаза, выпадение волос. — Он переместился к низу тела и отломал кусок ногтя. — Ногти с бороздками, фиолетового оттенка, легко ломаются. Верхние и нижние конечности худые… все тело отечное вследствие дефицита питания… Кости таза выступающие, ягодицы практически отсутствуют, видны позвоночные диски… Черт, эта девушка весит от силы сорок килограммов! Судя по размерам отеков, растяжкам, складкам обвисшей кожи и ее невероятной эластичности, она была не из худышек.
Ошеломленный Сиберски отпрянул. С трясущимися губами он спросил:
— Сколько времени? Сколько времени он вот так держал ее, голую? Сколько времени понадобилось ему, чтобы истощить свою добычу до такой степени?
— Токсикологические исследования покажут нам, вводил ли он ей что-нибудь, чтобы замедлить заражение ран, что, судя по следам на предплечье, очень вероятно. Если это действительно так, если он регулярно поил ее, увлажнял ее кожу, она могла пребывать в таком положении… больше месяца…
— Черт возьми! — Сиберски подобрал с полу сменный баллон, валяющийся возле галогенного светильника, и с силой, как хоккеист шайбу, швырнул его о стену. — И вы, мадам Вильямс, еще будете говорить, что там какие-то дела с Богом?
И, едва сдерживая слезы, он выскочил в туннель.
Я пожал плечами, несколько удивленный таким внезапным проявлением чувств.
— Его надо извинить, — попытался я защитить лейтенанта перед психологом. — У него нервы на пределе. Как, впрочем, и у меня. За всю свою карьеру ничего подобного не видел. — Я взял ее за руку и потянул в сторону.
— Позвольте! — бросил я Торнтону, который было увязался следом.
Он вернулся к Ван де Вельду.
Я прошептал:
— Вы верите в духов? В какой-нибудь дар ясновидения?
Прежде чем ответить, она бросила быстрый взгляд на жертву:
— Какого черта вы меня об этом спрашиваете? Нашли место и время.
Я еще понизил голос:
— Одна старая негритянка, моя соседка, сообщила мне пророчества, которые и привели меня сюда. Она говорит о дьявольском существе, Человеке без лица, пришедшем на Землю, чтобы распространять зло… Обычно я не верю в подобную ерунду… Но обстоятельства, при которых я обнаружил эту женщину, сильно меня тревожат… Меня привел сюда не случай… Мне помогла Дуду Камелиа… — Мой взгляд уперся в ее бесцветные глаза. — Если она оказалась права в отношении собак, то, возможно, она права и в отношении моей жены… Да, моя жена, возможно, жива, Дуду так часто твердит мне об этом.
— Я… Что вам сказать, чего вы от меня ждете? — Она на мгновение задумалась. — Устройте мне встречу с этой женщиной, я выскажу свое мнение, если это может вам помочь.
Судмедэксперт острыми щипцами извлекал деревянные занозы и складывал их в подготовленные пластиковые пакетики. Я подошел попрощаться:
— Мы покидаем вас, доктор Ван де Вельд. Сегодня попозже загляну к вам в институт. Скажите наверняка, имело ли место сексуальное сношение?
— Очевидно, что нет, — просипел он, выталкивая языком зернышки черного кунжута. — У нее влагалище шершавое, как джутовый мешок. Черт-те что, у меня впечатление, что я работаю над мумией, пережившей два тысячелетия…
* * *
В придорожном кафе возле трассы А13 мы с Элизабет выпили еще по чашке кофе. Несмотря на следы беспокойной ночи под глазами, я не чувствовал ни малейшей усталости, как если бы воля заставляла меня извлекать пользу из каждой прошедшей минуты. В туалете я хлестнул себя по лицу ледяной водой, и уже через полчаса мы снова двинулись в путь. Громада голубого неба прогнала туман, но температура по-прежнему оставалась низкой.
— Знаете, — начала Элизабет, — организм обладает собственной системой защиты от боли; он приспосабливается к ней, и это может ослабить неприятные ощущения. А вот против морального страдания не существует никакого барьера. Я… я совершенно не способна представить, что должна была претерпеть эта девушка. Это выходит за рамки всего того, что нам известно на уровне психологии, психоанализа, интроспекции.
Я обогнал фуру и поспешно перестроился. Резко выскочивший навстречу автомобиль загудел.
Впереди бурлил Париж, этот кипящий котел со своим загрязненным воздухом, своим нескончаемым серпантином металла и резины…
Я рискнул:
— Не поделитесь ли своими первыми впечатлениями об этом убийстве? Так сказать, по горячим следам…
— Три основных параметра. Во-первых, место. Убийцы любят действовать в пространствах, которые хорошо знают. Опросите прежний персонал, всех живущих поблизости от бойни. Поинтересуйтесь у сотрудников местного комиссариата, не задерживали ли они непрошеных гостей. Кроме того, мне потребуется аэросъемка объекта.
Идя на новый обгон, я заметил, что она вцепилась в ручку дверцы.
— Затем существует такое понятие, как продолжительность. Обыкновенно чем больше садистический акт протяжен во времени — а я полагаю, что в данном случае мы близки к рекорду, — тем сильнее уверенность убийцы в своей безнаказанности. Он чувствует себя неуязвимым, старается не быть замеченным, что делает его опасным. Короче, следует проанализировать все, что связано с самим деянием, — в этом заключается основная часть работы. Знаете, убивать жестоко не так-то просто, а убивать с изобретательностью и изощренностью и того труднее. В этом смысле убийца завязывает особые отношения с жертвой, что может привести его к тому, что он будет непроизвольно оставлять улики. Как вы думаете, зачем он взял на себя труд мыть ее и чистить ей уши?
— А, так вот почему вы разглядывали ее уши… Мне кажется, он убирал выделения, чтобы работать в чистом месте, приятном для него…
— Возможно, он ухаживал за больным, за кем-то близким, потому что тот был не способен самостоятельно себя обслуживать… Может быть, подростком он опекал младшего брата и исполнял роль отсутствующей матери…
На мгновение я отвел глаза от дороги и взглянул на нее:
— Вы ведь очень верующая, да?
— Я молюсь за жертв, но и за убийц тоже. Я заклинаю Господа простить их. Я верю в прекрасное в жизни, в леса и синие озера. Я верю в мир, любовь и доброту. Если под этим вы подразумеваете веру, то да, я верующая.
— Тогда скажите, что случилось, когда вы там, на бойне, вошли в комнату?
От изумления она зарделась.
— Вы… О чем вы говорите? — Голос смущенный, неуверенный.
— Я видел вас. В тот момент, когда вы входили в комнату, что-то произошло. Вы витали где-то в других местах, в тысячах километров от всех нас. Ваши глаза, волосы… Расскажите!
— Вы подумаете, что я… сумасшедшая…
— А кто тогда я со своей историей про собак? Я вас слушаю…
Она прокашлялась.
— Такое со мной впервые за двадцатипятилетнюю карьеру. Приехав на место преступления, я словно увидела себя на заснеженной вершине, так высоко, что я ничего не могла различить, кроме синевы неба. Я оказалась на самом верху, у меня под ногами проплывали облака — пушистые, забавные. И вдруг моему сознанию как будто что-то открылось. Я почувствовала над телом девушки какой-то сгусток энергии, нечто вроде вибрации атомов, что-то горячее, холодное, кипящее, а потом ледяное. Я ощутила одновременно покой жертвы и ярость убийцы. Меня качало на положительных и отрицательных волнах, поток зарядов пощипывал мне щеки и гладил по волосам… Я совершенно не понимаю, что произошло, но уверена, что этому есть научное объяснение… Возможно, при виде сцены преступления мой мозг генерировал галлюциногенные субстанции защиты, понимаете, вроде околосмертных переживаний.
Я молча кивнул. Касается ли это и убийцы? Улавливает ли и он присутствия, вибрирующую энергию находящихся в его власти тел? Действует ли он в пользу направляющих его, сопутствующих ему в его мрачном промысле темных сил? Что скрывается за невидимым вихрем поразительной мощи, затащившим меня в жерло туннеля? Почему не было слышно ни малейшего шума, хруста битого стекла под его подошвами? Что он за демон такой? Каким даром он обладает?
Прибыв на место, мы оставили машину в подземном гараже и в задумчивом молчании пешком поднялись к моей квартире.
— Скажите, комиссар, здесь попахивает…
— Да, знаю, треской… запах впитался даже в ковровое покрытие. Дуду Камелиа любительница рыбных котлет… — Мои губы растянулись в подобие улыбки.
Она воскликнула:
— Какая редкость видеть вас улыбающимся!
— Надо признать, нынешняя ситуация не слишком располагает к ликованию. Да и с чего бы мне улыбаться, если я не могу отыскать свою жену!
На стук в дверь моя гвианская соседка не ответила.
— Видно, отправилась в рыбную лавку, — попыталась пошутить Элизабет.
— Тсс! Слышите? — Я на цыпочках подошел к порогу своей квартиры. Сквозь стены доносилась мелкая дробь всхлипываний.
— У вас дома кто-то есть! — прижавшись к моему плечу, прошептала Элизабет.
Я не узнал ее голоса: он внезапно осип, стал каким-то тусклым.
— Отойдите в сторону! — выдохнул я. Достав «глок», я внимательно осмотрел дверной замок. Не взломан. Ни малейшего следа насильственного проникновения, хотя я уверен, что запер дверь на ключ.
Крик надежды раздался из моего жилища:
— Даду? Это ты, Даду? О боже! Ты жив? Не бойся ничего! Иди посмотри на меня!
Не раздумывая, я сунул ключ в замочную скважину и осторожно открыл дверь.
Старая негритянка, скрючившись, лежала на полу, охватив свои толстые, как боксерская груша, щиколотки руками. От слез ее глаза распухли и вылезли из орбит. Я знаком пригласил Элизабет подойти. Дуду Камелиа раздула щеки, и они стали похожи на два миниатюрных воздушных шара.
— Он приходил посмотреть на тебя, Даду, а? Этот злодей, Человек без лица, он приходил? Скажи мне!
— Да, Дуду, приходил. Сегодня ночью…
— Я знала! Я знала!
Элизабет повернулась к двери и внимательно осмотрела замок, как уже только что сделал я.
— Как ты вошла, Дуду? Я запер на ключ!
— Не важно… Ты должен остановить этого дьявола! Останови его, пока он снова не начал!
— Скажи, как это сделать? Расскажи, что ты чувствуешь? Ты сейчас видишь Сюзанну? Где она находится? Черт побери, Дуду, да скажи мне наконец, где моя жена?
Тут я вдруг заметил, что безжалостно трясу ее. Положив ладонь мне на плечо, Элизабет оттащила меня в сторону. Потом она присела подле старой женщины, и та взяла ее за руку:
— Кожа у тебя нежная, как лепесток цветка, мадам, но кровь холодная, как у каймана. Тебе известны великие тайны смерти, Господь наградил тебя даром, как меня, но ты этого еще не знаешь… Прислушайся в своему сознанию, оно приведет тебя туда, куда ты должна идти. Но остерегайся злодея! Будьте осторожны оба!
Она дышала с трудом, ее грудь распирало от болезненной нехватки воздуха.
Я помог ей подняться, и ксилофон ее старых костей, затрещавших, как мертвое дерево, исполнил для меня мрачную мелодию.
— Что ты видела сегодня ночью? — настаивал я. — У него было лицо? Скажи, на что он похож!
— Нет, Даду. Без лица. Это было зловещее дуновение, без тела, без лица. Он одновременно везде и нигде. Он следит за тобой, Даду! Будь очень внимателен! Потому что второго шанса он тебе не даст… — Она расправила складки своего узорчатого платья и, покачиваясь и сгибаясь под тяжестью собственного веса, ушла, даже не оглянувшись.
Мы с Элизабет застыли в молчании. И снова маска полной бесчувственности, которую она носила, пропала, обнаружив непохожую на других женщину, глубоко потрясенную только что услышанным.
— От этой старой дамы исходят волны, — призналась она мне. — Волны тепла и чистоты. Она излучает доброту. И говорит так трогательно, так проникновенно! Но… во что же нам теперь верить?
— Уже не знаю, Элизабет, уже не знаю… Почему она ясно не говорит нам, о чем речь? К чему эти вечные намеки? Если Бог действительно вездесущ, почему Он не прекратит эту резню? Зачем Он подает ей знаки только тогда, когда становится слишком поздно? А? Ответьте мне, почему?
Она сжала мои руки в своих:
— Люди сами привели мир в такое состояние. Адам и Ева ослушались, и теперь человечеству следует исправлять допущенную ими ошибку. Бог не должен вмешиваться.
— А лучше бы вмешался…
Она накинула на плечо ремешок своей сумки:
— Послушайте, мне пора. Надо поработать в библиотеке. Вечером я добавлю в дело новые результаты расследования. Мы скоро увидимся, но немедленно поставьте меня в известность, если в ближайшее время определите личность девушки.
В спальне я встретился с умоляющим взглядом Куколки и завел ее. Робкие плевки пара, свисток — и вот она, такая нарядная, уже поехала. По комнате распространился запах, подобный заре освобождения, и, как накануне, привел за собой поезд приятных и неожиданных мыслей. Подложив руки под голову, я вытянулся на постели и оказался во власти прекрасных видений моей жены… Да… Тома был прав, Куколка вырывала меня из мрака, из угрюмой тьмы этого мира, и возвращала к светлым горизонтам прошлого. На короткое время она в воспоминаниях приводила ко мне Сюзанну…
 | Франк Тилье. Адский поезд для Красного Ангела |