Мик Джаггер — живая легенда и многоликая икона современной культуры. 2013 год явился для него этапным во многих смыслах: вечному бунтарю исполнилось 70 лет, The Rolling Stones завершили самое громкое в своей истории мировое турне, призванное отметить полувековой юбилей группы, и вдобавок было объявлено, что скоро «сэр Мик» станет прадедушкой. Интерес к его личности огромен, как никогда, однако писать историю своей жизни бывший дебошир, а ныне рыцарь Британской империи категорически отказывается. Что же, приходится за него это делать другим, и новейший труд Филипа Нормана, прославившегося биографиями The Beatles, The Rolling Stones и Джона Леннона, — наиболее исчерпывающий в своем роде. Итак, вы узнаете, как сын простого учителя физкультуры и тихий фанат черного блюза превратился в кумира всемирного масштаба и постоянного героя скандальной хроники, как перед ним падал на колени Стивен Спилберг, а его детей нянчил Энди Уорхол…
Отрывок из книги:
Британский истеблишмент окончательно признал «Битлз» 12 июня 1965 года — каждому присудили по цацке «Кавалер Превосходнейшего ордена Британской империи» в почетном списке на день рождения королевы. Спустя три недели мировой судья Ист-Хэма в Восточном Лондоне еще раз ясно дал понять разницу между национальным достоянием и усугубляющимся национальным позором.
Чарльз Кили, управляющий бензоколонкой «Фрэнсис» в близлежащем Ромфорде, показал, что поздно вечером 18 марта во двор бензоколонки въехал лимузин с шофером за рулем, из лимузина вышло «косматое чудовище» (Билл Уаймен) и спросило, «прибегнув к отвратительным выражениям», нельзя ли зайти в туалет. Когда мистер Кили ответил, что в туалет зайти нельзя, из лимузина вышла «группа из восьми или девяти молодых людей и девушек», включая Мика Джаггера и Брайана Джонса, и Мик якобы оттолкнул Кили с дороги со словами: «Где хотим, там и ссым, мужик». Остальные подхватили этот лозунг и принялись «негромко его скандировать», при этом одна девушка раскачивалась в такт. В кульминации этой пьяной сцены, будто списанной из «Заводного апельсина», Мик, Билл и Брайан, по словам свидетеля, помочились рядком у ограды двора.
Напрасно адвокат «Стоунз» внушал судье менее фрэндовый сценарий: в тот вечер группа возвращалась с концерта в ромфордском кинотеатре «Одеон», пришлось бежать от беснующихся поклонников, шанса воспользоваться удобствами за сценой не представилось. На бензоколонке Билл вежливо попросил управляющего, но мистер Кили тотчас слетел с катушек и заорал: «Убирайтесь с моей заправки!» Ни один из пассажиров лимузина за весь вечер не выпил ничего, кроме чая и кока-колы, а мочились они не на ярко освещенном дворе, а чуть подальше, на обочине темной дороги.
И снова косматым чудовищам веры не было: Мика, Брайана и Билла признали виновными в «оскорбительном поведении, могущем привести к нарушению общественного порядка», каждого оштрафовали на £5 плюс 15 гиней (£15,75) на судебные расходы и попеняли им «поведением, недостойным молодых джентльменов», будто на дворе середина девятнадцатого столетия, а вовсе никакого не двадцатого. Обвинение в использовании оскорбительных выражений, предъявленное Биллу, развивать не стали.
В вечер инцидента полиция не присутствовала и вообще не очень интересовалась, пока Кили и зевака с уместно благоуханным именем Эрик Лавандер не пригрозили подать частный иск, если не последует официального. Можно было благоразумно сгладить ситуацию, поюлив и поизвинявшись перед двумя негодующими гражданами; однако Эндрю Олдэм и его помощник Тони Калдер скормили сюжет двум крупнейшим британским новостным агентствам (оба, по словам Калдера, получили гонорары как внештатники), и полиции ничего не оставалось делать, как обратиться в суд.
Однако сотворение антихриста-антибитла требовало серьезной подгонки фактов под идею. Из всей группы, вообще-то, в туалет надо было только Биллу, а управляющего гаражом распалил (псевдоистерическими воплями: «Убирайтесь с моей травки!») Брайан. Вообразить, что крайне осторожный Мик отпихивал кого-то и говорил: «Где хотим, там и ссым», не легче, нежели представить, как крайне опрятный Мик на людях расстегивает ширинку и мочится на стену. И однако, где-то между жалобой мистеров Кили и Лавандера и судебной повесткой Олдэму, как он сам выразился, удалось «[переложить] ответственность за мочеиспускательные художества с басовой партии на вокал».
Сам Олдэм в то время был гораздо более нежеланным гостем на любой бензоколонке. Британский ответ Филу Спектору — то есть гений звукозаписи пополам с бандитом, — Олдэм теперь на постоянной основе нанял телохранителя, который возил его в белом американском «линкольне-континентале», прикрывал от натиска толпы на концертах «Стоунз» и мгновенно карал всех, кто вызывал у Олдэма неудовольствие. Телохранитель был молодой белокурый кокни Редж Кинг по прозвищу Мясник Редж, поскольку якобы прекрасно управлялся с выкидными ножами и бритвами (хотя предпочитал орудовать тростью). То, что было известно об «этой стороне Эндрю», беспокоило его друзей — в частности, Джона Данбара. «Если на дороге его подрезал другой шофер, — вспоминает Данбар, — Редж сразу мчался в погоню».
С одной стороны, Олдэм, похоже, радовался, что тусуется со своими «парнями», как не тусовался со своими подопечными ни один менеджер до того или после: бесспорный шестой «Стоун», он повсюду ездил с ними, ночевал, ел, напивался, спал с девками, сносил оскорбления, адресованные музыкантам, и (при участии Мясника Реджа или самостоятельно) ввязывался в драки, которые нередко за этими оскорблениями следовали. В дороге он целиком поддерживал Китово «да пошли они все» — на что был откровенно не способен Мик; в январе 1965-го, когда «Стоунз» приехали в Ирландию, Олдэм и Кит купили себе по пистолету и плечевой кобуре и не снимали, улетая домой и затем проходя иммиграционный контроль в Великобритании.
С другой же стороны, единственный «малолетний магнат», едва переживший отрочество, полагал себя звездой, а «Стоунз» — плюс растущий список других своих артистов и проектов — всего лишь пешками в пьянящей игре, в которую он играл с музыкальным бизнесом, СМИ и публикой. В своем эготизме, самодовольстве, грандиозности, избалованности и недостатке самоконтроля он, безусловно, гораздо больше походил на современную рок-звезду, чем любой из них, и в особенности Мик.
Об излишествах и чудачествах Олдэма ходили легенды: как, приезжая в Лос-Анджелес, он нанимал два лимузина круглосуточно ждать его команд… как однажды он спас «Стоунз» от стычки в британской придорожной забегаловке, полной угрюмых дальнобойщиков, заказав всем присутствующим по яичнице, — свирепым шоферам оставалось только улыбнуться и поблагодарить… как он мог сегодня вдруг подарить дорогой замшевый пиджак молодому сотруднику, а завтра лично разгромить кабинет другого сотрудника, от которого желал избавиться… как он выкупил целую рекламную полосу в «Новом музыкальном экспрессе», чтобы расхвалить последнюю запись Фила Спектора, «You’ve Lost That Lovin’ Feelin’» The Righteous Brothers, хотя никаких барышей ему самому с этого не светило… как он мог вынырнуть из своего перманентного прихода на алкоголе, колесах и успехе, лишь спрятавшись в клинике на севере Лондона, чтобы там его на пару дней усыпили… как он ополчился на американского продюсера, предлагавшего выгодный новый бизнес, потому что за обедом продюсер разрезал булочку ножом.
Можно подумать, для одного двадцатиоднолетнего юнца этого мало — но еще была его экстравагантная манерность (понятие, только-только входившее в британский лексикон), из-за которой не утихали слухи о его отношениях с Миком. Дело было не только в его привычке называть и мужчин и женщин «милыми» и «дорогушами», не только в его восхищении пред прославленными педерастами вроде Лайонела Барта. В его конторе всегда нанимали немалый процент красивых юношей, наиболее вероятных получателей дорогих замшевых пиджаков, и даже его телохранитель, грозный Мясник Редж, был агрессивным геем, чьи вкусы балансировали на грани педофилии.
На самом-то деле никто из окружения Олдэма и на секунду не поверил бы, что тот взаправду гомосексуален. Одни полагали, что, поскольку другие крупнейшие лондонские поп-менеджеры геи — к примеру, битловский Брайан Эпстайн и Кит (он же Китти) Ламберт, менеджер The Who, — Олдэм считал, будто так выглядит аутентичнее; другие отмахивались — дескать, просто очередной симптом «типичного Эндрю», этот человек счастлив, только если эпатирует и живет на краю. Жеманничая с коллегами и друзьями, от посторонних он сомнений в своей гетеросексуальности не терпел. Как-то раз он обедал с Дэвидом Бейли, и мужчина за соседним столиком восхищенно ему присвистнул. Олдэм подошел, взял свистуна за шкирку и ткнул носом в тарелку.
Он не раз заявлял, что музыкальный менеджмент — это прежде всего крестовый поход за культуру, и, однако, во всем музыкальном мире Лондона не нашлось бы человека, который бы так алчно охотился за выгодой и умел выжимать ее из наиневероятнейших источников. Продюсируя «As Tears Go By» Марианны Фейтфулл, на оборотную сторону Олдэм выбрал «Greensleeves», которая не только подходила девственному образу Марианны, но к тому же не требовала выплаты авторских отчислений (поскольку была написана пятью столетиями ранее королем Генрихом VIII). Несколько малозаметных изменений превратили ее в «оригинальную» композицию, и отныне Олдэм располагал правами на ее публикацию. На концертном миньоне «Стоунз» «Got Live If You Want It» один трек — сплошь хоровое скандирование зала: «Мы хотим „Стоунз“!» Этот трек Олдэм тоже объявил композицией — за ее использование радиостанции должны были платить, а желающие могли записывать кавер-версии.
В 1964 году на свет явилось типичное дитя высокомерия и страсти к наживе — так называемый «Оркестр Эндрю Олдэма», который выпустил на «Декке» четыре инструментальных альбома. «Оркестр» нанимал лучших классических сессионных музыкантов Лондона, кое-кто из «Стоунз» — в том числе Мик — играли в нем анонимно, а Олдэм сам махал дирижерской палочкой, нацепив черный берет, будто гопник Стравинский. Репертуар состоял из легоньких версий песен Джаггера — Ричарда, вроде «The Last Time», а сам маэстро в берете писал мини-симфонии: «Funky and Fleopatra», «There Are 365 Rolling Stones» и «Theme for a Mod Summer Night’s Ball».
Но отчего-то после двух усеянных хитами годов под управлением этих гиперактивных рук капитал «Стоунз» не мог сравниться с богатствами их главных конкурентов. Известно, что за очередные американские гастроли, начавшиеся на нью-йоркском стадионе «Шиа», «Битлз» запросили миллион долларов. Компания в совместном владении «Стоунз», Rolling Stones Ltd, к июню 1965 года за истекший год получила всего £10 000, а за прошлогодние британские гастроли им так и не заплатили. Когда Олдэму не удалось выжать деньги из гастрольного промоутера Роберта Стигвуда, Кит Ричард отыскал Стигвуда в сент-джеймсском клубе «Скотч» и побил на глазах у внушительной толпы, в том числе журналиста из «НМЭ» Кита Олтэма. «Ты чего его метелишь, Кит?» — спрашивал Олтэм. «А чего он каждый раз подымается?» — ответствовал Кит.
Пока самым серьезным препятствием на пути к богатствам выступала «Декка рекордз», подписавшая «Стоунз» за приличные отчисления — примерно втрое больше, чем жалкие деньги, которые вначале получали «Битлз» от EMI, — но деньги на счет переводившая с тяжеловесной медлительностью; у нее имелись долги двухлетней и более давности. Контракт с «Деккой» истекал в июле 1965 года; второй менеджер Эрик Истон убедил группу продлить контракт и как раз вел переговоры о новых условиях, значительно выгоднее: 24 процента от оптовой цены, то есть четыре пенса с каждой проданной пластинки. Сделка уже была на мази, и тут всплыл Аллен Клейн.
Клейн, тридцатитрехлетний нью-йоркский бухгалтер, занявшийся шоу-бизнесом, умел добиваться для музыкантов крупных авансов — в Великобритании об авансах еще и слыхом не слыхивали, — разнюхивать, где и сколько отчислений им по недосмотру или злому умыслу недоплатили, и освобождать их от гнетущих контрактов. Он успешно сражался с прежде непробиваемыми и необоримыми звукозаписывающими компаниями от имени одураченных артистов — Бадди Нокса, Бобби Винтона, Сэма Кука — и тем заслужил прозвище «Робин Гуд поп-музыки» (хотя по зрелом размышлении приходится признать, что он больше походил на ноттингемского шерифа с глазами-бусинами). Популярность британских групп в Америке привела Клейна в Лондон, где он подписал друга Мика и Кита, Микки Моуста, прозорливого искателя талантов и продюсера. В результате под контроль Клейна перешло все стойло Моуста, в том числе звучные имена вроде The Animals и Herman’s Hermits.
С Эндрю Олдэмом он впервые столкнулся по поводу композиции «It’s All Over Now», спетой «Стоунз», написанной его клиентом Бобби Уомэком и находящейся под контролем его компании «ABKCO». Этот мелкий контракт привел к беседам о бедном финансовом урожае «Стоунз», невзирая на столько хитов, а также о до сих пор не продленном контракте с «Деккой». Клейн мечтал подписать «Битлз», но, поскольку эта его голубая мечта была пока неосуществима, он счел нелишним подписать их основных конкурентов. Он предложил Олдэму договор: Олдэм становится клиентом Клейна, тот на заднем плане разбирается с деньгами, что он уже делает для Мики Моуста, а молодой гений между тем спокойно творит. И перво-наперво Клейн изучит финансовое положение «Стоунз» — многие топовые артисты в Америке уже благодарны ему за такую услугу. Надо ли говорить, что текущему партнеру Олдэма Эрику Истону никакой роли в этом сценарии не отводилось.
Сначала из пятерых музыкантов в дело посвятили только Мика и Кита, которых позвали на встречу с Клейном в «Сент-Джеймсский скотч». Клейн был последовательным иудеем, однако его агрессивный стиль переговоров с грозными боссами американской звукозаписи — с Моррисом Леви, главой «Рулетт», например, — породил слухи, будто он связан с мафией. Это, собственно, и привлекало Олдэма больше всего: Мясник Редж в совете директоров. Кит тоже оказался сговорчив, но вот с Миком возникли серьезные проблемы. У него на счету уже были два раздутых до невозможности и унизительных судебных разбирательства, и бросаться в объятия организованной преступности ему как-то не хотелось. Кроме того, Клейн представлял собой бесконечно чуждый Мику тип: коренастый толстяк, волосы зачесывал сальным вихром по моде пятидесятых, носил нечистые белые водолазки, изъяснялся, как Лео Горси из фильмов про «Ребят из Бауэри»,[143] и дымил вонючей трубкой.
Однако при встрече Клейн разыграл свои карты идеально, не просто явив головокружительные видения будущих богатств, которые «Стоунз» заработают под его защитой, но также блистательно считая проценты и перемножая в уме огромные числа, что заворожило бывшего студента школы экономики. Кроме того, Клейн наизусть знал всю музыку «Стоунз» и льстил умело, как заправская японская гейша. Перед Олдэмом и Китом он разыгрывал мафиози, поскольку те жаждали такого спектакля, а между тем гладил Мика по самолюбию, «словно девчонку окучивал», как выразился впоследствии один наблюдатель. К концу вечера Клейн купил Мика с потрохами, как и двух других.
Затем 26 июля — так совпало, что случилось это в двадцать второй день рождения Мика, — вся группа встретилась с Клейном в новехоньком лондонском «Хилтоне». Брайана, Билла и Чарли посулы Клейна тоже ослепили, но все трое воспротивились идее выгнать Эрика Истона, который финансировал группу, когда от нее отмахивались все прочие агенты, и который всем троим нравился, хоть и был напрочь лишен вкуса. Тем не менее победа осталась за осью Олдэм — Джаггер — Ричард. Назавтра, как гром среди ясного неба, Олдэм сообщил Истону, что тот больше не является менеджером «Стоунз», и просто-напросто ушел из их совместной компании «Импакт саунд». Все дела «Стоунз» перешли к лондонским бухгалтерам Клейна «Гудмен Майерс», а Олдэм в предвкушении будущих богатств получил «роллс-ройс-фантом V».
Переговоры по новому студийному контракту Истон вел с финансовым отделом «Декки». Но Клейн заявил, что разговаривать будет только с председателем совета директоров и крупнейшим акционером «Декки» сэром Эдвардом Льюисом. Как вспоминает один из новоназначенных бухгалтеров «Стоунз» Лоренс Майерс, пожилой учтивый сэр Эдвард к дальнейшему оказался решительно не готов. Когда Клейн прибыл на встречу, все пятеро музыкантов (в том числе Мик) вошли за ним в кабинет, точно выводок доверчивых утят. «Добрый день, мистер Клейн, — вежливо приветствовал его сэр Эдвард. — Хотите чаю?» Клейн пропустил мимо ушей и приветствие, и вопрос, затем отправил «Стоунз» (в том числе Мика) прочь из кабинета и рявкнул: «„Роллинг Стоунз“ больше на „Декке“ не записываются!» — «Но у нас контракт», — возразил сэр Эдвард. «Есть у вас контракт или нет, — отвечал Клейн, — но „Стоунз“ у вас больше не записываются. Вот теперь давайте чаю».
К концу этого краткого совещания ошеломленный сэр Эдвард обещал, что «Декка» выплатит «Стоунз» 1,25 миллиона долларов авансом — около 3 миллионов фунтов стерлингов по нынешним временам. Это был не просто первый в истории аванс, выплаченный британским поп-музыкантам, — он к тому же значительно превышал все, что Клейну в прошлом удавалось выжать из американских студий. По сообщениям в газетах (в те времена в них не предполагалось профессиональной финансовой аналитики или расследований), общий доход группы в ближайшие пять лет должен был достигнуть 3 миллионов долларов. 20-процентная комиссия Клейна — это, конечно, вдвое больше, чем обычно получали британские менеджеры, но даже Мик не мог не признать, что эффективность Клейна, похоже, того стоила.
«И в этом была их ошибка, — говорил Лоренс Майерс, который следующие года два вел бухгалтерию группы. — Они думали, что отдают Аллену 20 процентов своих денег. И лишь спустя годы выяснилось, что на самом деле это он отдавал им 80 процентов своих».
* * *
Клейн появился в удачный момент, как раз когда «Satisfaction» взобралась на вершину американских чартов и упорно двигалась к тиражам, которые в итоге составят 1,5 миллиона. Не успели высохнуть чернила на его контракте, он поспешил воспользоваться ситуацией и 30 июля заказал срочный выпуск четвертого американского альбома «Стоунз» «Out of Our Heads». Альбом был всего лишь новой упаковкой «Satisfaction», которую добили блюзовыми и соуловыми каверами, но в считаные дни он стал их первым альбомом № 1 в Соединенных Штатах. Спустя месяц в Великобритании наконец появился в продаже собственно скандальный сингл, зависший с июня из-за переговоров с «Деккой». На родине он тоже сиганул на первую позицию, разошелся в количестве 250 тысяч пластинок и довел до приступов рвоты почти всех, кому стукнул тридцатник или больше.
Истерику в СМИ из-за текста песни и проклятия в адрес рта, этот текст произносившего, разожгла — казалось бы, что может быть дальше от мастурбации? — свадьба. Через неделю после выхода сингла Дэвид Бейли женился на молодой французской кинозвезде Катрин Денёв, и Мик выступал шафером. Бракосочетание проходило в лондонском загсе, но традиция требовала от исполнителей двух главных мужских ролей некой формальности одеяния; Бейли, однако, явился в свитере, а Мик в рубахе с расстегнутым воротом. Невеста (дымившая сигаретой всю церемонию) незадолго до того снялась в фильме под названием «Отвращение»,[144] что газетчики сочли уместно тошнотворной вишенкой на торте.
Отдубасив «Декку», Клейн взялся превращать «Стоунз» в кинозвезд, подобно их архисоперникам. «Битлз» уже сняли два фильма, весьма ценимых критиками, — «Вечер тяжелого дня» и «На помощь!»,[145] — актерские гонорары были невелики, однако продажи саундтреков принесли огромные прибыли. Киносъемки еще считались важным шагом для хрупких поп-звезд, чей успех в чартах может испариться в любую минуту. Слепому было видно, что Мика кинокамера будет любить преданно, как и его концертная аудитория, и что этот человек создаст для шестидесятых новый образ кинокумира, радикально иной, как уже созданный им имидж поп-иконы. Кроме того, разве он не доказал свои блестящие актерские таланты, каждый божий день играя свою нынешнюю роль?
Загвоздка была в том, что беспечная экранная возня, какую обычно выдавали за поп-музыкальные фильмы, не подходила «Стоунз» и в особенности Мику. Самое интересное предложение поступило пока от Дэвида Бейли — тот достиг вершин в фотографии, и у него чесались руки спродюсировать и поставить кино. Бейли кучу времени и сил потратил на попытки затеять экранизацию «Заводного апельсина», в которой жестокого, аморального (однако в итоге укрощенного тюрьмой) фрэнда Алекса играл бы его бывший шафер. Из проекта ничего не вышло, хотя Мика в этой роли, «квинтэссенцию преступности», хвалил сам Бёрджесс.
Слухи о фильме «Стоунз» то и дело всплывали в прессе, но толком ничего не происходило; «Битлз» между тем сметали кассовые сборы, и на экране дебютировали мелкие фигуранты чартов вроде Dave Clark Five. В начале 1965 года Кит поведал «НМЭ» о другом проекте, у которого не было пока ни сценария, ни названия: «Мик сыграет Эрни, героя такого, а я его лучшего кореша…» Едва Клейн сел за руль вместе с Олдэмом и отнял у него рулевое колесо, было объявлено, что «Стоунз» снимут «в ближайшие три года пять художественных фильмов», которые профинансирует в основном «Декка» (что для «Декки» оказалось сюрпризом).
Клейн полагал себя киномагнатом в духе Дэвида О. Селзника,[146] и в столе у него уже был припрятан идеальный, казалось бы, первый проект. То был роман под названием «В живых останутся только влюбленные» школьного учителя по имени Дэйв Уоллис из одного северного графства; в романе изображался кошмарный мир (не то чтобы далекий от «Заводного апельсина»), где жили только воинственные, безжалостные и неразборчивые в сексе подростки (не то чтобы далекие от аудитории «Стоунз»). «РАЗБИТЬ, ОГРАБИТЬ, УБИТЬ, ПОЛЮБИТЬ — ПОДРОСТКИ ЗАХВАТИЛИ МИР! — Аннотация на обложке невольно вторила аннотации Эндрю Олдэма на „The Rolling Stones No. 2“. — ЭТОТ РОМАН ПОТРЯСАЕТ ОСНОВЫ СИЛЬНЕЕ „ПОВЕЛИТЕЛЯ МУХ“».
Мика проект сильно увлек, и вместе с Олдэмом он встретился и обсудил возможную постановку с несколькими британскими режиссерами, в том числе с Майклом Уиннером и Брайаном Форбсом. Имела место также неудачная встреча с Николасом Рэем, который ровно десять лет назад поставил «Бунтаря без причины» с Джеймсом Дином, первым и бессмертным идеалом бунтующей молодежи. Рэю было за шестьдесят; он заявил, что в жизни не слыхал ни про «Стоунз», ни про Мика, и снисходительно отмахнулся; уходя с этой встречи, Мик попросил Олдэма никогда больше его такому не подвергать. В общем, Джимми Дина шестидесятых не получилось.
После этого «В живых останутся только влюбленные» выпал на обочину; ни один из четырех других кинопроектов, якобы финансируемых «Деккой» и заявленных Клейном, тоже так и не реализовался. Вместо этого Мик и «Стоунз» очутились на безжалостном концертном конвейере, который мотался по Великобритании и Ирландии всю осень до начала декабря, а затем на вторых за год гастролях по Северной Америке, организованных в поддержку продаж второго за полгода американского альбома «December’s Children (and Everybody’s)» и нового сингла «Get Off of My Cloud».
Чтобы разжечь аппетиты потенциальных кинопродюсеров, наняли документалиста Питера Уайтхэда,[147] чтобы прокатился со «Стоунз» на ирландском отрезке гастролей и снял черно-белое cinema verité, — похожее кино американцы братья Мейзлз снимали во время первых американских гастролей «Битлз». Уайтхэд, к сожалению, презрел сложившуюся в группе иерархию и так увлеченно снимал Чарли Уоттса — который на пленке выходил гораздо интереснее и симпатичнее и напоминал немногословного Оливера Рида,[148] — что фильм в итоге назвали «Чарли, любовь моя».
Брайан, по своему обыкновению, выставлял себя центральным персонажем и перед камерой проникновенно понижал голос, а его коллеги давились хохотом у него за спиной. «Надо смотреть правде в глаза, — рассуждал он, сам не подозревая, сколь истинна изреченная им мысль, — будущее среди „Роллинг Стоунз“ весьма неопределенно…» Лучшие фрагменты фильма — где Мик демонстрирует свои мимические таланты: изображает то Элвиса Пресли, то закадрового диктора из орнитологической программы Би-би-си, то гитарное вступление из битловского «I Feel Fine».
Годом раньше в переполненном сегменте британских фан-журналов появился новый полноцветный еженедельник под названием «Рейв!» (слово тогда обозначало безвредный восторг, а не сдобренные наркотой бесчинства). Среди авторов была Морин О’Грейди, работавшая на более низкопробный «Бойфренд» в тот период, когда оголодавший Мик забегал в редакцию в перерыв и выпрашивал остатки секретарских полуфабрикатных обедов. Собственно, Мик и помог ей устроиться в «Рейв!»; считалось, что у нее особый к нему доступ. Когда «Out of Our Heads» добрался до второй позиции в британских альбомных чартах, уступив только битловскому «Help!», редактор «Рейва» поручил Морин О’Грейди составить «10 новых фактов о Мике Джаггере». Составительница была замечательной красавицей и блондинкой, а потому читатели «Рейва» получили редкую — для Мика — дозу конкретики:
1. Мик, на день рождения подаривший своей подруге Крисси белый «мини», сейчас покупает второй себе — скорее всего, серый. Или, может, «бентли».
2. Его последнее и самое любимое приобретение — белые замшевые ботинки на шнуровке.
3. Мик сейчас живет отдельно от Кита в собственной квартире в Лондоне, NW1.
4. Сейчас Мик стрижется примерно раз в два месяца. Предпочитает на затылке отпускать подлиннее, а спереди стричь покороче, «чтобы не лезли в глаза, когда мокнут на сцене».
5. У Мика с Крисси живет крошечный котенок, его первое домашнее животное. Как зовут? Сидни.
6. Из готового платья Мик сейчас покупает только носки и куртки. Все его рубашки, брюки и обувь сделаны на заказ.
7. Мик больше не ходит в «Кромвельский клуб». «Оттуда повыгоняли слишком много моих друзей». Теперь он предпочитает клуб «Скотч» в Сент-Джеймсе, где нередко встречается с Великолепной Четверкой.
8. Мик больше не любит помногу танцевать. «Одного двухминутного танца за вечер вполне достаточно. Я лучше посижу и посмотрю».
9. Мик обожает шведского режиссера Ингмара Бергмана. Его последний «удачный» фильм называется «Принуждение» [sic], и снялась в нем Катрин Денёв, которая, кстати, замужем за добрым другом Мика Дэвидом Бейли.
10. Все беседы с Миком размечены его возгласом «На помощь!». На вопрос, из-за «Битлз» ли он так говорит, Мик ответил: «Странно. По-моему, я так говорил, когда их еще не было».
На обложках «Рейва» кишело племя молодых британских поп-звезд нового разлива — каждого фотографировали крупным планом, замазывали дефекты внешности, а затем подкрашивали мертвенным буро-розовым. Особенно часто — практически в ротации — появлялись трое: Мик, Пол Маккартни и Скотт Уокер из The Walker Brothers, вокального трио, чья композиция «Make It Easy on Yourself» наконец свергла «Satisfaction» с вершины британских чартов. Американец Уокер (которого на самом деле звали Скотт Энджел) выглядел не от мира сего и пел низким баритоном, придававшим глубокие смыслы банальнейшим текстам. Мик считал его архисоперником, почти таким же, как «Битлз», и в особенности потому, что Эндрю Олдэм не затыкался про голос Уокера и его сценический образ. «Как-то раз сижу в „Скотче“, и кто-то давай мне на стол всякий мусор кидать… бычки сигаретные, орешки, — вспоминает Морин О’Грейди. — Темень такая, что я сначала не разобрала, кто это. Потом вижу — напротив в кабинке сидят Мик с Крисси Шримптон — и понимаю, что это, значит, Мик. Он злился, потому что считал, будто Скотт Уокер на обложках „Рейва“ появляется чаще его».
Между сентябрьскими концертами в Дагласе, остров Мэн, и в Финсбери-парке, на севере Лондона, втиснулись шестидневные гастроли по ФРГ и Австрии — когда Мик был маленьким, эти страны были врагами и бомбили Англию, теперь же находились на линии западноевропейской обороны против советской ядерной угрозы. За сценой в мюнхенском «Цирке Кроне» он разогревался, изображая нацистский строевой шаг под «Satisfaction», — легло так удачно, что он продолжил упражнение на сцене. В зале поднялась буря, зрители разнесли 43 ряда кресел и повредили 123 припаркованных снаружи автомобиля, однако в британской прессе скандал вызвал сравнительно немного комментариев и толком никаких упреков. В те времена «Роллинг Стоунз», как и любым другим артистам, было дозволительно передразнивать нацистов, — уж во всяком случае, этот проступок значительно уступал мочеиспусканию на дворе бензоколонки или появлению на свадьбе без галстука.
Аллену Клейну не терпелось выпустить в Америке как можно больше продукции «Стоунз», и так возник новый альбом, чье появление совпало с предрождественскими гастролями. «December’s Children (and Everybody’s)» — просто каверная сборная солянка, и вся группа была не слишком ею довольна. Однако на нем вышли две веские композиции Джаггера и Ричарда — «Get Off of My Cloud», текущий новый сингл, и «As Tears Go By», годом раньше написанная Миком и Китом (в основном Миком) на заказ для Марианны Фейтфулл, а теперь исполненная группой. Эта нежная, женственная баллада — последнее, чего слушатели ожидали от таких варваров и мачо. А Мик, якобы сверхчеловеческий жеребец и дрочила, умудрился спеть так, что песня зазвучала еще застенчивее и невиннее, чем у Марианны.
Теперь делами заведовал Клейн, и на сей раз организация гастролей в Америке была существенно внушительнее. О выходе «December’s Children (and Everybody’s)» кричал щит с фотографией Мика и «Стоунз» — волосатее и угрюмее некуда — в сотне футов над нью-йоркской Таймс-сквер. «Звук, лицо и душа сегодняшнего дня, — гласила аннотация (которую сочинил Эндрю Олдэм — а вы думали кто?), — ближе завтрашним надеждам и подлинности разрушения, нежели слепцы, которые в страхе и отчуждении не видят собственных детей. Вот что выросло, вот что пустило корни. Пять отражений сегодняшних детей. „Роллинг Стоунз“».
В эти гастроли «Стоунз» впервые заполучили личный самолет — больше не требовалось то и дело пересаживаться с рейса на рейс, бесконечно ждать, отбиваться от поклонников, жаждущих автографов, прятаться за полицейскими ограждениями и выносить оскорбления от попутчиков. В растущей свите появился личный фотограф Джеред Мэнковиц, девятнадцатилетний сын драматурга Вулфа Мэнковица, заинтересовавший Олдэма недавними съемками Марианны Фейтфулл.
На деле все происходило отнюдь не так шикарно, как было обещано. Группе предоставили не роскошный реактивный самолет, а двухпропеллерный «мартин» с дешевым салоном — прямо посреди салона сваливали все сценическое оборудование. Перелеты между концертами происходили главным образом ночью, поэтому на сексуальные приключения времени не оставалось. «Собственно говоря, насколько я помню, единственный раз подфартило не Мику или хотя бы Биллу, а гастрольному менеджеру Иэну Стюарту, — говорит Джеред Мэнковиц. — И то лишь потому, что он предусмотрительно уболтал стюардессу».
Все пять недель гастролей Аллен Клейн щеголял в таких свитерках, что Олдэм, Мик и Кит тайком ржали еще пуще, чем во время ирландских разглагольствований Брайана перед камерой. В отсутствие Клейна его интересы блюл помощник, итало-американец Пит Беннетт, который лицом и говором походил на мультяшного мафиози, но безусловно обладал устрашающими талантами к убеждению. В июле, когда Мик и Кит приехали в Нью-Йорк на переговоры с Клейном, Беннетт мимоходом осведомился, не хотят ли они вечером сходить на концерт «Битлз» на стадионе «Шиа», домашнем поле нью-йоркских «Метс». В результате одного-единственного телефонного звонка они смотрели концерт со скамьи запасных.
Как-то раз, вспоминает Джеред Мэнковиц, группа остановилась перекусить у дороги, и Брайан, как всегда, выкинул свой излюбленный трюк: подождал в лимузине, пока остальные ели, а затем, когда все вернулись, прошагал в закусочную, сел и принялся лениво читать меню. Остальные возмутились, что, как обычно, исторгло из Брайана лишь мечтательную улыбку; тогда Пит Беннетт поднял его со стула за шкирку и так препроводил в машину.
В 1965 году наркотики не фигурировали в повседневной жизни британцев уже с полвека. Лишь древние старики еще помнили, как в нерегламентированные викторианские времена аптеки продавали опиум для лечения детских простуд, женщины из высших слоев общества (очевидно, включая саму королеву) облегчали менструальные боли каннабисом, а величайший герой английской литературы Шерлок Холмс нюхал кокаин, не опасаясь своего частого визитера инспектора Лестрейда. С тех пор «наркомания» считалась одним из наименее угрожающих социальных пороков, и для всех, кроме очень немногих представителей высших слоев аристократии и низших слоев шоу-бизнеса, вопрос о рекреационных наркотиках сводился к простой дихотомии «никотин или теплое выдохшееся пиво».
Таким образом, страна оказалась решительно не готова к росту употребления наркотиков — на сей раз в среде молодых модов, — который впервые стал заметен к середине 1965 года. Для газетчиков это поначалу означало не более чем редкие псевдоюмористические заметки в духе «вы только подумайте» — из оранжерей пришлось выбрасывать все ипомеи, потому что выяснилось, что их семена обладают галлюцинаторным эффектом, если их жевать; или новые стимуляторы, лилово-розовые таблетки, прозвали «Пурпурным сердцем», как одну из высочайших наград, которые вручались американским солдатам в текущей войне во Вьетнаме.
Поначалу смутный ужас вызвали сообщения о росте употребления марихуаны — сушеных листьев конопли, также известных как шмаль или трава, которые набивали в самокрутки и курили (это называлось «косяк»). Траву запретили еще в 1920-х, но, поскольку почти никто не знал, как она выглядит и пахнет, ее вполне можно было открыто курить в пабах, клубах и даже самолетах, а характерный запах выдавали за турецкие сигареты. Полиция тоже не была обучена распознавать предательский дух. Как-то раз Мик и Крисси вместе с Эндрю и Шейлой Олдэм приехали на кинопремьеру в новом «роллс-ройсе» Олдэма, и, когда констебль распахнул им дверцу, его окутало облаком травяного дыма. Констебль лишь закашлялся и пожелал пассажирам приятного вечера.
В молодежном сленге слово «stoned» переменило значение и стало означать состояние, вызванное этой новой манифестацией Свингующей Великобритании. И не было рекламы заманчивее, чем группа, в названии которой второе слово — однокоренное «stoned», а первое означало теперь не неспособность наживать добро, а умение свернуть самокрутку. По обе стороны Атлантики на вершины чартов одновременно взлетели альбом «Out of Our Heads» и сингл «Get Off of My Cloud», и публика сочла «Стоунз» первыми открытыми адептами моды на марихуану от поп-музыки, а Мика — первым глашатаем, от которого едва ли отмахнешься. (На деле обе песни к шмали не имели никакого отношения: состояния «не в себе» они добивались только посредством музыки, а «Get Off of My Cloud» стала очередным способом Джаггера сказать: «Смотреть смотри, но лучше не трогай».)
В начале 1966-го британскую прессу заинтриговали, хотя снова не особо встревожили поступающие из Америки сообщения о совершенно новом наркотике, синтетическом галлюциногене диэтиламид лизергиновой кислоты, чья аббревиатура LSD также обозначала старые британские фунты, шиллинги и пенсы. Название сокращали до «кислоты»; считалось, что она не замутняет чувства, как трава, но расширяет возможности восприятия и воображения. Прежде ЛСД использовался в психиатрии, вне закона его еще не объявили, и богемные интеллектуалы, вроде гарвардского ученого, доктора наук Тимоти Лири, поэта Аллена Гинзберга и писателя Кена Кизи, пропагандировали его как некое светское евангелие.
Разумеется, первыми и самыми уступчивыми мишенями этой пропаганды стали музыканты, как местные, так и прибывавшие из-за Атлантического океана. 5 декабря, когда «Стоунз» отыграли последний гастрольный концерт на Лос-Анджелесском мемориальном стадионе, Брайан и Кит отправились на очередную ЛСД-вечеринку у Кена Кизи, так называемый кислотный тест, послушали проповедь Кизи о новом сознании и творчестве, которые откроет в них ЛСД, и затем поэкспериментировали сами. Обоих этот опыт ни капли не разочаровал, и они принялись подбивать Мика безотлагательно попробовать. Однако осторожный и помешанный на здоровье Мик — так непохожий на винилового, который пребывал «не в себе», сидел на облаках и наблюдал «the guys dressed up like Union Jacks»,[149] — предпочел пока воздержаться.
Кислота выступала грядущей угрозой существованию «Стоунз», но среди них уже пустила корни другая угроза, не менее смертоносная и манящая. Тремя месяцами раньше, в тот вечер, когда Джаггер изображал нацистский строевой шаг в Мюнхене, белокурая гибкая фотомодель Анита Палленберг уговорила охрану пропустить ее за кулисы и околдовала «Стоуна», с которым делила оттенок шевелюры. Спустя три месяца она жила с Брайаном в его квартире на Элм-парк-лейн в Челси и уже провоцировала хаос во внутренней политике группы.
Экзотические европейские влияния, что с юности взращивали простых английских парней и особенно пригородного кентского Казанову, снова пошли в атаку. Аните был двадцать один год; она родилась в Швеции, среди предков ее были немцы и швейцарцы (в том числе художник-неоклассицист XIX века Арнольд Бёклин), детство провела, мотаясь между Германией, Испанией и Францией, изучала искусствоведение в Риме и Нью-Йорке, а затем осела в Лондоне, где стала фотомоделью и порой играла в кино. Она уже была знакома с друзьями Мика из мира искусства, Робертом Фрейзером и Кристофером Гиббсом, но ни Мик, ни его группа ее не интересовали, пока она не оказалась на фотосъемке в Мюнхене, где они играли в «Цирке Кроне».
В результате нестойкая самооценка Брайана ракетой взлетела выше стратосферы — даже Мику не удавалось склеить такую телку. Анита была ослепительно красива — стриженая, курносая, длинноногая, в самый раз для мини-моды шестидесятых, но еще было в ней нечто дикое; «на гепарда похожа», вспоминает Джон Данбар. Она обладала широчайшим умом, блестяще знала четыре языка, понимала в искусстве и была сведуща даже в смутных областях германской и вообще европейской литературы. К тому же она отличалась безрассудством и страстью к чертовщине, отчего немало новых рок-н-ролльных друзей подозревали в ней ведьму. В Мюнхене она выбрала Брайана, решив, что он больше всего на нее похож, и растерялась, когда он принялся умолять ее остаться с ним, потому что одиночество невыносимо, и почти до утра рыдал.
Воодушевляло Брайана и то, что Анита, похоже, оказалась неуязвима для якобы неотразимой сексапильности Мика и даже проявляла склонность спорить и издеваться над ним, как Ширли Уоттс. Тот, в свою очередь являя немалую прозорливость, не скрывал, что, по его мнению, никакого добра «Стоунз» от Аниты ждать не приходится, и запретил Крисси Шримптон с ней общаться.
Долго пробыв чужаком и в меньшинстве, Брайан вдруг оказался в составе самой знаменитой пары Свингующего Лондона, прототипов будущих детей цветов. К началу 1966 года мужской гардероб модов едва ли отличался от женского — рубашки с рюшами, огромные шляпы с вислыми полями, «хипстеры» из мятого бархата и с широченными ремнями, меховые боа и замшевые сапоги до колен. Культура детей цветов, которую надуло с американского Западного побережья, принесла с собой еще более унисексовые халаты, хайратники и многослойные бусы, браслеты и амулеты. Златовласые Брайан и Анита менялись гардеробами и выглядели не столько любовниками, сколько однояйцовыми близнецами.
Отношения их, однако, были главным образом и чрезмерно физическими. Поначалу их занятия любовью порой длились несколько суток подряд — у Брайана появился новый повод опаздывать на концерты «Стоунз» и на запись в студию. В спальне Анита во всех отношениях отличалась от застенчивых английских девиц, которым Брайан конвейерным методом делал детей. Она с удовольствием потакала его текущим сексуальным фантазиям — привязывала его к марокканскому ложу и стегала хлыстом — и научила новым — мазала его своей губной помадой, тенями и прочим или наряжала (и сама наряжалась) в эсэсовские мундиры времен Второй мировой, бог весть как оказавшиеся в их общем гардеробе.
Им двоим редко выпадал случай взаправду побыть наедине, поскольку Брайан вечно приглашал друзей или даже случайных знакомых заходить к ним в квартиру и жить за его счет, сколько душе угодно. Среди этих дрейфующих жильцов был молодой шотландец, студент-кинематографист Дэйв Томсон, с которым Брайан познакомился в Глазго, когда «Стоунз» туда заехали. Вместе с Томсоном Брайан якобы писал сценарий для художественного фильма, который предстояло снимать в Скандинавии и в Камарге, впрочем, рассказывая об этом фильме в «Чарли, любовь моя», Брайан не сумел внятно изложить сюжет.
Один из эффектов ЛСД, ее сторонниками несколько приуменьшавшийся, заключался в том, что кислота акцентируется на слабых сторонах человеческой души и распахивает пред нею адские видения редкой, заказной точности. ЛСД стала сильнейшим триггером неуверенности и паранойи Брайана, которого и так беспокоило его положение в группе. Появление Аллена Клейна, замышленное, по сути, у него за спиной, казалось ему очередным подлым заговором с целью ткнуть его носом в потерю лидерства и укрепить позиции Мика и Кита (хотя пока не наблюдалось никаких признаков того, что Клейна Брайан беспокоит). Даже его победа — он ведь завоевал Аниту — вскоре обернулась ужасом: он боялся, что она устанет от него и, как и предполагалось с самого начала, увлечется Миком. Едва миновала начальная любовная идиллия, пара принялась ссориться, и ссоры эти превосходили все те, что случались между Миком и Крисси; вскоре проявилась и склонность Брайана к насилию. Анита выходила на люди с фингалом под ершистой белокурой стрижкой или с синяками на руках под дубленкой, отделанной драгоценностями; как большинство жертв домашнего насилия, синяки она объясняла тем, что упала.
После знакомства Брайана с Дэйвом Томсоном в Глазго тот однажды застал Брайана у замочной скважины гостиничного номера: Брайан подозревал, что Мик, Кит и Эндрю Олдэм сговариваются против него. Брайан излил своему молодому жильцу скорбную повесть о том, как, украв у него группу и извратив ее блюзовые идеалы, «они» пытаются теперь и вовсе от него избавиться. Томсон выслушал и встревоженные рассказы Чарли Уоттса и Билла Уаймена, «Стоунов» второго порядка, — междоусобные войны и конфликты их не трогали, но они беспокоились, что все это навредит их карьере. Чарли рассказал Томсону, что один американский врач во время гастролей 1964 года, когда Брайана положили в больницу, поставил ему зловещий диагноз: если Брайан и дальше планирует пить по две бутылки скотча в день, как сейчас, — о наркотиках уж не говоря, — он и двух лет не протянет.
Паранойя практически зашкалила в январе 1966-го, когда в воскресном выпуске «Новостей мира» опубликовали разоблачительный материал о ребенке Брайана от его челтнемской подруги Пэт Эндрюс, родившемся перед тем, как Брайан отправился в Лондон. Спустя неделю другая скандальная газетенка, «Пипл», подкинула дров в огонь заметкой о Линде Лоренс, подруге времен Виндзора и Эдит-гроув, и втором ребенке, который был идеалистически наречен Джулианом и остался без всякой отцовской поддержки. Такой рекламы «Стоунз» не хотел даже Олдэм — она автоматически клеймила остальных музыкантов за то, в чем они были решительно невиновны. Не стоит забывать, что, едва звучало или складывалось из букв ужасное название «Роллинг Стоунз», большинство людей вспоминали первым делом и исключительно про Мика, — история с мочеиспусканием убедительно это доказала.
Когда Брайан открыл для себя ЛСД, это дало и один благотворный побочный эффект. Открытие сблизило Брайана с Китом — они с Эдит-гроув так близко не дружили, — а это, в свою очередь, означало, что Мик остался в стороне; сия необыкновенная ситуация приводила Брайана в восторг. Они с Китом впервые попробовали кислоту вместе, они чувствовали себя братьями, первопроходцами, что отправились навстречу неизвестному, и у них завелся общий всепоглощающий интерес. Кислота была первым социальным наркотиком, и это объясняет, отчего ею так увлекались американские дети цветов: пользователям рекомендовалось принимать ее в обществе опытного друга или друзей, чтобы те поддерживали, успокаивали, а в случае дурного трипа и спасали. Поэтому Брайан и Кит продолжали принимать ЛСД вместе, вместе лицезрели дивные виденья, порой терпели ужасы и одержимо обсуждали свои переживания, которых Мик не мог разделить.
Случилось так, что Кита только что бросила его первая настоящая подруга Линда Кит, и сердце его было разбито, о чем никто бы не догадался, наблюдая, как он играет и пихает сапогом зарвавшегося жителя Глазго. Он предпочел не выбирать новую девчонку из сотен имеющихся на выбор, а утешаться обществом старых друзей. Поскольку самый старый его друг по-прежнему пребывал в тенетах отношений (более того, обручился и собирался жениться), Кит отдрейфовал к Брайану, на былые пастбища в Челси. Он стал одним из завсегдатаев в новой квартире Брайана и Аниты на Кортфилд-Гарденз — они закидывались кислотой, слушали музыку, просто тусовались. Жалко было смотреть, как Брайан радовался этому возвращению к атмосфере дома 102 по Эдит-гроув; совершая тяжелейшую ошибку всей своей недолгой жизни, он поощрял Кита ближе познакомиться с Анитой, а Аните внушал, что Кит ей такой же замечательный друг, как и ему.
В июне 1966 года Мик съехал из своего временного обиталища у Лайонела Барта, но, как ни странно, предпочел остаться в Северном Лондоне, а не последовать за Брайаном в Челси, где жили также многие дружественные «Стоунз» сливки общества. За 50 фунтов в неделю он снял квартиру на пятом этаже Харли-хаус, эдвардианского многоквартирника на Мэрилебон-роуд, забитой магистрали, соединяющей вокзалы Кингз-Кросс, Юстон, Мэрилебон и Паддингтон. Через дорогу располагалась Харли-стрит — дорогие частные врачи, стоматологи и клиники; на задах — Риджентс-парк. Мик жил в богатом, но довольно безликом районе, вдали от модного NW4, что лишь подчеркивало, как новый альянс Брайана, Кита и ЛСД пусть и временно, но списал его со счетов.
 | Филип Норман. Мик Джаггер |