Вы задумывались о том, почему богатство, любовь и семья часто становятся источником стресса, а не счастья? И что делать, если позитивные лозунги и законы притяжения не работают, позитивная визуализация и доска желаний не приближают к цели, а ваша уверенность – только маска, скрывающая страх и тревогу? В этих вопросах вы не одиноки. Ведь растиражированный рецепт – думать о хорошем, отрицая сомнения и неудачи, – подходит далеко не всем. «Антидот» – это книга о счастье для людей, которые ненавидят позитивное мышление.
Но существует «негативный» путь к счастью, проверенный веками, – утверждает автор этой книги, журналист Оливер Буркеман. «У каждой тучи серебряная изнанка», гласит английская пословица. Точно так же наши страхи, неудачи и разочарования имеют свою обратную сторону – возможности для перемен к лучшему, самосовершенствования и философского взгляда на мир. Поэтому, принимая неприятные стороны жизни, мы парадоксальным образом приходим к счастью, успеху и благополучию.
Оливер Буркеман нашел противоядие от несчастливой жизни, встречаясь с разными людьми, опираясь на свежие научные исследования и философские идеи прошлого. Задолго до появления науки психологии Будда, Сенека, Декарт и другие мыслители рассказывали о том, как обрести счастье. Эти уроки востребованы до сих пор. Например, фильм «Матрица» во многом является осмыслением идей, высказанных Декартом еще в XVII веке. В отличие от современных гуру самосовершенствования великие философы предлагали радоваться неопределенности, примириться с неуверенностью, поближе познакомиться с провалом и даже научиться ценить смерть.
Прочитав эту книгу, каждый может стать немного стоиком, или немного буддистом, или чаще практиковать memento mori.
Отрывок из книги:
13 января 2002 года, в период всеобщей нервозности и повышенной бдительности, последовавший за террористическими актами 11 сентября 2001 года, 46-летний пилот Элвуд Менир по прозвищу «Вуди» приехал в международный аэропорт Филадельфии. Ему предстоял обычный рейс в Миннеаполис за штурвалом самолета авиакомпании US Airways, и он никак не мог предполагать, что очень скоро его имя будет фигурировать в заголовках газет наряду с другими заметными новостями уик-энда, включавшими историю о том, как президент Буш подавился кренделем.
Подобно всем остальным аэропортам Америки и мира, процедуры службы безопасности в Филадельфии стали значительно жестче. Месяцем ранее на борту самолета, летевшего из Парижа в Майами, удалось схватить и обезвредить Ричарда Рида, несостоявшегося террориста с взрывчаткой в подошвах, и это явилось поводом для начала эпохи обязательной проверки обуви пассажиров. Пилоты не были исключением из общего порядка проверок, и, когда наступила очередь Вуди Менира, сотрудника службы безопасности озадачило присутствие в его ручной клади пинцета. Оказалось, что пинцет, в отличие, скажем, от штопоров или металлических ножниц, не входит в категорию запрещенных предметов, и Менир совершенно не собирался ничего нарушать, пытаясь пронести его в самолет. Но проверяющий задумался, и слишком долгая пауза вызвала у пилота раздражение – каждое новое ограничение бесило его и коллег все больше и больше, а на этот раз имел место явный перебор. Менир не стал громко возмущаться, а всего лишь задал сотруднику язвительный вопрос. В результате его сразу же арестовали, поместили на ночь в тюрьму и уволили из US Airways. Лишь после нескольких месяцев судебных разбирательств его признали невиновным в «угрозе террористическим актом» и восстановили на работе.
Вопрос Менира звучал так: «Почему вас смущает пинцет, если я, вообще-то, могу просто гробануть в землю весь этот самолет?»
В конкретных обстоятельствах, с учетом времени и места, это прозвучало по-идиотски, но сам по себе довод Менира был далек от идиотизма. По мере роста требований к безопасности полетов в гражданской авиации, которые год от года становились все более и более изощренными и достигли апогея в 2006-м с введением ограничений перевозки жидкостей в ручной клади на европейских направлениях, их критики настойчиво повторяли, что логика, лежащая в их основе, имеет существенные изъяны. Понятно, что огнестрельному и холодному оружию не место в пассажирском салоне самолета, но их запретили к проносу туда уже много лет назад. Все остальные ограничения не сильно способствовали полному исключению риска появления на борту хорошо подготовленного террориста, но зато создали огромные неудобства миллионам ни в чем не повинных пассажиров. С точки зрения этих критиков, события 11 сентября доказывали не то, что оружием преступника может стать обычный канцелярский нож для разрезания бумаг, а то, что у террориста, сознательно идущего на самоубийство, всегда будет преимущество перед обычными людьми, не готовыми к смерти.
Американский консультант по вопросам безопасности Брюс Шнайер[64] – один из наиболее яростных противников кампании по закручиванию гаек, начавшейся после 11 сентября. Он получил известность (и нажил себе немало врагов), рассказывая о многочисленных способах захвата или подрыва самолета, которые остаются вполне осуществимыми и сегодня, несмотря на все новые запреты. Например, для удавки неплохо подойдет рыболовная леска или зубная нить, а выломанная ручка дорожной сумки на колесиках вполне сгодится в качестве заточки. В магазинах продается эпоксидный клей по металлу в виде двух тюбиков: со стальным порошком и с отвердителем. В полете вы можете соединить их содержимое в прочное стальное лезвие, а в качестве ручки использовать металлическую чайную ложечку. (Заметим, что ни эпоксидный клей по металлу, ни металлические чайные ложечки не входят в перечень опасных предметов, не разрешенных к использованию в перелете – в отличие, скажем, от новогодних шаров, которые запрещены на американских авиалиниях.) Конечно, Шнайер не призывает немедленно внести в перечень запрещенных в ручной клади предметов зубную нить или дорожные сумки на колесиках. По его мнению, невозможно сделать воздушные путешествия существенно безопаснее, запрещая все новые предметы, которые могут использовать террористы или которые потенциально могли бы быть им полезны. Для этого, скорее, следовало бы запретить на борту вообще все, и намертво привязывать пассажиров к креслам на время полета, потому что попытку диверсии можно предпринять и голыми руками. Вскоре после атак 11 сентября один журналист поинтересовался у Шнайера, есть ли возможность полностью исключить подобные трагедии в будущем. Конечно, есть, ответил Шнайер, надо просто оставить все самолеты на взлетном поле.
«Есть только две вещи, которые сделали полеты более безопасными после 11 сентября: замки на двери кабины пилотов и понимание пассажиров, что им следует сопротивляться», — заявил мне Шнайер. Ему 49 лет, он носит конский хвост и говорит спокойным тоном человека, уверенного в своей правоте и не очень озабоченного необходимостью убедить собеседника. «Вы можете сказать, что есть и третья – федеральные агенты на борту. На самом деле, если вы сообщили людям, что они есть, их физическое присутствие совсем не обязательно. Мы считаем себя в безопасности, просто зная, что они существуют, а не потому, что они летят вместе с нами».
Если то, о чем говорит Шнайер, соответствует действительности, то для чего правительства продолжают навязывать эти дорогостоящие и трудоемкие ограничения? Зачем продолжать игру в кошки-мышки с террористами, которые всегда будут в этой игре на ход впереди? На этот вопрос есть много вариантов ответов, которые связаны с желанием политиков и служб безопасности показать активность и оправдать свое существование и зарплату в глазах избирателей и нанимателей. Но главная причина, по мнению Шнайера, – базовая человеческая потребность чувствовать себя уверенно и защищенно, даже если это чувство имеет очень отдаленное отношение к состоянию уверенности и защищенности. Для мер, которые изобретаются и воплощаются большей частью для того, чтобы заставить людей чувствовать себя в безопасности, а в действительности никак не способствуют повышению ее уровня, Шнайер изобрел термин «театр безопасности». Он считает, что этот театр на самом деле делает нас беззащитнее, и в какой-то степени его мнение недалеко от истины. «Театральная» обстановка поглощает средства, которые с большим толком можно было бы использовать в борьбе с терроризмом, например для получения разведданных, и притупляет бдительность пассажиров и сотрудников служб безопасности, оставляющих без внимания подозрительное поведение, более заметное в других условиях. Если уж весь багаж так тщательно досматривают на предмет наличия каких-то новогодних шаров, можно легко решить, что все под контролем, и не стоит быть особенно начеку.
При взгляде на безопасность с точки зрения Брюса Шнайера многие способы, которыми общество пытается решать эти проблемы, начинают приобретать крайне нелепый вид. Например, в 2007 году британский премьер Гордон Браун объявил о шквале мер по укреплению безопасности в аэропортах, на вокзалах и других транспортных узлах страны, включая строительство взрывоустойчивых заграждений. В своем блоге Шнайер объяснил, что такие заграждения будут установлены на главном вокзале Ливерпуля – Лайм-Стрит, но их не будут строить на пригородных станциях, которые начинаются всего в паре километров. Этот пост был озаглавлен: «Великобритания тратит миллиарды, чтобы заставить террористов проехать еще пару остановок». Заявление Брауна – классический пример театральной безопасности: дорогостоящий способ заставить пассажиров чувствовать себя защищенными до тех пор, пока они не вникнут в детали, при полном отсутствии мер, способных сдержать даже не самого настойчивого террориста.
Как мы уже смогли убедиться, привычные представления о счастье, которые доминируют в наших взглядах, могут терпеть крах из-за того, что мы слишком упорно боремся за их воплощение. Содержание критики, которой Брюс Шнайер подвергает систему авиационной безопасности, вполне очевидным образом вписывается в рамки этого довода: многое из того, что в наших глазах призвано делать перелеты более безопасными, на самом деле оказывается либо бесполезным для этой цели, либо просто противоречит ей. Но существующая связь гораздо глубже, чем кажется, поскольку безопасность авиаперевозок представляет собой лишь один из аспектов обширной темы, которая относится к существу вопроса о «негативном пути» к счастью. Желание уверенности и защищенности приводит не только к иррациональным действиям в борьбе с терроризмом – оно вообще иррационально.
Огромная часть человеческой деятельности в политике, бизнесе, международных отношениях и в личной жизни мотивируется потребностью чувствовать себя в безопасности и испытывать уверенность. Тем не менее это стремление ощутить защищенность не всегда ведет к безопасности и в еще меньшей степени способствует счастью. Неудобная психологическая правда заключается в том, что люди, находящиеся в состоянии, которое принято считать исключительно шатким и уязвимым – например, в полной нищете, – способны понимать и ощущать счастье так глубоко, что многим из нас стоило бы поучиться этому у них. Если наиболее радикальные сторонники «негативного пути» не ошибаются, внимательно взглянув на состояние небезопасности, можно убедиться в том, что безопасность иллюзорна, и мы очень сильно заблуждаемся в отношении того, что упорно пытаемся обрести.
Почувствовать себя неуверенно в наши дни намного проще, чем когда-либо в истории, и со временем эта тенденция будет только усугубляться. Несколько лет назад американские службы безопасности подготовили обширный футурологический прогноз под названием «Проект 2020», одна из глав которого так и называлась – «Неуверенность как повсеместное явление». Авторы доклада писал, что к 2020 году они предвидят «еще более широкое распространение чувства уязвимости, связанного как с внутренними психологическими факторами, так и с физическими угрозами». По их предположениям, главными причинами роста тревожных настроений будут «сомнения в стабильности работы», «опасения, связанные с ростом миграции населения», «терроризм и внутренние конфликты» и даже «напряженность между великими державами». А ведь это было написано до финансового краха 2008 года, который еще больше укрепил ощущение нестабильности и неуверенности у миллионов людей.
Однако оказывается, что людям вообще свойственно всегда чувствовать себя более незащищенными, чем когда-либо прежде в истории. Алан Уоттс отмечал это состояние неуверенности даже в относительно спокойном и благополучном 1951 году, на фоне послевоенного подъема и до начала периода «холодной войны». Он писал об «ощущении, что мы живем в эпоху необычайной нестабильности. В течение последнего столетия многие привычные устои – традиции семьи и общественной жизни, государства, экономического порядка и религиозных убеждений – подвергались разрушению. У нас остается все меньше и меньше опор, все меньше вещей, которые мы могли бы считать совершенно правильными, истинными и неизменными на все времена». В 634 году до н. э. жители Древнего Рима тоже были убеждены, что после 120 лет существования город обречен на неизбежную скорую гибель, и точно так же люди думали бесчисленное количество раз на протяжении всей мировой истории. Попробуйте поискать в оцифрованных рукописях в Гугле фразу «в наше неспокойное время» и будете находить ее снова и снова в огромном количестве книг и статей практически в любом десятилетии, начиная с XVII века. «По сути, наша эпоха не более опасна, чем любая другая. Нищета, болезни, войны, перемены и смерть существовали всегда», – говорит Уоттс.
Итак, люди всегда хотели чувствовать себя в большей безопасности. Но, как показывает опыт работы Брюса Шнайера в области безопасности авиаперелетов, на этом пути существует серьезная западня: не все стратегии, направленные на укрепление чувства безопасности, действительно обеспечивают нашу безопасность. Они могут оказывать и прямо противоположное действие. По словам Шнайера, «безопасность означает и ощущение, и реальность, а это не всегда одно и то же».
Разница между безопасностью и ощущением безопасности вполне понятна и конкретна. Часто упоминаемые в последние годы когнитивные искажения, то есть то, каким именно образом наши представления о действительности отличаются от нее, во многом объясняют типичные заблуждения относительно безопасности. Так, обычно мы больше опасаемся угроз, которые могут исходить от других людей, чем от природы.
Мы больше боимся того, что точно представляем себе, чем того, что нам трудно вообразить, — это так называемая «эвристика доступности». Неподконтрольных ситуаций (например, положение пассажира в самолете) мы страшимся больше, чем тех, которые, как нам кажется, контролируем (например, вождение автомобиля). Поэтому мы можем считать, что находимся в опасности просто потому, что сами лишаем себя уверенности в чем-либо. Вероятность погибнуть в автокатастрофе намного выше, чем в авиакатастрофе, а вероятность смерти в результате сердечной недостаточности выше, чем от рук бандитов в ходе попытки ограбления вашего дома. Тем не менее вы читаете новость о террористическом акте и предпочитаете поездку на автомобиле авиаперелету или начинаете тратить массу сил и времени на защиту дома от потенциальных взломщиков вместо того, чтобы потратить их на укрепление собственного здоровья. Вы даете своему восприятию возможность предоставить вам ощущение безопасности за счет того, что в действительности становитесь менее защищены.
Среди психологов нет единого мнения по поводу причин формирования когнитивных искажений. Шнайер полагает, что это объясняется эволюцией, а именно различием в скорости эволюционного процесса и скорости развития современного общества, и его доводы представляются убедительными. Если рассматривать историю развития человека как биологического вида, подобные искажения могли когда-то способствовать его выживанию, но сейчас они бесполезны или даже вредны, поскольку мы встречаемся с ситуациями, для которых они совершенно не предназначались. Животные, мечущиеся из стороны в сторону в свете фар, пытаются избавиться от преследующего их хищника, что совершенно бесполезно в случае четырехколесного полноприводного хищника. По замечанию Шнайера, «способности реагировать на риск, заложенные в нас природой, не срабатывают в современном обществе, в окружении новых технологий и средств массовой информации. Способность избегать преследования бесполезна для белки в колесе, а приобретенные в ходе эволюции навыки спасаться от сокола не помогут голубю при встрече с ружьем».
Возьмем, например, упомянутую выше эвристику доступности. Беспокойство по поводу опасностей, которые можно представить себе более ярко и точно, возможно, имело смысл в далеком прошлом, когда они располагались совсем рядом, в той же деревне, а связанные с ними происшествия происходили совсем недавно. Эти опасности представляли собой выраженный прямой риск, и наличие определенного стандарта восприятия позволяло быстрее осознать наличие угрозы и оценить ее степень. Но доступность угроз сегодня может быть обусловлена вашей привычкой смотреть выпуск новостей по телевидению, а его задача – снабдить вас максимальным количеством откровенной «чернухи» со всех уголков земного шара, в результате чего вы ошибочно фокусируетесь на опасностях, не представляющих для вас угрозы. Вы видите репортаж о террористическом акте за границей и отменяете свои планы на отдых, хотя в реальности сидение на диване перед телевизором может быть намного опаснее для вашего здоровья.
Если бы единственной проблемой в стремлении к уверенности оставались только когнитивные искажения, решение оказалось бы вполне понятным, хотя и не самым простым с точки зрения воплощения: достаточно было пытаться поступать, постоянно отдавая себе отчет в присутствии подобного рода искажений. Таким образом, мы бы могли избежать заблуждений, связанных с развитием своих эмоциональных реакций, получали защиту от опасностей и в итоге становились вполне благополучными. Стоит ли говорить, что все далеко не так просто. Дело в том, что сама постановка задачи достижения безопасности и уверенности может оказаться ошибочной, а истинное благополучие, напротив, состоять в готовности принять небезопасность и уязвимость существования – и это вновь приводит нас к основам «негативного» подхода к счастью.
Это противоречивая тема. Только сумасшедший будет утверждать, что лучше жить, подвергаясь серьезным опасностям, или что состояние определенной психологической уверенности не является нормальным. (Такая терминология добавляет путаницы: любой человек, способный спокойно переносить условия неопределенности и уязвимости, должен бы уже по определению считаться уверенным в себе.) Но, рассматривая тему счастья, мы постоянно возвращаемся к тому, что не становимся счастливее с помощью способов, которые призваны дать нам ощущение «надежности». Мы хотим чувствовать себя уверенно в финансовом смысле, но после достижения определенного уровня благополучия не становимся счастливее, получив еще больше денег. Переезжая в более спокойный район или закрытый поселок, мы пытаемся избежать физических угроз, но коллективное ощущение счастья в таких сообществах подвержено негативным тенденциям. Мы ищем исполнения наших желаний в сильных романтических привязанностях и дружбе, но попытки достичь беззаботности и спокойствия в отношениях губят их: в определенной степени они зависят от уязвимости сторон и их открытости новому опыту, как позитивному, так и негативному. Если вы хотите быть уверены в своей защищенности от терроризма, вам стоит вспомнить о словах Шнайера и полностью исключить из своей жизни авиаперелеты. Приведенные выше примеры объединяет одно – достижение полной уверенности в защищенности от угроз противоречит нашим интересам. Может показаться, что безопасность – это все, что нам нужно. Однако, когда дело доходит именно до нее, оказывается, что это не совсем так.
Психотерапевты Хэл и Сидра Стоун считают, что «стать уязвимым означает снять свою защитную броню, быть естественным и проявить истинную сущность… почувствовав уязвимость, мы становимся способны в полной мере ощущать внешний мир во всей его полноте». Социолог из университета Хьюстона Брене Браун, исследовавшая психологические выгоды уязвимости, считает: «Вы не можете избирательно заглушать ваши чувства. Не можете сказать: вот это плохо, вот это уязвимость, вот горе, вот стыд, вот страх, вот разочарование – и они мне больше не нужны. Единственный способ, которым можно защититься от негативных чувств, – защита от позитивных эмоций, и тогда вы понимаете, что совершенно не хотите такой защиты». Или как в более поэтичной форме сказал К. С. Льюис: «Застраховаться невозможно, любовь чревата горем. Полюби – и сердце твое в опасности. Если хочешь его оградить, не отдавай его ни человеку, ни зверю. Опутай сердце мелкими удовольствиями и прихотями; запри в ларце себялюбия. В этом надежном, темном, лишенном воздуха гробу оно не разобьется. Его уже нельзя будет ни разбить, ни тронуть, ни спасти».
Как показывает исследование Браун, проявляя безучастность к негативным эмоциям, вы не сможете защититься от самих по себе негативных чувств. О причинах этого хорошо сказал католический монах и писатель Томас Мертон в автобиографии «Семиэтажная гора»: «Истина, которую не понимают многие люди, состоит в том, что чем упорнее вы стараетесь избежать страданий, тем больше страдаете – самые незначительные мелочи начинают мучить вас соразмерно вашему страху испытать страдание». С этой точки зрения ясно, что погоня за чувством безопасности – существенная часть проблемы «культа оптимизма». Прибегая к позитивному мышлению и сходным доктринам, мы ищем защищенности и твердых оснований для уверенности, знания о том, как сложится будущее, о том, когда придет время нашего безмятежного счастья, которое не будет нарушено негативными эмоциями. Но в погоне за всем этим мы лишаем себя способностей достижения искомого результата.
Для американской буддийской монахини Пемы Чодрон нестабильность – основное свойство окружающего мира, а все наши беды вызываются попытками нащупать твердую почву, которой на самом деле нет. «Стать буддистом – все равно что стать бездомным, – говорит она. – Повернуться лицом к действительности означает признать, что мы живем в условиях «фундаментальной зыбкости». Но большинство из нас постоянно пытается бороться с таким ощущением. Я учу тому, что не существует способа решить эту задачу. Вам никогда не удастся избавиться от этой неустойчивости. Вы никогда не придете к аккуратной, красивой и упорядоченной картинке». Самая известная книга Чодрон называется «Когда все разваливается на части», и из названия можно предположить, что это руководство по обретению твердой почвы под ногами, когда все становится катастрофически плохо. На самом деле ее точка зрения состоит в том, что если все разваливается – это очень хорошо, сколь бы болезненным ни был этот опыт: крушение того, что казалось вам надежным и безопасным, означает встречу с подлинной жизнью. «Вещи непостоянны, они мимолетны, полной уверенности не существует», – говорит она.
Несчастными делает нас не истина, а наши попытки уклониться от нее.
На этом месте вас может смутить очень весомый аргумент, во всяком случае, именно так произошло со мной. Пребывая в относительно комфортабельном положении, нам очень удобно возносить хвалы уязвимости и незащищенности. В целом нам повезло жить, не встречаясь близко с крайними проявлениями беззащитности и неуверенности в завтрашнем дне. А как быть со счастьем, если полная незащищенность – рядовой фактор повседневной жизни?
Было воскресное январское утро. Стояла жара, на небе не было ни облачка, и многие из обитателей трущоб второго по величине африканского города нарядились для похода в церковь: мужчины в отглаженных костюмах, женщины в ярких розово-зеленых платьях, дети, сжимающие Библию в обеих руках. Здесь, за замусоренными путями железной дороги, которая отделяет беднейший трущобный район Кибера от остального Найроби, непросто дойти до церкви, не запачкав свою одежду: во многих местах земля была покрыта сплошным слоем использованных пластиковых пакетов и прочего мусора. Куры и собаки бродили между домами, слепленными из кусков металлолома и глины, вдоль канав, по которым потоком текли нечистоты.
Большинство прихожан направлялись вверх по горе к молельному дому Африканской материковой миссии или в стоящий напротив него католический собор. Было еще множество маленьких церквушек, спрятанных на задворках домов, – темные комнатки, в которых священник мог служить перед двумя-тремя прихожанами, играя гимны на синтезаторе Casio. Но с точки зрения 22-летнего жителя Киберы Фрэнки Олуоча, который по воскресеньям не молился, а занимался своими многочисленными бизнесами, эти мелкие церквушки были по большей части надувательством. «Церковь в Кибере – бизнес, – сказал он, добавив нотку цинизма в свою открытую улыбку. Олуоч сидел на потертом диване в сумрачной гостиной дома своей матери в Кибере, потягивая колу из стеклянной бутылки. – Церковь – способ получать деньги от благотворительных организаций. Ты набираешь полную церковь голодных и грязных детишек, приезжает контора, видит все это, снимает фото, показывает своим спонсорам, те дают деньги. – Он хмыкнул: – Главное в этом деле – чтоб было фото, да».
На другом конце Киберы, куда можно добраться совсем узкими тропками в глубине трущоб, обогнув медпункт, трое мужчин приступали к работе в цеху по обработке кости антилопы. Это был открытый участок, оборудованный без особых изысков – куча свежеочищенных костей в одном углу, разнообразный инструмент для резьбы и шлифовки в центре и плоды труда в виде открывалок, бус и прочих безделушек, сложенные в другом. Из большого кассетника на батарейках наяривал классический рок, но, прислушавшись, можно было уловить и пение, доносящееся из церкви на горе. Аромат ньама чома, жареного мяса антилопы, из открытого мангала по соседству слегка заглушал запах нечистот.
С коммерческой точки зрения воскресный день в Кибере не отличался от всех остальных, то есть дел хватало. За костяным цехом и уличными мангалами, в конце узкого прохода, обтянутого синей пластиковой пленкой, находились ворота, обозначающие официальный вход на огромный открытый рынок. Но его границы были скорее условностью, потому что вся Кибера представляла собой рынок. Вдоль каждой изрытой ухабами улочки с импровизированных лотков торговали радиоприемниками, или ананасами, или детской одеждой кричащих расцветок; ручные тележки, доверху набитые стройматериалами или бракованной электроникой, лавировали по переулкам, стараясь избегать столкновений с людьми или другими тележками.
За заведением, где показывали спутниковые трансляции матчей британской премьер-лиги, в узком проезде, ведущем в сторону от рынка, мужчина, назвавшийся Джорджем, качался в импровизированном спортзале, который оборудовал у себя во дворике. Штангой служила металлическая труба, по обоим ее концам вместо блинов висели железные ведра, залитые бетоном. На вопрос, сколько он жмет, Джордж, с вздувшимися от напряжения венами на лбу, гордо ответил: «Сто пятьдесят килограммов!» Его дети потешались над ним, высовывая головы из-за куска ткани, закрывающего вход в дом.
Условия жизни населения Киберы, которое, по разным данным, варьируется от 170 тысяч до 1 млн человек, кому угодно покажутся невероятно тяжелыми. В трущобах нет водопровода и отсутствует электричество, за исключением того, которое их жители «занимают» у более обеспеченных жителей Найроби, цепляя провода к линиям электропередачи, идущих над районом. Сексуальное насилие свирепствует, угоны автомобилей и убийства на материальной почве – обычное дело. В отсутствие канализации для отходов человеческой жизнедеятельности в Кибере используется то, что ее обитатели с ухмылкой называют «летающий туалет»: человек испражняется в пластиковый мешок, а затем закидывает его как можно дальше от своего дома. Эта практика добавляет к обычным бедам района дизентерию и тиф, а по некоторым оценкам, 20 % населения трущоб ВИЧ-инфицированно.
По совокупности этих причин, а также потому, что Кибера удобно расположена рядом с центром Найроби с его комфортабельными отелями и международным аэропортом, место стало всемирно известным символом и достопримечательностью. Премьер-министры и президенты заезжают сюда позировать для фото, телевидение регулярно что-то снимает, а несоразмерно большое количество разнообразных благотворительных и религиозных организаций из Европы и Америки сделали эти трущобы объектом своего внимания. Их названия отражают степень полного отчаяния, которое олицетворяет Кибера: «Инициатива за Источник Надежды», «Семена Надежды», «Свет Общественной Надежды», «Центр Надежды в Кибере», «Кибера в Нужде».
Но если спросить Норберта Алуку, молодого долговязого социального работника, который родился и вырос в Кибере, прошло ли его детство в горе и страдании, он рассмеется в ответ: «Конечно, нет! Дело ведь не в том, как ты живешь. Просто нужно уметь с максимальной пользой использовать то, что есть у тебя и у твоих соседей. В Кибере соседи могут прожить, только помогая друг другу». А Айрин Муэни, которая тоже живет здесь и грустно рассказывает о печальных событиях своего детства, говорит: «Счастье – субъективное состояние. Ты можешь быть счастлив в трущобе и несчастлив в хорошем районе города. Чтобы быть счастливым, тебе нужны не вещи, которых ты так хочешь, а совсем другое».
Эта удивительная правда поражает гостей Киберы, поэтому местные очень старательно подбирают слова, опасаясь, что могут быть неверно поняты. Откровенно говоря, киберцы совсем не кажутся настолько несчастными или подавленными, как можно было бы предположить. Режиссер-документалист Жан-Пьер Ларрок, который провел здесь много времени, замечает: «Понятно, что Кибера погрязла в нищете, но это не означает, будто ее жители только и делают, что жалобно взывают о помощи, как может показаться, если послушать общественные организации, церковных миссионеров или благотворителей. На самом деле на местных улицах кипит деятельность. Настроения в Кибере напоминают не зону бедствия, а рассадник предприимчивости».
 | Оливер Буркеман. Антидот. Противоядие от несчастливой жизни |