Эту прогулку по Парижу устроил нам Джон Бакстер, который, родившись в Австралии и проведя много лет в США, обосновался теперь в столице Франции. Вместе с Бакстером вы побываете в парижских кафе, где сиживали Хемингуэй с Фицджеральдом, пройдетесь по Монпарнасу, прогуляетесь по Люксембургскому саду, услышите множество рассказов о знаменитых писателях, художниках, режиссерах, которые тоже некогда исходили вдоль и поперек этот город, вечно меняющийся, но умеющий хранить свою историю.
Отрывок из книги:
Я знаю Дороти с первого приезда во Францию. Она была из тех осевших здесь американцев, которые негласно и, главным образом, из любви к ближнему верховодят местным сообществом экспатов. Бывшие букинисты, рестораторы, дипломаты или гражданские служащие, они, подобно Дороти, обычно женаты на здешних жителях и за годы в Париже образовали то, что французы называют réseau – особый круг старинных школьных приятелей, экс-возлюбленных, дальних родственников и соседей, которые служат гарантом их нормального существования. Ни одна книга во Франции не используется реже, чем телефонный справочник. Устранить протечку, написать официальное письмо, купить машину, завести любовницу – по любому вопросу вы первым делом лезете в собственный ежедневник. Это неистощимый источник контактов родственников, друзей, случайных знакомых, среди которых непременно обнаружится тот самый, необходимый в разрешении насущной проблемы.
Немалую часть своей двадцатилетней истории Парижский литературный семинар, главный французский долгожитель среди англоязычных мероприятий для писателей, был объектом внимания Дороти. Каждое лето в Париж на неделю съезжались пятьдесят человек со всего мира, чтобы пройти мастер-классы у писателей и поэтов и немного напитаться той атмосферой, что вдохновляла Стайн, Болдуина, Хемингуэя, Фолкнера и Джойса.
Последний такой семинар только-только начался, но Дороти настояла на немедленной встрече в нашем излюбленном местечке, Les Editeurs . Светлое просторное кафе с уличными столиками в самом начале моей улицы привносило на наш перекресток немного гламура, который прежде полностью монополизировали Les Deux Magots, Flore и Brasserie Lipp , теснившиеся у пересечения бульвара Сен-Жермен и улицы Рен, в паре кварталов западнее. Один американский журналист, очарованный книжными стеллажами, красными кожаными креслами и атмосферой закрытого лондонского клуба – точнее, того, как французы представляют себе закрытый лондонский клуб, – называл Les Editeurs “настоящим парижским кафе”. У меня не хватало духу сказать ему, что оно только три года как открылось. До этого на его месте находилось настоящее парижское кафе – но тоже определенного характера – Le Chope d ’ Alsace : даже в дневное время темное, как пещера, пропахшее дешевым вином и сигаретами “Голуаз”, с ковром, который лип к подошвам ботинок.
Дороти шумно влетела, дежурно чмокнула воздух у каждой щеки и, сев за столик, немедленно загромоздила его папками, проспектами и программками, водрузив поверх разбухший органайзер.
– Как там дела? – поинтересовался я.
– Прекрасно, прекрасно, – рассеянно пробормотала она.
Вопрос не имел смысла. Семинар всегда проходил удачно. Идея, как гамбургер, легко приживалась на любой территории, была функциональна, как носовой платок, и проста, как веник.
Правильный вопрос звучал бы так: почему все так отлично работало?
– Но это же лишено всякой логики! – запротестовал я, когда она попыталась мне объяснить. – Пятьдесят человек, большей частью из Штатов, платят тысячи долларов, чтобы провести неделю во Франции на курсах литературного мастерства?
– Да.
– А преподаватели – большей частью из Штатов – получают гонорары за то, что приезжают сюда и учат их?
– Все верно.
– Но тогда почему бы всем эти людям не сэкономить свои деньги и не собраться для этого, ну, не знаю, в Атлантик-Сити на худой конец?
Она улыбнулась моей наивности.
– Джон, да ведь это Париж!
Она была слишком хорошо воспитана, чтобы добавить “кретин ты эдакий!”
Хотя она была бы абсолютно права: ведь я напрочь позабыл о древнейшем правиле торговли: продавай запах мяса, а не бифштекс.
Берлинцы убеждены, будто нечто, что они именуют Berlinerluft , воздух Берлина – испарения болот, лежащих за городом, – способен пробуждать творческое начало. Жители Лос-Анджелеса поведают вам о том, что в калифорнийском солнце определенно есть что-то такое, что придает снятым там фильмам особый блеск. И всякий, кто любит одежду, будет настаивать, что ничто не сравнится с кроем костюма, пошитого на лондонской Сэвилроу. Так и писатель готов поверить, что Париж, вдохновивший столько литературных гениев прошлого, может, и на него окажет подобное действие. Наша тяга к самообману не имеет границ. Каннибалы считали, что, съедая врага, они обретали его ловкость и отвагу. Мы до сих пор полагаем, будто за сильными мира сего тянется невидимый шлейф, на котором оседает волшебная пыль. Голливудский продюсер, гуляя вдоль океана в Малибу, заприметил Стивена Спилберга, сидевшего на песке и любовавшегося закатом. Он издалека наблюдал за режиссером, а когда тот встал и ушел, быстро угнездился в оставленной ямке. Ну что тут скажешь?
Я ждал, когда Дороти закажет свой café crème и объяснит, зачем вызвала меня сюда. Приглашение в самом разгаре семинара могло означать лишь необходимость попросить об одолжении. Для Дороти я объединял в себе две роли: был другом, но также и частью ее réseau .
– Ты занят сегодня вечером?
Ну вот, собственно!
– Ничего особенного. Почему ты спрашиваешь?
– Ты же знаешь, мы всегда устраиваем эти литературные прогулки…
Никто на этом семинаре не жаждал трудиться без продыху. Два часа в день – вот их предел; дальше они теряли способность концентрироваться. Остаток дня они предпочитали наслаждаться Парижем – под каким-нибудь более-менее литературным соусом. Идя навстречу пожеланиям, день и вечер отдавали разнообразным мероприятиям: чтениям, выставкам и литературным прогулкам.
– Кто их ведет в этом году?
– Было трудно найти хорошую кандидатуру, но в конце концов мы заполучили…
Тут она назвала одного относительно известного американского профессора – назовем его Эндрю.
– Он вроде преподает в Гарварде или еще где-то, нет?
– В Стэнфорде. Но у него отпуск, и он проводит его в Париже.
– Ну, тогда вам повезло.
– Вот и я так думала.
– А в чем дело? Какие-то проблемы?
– Лучше я пока воздержусь от оценок. Но прошу тебя, окажи услугу, походи сегодня с ними во время этой прогулки. Мне хочется знать твое мнение.
* * *
Следующая после экотуризма активно развивающаяся область индустрии досуга – туризм культурный. На каждого путешественника, пересекающего Бутан или ведущего подсчет бабочек в бразильской сельве, найдется тот, кто жаждет погрузиться в пучину литературы, не сознавая, что там его ждет не меньше сюрпризов – приятных и не очень, – чем в амазонских джунглях.
В Испании, Швейцарии, Италии, даже в бывших республиках Советского Союза – везде летом проводятся семинары для желающих стать писателями. Дороти продемонстрировала мне несколько красочных проспектов. Я изучил их с некоторым недоверием. В Испании преподавали литературу и эстетику боя быков с посещением корриды – смею надеяться, лишь в качестве зрителей. Римская сессия посвящалась “Поэзии кухни” и явно была лишь предлогом для ежевечернего обильного ужина. Единственное, что требовалось прочесть, – это меню.
Остальные были и того удивительней.
– “Обязательное сидение в кафе, – прочел я вслух. – Студенты должны выбрать одно из исторических кафе города и оставаться в нем не менее двух часов, в течение которых они наблюдают и ведут записи о происходящем”.
– Я думала, сработает ли это здесь, – задумчиво произнесла Дороти. – У нас есть кафе, но хозяева не будут в восторге, если вы просто там сидите. А если считать часы в cafés crèmes , это выльется в кругленькую сумму.
– А вот женщина, которая преподает “Мастерство писателя как танец”. То есть не надо ничего перелагать на бумагу – достаточно выучиться творчески двигаться.
– Я на нее тоже обратила внимание. Но она занята до самого следующего лета.
– А это! “Симус Финнеган, автор книги ‘Учитесь любить свой роман’, предлагает присоединиться к мастер-классу по продвинутым креативным техникам”. Ты это видела? Он предлагает купить мягкую игрушку или подушку и назвать ее именем своего проекта. И когда работа идет неважно, следует обнимать ее или проводить с ней беседу.
– Ах, Симус… Да. Он был у нас два года назад.
– Только не говори мне, что кто-то готов за такое выкладывать серьезные деньги!
– От желающих отбою нет, Джон, нам еще и отказывать приходилось! Я бы его снова пригласила, но у него все расписано под завязку. Со всеми лучшими та же история.
Эти финнегановские фантазии меня совсем вывели из себя. Для писательства ни к чему все эти ритуалы вуду. Что, Хемингуэй сидел в обнимку с подушкой по имени “Фиеста”? А Фицджеральд втихаря нежно сжимал плюшевого мишку Гэтсби? (Впрочем, Генри Миллер, ласкающий куклу Сексус, – в этом определенно что-то есть.)
– Хорошо, – сказал я. – Пригляжу за твоей литературной прогулкой. Не намекнешь, что я там должен высмотреть?
– Я бы предпочла, чтобы ты был непредвзят.
Возвращаясь домой по улице Одеон, я вспомнил свою прогулку на фестивале в финском Куопио. В сущности, это была не прогулка, а концептуальная работа британского художника Тима Ноулза под названием “Дорога ветра”. Он явно чтил идеи французского теоретика 1950-х Ги Дебора, одного из основоположников психогеографии. Как и сюрреализм, психогеография в значительной степени подразумевала ровно то, что звучало в самом термине. Хотя один храбрец назвал ее “коробкой с игрушками, полной милых затейливых стратегий познания городов. В ней есть все, что отвратит путника от проторенных маршрутов и вытолкнет в принципиально новое представление о городском пейзаже” [31] .
Наша финская группа встречалась на площади, и всем были розданы велосипедные шлемы с прикрепленными к ним маленькими треугольными флюгерами. Они крутились на ветру, и каждый шел в направлении, указанном флюгером. На первом повороте порыв ветра разделил группу на две части. Под конец утра мы уже были рассеяны по всему городу. Обычная прогулка вежливости превратилась в настоящее приключение.
Почти у дома я услышал:
– Excusez - moi. Je suis … В смысле, nous sommes …
– Ничего, я говорю по-английски.
Они выглядели, как сотни других, сновавших мимо меня каждый день: плащ Burberry , практичная обувь, потерянное выражение лица, сложенная карта.
– Мы хотим попасть в Люксембургский сад.
Я указал на театр “Одеон” в конце улицы.
– Сад сразу за ним.
Они подозрительно уставились на меня, затем – в свою карту. Они бы явно предпочли иметь дело с французом. Это вселило бы уверенность, что я не сочиняю. А так – я мог оказаться всего лишь очередным заблудившимся туристом.
– Попробуйте перевернуть карту, – предложил я. Странным образом парижские карты ставят север вверху, а они двигались на юг. Они недоверчиво последовали моему совету.
– Вы сейчас вот здесь, – я показал на улицу Одеон. – Вон там – театр. А это – сад.
– Точно! – воскликнул муж. – Видишь, дорогая, я же тебе говорил.
Жена обладала незаурядным самообладанием. Вместо того, чтобы дать ему хорошенького пинка, она только прищурилась.
– Нам нужно открытое кафе, – сообщила она. – И посимпатичнее.
– Там таких целых три, – ответил я. – Самое хорошее – рядом с эстрадой, на верхнем уровне.
Жена неуверенно огляделась.
– А это?..
– Я покажу, – сказал я.
Мы поднялись к площади Одеон и остановились пропустить автобус, который медленно сворачивал на улицу, стараясь не зацепить машины, нелегально припаркованные у ресторана L а Méditerranée . Распахнув стеклянные двери, выходящие на площадь, хозяева, помимо хорошего вида и теплого ветерка, предоставили посетителям возможность наблюдать весьма любопытный уличный театр городской жизни. Как всегда летом, столики были заняты группками болтающих, и мужчина у деревянных ящиков с мареннскими устрицами яростно открывал их дюжинами, покуда официанты в нетерпении ждали своей очереди с заказом. Сверху полоскались синие холщевые маркизы, колыхая надпись “ La Méditerranée ”, написанную размашистым почерком, который мгновенно узнает каждый парижанин.
– Слышали когда-нибудь о Жане Кокто? – спросил я.
В 1960-м Кокто обедал здесь с друзьями и собрался было уходить. Я так и видел его верблюжье пальто, накинутое на плечи, мягкую фетровую шляпу, застывшую между длинными тонкими пальцами, готовую покрыть его благородную голову; единственное, что могло поразить больше, чем Кокто, появляющийся в ресторане, – это Кокто, покидающий его. Провожая именитого гостя поклонами, сотрудники попросили его расписаться в livre d ’ or , гостевой книге. Всегда эпатажный Кокто никогда не отделывался банальной подписью. И здесь он оставил на странице такой потрясающий набросок, что ради того, чтобы использовать его, в ресторане поменяли все скатерти, посуду и маркизы.
– Ух ты! – тихо выдохнул муж, когда я указал на рисунок, вплетенный в винно-красный ковер у входа. Они долго разглядывали его, потом подняли глаза на маркизы. Угол площади, который бы они прошли, даже не заметив, вдруг ожил. И мне вспомнился отрывок из “Великого Гэтсби”, который я перечитывал тысячу раз, но с того момента он обрел особый смысл.
* * *
Спустя два дня мы снова повстречались с Дороти в Les Editeurs .
– Ну и засаду ты мне устроила, – с упреком произнес я.
– Ну, извини.
И ни тени раскаяния.
Самой большой неожиданностью для нас, десяти человек, собравшихся на улице Ренн, чтобы отправиться на литературную прогулку, стал несолидный возраст нашего гида. Лет примерно сорока, загорелый, белокурый, с тихим голосом, Эндрю мог бы сойти за племянника Роберта Редфорда. Некоторые дамы из нашей группы разглядывали его с отнюдь не академическим интересом, покуда более зрелые господа выказывали сомнения, будет ли им под силу угнаться за мужчиной в такой блестящей физической форме.
Им не стоило волноваться.
У Les Deux Magots Эндрю встал спиной к кафе и лицом к весьма оживленному бульвару Сен-Жермен. Глядя поверх нас, он сообщил:
– И вот мы находимся у одного из самых знаменитых кафе Парижа, Les Deux Magots . Оно появилось в…
В литературных мемуарах часто упоминается, как харизматичный учитель зажег искру интереса к литературе у будущего автора. “Я с нетерпением ждала следующего урока, когда мы наконец, расположившись у ног мисс Уилкинс, будем снова слушать, жадно ловя каждое слово, как она читает Эмили Дикинсон…” Какими бы качествами ни обладали эти преподаватели, Эндрю был их полной противоположностью. Он должен был быть уверен, что мы усвоили культурную историю Парижа в мельчайших подробностях, вплоть до платы за посещение туалета в кафе Le Sélect в 1928 году. Интерес группы явно иссякал, будто утекая в некую интеллектуальную воронку. Кое-кто бросал недвусмысленные взгляды на столики, выставленные на тротуаре. А что если присесть, ну буквально на минутку, заказать кофе или бокал шампанского?..
– Я не была до конца уверена, – сказала Дороти. – Но слухи доходили. Люди говорят, что он несколько… суховат.
Суховат? Эндрю был суше некуда. Ссохся до предела.
Он ничего от нас не утаил. Ни истории, ни статистических выкладок, ни цитат, ни дат. А затем еще немного статистики. Напоследок он извлек свою новую книгу и зачитал – или, точнее, нудно пробубнил – несколько страниц. Воодушевление, с которым поначалу некоторые взирали на него, уступило место неприязни. Опасавшиеся изматывающих физических нагрузок оставили свои страхи. По сравнению с этим вязким темпом прогулка до почтового ящика увлекала не меньше, чем сплав по бурной горной речке с порогами. Я вспомнил, как режиссер Терри Гиллиам отозвался о работе с Робертом Де Ниро в фильме “Бразилия”. Актер был так дотошен во всем, что на съемку пары коротких сцен уходили недели. “Мы все трепетали перед Де Ниро, – сказал Гиллиам, – а потом нас развернуло на сто восемьдесят градусов, и мы все хотели его убить”.
Если нагоняющие сон лекции Эндрю и травмировали меня меньше других, я отношу это за счет прохождения всех кругов традиционного католического образования, которым руководили именно такие священники и монахини, каких вы ожидаете встретить в австралийской провинции. Их целью было не обучить, а освободить голову от любого рода информации, иметь в распоряжении белый лист, способный вместить бесконечные церковные запреты. После десяти лет нудных уроков и воскресных проповедей у меня выработался частичный иммунитет к скуке, подобно тому, как многократные змеиные укусы делают вас неуязвимыми для яда. Но с Эндрю силы начали покидать даже меня. Так что когда мы подошли к площади Сен-Сюльпис и башни церкви грозно нависли надо мной, я испугался того, что могло случиться, войди я вовнутрь. А если я впаду в транс, все решат, что я умер, и я очнусь через неделю в крипте, как какой-нибудь персонаж Эдгара Алана По? Предпочтя не рисковать, я дал задний ход и скрылся за первым же углом.
Попивая джин с тоником на террасе кафе Flore , я наслаждался ранним парижским вечером. Если бы только Эндрю мог увидеть город, каким видел его я – таким, каким он был в 1920-е, когда плетеные кресла выставлялись из кафе прямо на тротуар, и приезжие американцы сидели за бокалом белого вина, впитывая несущуюся мимо жизнь, столь не похожую на ту, что они наблюдали у себя на родине: такси с визжащими клаксонами, завсегдатаи бульваров в облегающих тройках, приветствующие дам в шляпках-клош и шелковых чулках легким касанием полей шляпы и потягивающие fine à l ’ eau [33] с друзьями в предвкушении того, что принесет им ночь.
Любовь к городу, как и к человеку, зачастую рождается с первой же встречи. Дальнейшее – вопрос изучения и узнавания. “Мы не чувствовали себя не у дел”, – писал канадский писатель Морли Каллаган о своем первом вечере в Париже.
Эндрю, безусловно, интересовался Парижем, но он его не любил. Оскар Уайльд презирал таких людей, которые “знают цену всему и ничто не в состоянии оценить”. Эндрю знал факты, но не то, что они обозначали. Он мог четко изложить их, но не был способен наполнить их жизнью. А для гида это приговор.
– А все казалось безупречным, – посетовала Дороти. – Хорошие рекомендации, приятные манеры… Такое разочарование.
Она подхватила стопку бумаг и принялась зачитывать:
– “Откровенная тоска”… “Совсем не то, чего мы ожидали”… “До конца не дотерпели”.
– Ну, похоже, ты с ним серьезно влипла.
– Необязательно, – она метнула на меня критический взгляд. – Незаменимых нет.
До меня стало наконец доходить, куда она клонит.
– Только не говори, что ты намекаешь на меня!
– А почему нет?
– Я не гид, – запротестовал я. – Я даже не представляю, с чего надо начинать.
– О, Джон! – раздраженно произнесла она. – Ради всего святого – ты же живешь здесь! Просто расскажи им пару своих историй.
– Историй? – неуверенно переспросил я.
– И разве не ты говорил, что подумываешь об упражнениях?
– Ну да…
– Так вот прогулки – это отличное упражнение.
– Ну… мне надо подумать.
– Думай, только быстрее, – отрезала она.
– Почему? Следующий семинар только через год, если не ошибаюсь.
Дороти уже злилась.
– Уж не полагаешь ли ты, что я позволю людям снова пройти через это? Сегодня утром я сообщила Эндрю, что оставшиеся две прогулки мы проведем без него.
Она захлопнула свой органайзер.
– Следующая у нас завтра, в три.
 | Джон Бакстер. Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу |