30 лет назад произошло событие, повлиявшее на развитие русской рок-музыки: группу «Браво» арестовали и оставили на два года без ее главной звезды Жанны Агузаровой. Евгений Хавтан вспоминает события того времени и сравнивает их с сегодняшним днем.
Час езды от Крылатского, коттеджный поселок. Хавтан, несколько лет назад продавший дачу и квартиру в Москве, отстроил здесь двухэтажный дом, с виду напоминающий типичный американский таунхаус, жилище Фореста Гампа — такое же белое, просторное, но по нынешним меркам вполне скромное. «Кто ваши соседи?» — интересуюсь я. «Чиновники, депутаты... Приличные люди здесь не живут», — шутит Женя. Мы спускаемся в полуподвальное помещение, в котором Хавтан оборудовал студию. «В Москву теперь нет надобности выезжать, и меня это очень радует, — говорит он, попутно показывая один из самых ценных экспонатов своей гитарной коллекции — Fender Custom, сделанный в Америке специально для него, с изображением группы на деке.
Я спрашиваю у Жени, почему в детстве он выбрал именно гитару. «Точно не для того, чтобы нравиться девушкам или зарабатывать деньги. Скорее, это было связано с инстинктом самосохранения. В какой-то момент я резко расхотел стрелять из духовых винтовок по голубям или плавить свинец в лесопарке Кузьминки, чем увлекалось большинство моих сверстников».
В школе будущий лидер «Браво», по собственным словам, был дико закомплексованным и самым незаметным учеником в классе. На всех общих фотографиях он боязливо стоит с краю. «Годами позже, когда мои одноклассники узнали, что я играю в известной группе, они были очень удивлены, — рассказывает Женя. — Никто не ожидал, что я способен на подобное, все думали, что меня ждет серая мышиная судьба. В то время у меня было только два приятеля, один из них — худой странный парень по фамилии Шитов. В классе его считали сумасшедшим, собственно, он действительно состоял на учете в психоневрологическом диспансере, но я с ним прекрасно ладил. Однажды я зашел к нему в гости, и он поставил на катушечном магнитофоне концерт Deep Purple. Запись была жуткая, почти ничего не слышно, один шум. Но меня все равно это привлекло. Я стал часто приходить к Шитову и слушать музыку. К этому времени я уже учился в музыкальной школе по классу классической гитары, но теперь мне захотелось играть рок».
Родители Жени — «типичные советские люди», инженер и учительница — поначалу были не против. Недовольство они стали высказывать лишь после того, как Хавтан сменил акустическую гитару на электрическую и, по их мнению, «слишком увлекся не тем». «Я стал ходить по всем возможным домам культуры и клубам, где играли ансамбли, и напрашиваться на роль гитариста, — рассказывает Женя. — Тогда был настоящий бум на группы, они были даже при каждом жэке. На этой почве и начались проблемы с отцом, который, кстати, гитару мне и купил — в магазине «Лейпциг». Это была Musima производства ГДР, полуакустика, за 200 рублей — огромные по тем временам деньги. Сейчас я благодарен отцу за то давление, поскольку чем активнее он был против моего занятия, тем больше мне хотелось доказать, что музыкант — это не обязательно пьяница, которого последним выносят со свадьбы. В советских газетах, которые читал папа, о музыкантах писали только так, слово «рок» и вовсе приравнивалось в них чуть ли не к терроризму. Отец боялся, что я стану типичным тунеядцем-лабухом и закончу свой путь либо алкоголизмом, либо тюрьмой».
История, которая действительно могла закончиться для Хавтана лишением свободы, произошла намного раньше и началась с того, что в 1979 году он поступил в Московский институт инженеров транспорта. «В МИИТе была одна из самых больших толкучек в Москве, — вспоминает Женя, — на нее съезжались все спекулянты Москвы. Я сразу захотел быть в этой тусовке, поскольку эти парни слушали хорошую музыку и ходили на по-луподпольные дискотеки. Купил четыре пластинки и пришел на толкучку меняться. Благодаря постоянному обмену я слушал по двадцать-двадцать пять новых альбомов в неделю. Я сразу отмел для себя арт-рок и хард-рок и выбрал новую волну. Police, Duran Duran, Madness, Blondie, Stray Cats, крашеные челки, бритые виски, постеры из журнала Bravo — все это сформировало мой вкус. И вот как-то раз мой приятель из этой тусовки сказал мне: «Слушай, в Бескудниково есть ДК, там играет банда под названием «Постскриптум», мои знакомые, им нужен гитарист. Не хочешь попробовать?» Я послушал запись, музыка на меня особого впечатления не произвела, но очень понравилось, как играет барабанщик, и я согласился. Поехал туда и увидел группу типичных хиппарей. Это были Гарик Сукачев, Паша Кузин (бессменный ударник «Браво», — прим. RS), и басист Сергей Бриченков, который написал, кстати, песню «Верю я». Меня попробовали и взяли. Правда, как позже мне рассказал один из участников того коллектива, взяли только потому, что я был «упакован» — к тому времени помимо гитары у меня были свои примочка и усилитель. Играли мы в основном песни Гарика и кавера на Smokie, выступали на танцах для заводских рабочих (ДК был при заводе Мосэнерготехпром) и в школах. Меня эти концерты раздражали, и музыка, признаться, тоже, а особенно раздражало то, что у басиста были длинные волосы. Я патологически не переваривал людей с хаером, которые выглядели как карикатура на группу Black Sabbath. В какой-то момент я сказал, что с этим басистом играть не хочу. Пойдя у меня на поводу, его убрали, а я привел своего знакомого — крепкого профессионального музыканта Карена Саркисова, с которым стали слышны все наши изъяны. У Карена тут же не склеилось с Гариком, он считал, что тот не умеет петь. Между ними начались трения, в какой-то момент мы все переругались и Гарик ушел. Мы остались без вокалиста, после репетиций заваливались к Паше Кузину в его маленькую однокомнатную клетушку, которая находилась там же, в Бескудниково, и веля разговоры под водку или портвейн о том, какими великими будем когда-нибудь».
Я вспоминаю, что ни разу за более чем десятилетнее знакомство с Хавтаном не видел его не то что пьяным, а просто с рюмкой или бокалом в руках. Сейчас он мне тоже предлагает выбор только из чая и кофе. «Вы когда-то пили?» —удивляюсь я. «Через силу, — говорит он, — только для того, чтобы сохранить группу. Я не крепкий в этом плане, и сам процесс не люблю, но в России есть такое негласное правило — если ты не бухаешь со всеми, значит, ты чужой». Оставшись без фронтмена группа перебробовала несколько новых кандидатур, но никто не подошел. Еще одной проблемой стало то, что теперь некому было писать тексты. Знакомые посоветовали Жене связаться с поэтическим объединением «Мухоморы», известным в андеграундной тусовке того времени. «Они занимались тем, что сочиняли стебные стихи антисоветского содержания и накладывали их на психоделическую музыку, — вспоминает Хавтан. — Их даже периодически крутил Сева Новгородцев в своей программе на «Би-би-би». Я приехал к ним с демокассетой, но они сразу сказали, что стихи на музыку писать им лень и если я хочу, то могу воспользоваться уже готовыми. Мой папа, когда увидел у меня на столе стопку этих стихов, чуть не поседел. До сих пор помню: «Я Енисей в гробу видал и холод Салихарда, но тут меня арестовал тушканчик с алебардой». Такого плана тексты были. У меня, конечно, с ними ничего не получилось, это совсем не моя тема. Зато в какую-то из очередных наших встреч «Мухоморы» (зная, что параллельно я ищу вокалиста) рассказали про девушку под странным именем Иванна Андерс, которая круто поет и ищет, в свою очередь, группу. Через них я передал ей свой телефон. Спустя несколько дней в три часа ночи раздался звонок, разбудивший всю мою семью. Это была Агузарова, которая, несмотря на такое позднее время, разговаривала со мной совершенно трезвым голосом, вежливо и подчеркнуто «на вы». Мы договорились встретиться на нашей базе».
Сейчас Хавтан жалеет, что не снял ту эпохальную встречу на камеру — говорит, что из этого можно было бы сделать неплохую комедию. Вместе с Кузиным он ждал Жанну возле метро ВДНХ, а поскольку приехал сразу после занятий начальной военной подготовкой, то был одет в форменную фуражку и черный френч железнодорожника со всеми отличительными знаками. Кузин, по словам Жени, выглядел в как Паниковский из «Золотого теленка» — худой, помятый, в нелепом пиджаке. Агузарова опоздала на полтора часа и появилась ровно в тот момент, когда ожидавшие уже собирались уходить, да еще и не одна, а с подругой. «Мы рты оба открыли. Перед нами предстали две фантастически стильные суперкрасавицы, — вспоминает Хавтан. — В руках у Жанны был большой пакет, полностью набитый модными шмотками. Мы с Пашей сразу поменяли решение ехать в Бескудниково на автобусе и поймали такси. Уже на базе я показал Жанне нашу музыку, она под нее что-то напела, тем самым прорывным неотшлифованным голосом, и у нас просто вынесло мозг. Это было одно из самых сильных ощущений, которое я испытал в жизни. Потом мы сели болтать, и впечатление от нее, как от красивой, но бессмысленной девицы, улетучилось окончательно. Она была в курсе всей инди-музыки, от Нины Хаген до Сьюкси, все это она очень хорошо знала, мы говорили с ней на одном языке, и больше у меня, пожалуй, ни с кем такого контакта не было. Плюс ко всему у нее был очень хороший поэтический вкус (Саша Черный, Арсений Тарковский), она, кстати, тут же принесла в группу несколько отличных текстов. Вообще по ней невозможно было сказать, что она не москвичка. Обычно приезжий человек выдает себя с потрохами после первых трех фраз, но она провела гигантскую работу над собой, чтобы казаться всем столичной девушкой. И выглядела, повторюсь, очень здорово, а для меня всегда было важным как человек выглядит, позднее это стало одной из фишек группы. В общем, к концу вечера мы с Пашей не сомневались, что нам выпал счастливый билет».
После первых же репетиций с Агузаровой, по словам Хавтана, «из него поперло». Буквально за месяц группа, которую было решено назвать «Браво» (название, кстати, предложила та самая подруга Агузаровой Наташа, с которой она приехала на первую встречу с Женей), записала шесть песен, среди них «Кошки», «Верю я», «Желтые ботинки», «Звездный каталог» — почти половина золотого фонда. Я спрашиваю у Жени, не было ли при этом с Агузаровой, к которой позже приклеится ярлык «инопланетянка» из-за экстравагантной манеры общения и отрешенности от внешнего мира, проблем. «Куча, — признается он. — Она постоянно опаздывала, могла вообще не приехать, часто закатывала истерики, наш самый первый концерт она и вовсе чуть не сорвала. Мы должны были играть в дискотеке «Крылатское», для нас это было стратегически важное выступление, поскольку присутствовал весь бомонд — Гребенщиков, музыканты «Кино», Артемий Троицкий, знакомство с которым в то время означало пропуск в высшую лигу, «Центр», которые на то время были звездами. И вдруг Жанна отказывается выходить на сцену. Я потом понял, что она просто переволновалась, впала в это состояние из-за нервов. Еле-еле уговорили ее выйти. В итоге выступление было разрывным, к нам лично подошел знакомиться Троицкий, пригласил в гости, мы моментально стали известны в московской тусовке. С Жанной было много проблем, но все перекрывал ее талант».
Отыграв концерт в «Крылатском группа», с одной стороны, получила новый статус, с другой — стала объектом внимания сотрудников с Лубянки и Петровки, которые в 84-м вели непримиримую борьбу с рок-музыкой. Большинство концертов в то время проходило на полулегальной основе, собственно, в афишах рок-концертами их называть было нельзя — это были либо дискотеки, либо вечера отдыха молодежи. Всем авторам необходимо было заверять тексты песен в районном отделе комсомола — на каждом отдельном листке должна была стоять печать «одобрено». За продажу билетов можно было надолго загреметь в тюрьму — частное предпринимательство было запрещено. Предложения о концертах, при этом, сыпались на «Браво» одно за другим, но Хавтан вспоминает, что после каждого выступления, за которые группа тогда получала тайком 100-150 рублей, к директору помещения, в котором проводилось мероприятие, подходили люди в штатском, просили написать объяснительную, дать полную информацию о выступавших, предоставить тексты песен и так далее. Пару раз подобные бумаги заставляли писать и самих музыкантов. В итоге, чтобы не нарываться, Хавтан и Кузин решили сделать два концерта на своей площадке, в том самом ДК, в котором группа репетировала (Павел заведовал там всем оборудованием). Сейчас Женя признается, что это была глупость, так как к тому времени всех участников группы постоянно пасли, и о том, что концерты нужно отменить, их предупредил лично Артемий Троицкий. Тем не менее их все равно было решено сыграть, причем два в один день — 18 марта 1984 года. «Своей большой программы у нас не было, — говорит Хавтан, — сет длился полчаса, поэтому мы договорились с механиком радиорубки о том, чтобы до нашего выхода он прокрутил два документальных фильма — «Шесть писем о бите» с участием «Машины времени» и «Иванов» — о Борисе Гребенщикове. Первое мероприятие должно было состоятся в два часа дня, второе — в шесть. Билеты вырезали из открыток, на них поставили самопальные печати. Распространяли только среди своих и их знакомых, но зал на триста человек все равно оказался забит битком. Мы сыграли практически всю программу, как вдруг, в самом конце, на песне «Верю я», дверь в ДК с шумом выбили. В зал вбежал наряд. Толпу оцепили, на сцену поднялся полковник, который через мегафон объявил о том, что «ваш концерт не санкционирован и сейчас мы будем всех описывать». Зрителей вывели на улицу и погрузили в два «икаруса», аппаратуру сгрузили в подсобку и опечатали, нас же, под аплодисменты стоявших на улице людей, которые как раз пришли на второй концерт (вот когда мы поняли, что стали популярными), повезли в отделение. Там на доске был нарисован план операции по захвату ДК, прямо как на военной карте, с красными и синими стрелками. Нас развели по разным комнатам. Опера, которые нас допрашивали, были настроены очень агрессивно, никаких шуток. Говорили, что «Браво» — фашистская группа (тогда все, кто так пестро выглядел, считались фашистами), что мы все сядем, не отпускали ни в туалет, ни попить, ничего. Главное, что их интересовало — выручка от билетов, чтобы можно было пришить нам незаконное предпринимательство. Разумеется, денег у нас с собой не было даже на такси, мы заранее позаботились об этом. Параллельно в другом месте опрашивали все триста человек, которые пришли на концерт, пытаясь выяснить, покупали ли они билеты, и если да, то у кого. Если бы хоть один из них показал пальцем на меня или Пашу, мы бы оба сели в тюрьму. Но никто ничего не сказал. Такой вот был зритель. Думаю, если бы подобное происходило сейчас, кто-нибудь обязательно всех сдал».
Ночью группу отпустили, вручив каждому из участников по повестке на Петровку, 38 на следующее утро. Давать показания пришли все, кроме Агузаровой, после чего ее объявили в розыск. О дальнейших событиях Женя не говорит. «Есть моменты, о которых Жанна расскажет когда-нибудь сама, если захочет». Известно лишь, что Агузарова скрылась потому, что у нее был поддельный паспорт, она понимала, что на Петровке ее арестуют. В итоге ее все равно нашли, Хавтан узнал об этом на очередном допросе от следователя. «Мы все ходили к нему, как на работу. И вот однажды он сказал мне, что Жанну поймали, попутно наговорив про нее кучу гадостей. «Ты врешь», — ответил я. «Почему это вы со мной на «ты»? — возмутился следователь. «Потому что ты врешь», — повторил я. Я знал, что Жанна не такая».
Агузарову в итоге отправили на принудительные работы в Тюменскую область, в леспромхоз, на полтора года. Кузина уволили со службы. Хавтана отчислили из института. Группу долгое время не брали ни на одну репетиционную точку. Само уголовное дело передавали из ведомства в ведомство, от следователя к следователю, и лишь с началом перестройки закрыли — найти что-то конкретное на «Браво» так и не удалось, никто из фанатов не предал их. Позже группе вернули опечатанную аппаратуру. Вернулась и Агузарова. Хавтан все это время отсылал ей кассеты с новыми песнями в Сибирь. Один из главных в будущем хитов «Браво», «Старый отель», как раз и был записан сразу по возвращении Жанны. А первый после разлуки концерт группа, по иронии судьбы, сыграла в МИДе для работников всех государственных ведомств. Выступление организовывал Алексей Митрофанов — тот самый, что сидит сейчас в Государственной думе и шлепает законы, по которым полковник снова может объявить в мегафон: «Ваш концерт не санкционирован».
(с) Евгений Левкович