В российской деревне всегда было мощное стремление постоянно воспроизводить в своей среде базовый средний социальный слой - основу выживания и развития сельской жизни в целом. Но именно этому среднему слою сельских жителей доставались и достаются самые серьезные политические и экономические испытания, которые не дают сформироваться реальному сельскому среднему классу, способному к самоорганизации для защиты собственных интересов.
Рассередняченные крестьяне в первой половине XX века
Общепринятая логика ученых предполагает обязательное расслоение крестьян, как и других слоев общества, на богатых, средних и бедных: богатые богатеют, бедные беднеют и ненавидят богатых. Но эта логика плохо подтверждалась реальностью: в начале XX века особенно ярко проявилось единство российского крестьянства. Они дружно выступали против политико-экономической поляризации, искусственно насаждаемой во имя «прогресса сверху» (по-столыпински) или «прогресса снизу» (по-ленински). Основу консолидации составляли средние слои деревни, «справные мужики».
Есть страны и общества, в которых чем богаче семья, тем меньше детей; яркий пример - Германия (норма для богатых семей начала XX века - два ребенка, для бедных - шесть). В среде русского крестьянства, наоборот, чем богаче семья, тем она многочисленнее. Высокая детская смертность держалась из-за плохого питания и низкой гигиены; чем богаче семья, тем сохраннее были дети.
Богатой семье, как правило, рабочих рук не хватало. Русские крестьяне предпочитали не нанимать батраков, а увеличивать семью браками детей, которые оставались жить и хозяйствовать в большой семье.
Согласно русскому крестьянскому обычаю, наследная земля и лошади делились между всеми сыновьями поровну. Чем богаче было хозяйство, тем быстрее оно делилось на равные средние. А бедному хозяйству того времени, как правило, не хватало какого-то базового элемента для производства: была земля, но не было лошадей, или в семье не было сыновей, и со временем стареющий большак не мог тянуть всю мужскую работу. Тогда крестьяне обычно объединяли свои хозяйства, чаще всего через женитьбу.
Многие семьи, в основном бедные, вымирали в голодные годы или из-за эпидемий: это был жестокий и естественный способ уменьшения социальной дифференциации. Наконец, в город уходили обычно самые богатые и самые бедные. По большей части в деревне оставались середняки.
Так происходило осереднячивание русской деревни, прекрасно описанное социологом-крестьяноведом Теодором Шаниным (он свел воедино разнонаправленные процессы, опираясь на концепцию школы известного экономиста начала прошлого века Чаянова). Это во многом определило способы сельского политического мышления и поведения в первой трети XX в., основанных на идее единства крестьянства как класса.
Другой замечательный крестьяно-вед-историк, Виктор Петрович Данилов, отмечал, что периодические перемещения крестьянского хозяйства с ростом, а затем уменьшением семьи снизу вверх и сверху вниз - из «слабых» в «сильные», а затем опять в «слабые» (и то, и другое через «средние») были связаны с сохранением сельской общины и общинного архетипа сознания и поведения. Прежде всего - с признанием справедливости и необходимости изменять размеры землепользования вместе с изменением численности членов семьи. Общинные переделы земли и непременные разделы хозяйства при выделении дочерних семей из материнских обеспечивали так понимаемую справедливость.
Конечно, социальное расслоение все равно происходило. В России XVIII века появились «капиталисты-крестьяне»; в первой половине XIX века слово «кулак» уже обозначало предпринимателей «примитивного» типа (представителей первоначального накопления); в пореформенной России из общей массы циклически перемещающихся хозяйств стали выделяться пока еще не очень устойчивые слои постоянно «сильных» и «слабых», бедных и богатых.
Но русская, по сути крестьянская, революция 1905-1907 годов показала со всей определенностью единство интересов крестьян, боровшихся за помещичьи земли. Вынужденный характер реформы П.А. Столыпина, начавшейся осенью 1906 года, был очевиден. Она была направлена на форсированное разрушение общины, на расчистку крестьянских земель от «слабых» в пользу «сильных», чтобы спасти помещичье землевладение. Поэтому она с неизбежностью вызывала крестьянское сопротивление, основной силой которого было опять же среднее крестьянство.
Времени для реформ у старой России уже не оставалось, а столыпинские административно-принудительные методы раскола крестьянства не прошли бесследно: они в огромной степени ускоряли революционный разрыв и, главное, создавали в деревне массовую силу, которая сыграла активную роль в 1917-1918-х годах, стала опорой большевизма в гражданской войне, в проведении продразверстки, в расправе с крестьянскими мятежами... И все-таки именно под давлением настроений среднего крестьянства Ленин после гражданской войны был вынужден ввести в стране Новую Экономическую Политику. Основана она была прежде всего на союзе большевистского государства с крестьянами-середняками, объединенными в свои крестьянские общины и участвующими в рыночных отношениях так называемой многоукладной экономики.
НЭП большевиков создавал для роста советской рыночной экономики - общества трудящихся средних классов - социально-экономические институты: разнообразные рыночные сельские кооперативные и кредитные товарищества. Предполагалось, что через их укрепление и развитие страна придет к ленинской мечте о «строе цивилизованных кооператоров». Именно тогда выдающийся ученый-аграрник и кооператор Александр Чаянов даже написал целую утопию о будущей крестьянской Москве 1984 года - стране процветающих средних сельских классов.
Но одновременно большевиков пугала способность к самоорганизации, любая реальная экономическая самостоятельность российских крестьян, которая могла перерасти и в стремление к политической самостоятельности. Составлявшие в 1920-е годы большинство населения СССР (около 85%), они упрекали большевиков за то, что советские рабочие имеют свою партию, коммунистическую, да к тому же еще и правящую от имени рабочего меньшинства всей страной, а крестьянам запрещено объединение в какие-либо собственные политические организации.
К концу 1920-х годов для форсированной индустриализации в городе Сталин организовал великий перелом в деревне - форсированную коллективизацию. Цель - получить дешевые сельхозпродукты и рабочую силу из деревни, для чего жестоко расправиться с любыми формами самостоятельного крестьянского хозяйствования и мышления. Сельское население загонялось в спешно создаваемые колхозы. Под видом борьбы с деревенскими кулаками-эксплуататорами был изничтожен нарождавшийся сельский средний класс и формы его самоорганизации - традиционные крестьянские общины и современные рыночные кооперативы.
По исчислениям профессора Ивницкого, за три года (1930-1932) были раскулачены свыше 700 тысяч семей (около 3,5 миллионов человек), высланы и переселены в северные регионы России более 400 тысяч семей (2,2 миллиона человек). В одном 1930 году арестованы и осуждены ОГПУ 180 тысяч человек, 19 тысяч расстреляны. Это разрушило основу производительных сил деревни, привело к массовому голоду, предопределило длительную стагнацию советского сельского хозяйства, невозможность достичь в 1930—1940-е годы средних показателей развития сельских домохозяйств еще 1920-х годов.
Опростившиеся колхозники во второй половине XX века
Загнанные в колхозы крестьяне, благодаря осознанной политике государства, постоянно и жестко выравнивались в бедности. Хотя Сталин объявил: вот-вот все колхозники станут зажиточными, - но вплоть до хрущевских реформ они влачили столь жалкое существование, что о средних сельских классах тех времен нет и речи. Колхозники были освобождены от зарплаты и паспорта (того и другого не положено было иметь в советской деревне в 1930-1950-е годы). В хрущевские и последующие времена сельским жителям постепенно выдали паспорта и даже стали платить за работу. Но их жизнь, их хозяйство оставались под плотным партийно-хозяйственным контролем, душившим крестьянскую инициативу и поощрявшим социальную уравниловку. Как показало исследование академика Т. Заславской, в 60—80-е годы, как и прежде, сельское население оставалось самой угнетенной частью общества и перераспределение национального богатства происходило не в пользу села, но во многом за его счет.
Социально-экономическое расслоение, впрочем, на селе происходило, но не столько среди сельских жителей, сколько среди сельских предприятий и регионов. Совхозы (государственные предприятия) жили лучше, чем колхозы: если у первых в среднем государство забирало 20% дохода, то у вторых - 50%. Хозяйства Кубани, Северного Кавказа жили куда лучше, чем хозяйства Нечерноземья; пригородные хозяйства - намного лучше, чем «глубинка». Дорог между областями не было. Сельские областные окраины обезлюдели. Но внутри отдельного колхоза или совхоза социальная дифференциация была весьма умеренной. Побольше — сопоставимо с доходами рабочих в промышленности - получали механизаторы, затем доярки и скотники; зарплата всех остальных сельских тружеников была совсем копеечной.
Во времена перестройки попытка кардинальной аграрной реформы провалилась: сельское население, подавленное опытом предыдущих десятилетий, оказалось не способно к самоорганизации, к тому, чтобы отстаивать свои социально-экономические интересы. Приватизация на селе, проведенная, как и в городе, в целом несправедливо и неэффективно, у подавляющего большинства колхозников вызвала непонимание и апатию. В 1990-е годы масса сельских жителей лишилась колхозных работ, имущества и хоть каких-то социальных гарантий «развитого социализма». Их профессиональный багаж, их трудовые сбережения, которые, пойди реформы иначе, могли бы послужить росту реального среднего класса на селе, оказались, как это уже случалось в истории России, невостребованными.
Среднестремящиеся селяне в начале XXI века
Сегодня ученые не берутся четко определить, что такое сельский средний класс. Они предлагают разные критерии: доход не менее 15 тысяч рублей на одного члена семьи; экономическая активность; занятие малым предпринимательством; наконец, все это вместе.
Профессор Узун, ссылаясь на данные Всероссийской сельскохозяйственной переписи 2006 года, определяет четыре класса хозяйств. К первому он отнес 300 тысяч заброшенных хозяйств с почти 40 миллионами гектаров сельскохозяйственных земель: там нет ни производства, ни среднего класса. Во второй группе -около 30 миллионов хозяйств, которые всего лишь места жительства или отдыха: 80% жителей сельским хозяйством вообще не занимаются, производится здесь лишь 1% всей сельскохозяйственной продукции страны. Третью группу составляют 3 миллиона хозяйств натурально-потребительского типа, работающих в основном только на себя. И здесь нет среднего класса, поскольку традиционно его связывают с повседневной рыночной экономикой.
И лишь только в четвертой группе около 4 миллионов хозяйств занимаются действительно товарным сельским хозяйством. Но и внутри этого слоя - своя мощная дифференциация: одни производят сельхозпродукции не более чем на 300 тысяч рублей в год, другие - до 3 миллионов рублей в год; это 56 тысяч фермеров и сельскохозяйственных предприятий, а также 30 тысяч мощных товарных личных подсобных хозяйств. Как видим, из десятков миллионов сельских хозяйств России лишь менее 100 тысяч возможно отнести к хозяйствам среднего уровня. Очевидно, в них и следует искать неуловимый сельский средний класс.
А как же фермеры? Глава их объединения Владимир Плотников говорит о фермерских хозяйствах, значительно превышающих размерами бывшие колхозы и совхозы. Некоторые контролируют от 20 до 40 тысяч гектаров пашни и нанимают от 400 до 500 рабочих. Впрочем, около 30 тысяч из примерно 250 тысяч российских фермеров такие бедные или малоуспешные, что уже бросили заниматься сельским хозяйством (о чем президент российских фермеров не упоминает). Банкиры и кооператоры жалуются на своих сельских клиентов, которые в большинстве своем не доверяют ни тем, ни другим и ведут себя совсем не так, как от них ожидается.
В своих социологических исследованиях последнего десятилетия мы часто спрашивали сельских жителей: кого в вашей деревне (или селе) можно считать богатым, бедным, средним? Как вы это определяете? К какому слою сельских жителей вы себя относите?
Многие стремятся в своем самоопределении подчеркнуть именно «серединность» своего существования: «Ну, не знаю, вот на Западе и у нас сейчас существует такое понятие, как «средний класс», ну, нам до этого понятия, конечно, далеко, но так мы, наша семья, мы в общем средние...». И дом, и автомобиль, и доход у этих местных сельских середняков, как правило, оказывались меньше тех стандартов «среднего класса», о которых им постоянно сообщают по телевизору, в последние годы - и по интернету. Иногда при этом подчеркивалось: «Вообще-то мы беднота по сравнению с городами, с Москвой, ну а так, по местной жизни, мы средние...».
Это упорное протяжно средне мычащее «сре-е-едние мы-ы-ы» нам приходилось слышать как среди достаточно зажиточных, даже богатых местных сельских жителей, так и среди тех, кого по любым меркам стоило бы отнести к жителям бедным. Мне запомнилась беседа с одним крупным фермером Юга России, у которого в собственности было около 1500 гектаров земли. На его ферме трудились два десятка рабочих, несколько импортных тракторов и комбайнов, он и сын ездили на двух мощных японских внедорожниках. Хозяин наверняка был долларовым миллионером, но он и его семья в беседе определяли себя именно как «мы средние, ну, может быть, чуть выше среднего...». И в этой же станице я беседовал с женщиной - вдовой, матерью троих детей с так и недостроенным после смерти мужа сельским домом, семья жила в утепленной летней кухне. Хозяйка работала дворником в местной гостинице. На мой вопрос об их семейном достатке она ответила, сосредоточенно подумав и ответственно вздохнув: «Думаю, что мы средние, да средние мы, если бы вы знали, сколько народа в станице беднее нас живет...».
Так говорят очень многие. «Средними» себя чаще всего называют наиболее открытые, доброжелательные и любознательные сельские жители. Нам, исследователям, труднее всего работать с самыми богатыми, которые объявляют со ступенек своих двухэтажных обширных недвижимостей: «У нас демократия - имею право не пояснять, откуда у меня это имущество». Трудно исследовать и мир действительно бедных людей, часто беспробудно пьющих. «Средние», как правило, ориентированы на доходы от собственной семейной занятости и своего домашнего хозяйства. Несмотря на постоянные и часто весьма значительные колебания семейных доходов, они в любой ситуации называют себя средними.
Именно у них - серьезное личное подсобное хозяйство: огород, птица, скот. Богатые сельские жители (как правило, местное начальство и торговцы) уже не держат скотину, не ведут свое хозяйство, а пьющие вести его обычно уже не в состоянии.
Сельские профессии в «среднестремящихся» семьях очень разные. В этом мире местных сельских «белых и синих воротничков» выделяются руководители и ключевые работники успешных (или хотя бы неубыточных) предприятий и фермерских хозяйств; местные торговцы; бюджетная интеллигенция - учителя, врачи, муниципальные служащие; хозяева обширных личных подворий. Обычно такие семьи получают доступ к местным ресурсам через работу мужа и жены.
Дипломы для сельского середняка и старая история про грабли
В советские времена учеба после окончания 7-8 или 10 класса была одним из способов уехать в город. Вместе с уходом в армию, из которой большинство молодых людей не возвращалось в деревню, вербовкой «на Севера» или, наконец, женитьбой на горожанке это были легальные способы получить паспорт, без которого всякое трудоустройство и даже передвижение по стране было невозможно. Более того, с целью «разбавить» потомственную интеллигенцию, выходцам из рабочих и крестьян полагались квоты со значительными послаблениями требований к абитуриентам вузов.
В деревне высоко ценили этот легальный канал миграции. Выпускники краткосрочных курсов (шоферов, механизаторов и так далее) и сельскохозяйственных техникумов часто возвращались в села, не сумев устроиться в городе. Выпускники даже сельскохозяйственных вузов всячески стремились остаться в городе. Вариант - сделать административную карьеру в сельском хозяйстве, где работников с высшим образованием явно не хватало.
Состояние сельских школ (а также всевозможных сельскохозяйственных курсов, ПТУ и техникумов) и в России, и мире считается безошибочным индикатором социального здоровья сельской местности. В 1970-е годы независимо друг от друга брежневский СССР и тэтчеровская Англия взялись рьяно оптимизировать перспективные и неперспективные сельские поселения, в том числе закрывая малокомплектные сельские школы. Чисто экономический расчет подсказывал, что содержать маленькую школу в сельской местности дорого; значит, следовало их укрупнять, а детей из малых сельских поселений возить на уроки школьными автобусами (что в Англии, с ее дорогами, было вполне осуществимо, а в России, с ее дорогами, пришлось подумать об интернатах). Но после закрытия сельских школ очень быстро и в СССР, и в Англии начали исчезать и сами деревни. Без школы они оказывались нежизнеспособными по нескольким причинам. Родители покидали деревню ради будущего своих детей. Порой они перебирались в села покрупнее, но по большей части ехали в города, так что деревня теряла их безвозвратно, хотя это совсем не входило в планы реформаторов. Закрывалась школа - сокращалась и без того немногочисленная местная сельская интеллигенция, что совсем не способствовало закреплению на селе других молодых специалистов, которых там и так не хватает.
Теперь вновь - по советским или по тэтчеровским лекалам, не суть важно, - решили сэкономить на сельских школах, приводя все те же убедительные доводы для резкого сокращения их числа. Процесс уничтожения малых школ начался не вчера, но, судя по всему, идет с убыстрением. Интернет вопиет: за последние 16 лет закрыто 12 тысяч сельских школ; за 5 лет закрыто 10 тысяч школ; каждый год закрывается по 700 сельских школ...
Что такое изменилось в деревне, что могло бы сделать укрупнение школ не только терпимым, но даже эффективным по сравнению с прошлым нашим (и английским) опытом? Что может предотвратить новый всплеск повального бегства из села? Может, теперь у нас к каждой глухой деревне ведет настоящая дорога и движение стало круглогодичным, а не только во время летних каникул? Но хорошие дороги в Англии были, и по ним английские крестьяне с закрытием школ покидали свои дома. Может, у нас интернаты стали образцово-показательными, особенно в материнской любви воспитателей к детям (не говоря о еде и техническом оснащении компьютерами, например)?
И опять борьба за сохранение маленькой сельской школы превращается в борьбу за взаимодействие сельских поколений, за влияние людей, которые стремятся жить и работать на земле, руководствуясь своим серединным сельским путем.
Впрочем, сохранение школы на селе - условие необходимое, но недостаточное для устойчивого развития местной жизни. В сельской России (особенно на густонаселенном Юге страны) есть и большие сельские школы, по размерам не уступающие городским. И родители, и учителя затрачивают массу усилий, чтобы дети получили образование не хуже городского. Ежегодно достаточно много абитуриентов из сел поступает в вузы, становятся специалистами. И, как прежде, в большинстве своем не возвращаются в села. Так уже многие десятилетия действует естественный образовательный отбор, в результате которого наиболее талантливая и энергичная молодежь уходит в города.
Как прежде, так и теперь сельский образ жизни по благосостоянию и комфорту значительно уступает городскому. Средний класс и в городе, и на селе стремится создать вокруг себя уютную среду существования. А какой уют в типичном российском селе, если в нем дороги плохи, туалет на улице, отопление дровяное, а интернет, если и есть, работает с перебоями?
Две России
Какие же препятствия стоят на пути развития современных средних слоев сельской России, отчего они до сих пор в основном раздроблены и маргинализированы, каковы могут быть перспективы их устойчивого развития?
Я участвовал в работе над исследовательским проектом Центра аграрных исследований РАНХиГС «Вторая Россия: социальная дифференциация и самоорганизация». Основная его идея: мощное постсоветское социально-экономическое расслоение поделило Россию фактически на две страны. «Первая Россия» - страна государственных и бизнес-элит и их обслуживания, сконцентрированные в основном в двух столицах. «Вторая Россия» - в отличие от первой - не участвует в контроле и перераспределении, присвоении ресурсов национальных и транснациональных. Вторая Россия существует прежде всего за счет сохранения и развития своих профессиональных, семейных, социальных миров, достаточно отделенных от миров российской бюрократии и бизнеса. И эти независимые миры сосредоточены в основном в российской сельской провинциальной среде.
Это явно бросающееся в глаза разделение нашей страны надвое не уникально, оно во многом было характерно для стран Запада на стадии первоначального накопления капитала в XIX веке, характерно и для большинства стран современного третьего мира. Именно этот раскол роковым образом препятствует формированию в самой сердцевине общества массового и устойчивого среднего класса, интегрирующего город и село, столицы и провинции.
Сейчас в большинстве регионов России даже при некотором повышении доходов средних слоев на селе не возрождаются местные органы их самоорганизации. Российские сельские муниципалитеты в большинстве своем остаются нищими, некомпетентными, на смену российской и советской сельскохозяйственной кооперации какая-либо другая кооперация так и не приходит.
Впрочем, раздел российского общества не столь уж фатален и безнадежен. В некоторых социальных начинаниях можно обнаружить стремление к интеграции обеих Россий. Самый впечатляющий пример — в Белгородской области, где стараются облегчить доступ сельских жителей к социально-экономическим и культурным богатствам городов. Здесь поддерживают специальные программы развития семейных экономик среднего класса: семейных молочных ферм, семейных подворий, родовых поместий, интегрированных в программы сельской кооперации. Укореняется идеология солидарного общества, напоминающая идеи многоукладной социально-ориентирован-ной экономики НЭПа 1920-х годов. Как результат, в последнее десятилетие Белгородская область стала бесспорным российским лидером экономического и культурного роста и развития сельской местности. Именно Белгородчина сейчас стремится решить и проблему закрепления средних классов на селе через последовательное реформирование своей средней и высшей школы.
В создание современного динамичного и комфортного сельского образа жизни для средних классов все чаще включаются горожане, те, кто любит и хочет жить в деревне и помогать ей. Уже почти десять лет в Костромской глубинке реализуется так называемый Угорский проект. У его истоков стояли социолог Никита Покровский и географ Татьяна Нефедова. Они купили в костромской деревне дачи, сагитировали еще несколько академических коллег к ним присоединиться, занялись изучением воздействия городских интеллектуалов-дачников на трансформацию сельской местности в России и за рубежом. Оказалось, что многие горожане, представители современных интеллектуально-креативных профессий - преподаватели и ученые, айтишники и дизайнеры - предпочитают жить и работать на сельском пленере. Обнаруживая в глубинке часто живописную, но, как правило, и депрессивную сельскую местность, такие люди вместе с местными середняками-интеллектуалами пытаются переломить депрессию хотя бы в этом селе. В облюбованной ими костромской деревне уже несколько лет проходят международные конференции об экспериментах, проектах и исследованиях развития достойного сельского образа жизни.
Ибо непреходящей ценностью средних классов и в городе, и на селе остается человеческое достоинство.
(с) Александр Никулин