Человек, который забыл Рэя Бредбери

Этот маленький рассказ, как и многие рассказы того писателя, которому он посвящён, полон аллюзий, отсылок и цитат. Мы не стали расставлять сноски, поясняя: это раскавыченное название рассказа Брэдбери, это Шекспир в переводе Натальи Григорьевой и Владимира Грушецкого, тут отсылка на такой-то роман или рассказ, а тут - на такой-то, а здесь имеется в виду неоконченная поэма Сэмюэла Кольриджа... Возьмись мы комментировать всё это - звёздочек в тексте было бы больше, чем космических кораблей в перламутрово-лиловом небе. Поэтому мы не стали ничего пояснять. Это история о книгах, об авторах, о литературе, о словах. И чем меньше вы забыли, тем лучше поймёте, что рассказал нам Нил Гейман о себе, о Рэе Брэдбери и о нас с вами.

* * *

Я забываю, и это меня пугает.

Я теряю слова, хотя суть остаётся. То есть надеюсь, что остаётся. Если бы я терял и суть, то всё равно не понимал бы этого. Ведь если исчезла суть, откуда я об этом узнаю?

Это забавно, ведь у меня всегда была отличная память. Я запоминал абсолютно всё. Иногда мне даже казалось, будто я помню что-то, что ещё не случилось. Воспоминание о будущем...

Для этого ведь нет специального слова, верно? Для памяти о том, чего ещё не было. У меня нет этого ощущения — что я копаюсь в своей голове, пытаясь вспомнить нужное слово, а его там уже нет, словно кто-то прокрался во тьме и унес его.

Мичио Каку. Гиперпространство. Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение

Инстинкт говорит нам, что наш мир трехмерный. Исходя из этого представления, веками строились и научные гипотезы. По мнению выдающегося физика Митио Каку, это такой же предрассудок, каким было убеждение древних египтян в том, что Земля плоская. Книга посвящена теории гиперпространства. Идея многомерности пространства вызывала скепсис, высмеивалась, но теперь признается многими авторитетными учеными. Значение этой теории заключается в том, что она способна объединять все известные физические феномены в простую конструкцию и привести ученых к так называемой теории всего. Однако серьезной и доступной литературы для неспециалистов почти нет. Этот пробел и восполняет Митио Каку, объясняя с научной точки зрения и происхождение Земли, и существование параллельных вселенных, и путешествия во времени, и многие другие кажущиеся фантастическими явления.

Отрывок из книги:

Предисловие

Научная революция почти по определению противоречит здравому смыслу.

Если бы наши продиктованные здравым смыслом представления о Вселенной были верны, наука разгадала бы ее секреты еще тысячи лет назад. Цель науки — очистить предмет от внешних проявлений, обнажая скрывающуюся под ними сущность. Собственно, если бы видимость и сущность совпадали, потребности в науке не возникло бы.

Доминик Лоро. Искусство жить просто. Как избавиться от лишнего и обогатить свою жизнь

Философы прошлого, мистики, христиане, буддисты, индийские мудрецы на протяжении веков упорно напоминали нам о главном условии счастливой жизни — стремлении к простоте. Простота позволяет жить, освободившись от предрассудков, ограничений и инерции, которые не дают нам сосредоточиться и становятся источником стресса и проблем.

Пришла пора признать, насколько опасны излишества и изобилие — откройте для себя радости простой жизни, чтобы обрести гармонию с собой. 

Почему книга «Искусство жить просто» достойна прочтения?

- Счастье зависит от того, как мы фильтруем реальность и чем наполняем свою жизнь. Мы в состоянии создать для себя чудесный мир, а если мы этого не делаем, то лишь потому, что нашу жизнь заполонило то, что на самом деле нам не нужно.

- Отказавшись от владения многим, вы получите больше времени, которое сможете посвятить саморазвитию.

- Меняться — значит жить. Мы — сосуд, а не содержимое. Избавившись от лишних вещей, мы получим возможность стать теми, кем мы хотели бы быть.

Людмила и Александр Белаш. Темные звезды

Планета Мир под ударом: её вновь атакуют пришельцы с Мориора. Пылает вторая звёздная война — цивилизация стимпанка против биотехнологий. В арсенале обеих сторон есть медиумы, способные вещать через эфир. Кроме того, существует загадочный «ключ власти», оставленный легендарными посланцами небес в допотопную эру. Волею судьбы в бурю войны и политики втянута компания девушек из разных сословий, наделённых дарами вещания и полёта. Им, назвавшим себя Тёмными Звёздами, предстоит найти общий язык и с риском для жизни прикоснуться к древним тайнам двух миров.

Отрывок из книги:

Жаркая летняя ночь. Аромат цветущих магнолий. Погода - мечта астронома! Ясное безветренное новолуние. Такая тишина, что слышно пение цикад в долине. Телескоп под куполом двигался вслед за небесным сводом, не отклоняясь от объекта наблюдения.

Как в любом казённом учреждении, на угловой полке - алтарик. Суровый Громовержец — в левой руке шар-планета, в правой Молот Гнева. По сторонам от Отца Небесного - добрая Дева-Радуга и крылатый Ветер-Воитель. Больше всего в обсерватории почитали хозяина погоды - Ветра. Когда начиналась ночная работа, к ногам крылатого Воителя ставили новую свечу и шептали, кланяясь алтарику: «Избави нас от облаков, туч и дождя. Да будут небеса прозрачны и чисты».

Вечерний звон

Газета «Вечерний звон» пользовалась большой популярностью у пенсионеров. В ней было все: некрологи, поздравления, объявления. Не было только регулярной доставки. Газета ежедневная, а приносили ее два раза в неделю. Почтальоны по вторникам и пятницам совали в ящик сразу несколько экземпляров, и получалось, что новости приходили, когда про них уже следовало забыть. Бывает, думаешь, Иван Иваныч жив и здоров, а его еще три дня назад на кладбище отнесли. Или собираешься к Вере Петровне на день рождения, цветы купишь, а движение транспорта в ее сторону перекрыто. Газета предупреждала, но где та газета?

— Издевательство, — ворчал пенсионер Елкин. — В четверг собирались с Игнатовым в баню сходить, а там воду отключили. «Вечерний звон» в среду сообщение дал, а мы его только в пятницу получили.

Елкин жил вдвоем с сыном Аркадием. Возмущение отца воспринималось сыном с раздражением. Тридцатилетний аспирант педагогического института Аркадий каждый раз на подобные реплики папаши отвечал, что он бы на месте пенсионеров обратился в совет ветеранов. Пусть бы написали, куда следует.

— Уже писали, — вздыхал отец. — Говорят, почтальонов не хватает.

— Ума у них не хватает!

Паспорт

К Ивану Ивановичу Петухову пришел в гости кум Захарыч. Играли в шашки. Сначала резались в поддавки, потом в Чапаева, потом разыграли классическую партию. А когда начали ругаться из-за нарушения правил, в комнату заглянул внук Петухова Генка:

— Чего спорите? Лучше поздравьте меня. Я паспорт получил!

Кумовья отодвинули шашки в сторону и уставились на новенькую книжицу, которую выложил на стол Генка. Иван Иванович задумчиво произнес:

— Как бежит время! Недавно под стол пешком ходил, а уже полноправный гражданин страны.

— Бутылку бы с этого полноправного гражданина, — хмыкнул Захарыч. — Чтобы документ верно ему служил.

— Молод он еще, — отрезал Иван Иванович. — Не заработал. Вот я свой первый паспорт в двадцать лет получил. Мне бутылка уже не в диковинку была. А с него что возьмешь?

— А почему только в двадцать лет? — не понял кум.

— Колхозникам в те годы паспорта не давали. Городским давали, а колхозникам нет.

Кум Захарыч положение о паспортной системе тех лет и сам знал. Но вопрос был в другом. Насколько он помнил, Петухов к колхозам отношения не имел. Он вообще ни к какой отрасли народного хозяйства отношения не имел, потому что всю жизнь работал шофером в пожарной команде.

Белый колокольчик

От автора

«Что за странное название? — подумаете вы. — "Белый колокольчик"? Их же просто нет на свете! Есть прекрасные сине-фиолетовые, привычные взору цветы, которые можно найти летом на любом поле. Но при чем тут белые?!»

Вы абсолютно правы. Разумеется, мы привыкли к нашим любимым сине-фиолетовым цветам и порой не замечаем, что в каком-нибудь уголочке рядом с тоненькой березкой, что растет подальше у большого камня, затаился тоненький, незаметный нежный цветочек. Он почти не отличается от своих сородичей. Только их много, а он один — белый.

Даже не белый, а прозрачный... Ласковый такой.

Не знаю, видели вы когда-нибудь его или нет, но он есть.

Когда я была маленькой и еще не знала, что такое настоящая радость, ревность и любовь, я любила гулять с мамой по нашему полю. Мы собирали ромашки, гвоздики, зверобой и колокольчики.

Однажды я нагнулась за пышной ромашкой и увидела сквозь траву белый колокольчик. «Мама, что это?» — спросила я, на что она мне ответила: «Это волшебный цветок, Даша, он приносит радость.»

С того времени больше я его не видела. До сих пор я мечтаю еще раз встретить этот нежный, редкий и удивительный цветок. Рвать его не надо, а то вся радость умрет.

1

Недалеко от поселка Веселево, примерно в четырех километрах, находится деревушка Носово, о которой и пойдет речь.

От первого до последнего дома этой деревни — меньше одного километра. В ней есть дома, большие и маленькие, есть люди, добрые и злые. И есть еще дети, мальчик и девочка, которые и будут героями этого рассказа.

Большая голубая цапля

Те, кто постоянно наблюдает за птицами, быстро замечают, что у каждой из них есть свои особенности — точь-в-точь как у людей. Птицы во многом схожи с человеком: наличием ума, вкусов, желаний и уникальным характером. Говорят, все малиновки выглядят и ведут себя почти одинаково. Но, если на то пошло, все американцы выглядят и ведут себя почти одинаково; тем не менее каждый американец может обладать (и обязательно обладает) какими-то неповторимыми черточками. Создается впечатление, что природа не терпит слепо копировать что-либо — равно как и оставлять пустое место. А полная копия, по правде говоря, ничем не лучше пустого места.

Одним прекрасным летним утром я шел берегом Кейп-Кода и примерно на полпути к железной дороге решил взобраться на высящийся неподалеку утес. Оттуда открывался прекрасный вид на низину, где во время моего прошлого визита расхаживало несколько куликов и ржанок. В этой почти идеально гладкой низине был маленький водоем, и первое, что я увидел, поднявшись наверх, — топчущуюся у самой воды большую голубую цаплю. Соблюдая все меры предосторожности, я спустился с утеса и побежал вдоль железнодорожного полотна. Когда холм закрыл меня от птицы, а солнце стало бить в спину, я развернулся и начал осторожно подкрадываться к цапле. Я сполз на животе по насыпи (между прочим, сухая кейп-кодская почва отлично чистит одежду) и наконец добрался до кустарника — самого подходящего наблюдательного пункта.

Теперь маленькое отступление.

Савелий (из цикла рассказов "Селолицые")

Теперь от берегов пруда на два метра ряска да тина. С откоса посмотришь — будто барочное зеркало в тяжелой медной оправе с темным ядрышком стекла. Нет заходов в ту воду, и песчаная коса, по которой когда-то ступали под водой десятки детских пяток, затянута илом. Не взбивает ребятня волн, гонящих дикую заросль прочь от купален. Все теперь запиявлено да квакает отовсюду на тридевять голосов в ночном тумане.

Как не стало тут Савелия, так и всех не стало. А было раздолье, им созданное, его трудом организованное на радость всей окрестной ребятне. Летом — купания, зимой — катания, а по первому льду и щуку тягали. Вышел Савелий однажды с огорода за сенокос, к бережку, постоял, призадумался. Да спилил иссохшее дерево, корнями уходящее в воду. Наложил на пень балки, сколотил мост. Высокий, что трамплин, ладный и крепкий. Крепкий, как сам ваявший его мастер, приложивший всю могуту, скованную в большом его молодом теле.

Сам молча стоит, бывало, да тихонечко улыбается, не подходя к воде, от брызг пятясь. А пацаны горлопанят, зовут Саву с ними. Сава-то им ровесник почти, всего-то года на три постарше. Но не идет, и только стесненно переваливается, кивает голова его вверх-вниз, как на плавном поршне ходит. Большая голова, выбеленная и выжженная соломенным небом. Безо лба голова, а покатым пузатым горшком. Глядит на бомбой летящего ныряльщика из-под холмов бровных дуг маленькими узкими глазами, курносо хмыкает сам себе.

— Сава! — кричит мать через огород. — А ну, иди!

И поворачивает коромыслом плеч, медведит через лопухи домой.

Большой (из цикла рассказов "Селолицые")

Гумблер старенького диктофона скакнул в положение «вкл.». На хромовую ленту кассеты набросились хруст и скрежет — от ткани кармана, где лежало само устройство записи. Постепенно храпы утихли, и дорожку заняли звуки музыки. То был щемящий хор воздушных струй — играл аккордеон. Вот уже запели три-четыре голоса, женские и мужские. Один выбился в соло, затмив силой и особым дрожанием остальные. Такое дрожание уже не в моде. Его мы встретим теперь разве что на старинных записях, когда аппаратура крала средние частоты, и голос мерцал на вибрациях высоких и низких перепадов. О них мы в скорости нашей жизни не будем иметь никакого представления. Но вот этот солист, вряд ли догадываясь о физических особенностях магнитной ленты, подражал дрожащему тембру. Потому что рос и формировал свои пристрастия в те золотисто-жатвенные времена. С Утесовым, Шаляпиным. а бывало, что и Вертинский попадал под грубым удивлением взведенную бровь.

Пели ветераны, собравшись вокруг лавочки. Столичный Измайловский парк привечал деревенского нашего гостя ярким бельмом осеннего солнца, безветрием и сквозящей лучистостью аллей. На них имели тенденцию, да и имеют до сих пор, покуда живы, собираться старики с аккордеонами, гармонями и запазушной песней, что мы назовем «шлягером». И по кудрявой весне, и по первой цвета разведенного купороса осени. Все не жарко и не холодно, а так — статичная середина, близкая к переходу.

Среди них оказывался партизаном наш Валентин Большой. Впрочем, я говорю, оказывался — все во времени минувшем, а ведь как знать. Если теперь у вас за окном майский свет или сентябрьский, то и теперь он там, вероятней всего, на этих лавочках, приехал из села послушать. И тут сразу же возникают два вопроса: почему же он «партизан»? И отчего назван Большим? Валентин Большой. Пойдем по порядку.

Фрол (из цикла рассказов "Селолицые")

Мир криминала сплелся с миром нашего детства довольно рано. Желтые рты да небеса глаз распахивали мы навстречу заре девяностых. И, отсыревшая, вставала она, сплевывая и кряхтя, пробираясь холодным утром через джинсу и треники. Ползла шепотком по деревне, щитом древнего леса отгороженной от гула люберов и прочих энтузиастов эпохи.

Как мир криминала сплелся с миром детства? А через Фрола. Фрола-болта, Фрола малого. Тогда он был из нашей компании, а потом, после отсидки в детской колонии, возглавил шпану. Да, шпану мы застали тоже, ту самую.

— На слободу? — пучил глаза толстощекий Пазик. — Вы чего, ребя, двинулись? Там же... шпана!

Последнее слово тянул тихо, обволакивая сакральной дрожью. И мы туда не ходили, потому что там и впрямь всегда было темно, всегда тучи и арматура мертвого завода в небесах. Чем не логово змия? Из зловещей сени выплывали страшные лица, синели в рваных проволоках решетки, пилили, тащили, орали. И удивительно было, как там вообще может ступать нога почтальона, например, или на обочине безнаказанно индеветь мотоблок деда Серого. Как там вообще могло что-то выжить?

Преходящие (из цикла рассказов "Селолицые")

Гулко ухнула пустота мяча. И следом недовольный мальчишеский крик — повисает в недвижном воздухе августа. В синеве вращение сферы, дугой от удара ноги летит мяч, вламывается в темную зелень тополей и трещит в ветвях.

Какое-то время вся компания с футбольного поля на лугу замирает и еле дышит — мяч грозится выбить цветное мозаичное стекло. Казалось бы, церковь совсем не рядом — через речку, да за оградой. Но у рыжего удар, оказывается, что выстрел. Миновало. Мимо ворот, мимо колокольни, через темную зелень приземлился на кладбище.

Ухнул пустотой о черного гранита бордюр, скакнул через выцвет цветочного пластика и остановился в размытых корнях рябинки. Теплый день, паркий после дождя. Земля клеится, податливая.

Делать было нечего, и рыжий с командой пошли за мячом. Новенькие кеды о трех полосах ступили под сень тополей. Вскинув голову, мальчонка увидел полет листа. Кругами заходил, цепляясь за сучья бесшумно, отчаянно пытаясь удержаться на них. Бесшумно вдоль ствола. Без касания стремительно у высвеченных солнцем волос. Прыг — черная перчатка попыталась его поймать, но — мимо. Повеяло прохладой по капелькам пота на раскрасневшихся щеках, по шеям.

Владислав Русанов. Обряд Ворлока

В Полых Холмах под Йоркширом кипит своя загадочная жизнь. Попавший туда молодой словен Вратко должен заплатить за помощь и гостеприимство.

Ворлоку из Гардарики предстоит разыскать вещь, необходимую для таинственного Ритуала. Попасть в пещерный лабиринт под развалинами аббатства Стринешальх, где хранится заколдованный треножник, несложно. Тяжело выйти оттуда живым, оставив с носом Ужас Глубин. Приходится уповать на молитву и… помощь оборотней.

А впереди поле битвы при Гастингсе. Поможет ли чародейство прогнать ненавистных норманнов, или Англии суждено быть завоеванной?

Глава из книги:

В канун дня Святого Кеннета они заночевали в темном глубоком овраге, разрезавшем крутобокий, как каравай, холм. Вернее, «задневали», поскольку динни ши не слишком хорошо относились к солнечному свету и предпочитали путешествовать ночью. Вообще-то Вратко понял, что истории, гуляющие среди людей, о губительности солнечных лучей для «малого народца» во многом выдумка и порождение необузданного воображения болтунов. Подземельщики и не думали превращаться в камень или таять в воздухе на рассвете, а просто становились вялыми и ленивыми. Если день застигал их в пути, воины Лохлайна начинали спотыкаться, прикрывали глаза ладонями, могли врезаться лбом в дерево. Но это, предполагал новгородец, происходило от привычки народа Холмов к темноте. Яркий дневной свет причинял боль их глазам.