Парижане Нина и Ален приезжают в Сербию, чтобы закончить здесь монтаж документальной ленты для одного из французских телеканалов. Поиски профессионального монтажера приводят их к Большому Боссу. Прежде Большой Босс работал над пропагандистскими картинами, а теперь стал капиталистом и предлагает Francuzi снять фильм о легендарной кинозвезде, боровшейся с нацизмом в 30-е годы, Хеди Ламарр. Вот только одна подробность: Нина и Ален должны найти и других спонсоров, иначе на фильм со звездами не хватит денег. «Nema рroblemа», как говорят в Белграде, то есть «никаких проблем». Начинается охота за спонсорами — «новыми сербами», разбогатевшими путем сомнительных политических операций, контрабандистами и спекулянтами разного рода, в том числе и военными преступниками, которые все как один разъезжают в лимузинах с дымчатыми стеклами, живут с любовницами и охраной на роскошных виллах в Белграде и загорают на частных пляжах в Черногории.
Бурлескное и не знающее ни в чем удержу road-movie — вот что представляет собой этот роман. Читая его, открываешь, как просто стать кинозвездой за три недели и как в совершенно изменившейся Югославии на самом деле не изменилось ничего. Здесь по-прежнему царят безумие, излишества во всем и хаос.
Глава из книги:
Киностудия «Авала-фильм» расположена на горе в парке «Кошутняк», в шести километрах от центра Белграда. Этот тонущий в зелени и состоящий из десятка строений неороманского стиля киногородок был создан в 1946 году и, кажется, так и застыл во времени. После славной эпохи пропагандистских фильмов при Тито студию не то чтобы совсем забросили, а в порядок не приводили. Тут все заросло сорняками, трава пробивается даже сквозь трещины в цементе, ну и когда сюда приходишь, на тебя, хочешь не хочешь, накатывает что-то типа ностальгии и становится немножко грустно.
Мы вылезаем из такси у красного кирпичного здания. Здесь и проводится кастинг для фильма хорватского режиссера Неллы Бибица. Кстати, что касается хорватского режиссера, этой самой Неллы, то Стана не понимает, зачем ей надо устраивать кастинг в Сербии. Она терзала нас этим вопросом всю дорогу до Кошутняка, а к концу пути пришла-таки к выводу: дело в том, что сербские актеры стоят куда дешевле, чем хорватские, и тут пахнет эксплуатацией, помноженной на нечто вроде мести сербскому народу. Никакого другого объяснения она не видит, Нелла Бибица, должно быть, испытывает стойкое отвращение к сербам, то есть не «должно быть», а совершенно точно. И шофер такси поддержал Стану, мало того, подлил масла в огонь, напомнив, что хорваты были союзниками нацистов во Второй мировой, просто о геноциде сербского народа, бывшего союзника Франции, никогда не упоминается.
А теперь, видите ли, им кажется, будто это мы, сербы, фашисты, борцы за чистоту расы, маньяки-насильники! Вот кем они хотят нас изобразить, эти усташи!
И так далее и тому подобное, в общем, ко времени, когда мы подъехали к студии, Нелла Бибица стала уже заклятым врагом Станы, а это был все-таки не лучший способ психологически и ментально подготовиться к встрече с режиссером.
На ступеньках курят молодые парни — наверное, начинающие актеры.
Кастинг-менеджера зовут Ангелиной, она красивая блондинка под пятьдесят, и нет в ней никакой воинственности, никакого напора при общении, приятная она, милая — таких редко встретишь среди кастинг-менеджеров. Стана, которая уже с нею знакома, представляет нас как друзей-французов, пришедших с ней за компанию. Разговор, само собой, тут же сворачивает на карьеру Станы, на сценарий, который она так и не получила от Марко, на то как он сто лет морочит ей голову и так далее Милая Ангелина принимается уверять, что это просто вопрос времени, потому что Марко сейчас очень занят, и Стане не нужно беспокоиться. Да и сама Ангелина непременно поговорит с режиссером, замолвит за нее словечко, и у Станы, конечно же, будет большая роль, прекрасная роль, никаких проблем, nema problema.
— Да-да, я хочу большую ррроль, Ангелина, не эпизодическую!
— Никаких проблем, — повторяет кастинг-менеджер, — ты получишь большую прекрасную роль, никаких проблем.
Ален морщится и шепчет мне, что Стана точно не получит совсем никакой роли: эта Ангелина, убаюкивая ее обещаниями, стремится воплотить в жизнь собственную мечту. Кастинг-менеджер слишком мила и слишком твердо обещает, чтобы все в последний момент не сорвалось.
На этих его словах приходит режиссер. Нелла Бибица — жизнерадостная толстушка лет тридцати пяти, блондинка с голубыми глазами, одетая в странный наряд из светло-коричневой джутовой ткани, плотно обтягивающий ее тугую, как у негритянки, попу. Ангелина начинает всех представлять режиссеру, и, когда наступает наша очередь, Нелла, взглянув на Алена, дальше уже глаз с него не сводит.
— Вы француз? Отлично! — говорит она. — У меня есть для вас роль.
— Но я… я не… я не актер. — Ален взглядом ищет у меня помощи.
— Да ничего подобного, конечно же, он актер! — беззастенчиво и безнаказанно (если не считать испепеляющего взгляда с его стороны) вру я.
— Вот и отлично, актер или не актер, но в моем фильме вы им станете, — отрезает Нелла, ее не проведешь. — Прямо сейчас попробуем вас на роль французского солдата.
Вынеся приговор, она покидает нас на произвол судьбы, и мы уже не знаем, что думать и что говорить.
Поздравляю! — восклицает Ангелина. — Ты ей приглянулся.
— Ладно, он-то пррриглянулся, а со мной как? — откашлявшись, спрашивает Стана. — Она же ничего не сказала пррро меня! Ангелина, ты уверррена, что у меня будет ррроль?
— Не беспокойся, у тебя будет большая роль, я с ней о тебе говорила, и тебе совершенно не о чем волноваться.
Она тоже уходит, оставляя Стану куда более встревоженной, чем раньше.
Пробы проводят на втором этаже. Ожидая, пока нас вызовут, мы сидим в просторном помещении на первом в компании примерно сотни других участников. Время идет, языки развязываются, и мы узнаем, что актер Ники Найлович, стоило его утвердить на роль в этом фильме, с ходу потребовал сногсшибательный гонорар, что одна депутатка парламента почем зря интригует, просто всем подряд строит козни, лишь бы получить роль получше (тут Стана немедленно впадает в депрессию, полагая, что та покушается именно на ее роль), и что министр культуры, да-да тот самый, который раньше снимался у Кустурицы, так вот теперь он тоже хочет роль у Бибицы… Господи, что там говорить о министре — получается, все политики в этой стране, только услышав слово «кино», немедленно голову теряют. Ушам своим не могу поверить.
Страна ненормальных, вздыхает Ален, страна ненормальных — и ничего тут не поделаешь…
Естественно, ничего не поделаешь, остается только ждать, куда все это нас заведет. Возможно, никуда — в Сербии никогда ничего не поймешь. Проходит довольно много времени, появляется Марко, первый ассистент режиссера, и в глазах Станы вновь вспыхивает огонек надежды.
Нет, конечно же, он не захватил сценария, у него с собой лишь несколько страниц с репликами Станы и Алена, надо их выучить наизусть к той минуте, когда начнется проба. Стане предлагаются роли медсестры или шлюхи — на выбор, а Алену Марко гарантирует роль французского солдата.
Значит, нужно выучить наизусть две страницы диалога по-английски, ну, ты-то, конечно, владеешь английским, говорит он Алену, видишь ли, надо играть французского солдата, и должен быть французский акцент, но на английском, оригинальная версия снимается именно на английском.
— Что он там болтает? — с тревогой спрашивает Ален. — Боюсь, я не все понял…
— Никаких проблем, — отвечаю я Марко, — он бегло говорит по-английски.
— Мне уже остоелозило игрррать югославских шлюх! — восклицает Стана, едва Марко поворачивается, чтобы уйти. — Лучше уж медсестррра.
Роли солдата, шлюхи или медсестры… мы так и не знаем, о чем фильм. Решаю провести собственное расследование путем опроса других кандидатов на роли, и мне удается раздобыть кое-какую ценную информацию. Если в двух словах, снимается нечто типа психолого-драматического road-movie, фоном которому служит война в бывшей Югославии. В общем, это история страстной и мучительной любви между хорватской девушкой Миленой и полковником миротворческого корпуса, влюбленных преследует опасный военный преступник-серб, и финал предполагается трагический: Милена кончает с собой, бросившись с борта стоящего на приколе военного корабля, ее сын Иво попадает в приют, а полковнику в голубой каске грозит военный трибунал…
Насколько мне удалось узнать, роль полковника предназначается Джереми Айронсу, а Милену должна играть молодая русская актриса по имени Наташа Куркова.
— Понятно, — говорит Стана. — Понятно, что и в этом фильме серррбы самые что ни на есть отъявленные гады и что это попррросту хорррватская пррропаганда.
И оскорбленная в лучших чувствах Стана снова заводит свою волынку насчет того, что вот оно и доказательство — режиссерша ненавидит сербов, явилась сюда исключительно затем, чтобы нас высмеять и унизить, да-да-да, и, подумать только, при всем при этом она имеет наглость проводить кастинг в Белграде, да какая же иная может быть у нее цель!.. А потом (вот клянусь!) она три раза плюет на пол: тьфу! тьфу! тьфу! — и последними словами кроет эту хорватскую сволочь… но тут возвращается Марко, объявляет, что подходит наша очередь, потому мы можем подняться на второй этаж, и она спешит на пробу.
У меня вдруг появляется предчувствие, что Алена выберут и он станет звездой, а интуиция редко меня подводит, ну разве что во мне сейчас вновь проснулась девическая наивность. Конечно, я сама чуть-чуть поднажала на судьбу, соврав режиссерше, что Ален — актер, но мне же всегда казалось: в нем есть искра божья. И он обладает редкостной притягательной силой… Подростком Ален прошел кастинг и чуть не снялся в полнометражном кино, таком историческом полотне о подвигах молодого французского капитана во время мексиканской войны и интервенции Наполеона III, и это можно считать его актерским дебютом, пусть даже проект не состоялся из-за нехватки денег. Правда, сценарий там претендовал на пять с лишним часов экранного времени, и только это одно могло помешать получению средств под будущую прибыль и отпугнуть возможных продюсеров, даже самых закаленных… Ладно, как бы там ни было, разве Ален уже не стал знаменитостью в Сербии, ничего не сделав, что, разве это не знак?
Единственная загвоздка в том, что, хотя Ален и понимает чуть-чуть английскую речь — настолько, чтобы уловить смысл разговора на общие темы, — от этого понимания до способности выучить целую роль на английском и воспроизвести текст от имени француза, говорящего на этом языке, очень далеко.
Коридор второго этажа забит бритоголовыми юнцами, пробующимися на роли солдат, и молодыми женщинами, которым предложено на выбор играть медсестер или шлюх. Мы забираемся на плоскую крышу, представляющую собой нечто вроде террасы над киногородком, и я пытаюсь, нажимая на фонетику, заставить Алена хоть как-нибудь, со слуха, это повторить. Ален, одолеваемый, с одной стороны, желанием сделать все как можно лучше, а с другой — чудовищным зажимом, путается в словах и обвиняет меня в том, что я, совершенно не считаясь с его волей, втянула его в эту авантюру, а Стана, которую терзают мрачные мысли и недобрые предчувствия, в нервном припадке бегает туда-сюда. Все это вместе страшно изматывает психологически. Наконец доходит очередь до нас, то есть до Алена и Станы, режиссерша разрешает мне присутствовать на пробе, и кастинг начинается — с эпизода Станы-медсестры.
Оператор смотрит в видоискатель цифровой камеры на штативе, Нелла говорит, начнем сразу, как артистка будет готова, Стана открывает рот — и происходит нечто невообразимое! Желание получить роль настолько у нее сильно, она до такой степени настроила себя на то, чтобы вырвать роль хоть зубами, хоть когтями, что… бедняжка теряется. Она как вареная, она забывает текст и бормочет какую-то невнятицу, потом, осознав, что еще минута — и все рухнет в тартарары, пытается взять себя в руки, и тут ее толкование образа медсестры делается по меньшей мере странным: лицо ее от диких усилий краснеет, становится напряженным, на губах появляется судорожная и абсолютно неестественная ухмылка, а затем — затем Стану внезапно заносит, и милая медсестричка, которая призвана подбадривать солдатиков, превращается в ведьму, не к месту разражается патетической речью, то и дело взрывается, вымещая на всех и каждом свою неудовлетворенность и злость по поводу того, что уже много дней не может получить сценарий, что ее водят за нос Марко и Ангелина. В общем, все это выглядит жалко. И Стана не просто безбожно переигрывает — ее интерпретация персонажа чрезвычайно далека от задуманной.
Гробовая тишина. Абсолютно ясно, что режиссерша видит в Стане психопатку, которая провалит ее фильм. Абсолютно ясно, что сама Стана понимает, что перегнула палку. Всем очень неловко. Спасает положение, — начав, по команде Неллы, подавать свои реплики, — Ален. Его молодой французский солдат смертельно пьян, он насвистывает и с вожделением посматривает на прекрасную Милену, которая, по сценарию, исполняет в этом эпизоде стриптиз на борту военного корабля. Ален ослепителен! Нет, я не восхваляю его просто так, он действительно талантлив, и камера его любит. Он потрясающе фотогеничен, его проба убеждает Неллу в правильности намерения взять красивого француза в фильм, и, может быть, режиссерша предложит ему даже роль побольше и более для него подходящую. Вот только пусть он согласится подстричься, для достоверности образа необходимы короткие волосы, очень короткие. Услышав это последнее предложение, Ален вздрагивает, начинает почти поскуливая, но сразу же ощетинивается и меняет тон на агрессивный:
— Если только чуть-чуть, тогда ладно, но… я не хочу, чтобы мне брили голову, нет, об этом не может быть и речи! Я категорически против того, чтобы мне брили голову!
— Никаких проблем, — спокойно отвечает Нелла. — Тебе просто чуть-чуть подстригут волосы, чуть-чуть. Никаких проблем.
— Слышишь? Никаких проблем, — повторяю я Алену, чтобы его успокоить, но напрасно, от этих слов он волнуется еще больше.
Стана делает последнюю попытку вмешаться и оправдать свое кошмарное исполнение, но режиссерша окончательно добивает ее.
— Я думаю, роль медсестры не для тебя, у тебя ничего не получится, — сухо говорит она Стане. — Тебе больше подходит роль шлюхи подумай, хочешь или нет, но лично я вижу тебя именно в роли шлюхи.
М-да, сказанула! Все-таки это порядочное свинство с ее стороны.
На обратном пути, в тряском автобусе, который везет нас в Белград, Стана только и говорит что о низости режиссерши.
— Не может без подлянки, черрртова хорррватка! Говорррила же я вам, что она на дух не пррринимает серррбов! Видеть меня шлюхой — нет, ну это надо же! Сама она шлюха, грррязная шлюха, вот именно!
Стана обвиняет сволочей-хорватов в полный голос, и вот уже весь автобус в курсе того, какую несправедливость ей довелось только что пережить. Она снова трижды плюет, теперь на пол автобуса: тьфу! тьфу! тьфу! — и наконец умолкает. Глаза у нее пустые. Видно, что ей ужасно трудно сдерживаться. Мы тоже молчим. Какой смысл причинять человеку лишнюю боль, говоря невесть что, как ни в чем не бывало. Расстаемся, все так же молча, на конечной, на площади Славия.
Мы с Аленом пешком тащимся на Бирчанинова вдоль заборов, где болтаются обрывки плакатов «Отпора».[60] На другой стороне улицы цыган толкает какую-то колымагу, забитую макулатурой, старуха роется в мусорных баках отеля «Славия», перед которым стоит лимузин с тонированными стеклами.
После падения Милошевича в Сербии на самом деле ничего особенно не переменилось, разве что бедные еще больше обеднели, а богатые, пользуясь преимуществами, которые дала им система, разбогатели. Зачем мы сюда приехали? Что нам тут делать? Ну конечно, я приехала, чтобы обрести корни, — только ведь сколько ни стараюсь, ничего не могу понять ни в этой стране, ни в способе мышления этого народа. Впрочем, Владан понимает не больше и так и живет на родине иностранцем, чужаком. Я с ума схожу при мысли о том, что втянула Алена во всю эту историю, к которой он не имеет ни малейшего отношения, но слишком поздно, чтобы отступить. Ален железно верит в проект «Хеди Ламарр», да к тому же только что предложили роль в фильме. Фортуна улыбнулась ему, а это ведь, ко всему прочему, означает еще и прощайте, голодные годы, теперь нам не нужно будет заниматься дурацкими, обреченными на неудачу проектами. Но почему все это должно было произойти в Сербии? Я уже знаю ответ. Потому что в Сербии все возможно. Просто лейтмотив тут эти слова… Ладно, как бы там ни было, Ален начнет теперь много о себе воображать, станет всеми способами отравлять мне жизнь, а злиться за это, кроме как на себя, как ни печально, не на кого.
Мы подходим к дому, и бьющий по глазам свет мигом обрывает все мои мрачные мысли. Свет идет от Центра очистки культуры от загрязнений, во дворе аврал, тут явно намечается что-то особенное. Техники возятся с запутанными кабелями, какие-то люди тащат куда-то козлы и прожекторы, другие разгружают грузовичок и везут, толкая впереди себя, металлические контейнеры на колесиках. Сначала я решаю, что будет лекция или какие-нибудь политические дебаты, а может быть, даже хэппенинг, организованный Владаном и членами Лиги, но потом понимаю, что нет, что здесь готовятся к киносъемке. Да-да, здесь будет именно киносъемка — некоего невразумительного сербского малобюджетного фильма, конечно, конечно, вот ведь и оборудование, и артисты, и даже режиссер уже на месте, сразу видно, что профи, весь в черном, волосы всклокочены, вот он — чего-то громко объясняет посреди всего этого бардака. Нам навстречу идет мой kum Зоран, зрачки его расширены, совершенно очевидно, что он травкой вволю побаловался — вон какой обкуренный. Господи, да он же не способен двух слов связать, но надо терпеть, потому что после съемок «Золотой трубы» Ален объявил его нашим талисманом, он, дескать, у нас вроде амулета, который день за днем рушит собственную жизнь, подстраиваясь к нашей — Francuzi, Бирчанинова и Центра по очистке культуры, — потому как, помимо того, чтобы ждать нас, ему больше и заняться нечем, разве что травку курить.
Но ведь у него была раньше жизнь, у моего kumʼа, — он жил в Мюнхене, был женат и даже имел двух детишек от весьма здравомыслящей немки. Конечно, он не без головы на плечах, но вот только эта дрянь дала ему от ворот поворот, потому что бабок не приносил сколько нужно и вообще толку от него мало, от моего kumʼа, он вечно витает в облаках и слишком много курит. Когда умерли его родители, kum вернулся в Белград, как и я, — за корнями, а вел он свое происхождение от гайдука Великовича, романтического разбойника, который в конце XIV века сражался с Оттоманской империей за освобождение братьев по крови. Здесь kum довольно быстро растранжирил наследство и поселился у тетки — она жила с пятью кошками в одном из домов-башен Нового Белграда. В последнее время мы, честно сказать, бросили моего kumʼа, эту обузу, мы избегали его — вежливо, но избегали, а он всякий раз, как нас видел, был таким милым, таким внимательным и таким несчастным, совсем потерянным, что от этого одного невольно портилось настроение. Гдe его место в это жесткое и жестокое время Tranzicija? Переходный период не оставляет места слабым, не нужен ему мой милый, растерянный, выброшенный из общества kum…
Чтобы хоть как-то смягчить свою вину, идем с ним на кухню покурить, но тут с пронзительным криком врывается Владан: киногруппа, оказывается, подключилась к нашему электросчетчику.
— Сволочи, гады, они на нас повесились! Никакого уважения ни к чему, похоже, коммунизм у них в крови! Только в этой дерьмовой стране можно такое увидеть, все тут насквозь прогнило, начиная с мозгов! Ну и кто теперь будет платить за электричество? Я, что ли? А вот фиг вам!
Нет, черт побери, это им так не пройдет, дядя сейчас же потребует, чтобы Жопастая отдала ему половину суммы, заработанной ею на том, что сдала двор Центра по очистке культуры под съемки, между прочим, это она наш двор сдала, чертова коммунистка, всегда была коммунисткой, грязной, мерзкой коммунисткой, как бы ни отнекивалась, и ни полученная ею медаль Жака Ширака, ни то, что она поддерживала Джинджича против Милошевича, ее не оправдывает и не обеляет, эту говеную коммунистку!
— Совершенно согласен, — говорит Зоран, собирая крошки гашиша на обрывок фольги и протягивая Алену, чтобы тот сделал себе самокрутку.
Владан убегает вниз скандалить, мы с kum'ом скручиваем и выкуриваем один косячок за другим, и в какой-то момент, вспомнив о своих корнях, он уходит в штопор и декламирует стихи, попавшиеся ему на углу улицы, — они были написаны краской на стене:
Что с нами, сербы? Сжаты кулаки,
Но живы ли еще в нас гайдуки?
Готовы ль мы, как и они когда-то, к бою
И жертвовать готовы ли собою?
Как, на защиту встав родного края,
Врага с пособником врага мы покараем?
Когда же мы, покинувши укрытья,
Вам наконец придем на помощь, братья,
Которых прямо с улицы в острог
Перебросали? Помоги нам Бог
Избавить вас от тюрем и от пыток,
Спасти живых и помянуть убитых!
Не очень хорошо помню, что было дальше, но помню, что мы пошли во двор посмотреть на съемку. Снималась сцена сведения счетов между двумя какими-то типами, которые то и дело принимались колошматить друг друга молотками и были все в кровище, ну, то есть, в красной краске, конечно. Захватывающее зрелище.
Естественно, назавтра я проснулась никакая, с адской головной болью. Пришлось немедленно проглотить две таблетки D-антальвика — иначе было не расставить по местам нейроны. Только после этого я поняла, что kum, эта моя вечная обуза, провел ночь в изножье нашей постели.
 | Жеральдин Бегбедер. Спонсоры. Нет проблем, или Небольшие трансбалканские хроники из страны спонсоров |